"Прочь из моей головы!"

Россия смерил меня недовольным взглядом. – Я рассчитывал, что ты окажешься умнее… – Что ты хочешь от него?! – Альфред вскочил, с вызовом уставившись на Брагинского, но тот, кажется, даже не обратил на американца внимания. Я немного порадовался тому факту, что Джонс прикован к батарее: наброситься сейчас на Россию означало умереть очень глупой, хотя и бесстрашной смертью, а я вовсе не желал Альфреду зла. – У меня находится одна твоя вещь, – я твёрдо выдержал взгляд русского, – поэтому я здесь. – Серьёзно? – Лицо России исказила злая усмешка. – А я и не знал! Скажи мне, Артур… а что с твоим инстинктом самосохранения?! Мне кажется, ты обронил его где-то по дороге сюда. – Ваня, послушай, – я осторожно выступил вперёд, успокаивающе коснувшись рукой локтя Альфреда, чтобы тот, не дай Боже, не кинулся меня останавливать, – ты ведь сейчас не можешь объективно на всё реагировать, но всё же… может, ты бы мог хотя бы попытаться меня выслушать. Клянусь чем угодно, что не имею против тебя злых намерений. Я ожидал, что он рассмеётся, как-нибудь зло и немного истерично, просто потому, что, несмотря на исходящее от России ощущение силы, было в нём что-то до ужаса нестабильное. Он стоял неестественно прямо, и в лице его единожды отразившаяся эмоция тут же уступала странному оцепенению. – Верю, – согласно кивнул он, чуть склонив голову, – потому я в тебе и разочарован. – Ваня, я… – сильный удар под рёбра сбил меня с ног. Видимо, делать шаг в сторону русского было с моей стороны слишком опрометчиво, но в следующее мгновение мне стало как-то не до самоанализа. В голове ещё глухо звенело от удара об холодильник, когда чужой ботинок с силой опустился мне на грудную клетку. Толком не сросшиеся ещё ребра подозрительно затрещали, а тело инстинктивно забилось, пытаясь выкарабкаться. Головой я вроде бы понимал, что лучше русского сейчас не злить и не сопротивляться, но было слишком больно, чтобы реагировать на всё адекватно. Металлический привкус во рту стал почти невыносимым. …Мир вокруг приобрёл расплывчатые очертания, и мне, наконец, удалось сделать вдох. Я слышал, как яростно скрипит цепь, натягиваясь, и как гневно и отчаянно шипит Джонс. Мне страшно думать, что он, наверное, стёр себе все запястья. – Всё-таки, Артур, я считал тебя сильной личностью, – наклонившись, Иван приподнял меня над полом, – …которая сумеет подавить стремление моей слабой бесхребетной сущности вернуться обратно в моё тело. Так что, да, я в тебе разочарован… Я смутно понимал, что меня вроде бы уложили на стол, что брат ещё что-то там невнятно причитал, то и дело срываясь не то в угрозы, не то во всхлипы; я лежал, смотря широко раскрытыми глазами в белый потолок, спиной ощущая мелкие колючие крошки хлеба на скатерти, и меня не покидала уверенность, что во всём происходящем есть что-то неправильное. Было ужасно страшно, но не от понимания того, что меня сейчас убьют, а потому, что я отчетливо, как никогда сознавал – моя жизнь мало кому принесла счастья, но и от смерти моей легче никому тоже не станет. Так ли необходимо Америке, давясь собственным бессилием, смотреть, как на части кромсают его родственника? А может быть, это необходимо самому Ивану, который, вернув назад своё сердце, будет до конца жизни терзаться моим убийством?.. А он будет, теперь я это точно знаю. Только слепой идиот вроде меня мог считать Россию бездушным тираном. …Я слышал, как негромко позвякивают столовые приборы, среди которых Иван всё никак не мог отыскать нож. Он ведь что-то говорил про «слабую бесхребетную сущность»?.. Нет… Боже, какие глупости, разве можно так жестоко ошибаться? А ведь ещё счёл меня «сильной личностью», вот ведь Ваня совсем наивный, как ребёнок. Дети судят конфеты по обёртке, а он – людей по внешнему поведению, по умению держаться в обществе... но разве это главное? Он, видимо, рассчитывал, что я сумею обуздать его душу, что моё сердце подчинит его, и я сам останусь без изменений, а разве прежний Артур сунулся бы в логово к собственному врагу?.. О том, что Брагинский всё-таки нашёл искомую вещь, я понял лишь по тому, как перестала скрипеть цепь от наручников; Джонс больше не вырывался, он застыл, как парализованный, и я отчётливо слышал, в какой момент он задержал дыхание. Сколько там мне секунд осталось?.. Жалко только, что ничего не видно. Мутная пелена перед глазами никак не хотела отступать, лишая даже возможности последний раз заглянуть русскому в глаза. А с другой стороны – может, к лучшему? Он потом этот взгляд в кошмарах будет видеть, а мне-то уже теперь почти что всё равно. Нужно только успокоиться и постараться не мешать ему. Холодное лезвие скользнуло под бинты, освобождая от них мою грудь. Россия не церемонится, он прекрасно знал, что второго серьёзного ранения подряд моё тело не выдержит: регенерация и так работает на пределе возможностей, так зачем нежничать? Внутри меня кроме боли и раскаяния только пустота, по