Когда все закончится...

Ветер, врывающийся с улицы, силится затушить и и без того слабо горящие огоньки свеч, и Эшара закрывает окно. Тяжелая деревянная рама скрипит. Эртур трет глаза, стараясь не уснуть. Он чувствует себя чем-то похожим на этот ветерок, коснувшийся прозрачными, прохладными пальцами его щеки и взломхативший волосы сестры, точно таким же слабым, на последнем издыхании добравшимся до этих покоев, окутываемых пологом полумрака. Эшара задергивает портьеру, и он улыбается ей одним уголком губ как-то криво, про себя отмечая, что сестре тоже не нравится Королевская Гавань, холодная и отвратительно пахнущая. Ему когда-то очень сильно хотелось отсюда сбежать в жаркий, удушливо сладкий Дорн, но клятвы держали, накрепко привязав к невыносимой столице. Что держит Эшару тут, он не знает.  — Устал? — сестра садится напротив него в кресло. Эртур качает головой, а потом, подумав, понимает, что раньше из-за такой малости и врать не стал (раньше он вообще не врал, тем более, Эшаре). На стол, залитый тепловатым, желтым светом, позолоченный подсвечник отбрасывает четкую тень, больше действительных своих размеров. Тени всегда казались Эшаре много красивей людей. Сестра откидывается на спинку кресла только спустя пару минут, когда понимает, что сидит с напряженно ровно спиной, словно бы в Королевской Трапезной. Она поджимает под себя обе ноги, подпирает рукой подбородок и устремляет на него взгляд. Ее глаза кажутся совсем черными в воцарившемся полумраке, лишь тоненький язычок одной из свеч пляшет на самом дне. В косу все еще вплетены цветы. Эртур не спрашивает, чья это работа: принцессы Элии, какой-нибудь другой фрейлины или придворного рыцаря, очарованного ее красотой, — в детстве слишком рьяно отстаивал право на их личную жизнь. Если сестра захочет, чтобы он об этом знал, она поделится, но Эшара молчит. Эртур пытается вспомнить, зачем вообще пришел, и, кажется, просто так, чтобы ее увидеть и провести хоть пять минут рядом. Раньше в это время он всегда к ней заходил, три часа просидев в библиотеке над какой-нибудь книгой. У сестры были холодные руки и сонные большие глаза, глядя в которые, невозможно было ответь отказом ни на что (по крайней мере, Эртуру).  — Останешься у меня? — спрашивает Эшара. — Оставайся, — она спускает ноги с кресла и, скинув туфли, проходит по ковру к сундуку, стоящему у кровати. — Я даже найду тебе еще одно одеяло, м? — улыбка появляется сама собой, и Эртура тоже где-то в вещах еще два одеяла припрятаны. Не то, чтобы он бережет их для Эшары, которая заявится в его каморку ночевать. Просто холодно. — Останься, хорошо? — сестра улыбается лукаво, одна кудрявая прядь выбивается из растрепанной прически на щеку. — Или твои новые братья будут против? Новым братьям, Эртур уверен, будет все равно, но вот Королю, для которого инцест является нормальным явлением… Сегодня Эйерис доверительно сообщил ему перед самым концом караула, что когда-нибудь он сожжет их всех, а потом весело рассмеялся так, словно счастье переполняло его до краев. И все же он кивает. Братья, может, у него и появились новые, но Эшара осталась сестрой, роднее которой им для него никогда не стать. Она, хихикая, накидывает найденное одеяло ему на плечи, когда он подходит и обнимает ее за талию. От нее пахнет травой, и Эртур осторожно заправляет ту самую прядь ей за ухо, а потом целует в ухо.  — Пусть против будут все Короли, все Боги, какие существуют на свете, я все равно поступлю так, как желаешь ты.