"Прочь из моей головы!"

Рука привычным отточенным движением чертит на гладком полу замысловатые символы. Если я нигде не ошибся, то пяти лучей пентаграмме будет достаточно, а если нет, то придётся выстраивать новую, что весьма, кстати, проблематично. Чёртов русский, вечно на него столько усилий, и всё коту под хвост. В результате сплошные разочарования, неприятности, бессонные ночи. А ему каково? А ему? Ему – прекрасно! Бьюсь об заклад, он никогда не узнает, сколько нервов я здесь потерял, снимая последствия собственного проклятия. И вообще, заткнись. Я уже порядком устал от чужих мыслей в голове. Так я же не чужие, я - твои собственные! Тем более не отвлекай. Заклинание оказалось проще, чем я думал, и есть лишь один недостаток… время. Я могу развеять собственную ворожбу даже сейчас, но чтобы прийти «в себя», сознанию Ивана потребуется как минимум неделя… Второй раунд собрания состоится уже завтра вечером, а значит, мои нервные окончания вновь пройдут через мясорубку чужого осуждения. Судя по всему, это неизбежно. Я лгал Америке. В том, что Иван убьет меня первым, если узнает правду, я даже не сомневался. Без жалости, но с лёгким налётом сожаления на лице… таким неискренним, как обычно. Страны не умирают сами по себе. Нас не собьет машина, кирпич не упадёт на голову, свинцовая пуля, пробившая сердце, не остановит его, и даже самая горячая лихорадка не заставит наши тела охладеть. Зато нас можно убить. Для этого даже не обязательно расстреливать всех жителей и сжигать дотла столицу – всё проще. Нужно только, чтобы тебе свернула шею другая страна. Всё! И мы все это прекрасно понимаем. Понимаем и ненавидим друг друга, видя в самом доверенном союзнике своего будущего убийцу. Я попытался отложить столь негативные мысли куда подальше. Противоядие – вот оно, необходимо только подобрать как можно более удачное время. Что-то же заставило первое заклятие протекать в более быстрой фазе... только вот что? Окинув последним взглядом пентаграмму, я поднялся с колен и, наспех отряхнувшись, направился в сторону выхода. Ты так и уйдёшь? Да, а что? Боишься остаться в полном одиночестве? Я-то думал, тебе не привыкать. Нет, просто я хотела кое-что вернуть… Тебе так нравится хранить свои воспоминания в этом месте, но что прикажешь делать мне, если я не могу ужиться с одним из них? Я напрягся, не понимая о чём «она» говорит. Внутреннее чувство самосохранения вопило о том, что за несколько столетий вынужденного заключения по-любому можно было свихнуться. Огоньки свечей стали истончаться, пока окончательно не потухли, и какая-то странная волна в ту же секунду всколыхнула пространство. – Хей, ты чего творишь? Я впервые обратился к ней вслух, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, однако, мне не ответили. Темнота, сгустившаяся вокруг, давила своим присутствием и мешала трезво оценивать ситуацию. Какого чёрта? Собравшись с мыслями, я уже было приготовился искать выход на ощупь, когда в центре зала вдруг засветилась начертанная мной пентаграмма. Сначала совсем тускло, затем ярче… Я с ужасом наблюдал, как символы видоизменяются, перетекают в другую форму, принимают совершенно иные значения. Было слышно, как с тихим шуршанием срастаются трещины на каменной кладке, и я даже смог разглядеть, как плитка под ногами избавляется от потертостей и сколов. Из оцепенения меня вывел чей-то голос сзади. Развернувшись, я смог лицезреть перед собой фигуру, плотно закутанную в плащ. Лица под капюшоном мне разглядеть не удалось, но сам факт наличия постороннего человека в самой сокровенной части дома сильно меня ошарашил. Пришелец же, казалось, даже не заметил меня. Он продолжал что-то неразборчиво шептать и делать малопонятные жесты руками… Что за дилетантство? Я хотел было окрикнуть его, но тут мой взгляд нечаянно упал на пентаграмму… В мозгу что-то тихо щёлкнуло, и кусочки мозаики в голове сложились в единую картину. Я, пожалуй, пойду, а то меня, наверное, уже заждались. Прошу, только пару минут, не больше. Мне, правда, так неуютно с «этим» находиться… очень-очень. В комнате становилось всё холоднее, и уже при каждом выдохе с губ срывалось облачко пара. Горсть снежинок, взвившуюся над полом, буквально швырнуло пареньку в лицо, и он, зайдясь в приступе кашля, всё-таки сбился. Но это больше не имело значения, потому что заклинание уже сформировалось, и, тихо скрипнув, одна из многочисленных створок Ада приоткрылась. – Я что-то опять перепутал? – нерешительно откинув капюшон, парень представил миру своё бледное лицо. – Если это преисподняя, то где жар от бесчисленных котлов? На секунду задумавшись, он ещё раз старательно просмотрел пергамент, пытаясь разглядеть в полутьме закравшуюся ошибку. – «…вечный лёд простирается в круге девятом…» – в зелёных глазах на секунду