"Прочь из моей головы!"

Боль в груди нарастала до тех пор, пока что-то внутри не надтреснуло, и в то же мгновение красные пятна перед глазами стали стремительно бледнеть, будто бы растворяясь под воздействием света... Некоторое время мне ещё казалось, что я смотрю на мир сквозь толщу воды, с изредка мелькающими на её поверхности бликами, но потом, в какой-то момент, видение исчезло, и я остался лежать напротив низкого, будто выцветшего, неба. Сначала ничего не ощущалось. Вообще ничего – ни тела, ни мыслей, ни времени… Именно поэтому я понятия не имел, сколько так провалялся, пока наконец не почувствовал холод. Нет, даже не так, скорее – Холод. Только начавший приходить в себя организм в одно мгновение окоченел до такой степени, что возжелал провалиться обратно в беспамятство. Это побудило меня попробовать подняться, и хотя осуществить задуманное до конца так не получилось, зато у меня появилась возможность немного оглядеться. Всюду, куда ни натыкался взгляд, простирался лёд. Огромными изломанными глыбами он лежал вплоть до самого горизонта. Зрелище было настолько невероятное, что у меня даже захватило дух. Сделав над собой усилие, стоящее на грани практически всех моих возможностей, я всё-таки встал на ноги. Время от времени откуда-то сбоку доносился звон и треск раскалываемого льда. Не имея понятия, где нахожусь и куда следовало бы идти, я принял решение двигаться по направлению к странным звукам. Некоторые льдины были словно выворочены наружу, возвышаясь над остальными, другие – напротив, уходили вглубь, словно зарываясь под своих «соседок», и вся это монолитная конструкция казалась настолько ненадёжной, что, наверное, хватило бы одного слабого порыва ветра, чтобы одно мгновение всё пришло в движение. Только вот ветра здесь совсем не было. Впрочем, это, наверное, к лучшему, потому что и без него дикий озноб, охвативший тело, не отпускал. Самое интересное, что Холод исходил не от замёрзших глыб, а изнутри – как будто в мои лёгкие и желудок напихали кубики льда для коктейлей, и теперь они там упорно не желали таять. Продвигаться было совсем непросто и, цепляясь за шероховатые неровности, я старался не оступиться, потому что свернуть себе шею в подобном месте было проще простого. Ещё бы знать, куда меня занесло… Наконец громады замёрзшей воды передо мной расступились. Эту страну я узнал сразу. К стыду своему, не по приметной одежде или, на крайний случай, по окружающему пейзажу, а по мешковатой несуразной фигуре, которая моментально бросилась в глаза, стоило только выйти на открытое пространство. Россия тоже меня заметил. Он прекратил свою работу и, отложив кирку в сторону, приветливо улыбнулся. Не понимаю, почему он улыбается. Здесь слишком холодно, чтобы улыбаться. Иван, впрочем, не спешил навстречу. Он просто подождал, пока я подойду к нему, а затем, сняв одну из перчаток, молча протянул руку для приветствия. Из всех стран я больше всего ненавидел здороваться с русским: рукопожатия у него получались всегда крепкими, и я подсознательно ожидал, что он по неосторожности раздробит мне кости. Но сейчас было совсем не так. Прикосновение тёплой, почти обжигающе горячей ладони было настолько неожиданно желанным, что, когда он убрал руку в карман, грустного вздоха сдержать не удалось. Здесь слишком холодно. – Где мы? Брагинский осуждающе покачал головой и с подозрением покосился на слабо поблёскивающие в бледном свете ледяные вершины. Здесь что, нельзя разговаривать? Наверное, обвалы тут частое явление, но не до такой же степени! – Что это за место? – повторил я шепотом. – И как я здесь оказался? Иван всё также молчал. Он только выжидательно выгнул бровь, мол, и так всё понятно, к чему такое спрашивать? Я перевёл взгляд на кирку, лежащую теперь на снегу рядом с небольшой, но довольно глубокой ямой. Полметра на полтора приблизительно… – Вань, пойдём отсюда! – мне показалось, или