"Прочь из моей головы!"

– Ты… ты мне только скажи: твоё мнение обо мне всегда было таким или это после вчерашнего? Если после вчерашнего, то ты только скажи! Я же обязан знать!.. Взгляд у Альфреда был одновременно растерянным, несчастным и до ужаса злым, словно у одичалой, давно некормленой собаки. Во мне даже стало зарождаться сомнение – а стоило ли вообще начинать этот разговор? – Я ни в чём тебя не обвиняю, – мне бы только побольше уверенности в голосе, – просто пытаюсь размышлять логически. Но для «святой невинности» ты реагируешь слишком бурно! Успокойся, прошу тебя. Вместо того, чтобы прислушаться к моим доводам, американец встал со своего места и, обойдя стол, уселся рядом. Кресло жалобно заскрипело, а я оказался настолько вжатым в него, что даже сделать вздох стало вдруг резко проблематично: места для двоих человек тут явно не хватало… – Альфред, ты ведешь себя неподобающе!.. – Я буквально подавился воздухом, когда этот слон ещё и обниматься полез; мои ребра как-то подозрительно затрещали. – Я просто хотел сказать… – Джонс сдавленно зашипел, когда, извернувшись, мне удалось заехать затылком ему в подбородок. Совладав с собой, он всё-таки продолжил: – …хочу сказать, что ты зря обвиняешь меня! Я же не желал никому зла!!! И Брагинский про меня совсем неправильно подумал, ты же так не считаешь?! Вот же шило в заднице!.. Если бы я также парился по поводу чужого мнения о себе – давно бы обмотался корабельным якорем и утопился… Ладно, кого я обманываю? Можно было бы и без якоря. Когда мне всё-таки, наконец, удалось вырваться из загребущих американских ручищ, то первое, что я сделал, это отошёл на пару шагов от злополучного кресла, и только потом уже позволил себе немного отдышаться. – Я не буду требовать от тебя извинений только потому, что это бесполезно! – Америка на мои слова как-то нерешительно кивнул. – Хочу только донести до твоего сведенья, что мне глубоко плевать и на мысли русского, и на действительного виновника грядущей войны. Даже если им окажешься ты – плевать, это никак не повлияет на моё отношение к тебе, ясно?! Альфред прямо расцвел. Наблюдая за его смущением, я гадал: насколько же надо быть тупым, чтобы перепутать безразличие с признательностью. – Я просто подумал… ну, что если вы с русским так хорошо общались, то ты серьёзно отнесёшься к его словам, – Альфред даже попытался скрыть счастливую улыбку, но она, в конечном счёте, слишком прочно держалась на его лице, словно приклеенная. – «Хорошо общались»? «Серьёзно относиться»?! – Я с трудом удержался от того, чтобы не рассмеяться. – Ты прямо как ребёнок. Я уже забыл, что он там себе напридумывал. – Ясно, – Джонс согласно закивал, – Я тоже уже почти забыл, правда. Я совсем чуть-чуть улыбнулся: врёт ведь. Выражение лица у Ивана не злое – каменное. Будто вообще ничего живого в чертах его лица не сохранилось; эфир же наоборот – пылает яростью, гневом и ошмётками боли. Альфред успел проскочить в зал, но не отойти далеко. Даже не хочу представлять, каково это – ощущать весь этот ад в двух шагах от себя, но я бы на его месте тоже не шевелился. «Зачем? – Взгляд России само собой уткнулся американцу в спину. – Зачем тогда рассказывать, раз уж это так весело?!» Ему, конечно, никто не ответил, да и странно это было бы – отвечать на невысказанный вслух вопрос. Один раз, правда, уже оплошали… «Впрочем… это вполне логично. Тебе ведь, Альфред, всегда мало было ощущения превосходства над врагом? Тебе нужно было, чтобы враг осознал твоё превосходство, не правда ли?!» – Нет, – Америка, развернувшись, смело посмотрел в глаза Ивану. – Неправда! Но русский его слов не слышал. Цепочка его размышлений всё дальше вилась вокруг американца, невзирая на все бесполезные трепыхания последнего. «Всё правильно… Ты всегда любил лишний раз напомнить мне о