***
Отвратительное чувство, когда тебя оставляют одного посреди не закончившегося диалога. «Он чувствовал себя также?» Чонин садится обратно в машину и медленно поворачивает ключ, вслушиваясь в рычание за спиной. Он не стал бежать вслед, хотя, возможно, стоило. Ким наблюдает за тем, как тяжелая дверь закрывается, а знакомый силуэт окончательно пропадает их виду. Руки сами стискиваются в кулаки, и Чонин не выдерживает, с тихим рыком ударяя костяшками о кожаный руль. По безлюдной улице проносится громкий автомобильный гудок, но Чону совершенно плевать. Он бьет еще раз и с характерным визгом скользящих по асфальту шин выезжает со двора. Район, в котором живет Чонин, вызывает приступ тошноты после той тишины и того мрака, обшарпанных, не украшенных липовой мишурой, старых многоэтажек, что остались далеко позади. Эти переливающиеся в свете вечно горящих баннеров панорамные окна, люди, что натягивают на себя исключительно брендовые вещи, потерявшие самих себя, эта жизнь – все то, от чего хочется избавиться здесь и сейчас. Он уверен, что маленькая съемная квартира на окраине города в тысячи раз уютнее собственной. Ким не хочет возвращаться в место, где его никто не ждет, где нет дорогих ему людей. Он потерял тех, кому стоило доверять больше всех, тех, кто всегда был на его стороне при любых обстоятельствах, кто не бросил и вытащил Чонина из бездны одиночества, подарив понятие дружба. Потерял собственноручно и, возможно, больше никогда не вернет. Бугатти постепенно остывает на одной из ближайших парковок, а где-то неподалеку раздаются едва слышимые голоса. Чонин крутит в пальцах связку ключей, а в зубах перекатывает сигарету, идя в сторону освещенного уличным фонарем подъезда. «Больше не брошу» Голос внутри решает вместо самого Кима, устанавливая собственные правила. Подталкивает в нужную сторону, дает хороший пинок под зад и вкладывает в руки парня новую цель для существования, ориентир, в сторону которого стоит двигаться. Он так и не поджигает сигарету, вынимая и выбрасывая ту далеко в сторону. Даже на душе становится чуть легче от временной уверенности в себя. От уверенности в то, что все возможно исправить, возможно вернуть. Кончики пальцев до сих пор хранят ощущения от контраста соприкосновения холодных ладоней Кенсу с его собственными, и Чонин окончательно путается в собственных чувствах. До сердца давно дошло, что это далеко не то, в чем он был уверен в прошлом, что это нечто большее, чем дружба. Ни о Чанеле, ни о Роз, ни о ком-либо Ким не в состоянии думать, но мозг продолжает настаивать на своем, пусть и не так уверенно, как раньше. «Он лишь друг… которого хочется оберегать, за которого хочется мстить настолько, что ты поднял все свои связи?» Мысли, что противоречат себе же, буквально съедают изнутри, но Чонин не может отрицать очевидного, как и не может перечеркнуть все их прошлые взаимоотношения, рассмотреть свои чувства с другой стороны. Каждый изъян, каждая мелочь во внешности Кенсу странным образом притягивает: его перебинтованные, покрытые мозолями от постоянных тренировок пальцы, обветренные и слегка потрескавшиеся на холоде губы, глаза, под одним из которых красуется пара царапин. Чонину хочется провести пальцем по его аккуратному носу, прикоснуться к наверняка мягким губам, просто отгородить Су от всего этого мира, и каждая из подобных мыслей вызывает неоднозначные чувства. Бросить, оставить одного на несколько лет и только после долгой разлуки осознать природу собственных чувств. Чон и представить не может, насколько тяжело было Кенсу, но даже мысль об этом заставляет чувствовать себя максимально паршиво. Чонин потерял слишком много, и начал осознавать это только сейчас. Через ненависть к самому себе, через уверенность в то, что больше не допустит подобного. Даже если его не подпустят и на километр к себе, Чонин постарается уберечь Кенсу хотя бы так, на расстоянии.***
В темном коридоре проскальзывает едва уловимая тень в сторону единственного источника света, просачивающегося через тонкую линию света. Дверь открывается совсем бесшумно, впуская незваного гостя. В маленьком помещении, до верха набитом бесчисленными коробками с микросхемами, царит полная тишина, прерываемая приглушенной классической музыкой. По бетонному полу медленно растекается багровая жидкость, огибая ползущие и изгибающиеся кабели, а стеклянный взгляд, навсегда запечатлевший в себе страх, встречает вошедшего, выглядывая из-под компьютерного стола. Откинув голову на спинку кресла, парень не видит вошедшего, погрузившись в Requiem in D Minor Моцарта, но растягивает губы в ухмылке, ощущая чужое присутствие. - Он мог еще пригодится, Бэнни. – начинает Чонин, переступая через обезглавленное тело, распластавшееся прямо перед ногами, и проходя ближе к столу, перепачканному в крови. - Не думаю, – парень стягивает наушники и наконец открывает глаза, кивая в сторону кипы бумаг перед собой. - Полное досье на До Кенсу и ни одного намека на тех, кто причастен к изнасилованию. Кресло неприятно скрипит, а Бэнни нехотя откладывает наушники в сторону, поднимаясь на ноги. - Моя миссия завершена. Он берет со стола оставленный ранее нож, вытирает его лезвие о собственное предплечье и прячет