из-за того что я сказал это слишком громко, лёд под ногами как-то подозрительно затрещал. Русский беспрепятственно позволил схватить себя за руку, однако с места так и не сдвинулся. Мой взгляд панически заметался, пока не наткнулся на ещё один гладкий, почти отполированный до зеркального блеска обломок льда, который стоял у самого края ямы. Нацарапано чуть криво, слова едва можно прочесть… «…Вечный лёд простирается в круге девятом… Предательство льдом опоясала тьма…» – Я подумал, что это будет замечательной эпитафией, – прошептал Иван, обняв меня сзади за плечи, и прижимаясь своим телом. Так доверчиво, что у меня от осознания этого все внутренности судорогой свело. Кубики льда внутри противно заскрежетали. Лучше бы он и дальше молчал... Я сразу вспомнил, откуда эти строчки. Часть заклинания, которое должно было приоткрыть створки врат Ада и выпустить Дьявола наружу. Ещё тогда, много веков назад… – Пусти меня, – вырваться удалось на удивление легко. – Я никого не предавал! Мои слова эхом разошлись между скал, и лёд под ногами возмущённо загудел. Брагинский недовольно поморщился. – Малыш Америка – это раз, – негромко проговорил он, дождавшись, когда горы затихнут. – ...с чего бы это?! Иван тяжело вздохнул, словно поражаясь моей недогадливости. – Сам посуди, он ведь действительно верил в то, что добился свободы самостоятельно. Отвоевал её у сильнейшей империи Мира! Подумай только, какой молодец… А теперь Америка узнаёт, что это всего лишь прощальный подарок, и цена его «подвигу» – ломаный грош. И весь Мир об этом узнаёт. А ведь он так гордился, так гордился… Ломать чужую веру, Артур, это разве не предательство? От его вкрадчивого шёпота вдоль позвоночника пробежали мурашки… Бред, это всё бред! Я невольно отступил на один шаг. – Твой народ – это два, – русский, казалось, не обращал внимания на мои маневры. – Их благосостояние целиком зависело от твоего влияния в Мировой политике… А ты взял и отказался от вполне процветавшей колонии. Репутацию свою подорвал, а значит, и остальные покорённые тобой народы вдруг возомнили, что могут получить свободу. Сколько ты людей потерял, подавляя их бунты, а?.. Разве это не предательство по отношению к своим детям? Я сделал ещё один шаг назад и обнаружил, что упираюсь спиной в отвесную стену. Чёрт, куда теперь: налево или направо? С какой стороны я вообще сюда пришёл? Брагинский наконец заметил мою пародию на побег и, едва усмехнувшись, приблизился почти вплотную. Его дыхание на мгновение обожгло мою промерзшую кожу, а потом он коротко прижался к моему виску губами. – А я… – прошептал Иван, чуть отстранившись, – а я – это три. Третье твоё предательство. Впутал в своё преступление, а потом ещё несколько веков подряд травил, как единственного свидетеля своей слабости, Артур… Разве так можно? А я ведь тебе доверял… – Это… твои проблемы! – довольно резко ответил я, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Я не обязан потакать чужим ошибкам! Русский неопределённо хмыкнул, а потом резко схватил меня за плечо и потянул к себе. – Пусти, – отчаянно прохрипел я, сопротивляясь, – я… я буду кричать! – Ну, давай что ли, – Брагинский отчего-то развеселился, хотя лёд под ногами уже откровенно трескался, и где-то в расщелинах протестующе хлюпала вода, – правда, навряд ли кто-нибудь тебя услышит. Здесь из местного населения только трëхглавая псина и три заснеженных холмика. Вон видишь тот холмик, что ближе всех к нам? В своё время он прославился тем, что, вроде бы, оплатил своему учителю экскурсию на Голгофу… Забавный парень, кстати. – Пусти, – осевшим голосом прошептал я, понимая, что всё уже бесполезно. Края ямы предвкушающе оскалились, и на меня обрушилось осознание собственной беспомощности. Почему именно девятый круг? Почему предательство? У меня были и другие грехи… правда были! Зависть например, и… и однажды я по пьяни поцеловал