Недосказанное

Чаще всего была тоска. Иногда — бессильная ярость, от неё крошились кости, и кровь прожигала вены насквозь. Ярость эта быстро затухала, оставляя металлический привкус под языком, оставляя одно бессилие. Но в те минуты, когда внутри тончали и рвались нити натянутых нервов, ему казалось — можно делать всё, что угодно. — Молодой господин? Всё равно ничего не изменится. — Хотите развлечься, да, молодой господин? ... Когда он первый раз это сделал, радости не было. Не было обещанной эйфории, не было силы и лёгкости. Было только мерзкое, сосущее чувство под ложечкой, будто вляпался во что-то... отвратительное. Смотреть потом в глаза той девушки было стыдно, хотя она сама настойчиво искала с ним встречи — но не за то, что сделал. За то, о чём думал. О ком думал. Гадкое чувство ушло и оставило пустоту — и порой её нестерпимо хотелось заполнить. Заполнить чем и как угодно. И пусть потом будет в разы горше — но хотя бы ненадолго забыться и утонуть в бессознательном, животном инстинкте, который вел его, раствориться в той части себя, которую он знал так плохо — и не хотел узнавать, не там, не с ними... Ему даже не нужно было закрывать глаза — он и так всё время видел одно и то же лицо. ... Принцесса смотрела на него с удивлением. Ещё бы — за эти полгода он вымахал, и голос его огрубел. Она пыталась найти в нём своего друга и не могла, и пугало её это так очевидно, что больно было смотреть. Не найдет — ведь расстроится; может, заплачет даже, потом, в темноте. И никогда больше не возьмёт его за руку. Он ухмыльнулся. — А вы поправились, принцесса. Такими темпами в замке придется расширить двери. — Хак!.. Облегчение. Её глаза улыбаются и сквозят едва уловимой, едва осознанной благодарностью. Спасибо, что не меняешься. Он менялся. Менялся для всех, и все это видели. Кто-то стал его избегать, а кто-то — преследовать. Кто-то восхищался, кто-то возненавидел. Неизменным оставалось только одно. То, что он больше всего хотел изменить.