явственно отразился страх,– «…предательство льдом опоясала тьма…» – Стихи сочиняешь? Из дрогнувших рук выпал пергамент и, плавно спланировав, опустился на пол. Из центра пентаграммы за происходящим наблюдала пара насмешливых глаз. Парень даже губу закусил от обиды: прошляпить демона, которого ты только что сам и вызвал! Пусть и не целого, а только голову, но прошляпил же! – Может, всё же соизволишь показаться целиком перед Британской империей, демон! А то, право слово, разговаривать с одной головой как-то невежливо. Голос звучал твёрдо и даже почти не дрожал… разве что совсем чуть-чуть и то от волнения. – Отчего ж не показаться? – если демона и задело подобное обращение, то он этого не стал высказывать. Через секунду в вихре снега появилась вполне человекоподобная фигура. Разве что цвет глаз необычный, да улыбка как у Лукавого… – Ты? – из ослабевших рук вновь выпал только что поднятый пергамент. – Но… как же так? Хотя… святые отцы говорили, что Дьявол скрывается среди нас, но кто же думал, что так буквально… Несколько мгновений маг отрешённо рассматривал вызванного им гостя. Тот, в свою очередь, с любопытством оглядывался вокруг, видимо, подмечая необычные детали интерьера. – Мило тут у тебя, только мрачновато, – первым нарушил тишину русский. – Не хочешь угостить меня чаем? – Нет, – в зелёных глазах сомнения постепенно вытеснялись решимостью. – Я вызвал тебя не для этого… Ты должен будешь выполнить моё поручение. – А если я не соглашусь… Что тогда? – Тогда, клянусь тебе всеми своими морскими границами, ты останешься запертым в этой пентаграмме до конца моего существования! – Хм, а что? Тепло, тихо, спокойно… вот только единственный собеседник какой-то нервный, хотя… думаю, пара стаканов водки решат эту проблему! – в голосе русского снисходительность пополам с насмешкой. – Прекрати издеваться! Если у тебя действительно так много силы, как утверждает церковь, то тебе не составит труда выполнить мои условия! – Я не понимаю, причём здесь церковь и почему ты называешь меня демоном… Но если учесть, что ты обращаешься за помощью к третьей стороне… Это – что-то нехорошее. – Какая тебе разница, что это такое! – юноша неожиданно сорвался на крик. – Просто примени свои способности и сделай так, чтобы Америка стал свободным от меня, вот и всё! В зале повисло гнетущее молчание, и было только слышно, как тяжёло дышит фигура, плотно закутанная в плащ. Вдох-выдох, вдох и нервный всхлип, казавшийся особенно жалким на фоне абсолютной тишины. У меня у самого где-то внутри всё оборвалось. Эта с*ка специально заставляет меня вновь вспоминать о пережитых унижениях... Нужно только набраться сил и не показать ей, как сильно это меня задевает. – Знаешь, это кажется почти нереальным, но я действительно могу тебе помочь, - в голосе Ивана больше нет иронии. - Только ответь мне, Артур, ты плачешь, потому что не хочешь с ним расставаться или от осознания собственного предательства по отношению к английской короне? – Заткнись! Просто сделай, как тебе велят, слышишь?! Это тебя никаким образом не касается! И если когда-нибудь кто-нибудь об этом узнает, знай, я найду способ стереть твою империю с лица земли! – слёзы, уже не сдерживаясь, стекают по щекам. – Если ему так лучше, что ж, прекрасно! Пусть теперь валит к чертям собачьим и радуется обретённой свободе! – Тише, тише… – Брагинский легко пересекает начертанные линии и, подойдя, зачем-то обнимает худощавую фигуру. – Никогда никому не помогай бескорыстно. У меня все проблемы идут оттуда… Вот, положим, помогу я тебе, а ты ведь потом до конца жизни гнобить будешь. И с Альфредом у тебя точно также выйдет. Благодарность – она ведь дефицитная штука, как ни погляди. Но чернокнижник, похоже, его не слушает, размазывая слёзы по лицу и не задумываясь о том, что пентаграмма-то демона не удержала, а значит, и условия сделки бессмысленны, и жизнь его, «великого демонолога», висит на самом волоске. Когда Иван разворачивается и, сделав несколько шагов, исчезает в магической фигуре ворохом снежинок, Британская империя ещё долго смотрит на постепенно затухающее свечение и видит в нём бескрайние ледяные просторы и трёх грешников, заточённых там на веки вечные. Смотрит и думает о том, что предательство действительно очень тяжкий грех, что к холоду, наверное, тоже можно привыкнуть и, что где есть место трём, там наверняка найдётся место четвёртому. Потом он тоже исчезает, и каменная кладка под ногами трескается, не в силах выдержать тяжести минувших веков. Свечи вспыхивают, разом осветив вновь прежний зал, а я так остаюсь стоять в полном одиночестве. Прости, что тебе пришлось пережить это заново. Но я не могла больше находиться в одном помещении с этим воспоминанием. Ничего страшного. Это было почти забавно. На негнущихся ногах я направился