венам течёт кровь, проталкиваемая русским сердцем. Ему свойственно страдать, и у моего изначально нечего было противопоставить его страданиям; винить себя и ждать боли, как искупления – типичная черта русского. Я так и не смог почувствовать, в какой момент внутри меня откуда-то из глубины стало подниматься нечто тёмное. Просто, когда, натянувшись, лопнула последняя лента бинта, у меня нашлись силы, чтобы схватить Ивана за запястье. Внутри меня ещё жила моя ненависть. – Подожди… – говорить толком не получалось, только хрипеть, – ты ведь ещё потерпишь пару минут, правда?.. Россия ничего не возразил, может быть, оттого, что не успел. Выгнувшись, я смог вцепиться в его плечи, а затем, собрав последние крохи сил, мне удалось приподняться. Сидеть на столе было чертовски неудобно; меня качало из стороны в сторону, и я прижался вплотную к Ивану, в надежде, что хотя бы так получится не упасть. – …нужно сказать тебе одну важную вещь, – я доверчиво коснулся его щеки, чувствуя, как на губах против воли появляется злая улыбка, - потом, когда очнёшься… весь мир будет капать тебе на совесть, твердить, что, мол, я не виновен, что «это несчастный случай!» Эти долбаные страны… мнят, что они меня слишком хорошо знают!.. – Артур… – голос Альфреда заставил меня повернуть голову в его сторону. Потребовалось несколько драгоценных секунд на то, чтобы сфокусировать взгляд. Непозволительное расточительство, но этот глупец-Америка, кажется, даже не подозревал, каких ценных ресурсов он меня лишает. – …он …он тебя убьет?.. Да, ладно, что за дебильные вопросы?! Нет, чёрт возьми, мы сейчас пообнимаемся, поворкуем и разбежимся по своим столицам! Ну и заодно благополучно забудем про всю ту боль и унижение, что он из-за меня испытал… Джонс сидел на коленях и смотрел на меня заплаканными покрасневшими глазами, и от этой картины внутри меня словно взорвался сосуд с ядом. – Жалеешь меня, да?.. – Не то, что говорить – хрипеть было больно, но сейчас я готов был вместе с кровью выхаркать всю ту ненависть, что скопилась у меня в груди. – А какого, спрашивается, чёрта? Тоже думаешь, что я, Артур – бедная несчастная овечка, которая ошиблась заклинанием? А ни черта подобного!.. Между прочим, можешь хоть до посинения ненавидеть Брагинского, ему на самом деле по жизни от меня доставалось. С того самого чертова века, когда ты решил отделиться! Угадай, кто рыдал ему в кафтан и вымаливал не помогать моему королю с флотом? А знаешь зачем?.. Да чтобы ты, бестолочь, отделался меньшей кровью! Но ты же носился потом со своей независимостью, как с золотыми яйцами, и при каждом удобном случае тыкал меня в неё носом, как нашкодившего щенка в лужицу мочи!.. Знаешь, какое это унижение? Да, меня трясло от одной только мысли, что ты в один прекрасный момент узнаешь от Ивана, как ты мне был дорог, потому что терпеть издевательства над своим авторитетом – пожалуйста!.. Но лезть глубже – не советую, я тебе не ранимая барышня, чтобы из-за несчастной любви с крепостной стены в ров кидаться!.. Я зашёлся кашлем. …Проход в легкие, кажется, окончательно оказался забит кровью. От бессилия захотелось заплакать: я ведь должен был сказать России, что и вправду ненавидел его совсем несправедливо, просто от собственного бессилия и боли… Чьё-то сердце умеет страдать, чьё-то умеет только ненавидеть и перекладывать свои страдания на других. Это, собственно, всё, что я хотел до него донести, но теперь уже не получится. Все мои силы ушли на этот долбаный монолог для американца. Похоже, я даже из жизни уйду с клеймом «обиженный на весь мир». Какая всё-таки несуразность… …Кашель всё никак не хотел останавливаться. Перед глазами всё плыло, но я видел красные пятна, «расцветающие» на белой рубашке Брагинского. – Артур, – тихонько позвал Иван, – скажи мне, ты замок в двери защёлкнул? Я с трудом поднял голову и непонимающе посмотрел на него. Я мог ожидать практически чего угодно, но этот вопрос совсем выбил меня из колеи. – Это важно, – терпеливо пояснил он, – в тот момент, когда я тебя оттолкну, у тебя форы в полторы секунды… Я больше не продержусь. Сквозь всхлипы Америки и шум в собственных висках до меня с трудом доходили его слова. Разве такое возможно, чтобы внутри него осталось что-то от прежнего России? А даже если так, то толку?.. Я ползти-то не в состоянии, да и Америку не бросил бы, даже если бы смог. Словно вторя моим пессимистичным мыслям, откуда-то снаружи раздался звук сильного удара, а затем чья-то приглушённая ругань. – Либо кредиторы, либо спецотряд твоего спасения, – смущённо пробормотал Иван, заглядывая мне в глаза, – …но кредитов я вроде бы в этом году не брал. Звук удара повторился, затем снова… Я испытал страстное желание закричать, что есть силы, что-нибудь из разряда «Помогите! Убивают!» или типично-жанровое «Чёртовы идиоты, открыто же, на себя!...»* …но сил кричать, конечно, у меня не было. Оставалось только теснее прижаться к России и снова зайтись кашлем.

