Стебли Мисканта

Всякой вещи, всякому человеку, всякому поступку – своё место. Это Бьякуя усвоил ещё с детских лет, когда поинтересовался, почему дедушка так серьёзно подходит к убранству своих личных покоев. Для него, видевшего Генрюсая черноволосым и ещё без знаменитого шрама, перечеркнувшего лоб крестом, мир стоял на добродетелях, одной из самых важных из которых было следование ритуалу. - Когда у человека нет ритуала, он подобен крысе, у которой одно только тело, - цитировал Гинрей «Ши цзи». – Если у человека нет ритуала, лучше ему скорей умереть! Бьякуя, конечно же, прилежно заучивал эти положения наизусть, неоспоримый авторитет деда не позволял ему быть легкомысленным или небрежным. Сейчас, глядя на то, как спокойно Гинрей ужинает, ему отчего-то вспоминались эти наставления. Может быть, потому что в последнее время глава клана Кучики не чувствовал себя на своём месте. Дорогие палочки с личной монограммой аккуратно подхватывали пищу – ни рисинки не упадёт. - Ты почти не ешь, Бьякуя, - суховато заметил мужчина, поведя седой бровью. – Разве это дело для воина? - Я не голоден, - нынешний глава клана предпочёл смочить губы алкоголем, давая понять, что не желает обсуждать вопросы собственного аппетита. - Половина охраны поместья брошена в Руконгай, - через некоторое время произнёс Гинрей, не прерывая своей трапезы, и в этот момент Бьякуя почувствовал, как старательно сдерживаемый гнев преображается в нечто очень похожее на ненависть. Старший мужчина молчал, ожидая, только едва слышно постукивали палочки. - Да. Они кое-кого ищут по моему приказу, - холодно ответил Бьякуя и сам напомнил свой опустевший чоко выпивкой, зная, что дед никак это не прокомментирует. Потому что Гинрею не нужно было озвучивать своё неодобрение, оно тяжело ложилось на плечи внука молчанием. – А в чём дело, Гинрей-доно? Вы беспокоитесь о безопасности клана Кучики? - Нет, Бьякуя. Это не беспокойство, - он словно и не заметил иронии в словах внука. Вообще, казалось, что ни сама беседа, ни его собеседник Гинрея не интересуют. - А что же это тогда, уважаемый дедушка? - Удивление, - мужчина отложил палочки и только тогда пригубил сакэ. – Мне казалось, клану Кучики довольно руконгайской экзотики и сейчас. Бьякуя бросил на деда гневный взгляд. - Как это прикажете понимать, Гинрей-доно? – процедил он, отставляя свою пиалу. - Я предупреждал тебя, Бьякуя, что это – дурная идея, принимать в благородный клан нищенку. А теперь наши люди ищут ещё одну? Я не удивлюсь, если за твоей спиной уже смеются, - Гинрей без улыбки глянул на внука. – Что супруга главы клана – верёвки из него вьёт. - Если кто-то посмеет сказать подобное, он захлебнётся собственной кровью,- едва сумел выдавить от гнева Бьякуя, но дед, казалось, был вовсе не впечатлён этим заявлением. - И что же ты? Всех перережешь, Бьякуя? - Во имя чести клана Кучики… - Во имя чести клана Кучики тебе следовало бы позаботиться о том, чтобы это не было правдой, - резко произнёс Гинрей. – Когда ты в последний раз делил ложе со своей супругой? - Какое Вам до этого дело? Гинрей только усмехнулся и, поднявшись со своего места, двинулся к выходу из комнаты. - Ты даёшь женщине слишком много воли, - обронил он, обернувшись на внука. – Ты позволяешь ей решать, когда лечь с тобой, что делать твоим людям, кого пощадить… ещё немного, и я не буду знать, кому я являюсь дедом – внуку или внучке. Когда фусума закрылись, Бьякуя, бледный от гнева, плеснул себе ещё сакэ. В покоях Хисаны было темно и тихо. Когда Бьякуя буквально ввалился туда, едва не вынеся при этом изукрашенные фусума, женщина проснулась. Села рывком на футоне, подтягивая к груди руки, будто пытаясь сдержать неясный стон, вырвавшийся у неё от страха. Мужская фигура решительно двинулась к ней тем самым расхлябанным шагом, который так часто можно увидеть у выходящих из увеселительных заведений мужчин, решительно отбросила москитную сетку в сторону и рухнула на колени у футона. - Бьякуя-сама? - Хисана… - от Бьякуи пахло сакэ, его жадные руки легли на плечи женщины, сжали… спустили