Франциска! Сам! Вот, это уже «похоть», это уже совсем другой круг!!! Иван на прощание крепко обнял слабо сопротивляющегося меня, а потом, уткнувшись мне в волосы, шумно вздохнул и резко толкнул вперёд. Вниз. Тьма моментально поглотила весь мой Мир. Я извернулся, стараясь ухватиться хотя бы за что-нибудь, но пальцы только беспомощно соскальзывали. Дёрнувшись куда-то вбок, я ощутил резкую боль в районе плеча. Со страшным грохотом что-то упало, и, кажется, этот громоподобный звук окончательно добил мои барабанные перепонки, потому что последующая за этим тишина была чересчур безмолвно-неестественной. Я лежал неподвижно, вслушиваясь в своё собственное сердцебиение. Тоже какое-то неправильное, как будто бы я – загнанная лошадь, попавшая на гонки с тем условием, что в случае проигрыша её отдадут на живодёрню. Постепенно сквозь беспросветную мглу стали прорисовываться очертания комнаты. Окно с тяжёлыми занавесками и книжный шкаф… Кажется, зеркало в толстой оправе и какой-то веник, торчащий из вазы… Комната, очень похожая на мою спальню... Я чуть приподнялся, жадно всматриваясь в такие родные и привычные детали. Письменный стол в самом углу и неаккуратная стопка документов на нём… Взгляд виновато метнулся обратно к вазе с великолепными английскими розами. Плечо нещадно саднило, а судя по тому, что прикроватная тумбочка лежала опрокинутой на полу, именно об неё я ударился, и именно она послужила причиной страшного шума. Остатки сна всё ещё кружили в сознании, и мне стоило больших усилий отпустить непослушными пальцами края одеяла. Чувство холода никуда не исчезло, но хотя бы теперь его можно было списать на гуляющие по дому сквозняки. Голова постепенно стала заполняться пустыми размышлениями. Интересно, я не разбудил Альфреда? Неплохо было бы напиться... Сколько сейчас времени, и, надеюсь, этот сон был не вещим… Где сейчас Россия? Последняя мысль только ухудшила настроение, и я тут же попытался отгородиться от неё. И так трясёт, зачем же усугублять положение? Наверное, нужно было бы попытаться заснуть, только я не стал тешить себя глупыми надеждами, прекрасно понимая, что после сегодняшней ночи я, наверное, ещё неделю без снотворного ложиться не смогу. Осторожно встав с кровати, я нашарил в темноте аккуратно сложенный плед, висящий на её спинке, и, недолго думая, замотался в него. И плевать, что ходить так по дому – верх бескультурья.

***

– А ты почему не спишь? Жаль. Я слышал, как Альфред «незаметно» прошмыгнул вслед за мной на кухню, но надеялся, что он постоит-постоит у меня за спиной, посверлит её взглядом и пойдёт обратно спать. Только вот я нынче не в фаворитах у фортуны. Не везёт мне. – Не хочется, – честно ответил я. – Понятно, – протянул Альфред, почему-то замявшись. – А я слышал, как у тебя там, на втором этаже, что-то упало. Я согласно кивнул, всё также не оборачиваясь. Рассказывать про тумбочку совсем не хотелось, потому что это было попросту глупо. Чайник на плите закипал. Первые, ещё совсем тоненькие и едва заметные струйки пара колыхались в воздухе, а я всё также упорно кутался в тёплую ткань, боясь, что Джонс заметит, как у меня дрожат руки. Такое очень сложно объяснить. – Слушай, а… ты ничего не хочешь у меня спросить? – осторожно поинтересовался Альфред. Чёрт, действительно как-то неудобно. Мало того, что собрался пить чай глубокой ночью, так ещё и единственному гостю забыл предложить. Я заметался по кухне в поисках чашек. Интересно, мне для ночных посиделок стол в гостиной нужно сервировать или так сойдёт? По-моему, этикет подобных нюансов не учитывал. А даже если и учитывал, то по-любому следовать традициям глупо, раз уж я всё равно шарахаюсь по дому в одном пледе. Да и спрашивать, какой Джонс предпочитает чай не имеет смысла, потому что он в них всё равно не разбирается. – Да, извини, задумался, – он ведь всё ещё ждал ответа. – Тебе чай в молоко или молоко