"Прочь из моей головы!"

Всё утро Альфред меня донимал. Скорее всего, не нарочно, но моей измотанной нервной системе было достаточного одного только его присутствия, чтобы мгновенно обернуться вокруг сознания колючей проволокой. От пульсирующей боли в висках сводило скулы. Джонс, тем временем, постоянно ошивался рядом и грустно вздыхал. Я так понимаю, он просто разыгрывал скорбь и, с присущей ему детской непосредственностью, переигрывал по всем фронтам. Я не верил ни на йоту, но Америка так расстарался, что должно быть, уже сам себя убедил и теперь, в самом деле, искренне страдал. За меня, за Россию, ну, и за себя, разумеется, потому что жалеть себя – любимое занятие абсолютно любого индивидуума. Казалось бы, ничего такого, но через пару часов я начал понимать, что ещё чуть-чуть, и глухое раздражение перерастёт в откровенную истерику. Этот его взгляд чего только не отображал! Искреннее раскаяние: «Прости, что тебя подвёл…» и праведный гнев: «Я видел, как ты поцеловал Ивана!», наигранную уверенность: «Артур, я тебя защищу!» и плохо скрытую панику: «Мы все умрём…». Я не сгущаю краски. Лицо у Америки действительно очень выразительное, и теперь, спустя века с момента первой нашей встречи, мне кажется, что его можно читать как раскрытую книгу. Скучную такую книгу, не раз уже перечитанную, довольно приевшуюся, но с яркими цветными картинками, к которым текста, правда, на три предложения. Джонс для меня – зеркальное отражение Брагинского. Вот уж кто непонятен, даже с открытыми мыслями. Думает одно, добивается другого, в результате получает третье, параллельно исправляя последствие четвёртого, и почему-то удивляется пятому, хотя оно как раз вполне закономерно выливается из «третьего»!.. От Альфреда меня спасли внезапные гости, хотя, наверное, правильнее сказать «Альфреда от меня», потому что мысль о том, что я намеревался его выпороть, стала почти навязчивой. Без пятнадцати одиннадцать раздалась трель дверного звонка. Пришедшие страны особо не шумели, но мирной тишине, царящей в доме, всё равно пришёл конец. Если быть откровенным, то я был за это им почти благодарен. – Остальные остались подводить итоги, – прокомментировал Людвиг, – а мы пришли, чтобы прояснить ситуацию с Россией. – В преддверии войны так неосторожно потерять союзника будет большой глупостью с нашей стороны, – кротко вставил Яо, чинно усаживаясь на краешек дивана в гостиной. – Надеюсь, ты нас простишь за столь внезапное вторжение? Я простил. А куда, собственно, мне было деваться, если их визит был очевиден с самого начала? Можно ещё сказать «спасибо», что страны не заявились ко мне всем скопом, потому что такого наплыва посетителей дом точно бы не выдержал. А так нас только пятеро: я с Америкой, Китай, Германия и подозрительно молчаливый Франция. Непонятно, то ли ему уже досталось за «оплошность», то ли ещё нет, но он уже заранее себя накрутил. – Мы немного задержались, – в голосе послышалось раскаяние, причём настолько фальшивое, что стало очевидно – вошедшему глубоко безразлична реакция присутствующих. Но это только так казалось. Тут же, следом за словами, просочилось ощущение неловкости, сомнения, неодобрения чего-то… – Заходите уже, – Франциск улыбнулся, делая вид, что ничего страшного не случилось, – я уж думал, вы там потерялись. – Нет, просто Америка тормозил, – Иван, в подтверждение своих слов, обернулся лицом к Альфреду, маячившему где-то в коридоре, – вешал мне тут лапшу на уши про заклятие, которое, якобы, позволяет читать мысли. У меня внутри словно что-то оборвалось. Неужели Джонс так сильно меня ненавидит, что решил убрать чужими руками? Я не настолько наивный, чтобы полагать, будто бы наши отношения хотя бы когда-нибудь могли бы стать прежними, но всё же… Нужно было что-нибудь сказать, как-нибудь съязвить на тему чьей-то не в меру буйной фантазии, однако, все слова застряли сухим комом в горле. Просто я вдруг окончательно осознал, что у меня больше нет брата. Причём, его нет уже давно, и я всё это время сам себе морочил голову пережитками прошлого… Пауза затягивалась, и пока я молчал, Франциск решил, что нужно хоть как-нибудь среагировать. – Не дай, Боже, в мире появится нечто подобное. С таким неумеренным любопытством, как у Альфреда, хранить секреты станет совсем невозможно. Но на его вполне легкомысленное высказывание, Брагинский вдруг как-то чересчур резко обернулся. – Прости, что ты сказал?! – … я считаю, нужно просто дождаться результатов, и, когда выяснится виновный, принести Российской Федерации свои извинения за случившееся. – Не знаю как ты, Германия, а я не простил бы такого, – грустно покачал головой Яо. – Конечно, инцидент неприятный, – согласно кивнул Людвиг, – но, когда начнётся война, будет не до обид. В целом, я признавал правоту его слов. Только вот во всём происходящем что-то не вязалось, и я не мог понять, что именно. Какая-то очень важная