том, что я живу прошлым, лишний раз сказать, мол, “вся твоя злость от того, что ты проиграл, пора бы уже об этом забыть“, но все твои слова были направлены именно на то, чтобы потешить своё самолюбие и в очередной раз затронуть излюбленную тему…» – Тебе просто сейчас больно, – в голосе Джонса послышалось отчаянье, – поэтому ты думаешь обо всем в плохом свете! «Больно? Ты прав. Но боль очень правильное чувство, вам так не кажется?» Россия перевёл взгляд дальше, вглубь зала – на остальных членов собрания. «…правильное наказание за собственную глупость». – Ваня, прекрати… – Альфред вцепился в рукав Брагинского, когда тот попытался сделать шаг в нашу сторону. – Это просто несчастный случай! Никто не виноват! «Да… я же чувствовал – что-то не то… Только, Америка, ты серьёзно думаешь, что я поверю в искренность твоих слов? Нет, даже не так… Ты что, серьёзно думаешь, что тебе хоть кто-то действительно верит? Они же все… не идиоты, Альфред. Они же понимают, что ты просто лицемер». Джонс дёрнулся, но Брагинского не отпустил, продолжая держаться за его рукав, как за последнюю соломинку. – Альфред, – Иван сухо улыбнулся своему извечному оппоненту, – пусти, пожалуйста. «Мне немного мерзко, когда ты до меня дотрагиваешься». – ... я никогда не понимал, как к мнению этого русского можно вообще прислушиваться! Тоже мне авторитет!.. Артур, а хочешь, я со стола уберу, а? Я согласно кивнул. Если уж он врать не умеет, то, может, хоть с уборкой у него дела обстоят лучше? – Да, и ещё… В общем, не беспокойся по поводу войны, ладно? – Видя моё непонимание, Джонс только радостно улыбнулся. – Сделаю всё, чтобы тебе не пришлось в неё ввязываться. – Славно, – я позволил себе ещё одну ответную улыбку. Как же славно, когда причина грядущей мировой обещает тебе спокойствие и нейтралитет. Как же обидно, что эта самая причина ещё и обеспечила политику «не вмешательства» России – теперь, когда Евросоюз столкнётся с Америкой, мы с русским останемся в этаком вакууме уединения. И что-то мне подсказывает, что столь тесного столкновения тет-а-тет я могу не пережить.

***

Альфреду я сказал, что устал и хочу немного отдохнуть. Америка поверил сразу, и даже не стал канючить по поводу несостоявшегося обеда, за что я ему, в самом деле, безмерно благодарен. Вот уж с удовольствием бы отказался от подобной чести! Я действительно несколько минут лежал на кровати, вслушиваясь в невнятные бормотания телевизора на первом этаже. Затем, поднявшись, осмотрел порядком измятое покрывало: если Джонс всё-таки вздумает заглянуть, то увидит, что я честно пытался заснуть, и это был не очередной выдуманный повод отвязаться от него. По лестнице вниз я спускался очень осторожно; мне даже стало казаться, будто бы дом специально хочет спутать все мои планы: половицы под ногами очень уж проникновенно скрипели, не то, что Альфреду – соседям должно было быть слышно! Обошлось, только дверь, ведущая в подвал, напоследок сыграла «заключительный аккорд», но и он благополучно потонул в шуме телевизора. Дальше осторожничать я посчитал излишним: время работало против меня, и последний пролёт был преодолён буквально бегом. Шаги почти моментально растворились в окружившем меня мраке. Когда я, наконец, оказался в лаборатории, то испытал несравнимое ни с чем облегчение: слабое трепыхание язычков пламени на концах свечей давно и прочно ассоциировалось у меня с домашним уютом; раньше когда-то этот образ был надёжно закреплён за камином в зале, но, в своё время, столько непрочитанных писем в нём было сожжено, что теперь даже случайный взгляд, брошенный в сторону изящной кованой решётки, неизменно портил настроение. Я нетерпеливо пробежался взглядом по рядам полок. Никакой гениальной идеи в голове не вспыхнуло, а та, что уже имелась, была несколько сомнительной. Любое