в чай наливать? Америка несколько секунд удивлённо хлопал глазами, а потом, тяжело вздохнув, подошёл и зачем-то отобрал у меня заварочный чайничек. – Артур, послушай, – отчаянным тоном начал Джонс, поставив моего фарфорового «любимца» на стол. – Ты должен попытаться меня понять! Я не хотел ничего делать тебе во вред, просто так получилось! Знаю, что ты злишься, но ты… ты только выслушай! Видимо, исключительно для убедительности, он несколько раз с силой тряхнул меня за плечи. В результате плед немного сполз, обнажив левую ключицу, и Альфред, уткнувшись в неё взглядом, почему-то сильно смутился и поспешно убрал руки за спину. Правильно, нечего лапать достояние английской короны. Тяжело усевшись на стул, Джонс, тем не менее, так и не отвёл глаз в сторону. Почему, собственно, он просто не может пойти спать? Не будь здесь Альфреда, я бы просто тихо посидел на кухне, смакуя приснившийся кошмар, и полюбовался тёплым светом фонаря, который самым краешком заглядывал в окно. – Знаешь, – тихо начал Джонс, – ты тогда пошёл искать какую-то бумагу, а мы с Иваном остались наедине в гостиной. Брагинский ещё только начинал составлять тот чёртов рейтинг, а у меня не очень-то получалось работать. Ну, я же понимал, что имею возможность получить честные ответы на самые важные для меня вопросы. Просто растерялся, а ты же мог вернуться в любую секунду… вот я и ляпнул дурацкий вопрос (то есть то, что первым пришло в голову). Спросил: «Почему, интересно, мы с тобой подружиться никак не можем?» Или как-то так. Ну, а ещё сам так постарался улыбнуться как можно легкомысленней, чтоб он не подумал, что это меня сильно очень задевает. А то бы подумал, а я совсем на самом деле не переживаю, вообще нет! Альфред сбился, а я, воспользовавшись его заминкой, незаметно зацапал заварочный чайничек обратно себе. И нечего всяким подозрительным личностям трогать мои вещи. – Он тогда, конечно, всерьёз вопрос так и не воспринял, – тем временем продолжил изливать свою душу Джонс, – просто пожал плечами. А сам такой грустно подумал, что между нами дружбы никакой быть не может. Типа того, что я не хочу с ним на самом деле дружить, а в друзья набиваюсь просто для собственной значимости. Как в комиксах, когда главный герой побеждает злодея, а злодей такой думает: «Да, главный герой на самом деле прав, теперь я понял это и буду до конца жизни восхищаться им и всегда поддерживать!» Что-то вроде того, что Иван – это такой раскаявшийся побеждённый злодей, который просто обязан быть этаким моим восторгающимся соратником! Понимаешь? Я равнодушно пожал плечами. На месте России, я бы тоже не торопился верить в искреннюю дружбу с Альфредом. Хотя, если вдуматься, я вообще в дружбу между странами не особо верю. – Но это же не так! – с жаром возразил сам себе Америка. – Я же правда хочу… то есть, если бы я правда хотел с ним дружить, я бы так совсем не думал! А он ещё тогда про себя размышлял о том, что друзья всегда должны ценить друг друга… и любить, любить тоже нужно. Заботиться, поддерживать… Понимаешь? А я тогда вёл его к вам в зал, чтобы позволить опять обмануть, ввести в заблуждение… Я держался до самого последнего, но он шёл, и ему, понимаешь, ему было действительно очень плохо! Очень! Я просто… просто даже не мог рядом с ним идти. А там оставалось только свернуть в последний коридор, но он смотрел на меня так понимающе... Так, как нельзя было ему смотреть, просто потому, что Иван совсем ничего на самом деле не понимал! И меня тоже не понимал... Вновь сбившись, Джонс принялся рассматривать узор на столешнице. Я молча выключил чайник и полез в холодильник за молочником. Какая теперь мне, в самом деле, разница, зачем Америка рассказал русскому правду? Главное только то, что вчерашний вечер всё-таки закончился скандалом. Впервые на моей памяти скандалом без криков и драк. Но, честное слово, лучше бы Иван полез драться…