деталь, которую никак не получалось разглядеть под ворохом слов, но, которая, безусловно, играла очень важную роль. – А где Япония? Страны как-то странно покосились на меня, но Яо всё-таки нехотя ответил: – Он остался вместе с остальными подсчитывать результаты, что, кстати, неудивительно – брат всегда хорошо ладил с вычислениями. Такое неожиданно-показушное оглашение родственных связей меня позабавило. Среди нас это не особо принято, потому что есть в этом некое двуличие – разрываться между благополучием своего народа и чужими «детьми». А если война? Тем более, когда война! Уже. Сейчас. Здесь. Дышит нам в затылок и ухмыляется. – А неплохо им там всем Россия мозги прочистил! – я почувствовал, что против воли начинаю улыбаться. – Подумайте-то только, полторы минуты праведного русского гнева, и Кику Хонда превращается из подозреваемого в невинную жертву общественной чёрствости. А почему, тогда уж Брагинский не мог нас так «обелить»? Сидели бы сейчас со всеми и покорно ждали результатов. Так нет же! Мы в глазах остальных – ключевые фигуры в грядущих событиях. – А что тебя так злит? – вяло поинтересовался Франция, которого, похоже, тоже сильно огорчал тот факт, что он «подозреваемый». – Тем более, зачем ему тебя «обелять», если ты сам постоянно при любом удобном случае мараешь его репутацию. Я проигнорировал последнее высказывание, не опускаясь до того, чтобы напомнить о «не идеальности» русско-японских отношений. Зато причину своего недовольства всё же разъяснил. – Меня бесит даже не то, что в ответственный момент наша общественность распустила сопли и купилась на пафос российского производства, а то, что мы, - неодобрительный взгляд в сторону Китая, - начали подобно им брать за основу мнения русского. Я лично не верю в непричастность Японии до тех пор, пока не увижу результатов. Ван ничего не ответил. Он только недовольно поджал губы, всем видом показывая, что ему до лампочки моё мнение. Франциск беспомощно улыбнулся, а Людвиг вообще никак не отреагировал, предпочитая не растрачивать свои скупые эмоции по пустякам. – Нет же, совсем нет!.. – до этого молчавший Альфред, решил, видимо, всем напомнить о своём существовании. – Я, например, верю Кику! Только понять не могу, почему остальные не верят мне? До него, кажется, пусть и не сразу, но всё-таки дошло, что наше собрание на тему «Как помириться с Россией» – не более чем повод, чтобы отвести нас от главного расследования. А Джонс тоже бывает сообразительным, когда захочет, только вот толку с его сообразительности… На риторический вопрос никто так не потрудился ответить. – Так почему?.. – теперь Альфред говорил уже спокойнее, с надеждой вглядываясь в моё лицо. Захотелось рассмеяться, и я с трудом удержался от этого порыва. Всё-таки, как-никак – невежливо, хотя его непроходимая тупость порой удивляет даже меня. Мир, в котором просто так, безосновательно доверяют – ещё одна больная фантазия из разряда утопий. – Не знаю, слишком сложный вопрос, – честно признался я, чуть подавшись вперёд, – но зато я точно знаю, что лично для меня ты будешь последней страной, которой я вдруг стану доверять. Кажется, проняло. С одной стороны, моё поведение на грани международного скандала, а с другой – родственные связи, пусть и порядком оплёванные, подразумевают под собой некоторые вольности. Вот, пользуемся понемногу… – Мы отошли от темы, – сухо напомнил Людвиг. Как всегда вовремя. Дальше мы просто банально ломали свои головы о безысходности ситуации. Хотя, признаться, я несколько схалтурил – высказал парочку не в меру радикальных идей, возмутился, когда со мной не согласились, а потом ещё и недовольно молчал с четверть часа, имитируя своё неодобрение. Германия по большей части высказывался за то, чтобы дождаться результатов и только потом приносить России извинения в связи со случившимся недоразумением. По мнению немца, Брагинскому непременно должен польстить тот факт, что его опасались сразу столько весьма влиятельных стран. Яо с Франциском возражали. Им же напротив, казалось, что России не понравится идея быть «общественным чучелом», и что поговорить с ним нужно именно сейчас, пока ещё не поздно. Америка вообще ушёл. Сказал, что нужно созвониться с боссом, но судя по прошедшему времени, они там должны были успеть обсудить все выпуски комиксов за последние десять лет. Я вдруг ощутил, что ужасно утомился. Прошедшая ночь порядком меня вымотала и, сделав вид, что просто задумался, я позволил себе прикрыть глаза. – Прости, что ты сказал? Россия вдруг резко развернулся и вцепился во Франциска каким-то особенно напряжённым взглядом. От чувства неловкости не осталось и следа – вместо этого воздух вокруг переполнился каким-то болезненным ожиданием, граничащим с клокочущей яростью. Франция опешил. Да что Франция, если даже я растерялся под напором такого яркого проявления чувств. Окружающее пространство разве