ночное юката, обнажая бледную кожу. – Только не говори мне… не говори… - Бьякуя-сама, что на Вас нашло? – её голос был хрипловат после сна, звучал растерянно и немного испуганно. – Вы изволили пить… - А разве мужчина не может себе этого позволить? – невнятно отозвался Бьякуя, покрывая плечи супруги поцелуями. Слишком горячими, слишком настойчивыми, оставляя на нежной коже следы – большинство сойдут до утра, но не все. - Бьякуя-сама… Вы пугаете меня, - пробормотала Хисана, упираясь руками в плечи супруга в безуспешной попытке отстранить его, но хрупкой женщине такое было не под силу. – Прошу Вас… Бьякуя только досадливо поморщился, предпочитая пропустить эти просьбы мимо ушей, и под его весом Хисана вынуждена была опуститься на футон, зажмурившись. Горячие и жадные ладони супруга скользнули под юката, оглаживая её тело, лаская, она инстинктивно сжала колени… - В чём дело, Хисана? – горько бросил Бьякуя, чуть отстранившись и глядя сверху вниз на супругу. – Неужели я так тебе противен, что ты не желаешь разделить со мной ложе? - Бьякуя-сама…- беспомощно повторила она, но больше ничего не добавила. Бьякуя смотрел на неё несколько мгновений – такую бледную, такую покорную, такую… укоряющую. Этот страдальческий изгиб бровей, эти печально подрагивающие ресницы… -«Ты даёшь женщине слишком много воли», - словно вновь прозвучал голос Гинрея. Глава клана Кучики мог бы закусить губу, но предпочёл закусить нежный бархат кожи горла своей супруги, пока ладони рывком раздвинули колени Хисаны. Женщина не должна упорствовать, отказывая супругу в близости. Женщина должна быть покорной, податливой, нежной… руки у него немного дрожали, когда Бьякуя развязывал пояс юката, раскрывал одежду Хисаны, будто разворачивал подарок. Её белая кожа вызвала у мужчины странное головокружение – красота, удивительная красота, будто в его постели нашла прибежище юки-онна, снежная дева… припадая к соску, лишь немного отличающемуся по цвету от бледной кожи, он почти ожидал, что тот окажется холодным, как слипшийся комочек снега, но нет. Мягкая и податливая плоть, стремительно твердеющая под его настойчивыми губами. Хисана повернула голову, закрыла глаза, и в этот момент Кучики почувствовал, как закипает в нём гнев. Топливо в виде алкоголя было самым, что ни на есть, благодатным. В очередной раз супруга вся подбиралась, будто перед прыжком в пропасть, и замирала, становясь неподвижной и безучастной к ласкам Бьякуи. -«Ну нет… не в этот раз», - с каким-то мстительным удовольствием подумал мужчина, вклиниваясь между ног Хисаны, и торопливо вошёл. Она была горячей и сухой, ни единого намёка на желание, словно Бьякуе выпало сомнительное удовольствие заниматься любовью с трупом. Впрочем, сложно было назвать рваные и торопливые движения благородного князя Кучики «занятием любовью». Бьякуя выпрямился на коленях, подхватил бёдра Хисаны, впиваясь в мягкую и податливую кожу пальцами, и продолжил двигаться, почти озлобленно, почти желая причинить этой женщине боль – или удовольствие, неважно, что угодно, только бы услышать стон или вздох, но та хранила молчание, только дышала тяжело. Он кончил, согнулся, будто поверженный предательским ударом в спину, но никакого удовлетворения не испытал. Ночной воздух неприятно лип к потному телу, Бьякуя выпрямился, вышел из жены, которая тут же свела колени, и тупо уставился на её лицо. Дорожки слёз влажно блестели на её коже, уходя от уголков глаз к вискам, теряясь в коротких прядях. Хисана дрожащими руками оправила раскрытое юката, будто кутаясь от холода, но глаз так и не раскрыла. - Бьякуя-сама. В этот момент Бьякуя ненавидел её, себя и Гинрея, который предупреждал его… предупреждал. - Зачем ты согласилась стать моей женой, если ты не любишь меня? – хрипло спросил он, понимая, что это, пожалуй, самый глупый вопрос, который можно задать сейчас. - Я люблю Вас, Бьякуя-сама, - прошептала Хисана и вдруг сжалась, свернулась клубком, принимая позу эмбриона, обхватила свои колени руками. Бьякуя поднялся, кое-как оправил одежду – и вышел вон из покоев супруги.