***

Ворвавшимся в маленькую кухню «спасателям» предстала, должно быть, довольно странная картина: я, сидящий с обнаженным торсом на столе, окровавленные бинты, валявшиеся повсюду, всхлипывающий около батареи Джонс и обнимающий меня за плечи Брагинский, чей нож недвусмысленно упирался в мою лопатку… я ничего не забыл? Теперь, господа, вы точно видели в своей жизни «всё», можете сваливать к чёртовой бабушке. – Россия, положи оружие и отойди от Артура! Я не видел Людвига, но мне хватило одной только его интонации, чтобы представить, как немец холодным профессиональным взглядом подмечает детали. – Не могу, – печально вздохнул русский. – Почему? – Потому что когда я отойду от него, вам всем пиздец. Сказано это было самым будничным тоном, но я поверил, и, как мне кажется, не я один. Если вдуматься… да, чёрт возьми, верно – Иван пришёл в себя только тогда, когда я обнял его. Может ли это «пробуждение» быть связано с тем, что он чувствует удары своего сердца и ему кажется, что оно бьётся у него в груди? – У нас находится одна небезразличная тебе вещь, так что лучше бы тебе действовать по нашим условиям! – Ох, Людвиг, спустя столько лет… неужели мой комсомольский билетик? Хотя Россия и говорил с легкой непринуждённостью, я чувствовал его напряжение… Что должна испытывать страна, лишённая сердца? И да, как бы Брагинский не жаждал купиться на блеф немца, но правду-то от себя не спрячешь. – Послушай, Ваня, то, что произошло – ужасная ошибка! – Франциск, в отличие от Германии, не отличался особым хладнокровием. – На тебя никто не хотел накладывать заклинание чтения мыслей… Да, мы виноваты в том, что не сообщили тебе об этом сразу… но, пойми, мы просто испугались твоей предполагаемой реакции… да… и в этом мы тоже виноваты, но, пожалуйста отпусти Артура, очень тебя прошу! Теперь настал мой черед грустно вздыхать – я уже признался, что никакая это не «случайность», что всё заранее спланировано… – Не просите, не могу. Я горько улыбнулся. Должен. Не может же, но должен. Здесь уж ничего не поделаешь – для того, чтобы всё встало на свои места, я обязан умереть. Сердце должно вернуться обратно к своему хозяину. – Знаешь, Россия, – я судорожно вздохнул, подбирая слова, – я знаю… одно заклинание. Если боишься мне навредить… оно способно сделать так, чтобы человек не смог ни ударить, ни, тем более, убить… не важно – самооборона или нет, ты просто не сможешь никому причинить вреда, понимаешь? Брагинский нерешительно кивнул. – Просто, когда я скажу «отпускай», ты меня отпустишь, хорошо? – Я ободряюще улыбнулся, чувствуя, как к сознанию подкрадывается темнота. Дождавшись ещё одного кивка, я осторожно потянулся вперёд и коснулся своими губами его губ. Россия – удивительная страна: сколько бы я ему не лгал – всегда верит. Но откуда у меня, в самом деле, силы на заклинание, если я даже собственное тело едва ли ощущаю? – …отпускай. * Есть такой стереотип в Европе, будто бы в странах бывшего Советского Союза входные двери открываются всегда во внутрь, дабы Кгбэшникам было проще их выламывать.