"Прочь из моей головы!"

Выбравшись из подвала, я с трудом подавил в себе желание запереться в собственной комнате. Заснуть всё равно бы не получилось, а лежать и вслушиваться в монотонное тиканье часов – удовольствие на грани мазохизма. Самое омерзительное заключалось в том, что Джонс следовал за мной по пятам по всему дому, куда бы я не пошёл. Подозреваю, что если бы я поднялся в свой кабинет и, усевшись за стол, стал бы разбирать данные внешней разведки, «это» пристроилось бы рядом с самым невозмутимым видом. Сказать, что меня это раздражало, значит, ничего не сказать. Быть может, Джонс просто решил, что раз смог выяснить обо мне нечто важное, то это непременно свидетельствует о нахождение ключей к моему очерствевшему сердцу? Ну не идиот же он, в самом деле?! Хотя, может выйти, что и «идиот»… – …Я думаю, что в случае, если военный конфликт всё-таки вскроется… ну, то есть не перерастёт в затяжное противостояние, а чтоб прям ракетами в воздух, ба-бах! И со всеми спецэффектами! (Ну, ты меня понял). Думаю, Азия в сторонке отстоится. Не то, чтобы я их за трусов считал, и всё такое, просто, что у Кику, что у Яо расположение чертовски неудачное! Какое бы классное противоракетное оружие они не имели – элемент случайности, сам ведь знаешь… – Ага, – я рассеянно зевнул, ничуть не смущаясь. – Вот, – Джонс, казалось, моего равнодушия просто не заметил, – их и так цунами мучают, а если такая вот боеголовка с размаха в море в сотне километров от побережья… Там волна метров под сорок в высоту… А учитывая, что большая часть цивилизации у Яо именно у прибрежной территории находится… После бессонной ночи спать хотелось неимоверно. Я уже привычно не слушал Альфреда, погрузившись в собственные размышления, а он всё продолжал и продолжал рассуждать. Мне неожиданно подумалось, что лицо у него сейчас непривычно серьёзное, но даже при всей этой кажущейся серьёзности в нём было что-то восторженно-детское. Вот если только представить, что он никогда не отделялся… и не отдалялся от меня, что не было этого разрыва в несколько веков, и мы каждый день так разговаривали, то я бы непременно сейчас подумал, что он ни чёрта не изменился, вот вообще! Всё такой же маленький. И ямочка та же на щеке, и волосы лезут в глаза, и ест, чёрт возьми, так аккуратно, что хоть слюнявчик на него надевай… – Артур? – голубые глаза обеспокоенно уставились на меня. – А, прости, – я сонно встрепенулся, – ты что-то спросил? – Нет, просто ты вдруг так странно улыбнулся… Захотелось сказать ему что-то вроде: «Знаешь, а ты так повзрослел!..» Не из желания польстить, а просто из привычки говорить наперекор собственным мыслям. Из стремления в очередной раз солгать и сказать не о том, о чём действительно думал. …И всё-таки я знаю, в кого Альфред такой наивный. Глупо вообще представлять, что он остался бы со мной навсегда. Но могло бы быть всё по-другому: Джонс мог действовать менее резко и кардинально, я бы мог отнестись к этому, быть может, спокойнее и мудрее… Только вот я до сих пор помню ту страшную ненависть в его глазах, при нашей первой встрече после «тех» событий. Дело было не в мудрости, не в лояльности… дело было в ней, в этой самой ненависти, настолько испепеляющей, что у меня создалось впечатление, будто он копил её годами, с самого своего рождения. Да, сейчас у нас просто замечательные партнёрские отношения, но это ведь не мешает жить и процветать ей? Единственное, что я должен делать, это не подпускать его слишком близко к себе и не позволить узнать, кто, какая лицемерная сволочь, помогла ему обрести свободу… Мне достаточно одной его ненависти, так обойдёмся же без презрения. Любой ценой, но пусть эта маленькая тайна останется тайной. – …это с одной стороны – замечательно, а с другой стороны – они ведь, вроде как, на наших потерях и нажиться могут!.. Речь Джонса прервала трель дверного звонка. – Ты кого-то ждёшь? Я отрицательно покачал головой: – Нет, но примерно догадываюсь, кто бы это мог быть. Альфред, проследив за моим взглядом, наконец, заметил сумку Франциска, сиротливо забытую возле ножки стола. – Ты сиди, – торопливо подскочил Джонс, – я сам открою! Я безразлично пожал плечами. Ну, хочется ему проявлять инициативу – пусть проявляет! Мог бы сразу сумку с собой захватить, чтобы не приглашать с собой в дом этого француза, а то ещё чего доброго, начнётся чаепитие по второму кругу… Если припомнить, сколько вариаций одного и того же сна мне приходилось видеть?.. Помню это бессилие, которое бывает только во снах – не сказать ничего, не пошевелиться; почему-то пустой зал заседания в моём департаменте, ночь, Иван с Альфредом мирно беседующие на тему давно минувших дней. Смутно помню, фразу, обронённую Брагинским, что-то о том, будто бы его королева во мне сильно разочарована, и, что незачем мне было так перед ним унижаться, прося не присылать помощи. Джонс что-то отвечает, только не помню, что, и улыбается мило, в меру дружелюбно, только в глазах – ненависть, прямо как в тот день, это я помню отчётливо. От воспоминаний меня отвлекли шаги за спиной. Я чисто рефлекторно повернулся, и уже в следующее мгновение встретился глазами с холодным оценивающим взглядом. Не сразу в полной мере осознавая, что произошло, я ещё несколько секунд ошарашено рассматривал внезапно вошедшего гостя, а затем в моём сознании шестерёнки самозащиты как-то странно дёрнулись, со щелчком проделывая полный оборот.