что не потрескивало всполохами разрядов. – Я просто… просто сказал, что если бы такое заклинание существовало, – чуть сбивчиво повторил Франциск, – нельзя было бы хранить секреты… совсем. «Франц… у тебя это… прядка набок сбилась», – вдруг холодно подумал русский, с каким-то злым удовлетворением наблюдая, как француз чисто рефлекторно тянет правую руку к волосам. А я вдруг понял, что Брагинский не говорил ни про какое «заклятие». Просто на мгновение, развернувшись к Альфреду, он подумал о нём вскользь, но мы, конечно, однажды обжегшись, стали слишком серьёзно относиться к его словам. Даже к тем, которые он так и не выразил вслух. – …хорошо, если вы так настаиваете, можете прямо сейчас отправляться к нему на переговоры. – Нет, речи, если ты помнишь, о том, не шло. К тому же, я уже звонил сегодня утром в российское посольство – Брагинского там не было. Они, кстати, вообще свято уверены, что он сейчас на собрании. – Так может Россия просто ушёл? – неуверенно предположил Яо. Все крепко задумались. Страна, если пожелает, может оказаться где только душе угодно, только вот тут важную роль играет словосочетание «если пожелает». Во-первых, такое «путешествие» изрядно выматывает, особенно на больших расстояниях. Ходила среди нас даже теория, что если выбрать от себя наиболее отдалённую точку и переместиться туда, то можно умереть от истощения. Насколько правда – неизвестно, но нас несколько утешал сам факт возможности самоубийства. Когда ты практически бессмертен, уверенность в том, что в любой момент можно уйти за грань, сильно стимулирует к жизни. Ну, а вторая причина в том, что мы слишком долго живём. Экономить на времени глупо – если ты мгновенно можешь оказаться там, где пожелаешь, вся ценность путешествия сходит на нет. – …и куда? В Москву? – Людвиг с сомнением посмотрел на Яо. – Слишком уж далеко. Брагинский не идиот, чтобы так травмировать свой организм перед началом боевых действий. – А что ему ещё делать? Не имея возможность скрывать свои мысли от окружающих, он становится весьма уязвимым, – грустно покачал своей белокурой головой Франциск. – Да, но… – хотел было возразить Германия, когда его прервал писк пришедшего на телефон сообщения. Извинившись, немец извлёк из кармана сотовый и быстро пробежался глазами по тексту. – Испания сообщил, что они закончили, – спустя несколько тягостных секунд произнёс он, – но допустили ошибку, которая исказила результат. Поэтому нужно ещё немного времени, чтобы исправить погрешности. Я с недоумением наблюдал, как побелели костяшки на левой руке Людвига, которую он непроизвольно сжал в кулак. Ну, что ж, ошибки случаются. Нельзя из-за этого так переживать. Зато сейчас мне можно будет подколоть Яо насчёт того, что у его брата не так хорошо с математикой, как казалось изначально Вану. Я уже так и собирался сделать, когда наткнулся на отрешённый взгляд Китая. Какой-то немного задумчиво-тоскливый. А если предположить, что результаты уже получены? Тогда единственная причина, по которой нам о них не сообщили, должна крыться в том, что один из «агрессоров» находится сейчас в моём доме. Остальные тянут время, перебрасывая войска, старательно держа в неведение таинственного врага, дабы он не узнал, что они в курсе, кто он… Вроде бы всё правильно. Только вот, что делать тем, кто не при чём? Сидим, улыбаемся друг другу… как слепые котята. Яо? Да, он мог. Особенно, если заручился поддержкой других восточноазиатских стран. Того же Японии, например, или Кореи… Германия? Тоже запросто. Не будем тыкать пальцами в причину двух мировых войн. Да и весь Евросоюз у него в кредитах ходит, несложно заставить их расплачиваться натурой… в смысле, военной помощью. Франция? По закону детективов виноват самый безобидный, так что в критерии внешности наш француз вписывается просто идеально. О том, что Франция прекрасно разбирается в интригах, лучше не вспоминать. К тому же именно он был повинен в том, что заклинание сработало неверно и, может оказаться, что француз специально это сделал, чтобы внести неразбериху… – Германия, прекрати рассматривать меня с таким подозрением, – пришлось ненадолго отвлечься от размышлений, – ещё немного, и я сам уверую в собственную виновность. Мне показалось, или немец действительно смутился? – Прошу меня простить, но по ряду причин мне необходимо посетить своё посольство, – Людвиг, постаравшись скрыть смятение, поднялся со своего места. – Да, это будет не лишним, – согласно кивнул Франциск, переглянувшись с Яо. – Артур, ты звони, если станет что-нибудь известно, ладно? – И что, даже на ланч не согласитесь остаться? – гости заметно засуетились, а я так и не смог сдержать улыбки. Что ж, мне бы тоже не мешало связаться с правительством: оно мне даже свет вернуло, а я его продолжаю игнорировать, будто бы нет никакой угрозы. – Уже уходите, да? – разочарованно протянул Альфред, заглядывая в гостиную.