к выходу. Нет, всё-таки Франция прав – иногда я, конечно, веду себя как последняя истеричка, но в тот раз конкретно превзошёл сам себя! Привычным щелчком пальцев потушив свечи, дожидаюсь, пока откроется проход. В груди, кроме жгучего стыда и боли, ничего нет. Это потом, когда они поутихнут, ослабнув в борьбе за доминирование, проснётся ненависть. К Альфреду, который потом ещё несколько столетий тыкал меня носом в свою независимость. Смеялся, смотрел с превосходством, как бы говоря: «Это же было очевидно, что тебе не хватило бы сил меня удержать!» К Ивану, который присутствовал при всех этих разговорах, слышал все эти издёвки и намёки, но никогда не поднимал взгляда. А если бы вдруг поднял, я знаю, что там было бы! «Я же тебя предупреждал, это же было так очевидно… А ещё ты был так беспомощен, когда пытался меня заставить тебе помочь. Я помог. И что? Тебе нравится, нравится результат?! Хах, а ведь однажды я всё расскажу Америке, и мы тогда вместе посмеёмся над твоей недальновидностью! Глупый, беспомощный Англия!» Я тихо сполз по стене, не в силах вынести боль от потревоженной раны. К ненависти постепенно примешивалось отчаянье, а это совсем не хорошо, потому что за ней обычно по пятам следует уныние. И ещё было ужасно холодно, как бывает при большой потери крови. Сколько бы я так просидел - не ясно, но меня вытащил из собственных мыслей звук чьих-то приближающихся шагов. – Вот ты где! А мы, между прочим, волновались. Россия приподнял меня за плечи и несколько раз встряхнул, стараясь привести в чувство. «Нет, эта его страсть к тёмным подземельям определённо до добра не доведёт, расселся тут…» – Хватит меня игнорировать, давай же, поднимайся… Артур? – в его голосе прорезалось беспокойство. – Ты вообще в порядке? Я послушно киваю. В идеале сейчас мне нужно выдавить из себя дежурную улыбку и извиниться за то, что заставил их беспокоиться… но не буду. Что-то внутри кричит о том, что этот Иван не настоящий. Настоящий Иван сейчас стоит на крыльце Зимнего дворца, откуда я его тогда вытащил, и задумчиво смотрит на абсолютно белое небо с падающими оттуда снежинками. И деревья там у него в снегу, и каменная лестница, и бортики перил… А потом он разворачивается и, улыбнувшись неподвижным часовым, проскальзывает внутрь. Где-то среди всех этих сияющих зал находится его нынешняя императрица, которой при встрече он непременно ненароком сообщит, что английским послам лучше отказать, что отдавать им свой флот – гиблое дело, и что если у английской короны вдруг станет на одну колонию меньше, то это только во благо. И императрица его, конечно, внимательно выслушает и, чуть подумав, согласится. А за большим окном в дорогой резной раме будет всё так же проглядывать кусочек абсолютно белого неба, с которого всё так же сыпется снег… – … ужин разогреть не получится: электричества-то нет, но ты всё равно попробуй поесть, иначе сил на бухгалтерию совсем не останется. «Просто если ты вдруг откажешься ужинать, Альфред же лопнет… от счастья…» Меня тянут к выходу, а я особо и не сопротивляюсь. Обычно, когда меня охватывает припадок ненависти, я мучаюсь в бессильной злобе до тех пор, пока она меня окончательно не опустошит, но сейчас почему-то не так. Отчего-то эти бессмысленные разговоры об остывшем ужине и предстоящей бумажной работе при свечах почти забавляют, хотя я, вроде бы, по-прежнему ненавижу посторонних людей у себя в доме. А этих двоих так в особенности… Деревянные ступени вновь привычно скрипят под ногами, и хотя до выхода оставалось всего с десяток шагов, Россия всё ещё тянет меня за руку. Где-то на грани его сознания маячит желание защитить и утешить, и меня бы, наверное, тошнило от этого странного смешения, если бы я точно не знал, что это всё направлено не на меня. Россия никогда не сможет меня любить. Он может быть идиотом во многих вещах, но его дьявольская интуиция очень точно определяет источник всех проблем. Мы уже вышли в коридор, когда в моей голове вдруг появился ужасно важный вопрос. Образ Ивана, идущего по коридорам Зимнего дворца, постепенно исчезал, но пока мне ещё слышалось эхо от его шагов и тихий шелест придворных платьев, я всё-таки задал его: – Слушай, Россия… А у тебя дома сейчас снега много? Сердце пропустило один удар, второй… Иван не торопится отвечать, думая, что этот из разряда тех вопросов, которые задаются из вежливости или когда не о чем больше разговаривать. – Не особо… «Но когда я уезжал, он тонким серебряным инеем лежал на деревьях, и было это до того сказочно красиво, что я даже почти уговорил себя сбежать с самолёта, подальше от всех этих никому не нужных саммитов…» Я готов был засмеяться от восторга. Это потрясающее ощущение, когда ты вдруг понимаешь, что твой личный Ад никуда не делся. И там по-прежнему всё так же холодно.