более-менее сильное заклинание требовало времени, подготовки и некой привязки к реальному миру. От Ивана у меня осталось несколько волосков, которые я просто собрал с его подушки. Это было, конечно, лучше, чем ничего, но всё равно не давало стопроцентной уверенности в том, что я смогу справиться с Брагинским. «Могу помочь». А ведь если подумать, именно на этом «материале» я должен был строить фундамент своего заклинания. Финальная часть, разумеется, уже когда Россия придёт убивать меня; в момент соприкосновения с ним: я активирую «ключ», и если ничего не напутаю – останусь в живых. Проблема в том, Брагинский не обязан, скажем, меня душить (идеальный вариант), он может протаранить меня обрезком трубы, и что делать в таком случае я даже не знаю. «Могу помочь!» Дело осложняется тем, что раны, нанесённые другим государством, почти не регенерируют, и спасает только то, что мы от природы живучи. Иван однозначно не захочет оставлять меня в живых, так что контрольный удар наверняка не заставит себя ждать. Огнестрельное против нас… нет, задержит, конечно – на десяток секунд, но толку-то… «Могу…» – Да, заткнись, ты! – Я недовольно отмахнулся от назойливого собеседника. – С первого раза услышал. Мне вот сейчас совсем не до твоих лекций «о правильности и не правильности поступков»! Не отвлекай, времени – в обрез! «А смысл, если ты всё равно ничего не сможешь сделать?» – О чём ты? – я недовольно нахмурился, ощутив, как неприятный холодок где-то в груди зашевелился. «Нужна высокая степень концентрации, ты же не думаешь, что он даст тебе время сосредоточиться?» – Ну, если у тебя есть предложения получше… давай, выходи, рассказывай!.. – Зло протянул я, понимая, что, в целом, эта сущность права по всем параметрам. Навряд ли русский согласится подержать меня за руку, пока я буду читать посмертную «молитву». «Выходить?.. но…» – Да, а что тебя смущает?! Ты забираешь у меня слишком много времени, Альфред наверху уже, наверное, давно обнаружил пропажу и носится по всему дому в поисках… Так как?! Мне не ответили, но тени в углах сгустились; с тихим шорохом полы плаща упали на каменные плиты, и от этого порыва огоньки свечей нервно задёргались. Реальность сдвинулась со своей оси на полградуса. Сказать, что я был ошарашен – значит не сказать ничего. До этого момента я даже не мог с точной уверенностью знать, что собой представляет эта «совесть», и не является ли она на самом деле моей галлюцинацией. – Что-то не так, да? – Заметив мой недовольный взгляд, двойник стал растеряно озираться; капюшон немного сбился вбок и руки упорно не хотели выпутываться из слишком длинных и широких рукавов. – Выглядишь жалко, – честно признался я. Окажись сейчас на его месте, я бы непременно рассмеялся. Ну не чудно ли иметь претензии к собственному отражению? Двойник, впрочем, только смутился: – С того момента, как ты меня создал, сюда заходило не так много человек… Пока я размышлял над таинственной формулировкой «создал», а также над тем, сколько рома мне нужно было выпить, чтобы благополучно забыть о самом процессе «созидания», двойник нерешительно приблизился. – Мы приготовим заклинание при помощи того артефакта, который может захватывать голоса других людей, – с воодушевлением начал он, – я уже несколько лет приглядывался к нему и теперь думаю, что он тебе непременно поможет! Видя моё непонимание, двойник торопливо пояснил: – Ты его в кармане постоянно носишь. Он сначала был такой чёрный, а потом стал поменьше, но со светящимся прямоугольником, а два года назад ты его снова изменил… и вот, в общем. Тут оставалось только окончательно отчаяться. Телефоном я от Брагинского точно не отобьюсь, можно даже не надеяться, но двойник, кажется, не распознал всю глубину моей безысходности. Он просто продолжал выкладывать свой план, срываясь иногда