***

Россия выглядел бледнее, чем обычно. Тёмные круги под глазами, и улыбка по-прежнему мягкая, только немного виноватая. Вообще, если не заглядывать русскому в глаза, его образ казался несколько сонным и растерянным, словно говорящим: «Простите, я без приглашения. Не побеспокоил?.. Нет? Славно…» Всё это настолько сбило меня с толку, что я не шевелился вплоть до того момента, пока Брагинский не приблизился ко мне вплотную. То, что я успел дёрнуться, наверное – чудо, по-другому назвать это не получается. Стальной обломок трубы пропорол обивку дивана, но к тому моменту я был уже на ногах. На лице России на мгновение отразилась досада. Он сделал ещё один шаг в мою сторону, мимолётно касаясь пальцами свободной руки уродливого «шрама» с торчащими клочками поролона, мол, прости, друг, я не хотел тебя портить – ненароком вышло, ей богу! – А поздороваться? Или вас там, в Сибири совсем манерам не учат? – Я с неожиданностью понял, что голос – это, к сожалению, единственное, что во мне не дрожало, потому что всё тело вдруг стало ощущаться словно в лихорадке. Иван не ответил и только сделал ещё один шаг. Стараясь не загнать самого себя в тупик, я продолжал отступать, с каждой секундой всё больше понимая, что прорваться к двери он мне просто не даст. И молчал же, выродок коммунизма, молчал при всём при этом! Неужели догадался? Бред! Такого быть просто не может! О ритуале знали только я, заклинание и… Альфред. Внезапная догадка настолько сбила меня с толку, что я едва не пропустил очередной выпад русского. Чёрт, нет, Артур, ты думаешь не в ту сторону! И тут же я понял – в ту… Кто рассказал России о «чтении мыслей»? Кто впустил его в дом, и кто клялся, что будет защищать меня, но при этом сейчас отсутствует? Кто следил за мной весь день, и кто без спросу забрался в мою лабораторию, а? Давай, Артур, подумай, у тебя тут так много кандидатур!.. И не ты ли сам ещё какую-то минуту назад размышлял о его, Джонса, ненависти? Русская щедрость известна, могу себе вымолить ещё с десяток мгновений на размышления! Холодный блеск металла сверкнул у меня перед глазами, и будь реакция чуть-чуть похуже, я бы тут уже валялся в лучшем случае без сознания. – А что, по-другому у тебя никак? Всё, что ты вынес из своей тысячелетней истории, это то, что своего нужно добиваться непременно кровью?! Вот же, чёрт, мне почему-то всегда казалось, что я непременно умру с ядовитой усмешкой на губах. Моё собственное пророчество сбывается, так чего же я не радуюсь, а?! – Я просто не вижу иного выхода. Голос русского прозвучал как-то глухо и безнадёжно. Только мне было не до его «эмоционального состояния», мной самим вдруг овладела парализующая паника. Я вдруг понял, что заклинание не отозвалось. Никак. Как будто никакого ритуала проведено и не было. А ещё я осознал, что следующий удар будет обязательно последним, просто потому что ни сил, ни желания убегать во мне больше не осталось. – Судя по твоему поведению, ты ещё пребываешь в уверенности, что твои мысли легко читаемы. Обламываю – это не так! – Врешь, – глаза русского холодно сощурились, хотя на дне их мне вдруг почудилась неуверенность, – только у меня нет времени выслушивать твою ложь. – Торопишься? Жаль… – Я фальшиво вздохнул, с отвращением сглатывая горький ком, поднявшийся в горле, – Могу поинтересоваться хоть, куда? А то, в самом деле, даже без чая… – К войне готовиться, – простодушно ответил Россия, кажется, даже не заметивший всей риторичности вопроса, – что-то мне подсказывает, что совсем немного осталось. Всё. Я спиной ощутил отчего-то холодное прикосновение стены. Можно только напоследок улыбнуться. – Я, честно говоря, не ожидал, что ты вообще будешь воевать… – Да, ладно? – Россия вдруг отчего-то развеселился. – Хочешь, сказать, что боеголовки всего мира сейчас не на меня направлены? Я что, по-твоему, совсем идиот, чтобы в это верить? – Тебе же Америка должен был объяснить… – Объяснил, не переживай! – Перебил меня русский, отчего-то горько рассмеявшись. – Несчастный случай, как же!.. Только вот, знаешь, Англия, если бы это был действительно «несчастный случай», вы бы мне сами всё рассказали, а так… нееет, вы же до последнего молчали, причём все! Мне оставалось только изобразить безразличие и пожать плечами, отчаянно пытаясь скрыть крупную дрожь. Это ведь, если вдуматься, чертовски забавно – Россия думает, что его ненавидит весь Мир именно в тот редкий момент, когда, по сути, весь Мир (по крайней мере, большая его составляющая) действительно восхищается им и всячески гадает, как загладить вину. – Знаешь, тебе сейчас, конечно, не интересно… но тогда в сорок пятом, я отчаянно мучился мыслью, что войны с Людвигом можно было бы избежать. Смерть миллионов моих детей для меня – не статистика. Каждый из них умирал сам по себе, и за каждого из них я страдал по отдельности. Тебе покажется глупостью, но я поклялся, что больше подобного не повторится, что я не позволю плести за моей спиной интриги и решать расстановку политических сил на моей крови; любой ценой и на какие бы преступления мне не пришлось идти, я защищу их! Так что не злись на меня… я ведь и правда не вижу иного выхода. Я, презрительно скривившись, хотел было сказать, что мне вообще-то глубоко плевать на его мотивы, и можно было не разводить весь это фарс, но тупая боль от удара эхом прокатилась в голове. И в следующее мгновение мой мир погрузился во тьму.