в философские дискуссии с самим собой. А план вырисовывался простой, как три фунта. По его словам, нужно было ключ активации установить не на прикосновение, как я обычно это делал, а на голос России. Сомнительно, что он будет убивать меня совсем беззвучно. Хотя бы: «Доброго дня, Артур, умри, сука английская!..», но, в любом случае, скажет… наверное… Мне почему-то представлялось, что убивать меня будут исключительно молча. Пока двойник увлечённо вычерчивал пентаграмму, я с интересом разглядывал его; материальным как таковым он не стал: иногда мел просто выпадал из пальцев, ставших вдруг прозрачными, и каждый раз в такой момент этот «чудик» грустно вздыхал. Знать бы еще, зачем я его создал… Чтобы хоть как-то ускорить события, я нашёл в памяти телефона номер русского и теперь терпеливо вслушивался в гудки. План – планом, но я не собирался возлагать на него свои надежды, будучи почти уверенным, что Россия трубку не возьмёт. Я бы на его месте не взял. Зачем? Очевидно же, что ничего полезного я Ивану сказать не смогу. Размышляя над этим, я едва не упустил тот момент, когда гудки оборвались, и в трубке повисла такая неприятная липкая тишина. Я бы даже сказал – «обиженная», но это прозвучало бы совсем уж глупо. – Иван? Тишина предусмотрительно не ответила, но я почувствовал, что меня там не просто слышат, но даже может быть слушают. Двойник, обернувшись на мой голос, махнул рукой, мол, всё готово. На негнущихся ногах я приблизился к пентаграмме и опустился на колени. Ладонь как будто сама собой легла в центр. – Скажи, что-нибудь, а? – Попросил я почти жалостливо; осознание того, что моё спасение лежало всего в паре слов, нещадно жгло душу. Пусть пошлёт хотя бы… Но секунды шли, а тишина не отвечала. Меня захлестнула паника: если он сейчас бросит трубку, то все мои шансы выжить моментально рухнут, как карточный домик. – Ладно, ничего не говори, – торопливо попросил я, лихорадочно соображая, что бы такое самому сказать, – не говори, но выслушай. Тебе сейчас может быть плохо, но ты только не растапливай камин, ладно? Он же у тебя тоже есть в доме: сразу будешь вспоминать строчки из писем и лица на фотографиях, которые сжигал. Не нужно делать этого, будет только больнее. Не разжигай его, даже если будет казаться, что в доме сейчас очень и очень холодно… Прошу тебя… Секунда, вторая… Нет, я, конечно, ничего глупее придумать не смог, но всё же… – ...хорошо, не буду. Тишина ответила. Нерешительно и тихо, но ответила же! Я ощутил, как от нахлынувшего триумфа, в груди защемило, и чёрные точки перед глазами пустились в пляс. Двойник удовлетворенно улыбнулся, и я сам почувствовал, как заклинание сомкнулось; страх, преследовавший меня по пятам на протяжении всех последних дней, словно бы отпустил, и даже дышать вдруг стало легче. – Только жалко, что ты не позвонил мне хотя бы минут на десять раньше: сейчас уже поздно… – Ну, извини, – я счастливо улыбнулся в трубку и, не прощаясь, нажал на «отбой». Хотелось смеяться. – Спасибо, – искренне поблагодарил я двойника, – судя по количеству магии, вложенной в заклинание, ты её всю жизнь должен был копить… Одного не могу понять: ты всегда защищал русского, а теперь вдруг помогаешь против него, почему? – Я просто не хотел, чтобы ты с ним вообще связывался, – фигурка в капюшоне, поднялась с колен и принялась яростно отряхиваться от пыли, – но раз уж иного выхода не было... Двойник развернулся, стараясь оглядеть себя со всех сторон и тут же замер в неестественной позе. Ах, да, конечно… Касаясь ладонью плиты, я должен был обратить внимание на то, что сквозняк стал вдруг ни с того ни с сего особенно сильным, как если бы проход остался открытым. Но, право слово, у меня было слишком хорошее настроение, чтобы злиться. – Если уже убрался на кухне, можешь даже помочь собрать свечи.