за тугой повязкой на бедре. От недавнего подобия улыбки ни следа. Парень поднимает не читаемый взгляд на Чонина и только тогда продолжает: - Я беру отпуск на несколько дней по личным обстоятельствам. - Разрешаю. Однако, - Чон прерывается на полуслове, подходя вплотную к напротив стоящему. Между ними остается несколько сантиметров, и Бэнни буквально ощущает угрозу, исходящую от Кима. Кажется, еще немного и он перегрызет глотку парня, передавит сонную артерию и с упоением будет наблюдать за угасающим, содрогающимся в конвульсиях телом. - Дай хоть один повод, и я лично приду по твою душу, - Ким вглядывается в чужие глаза и видит лишь бескрайний лед, за которым ни намека на что-либо. Они удерживают зрительный контакт еще несколько секунд, пока Чонин не отстраняется. Он опирается о край компьютерного стола и наблюдает за тем, как Бэнни покидает кабинет, не сказав ни слова в ответ. Только после того, как дверь за ним закрывается, Чон тянет к себе перепачканную в крови кипу бумаг, вытягивая верхние несколько листов. «Ты идиот, если думаешь, что сможешь меня провести.» Пальцы мнут край бумаги, но Чонин не позволяет агрессии взять над ним верх. Стискивает зубы и тщетно пытается сконцентрироваться на листке бумаги. Мгновение и самообладание теряет свое влияние. Наушники отлетают в сторону, с характерным треском ломаясь, а в небольшой комнате звучат первые ноты оркестрового исполнения Remo Giazotto - Adagio In G minor. Отдельные листы рассыпаются, хаотично опускаясь под ноги и пропитываясь насквозь алым цветом. «Когда все пошло не туда, когда я свернул не в ту сторону.» Чонин садится на край стола и опускает голову, продолжая держать единственный уцелевший лист с маленьким изображением Кенсу и краткой информацией под ней. Так хочется, чтобы все это было лишь сном, который вот-вот закончится, чтобы все повернулось в другую сторону и наладилось. Чонин не хочет этой жизни, этих проблем, этого одиночества, накатившего новой волной, чувства предательства, что окружает со всех сторон. В такие моменты хочется нормальной, обычной жизни, где Чонин не согласился принять наследство, не потерял близких людей, и не боится потерять навсегда того, кто стал почти смыслом жизни, из последних сил хватаясь за прозрачную нить надежды. Однако сделанного не изменить, а жизнь не фильм или роман, в котором обязательно все наладится. Кто-то должен страдать, сохраняя равновесие, и этого не изменить.***
Утро оставляет желать лучшего, начавшееся с ругани соседей, живущих на этаж выше. Кенсу перекатывается на бок, лежа на заправленной кровати в черной байке, натянутой поверх такой же черной футболки, джинсах и кроссовках. Держа в руках телефон, Су недовольно морщится, слыша урчание собственного живота, и в очередной раз открывает диалог с Чаном. Он так и не смог уснуть, отключившись буквально на час ближе к пяти. Ночь помогла привести мысли в порядок, а колючий ветер освежить голову, пока Кенсу сидел у входа в спортзал со связкой ключей. Давно не было так тяжело с чем-то прощаться. Ежедневные тренировки стали чем-то неотъемлемым в его жизни, и теперь, сидя на краю кровати и разматывая перебинтованные пальцы, Кенсу ощущает, как пустота внутри разрастается. То, что помогало справится с рутиной и нескончаемым потоком проблем, осталось в пределах небольшого спортзала, под ближайшим камнем у входа в который лежит связка ключей. Кенсу отпустил это также, как и отпустит квартиру. Главное – ему есть где работать, за что выживать, а остальное решиться со временем. Вещи собраны в одну небольшую придорожную сумку, которой вполне достаточно, и Су в очередной раз перепроверяет время, сдвинувшееся на несколько минут вперед, разблокировав экран телефона. Входящее сообщение от «Чан»: «Мог и не спрашивать, пригоняй» Кенсу прикусывает нижнюю губу и слегка улыбается, сползая с кровати и подхватывая сумку. Перекинув ту через плечо, он не задерживает взгляд на чем-либо и не останавливается, чтобы осмотреться прежде, чем уйти. Только оставляет ключи на ближайшей тумбе к выходу. Будто он не навсегда покидает пределы этой квартиры, ставшей за два долгих года практически родной. Он уходит также легко, как обычно уходит на работу с мыслью о том, что вернется поздно вечером, заварит черный чай без сахара, который согреет после уличной прохлады, а после закутается в мягкое одеяло под монотонный голос диктора, вещающего одно и то же на одном из немногочисленных каналов старого телевизора. «Все же, утро началось не так уж и плохо.» Вдохнув полной грудью, Кенсу сжимает красную лямку относительно тяжелой сумки и, не оборачиваясь, идет в сторону ближайшей остановки. - Так остался бы у нас на некоторое время. Поспал бы на диване, - Чанель принимает из рук Кенсу сумку, откладывая ту в сторону, и опирается о дверной косяк, наблюдая за тем, как Су спешно перевязывает шнурки кроссовок. - Моя гордость не позволит, - пухлые губы тянутся в улыбке, и Чанелю хочется верить, что у Кенсу действительно все хорошо. Су написал среди ночи с просьбой о том, можно ли у него оставить вещи на некоторое время, и объяснил это лишь тем, что решил найти квартиру получше и ему нужно время. Чан поверил, но глубоко в душе все же сомневался, зная своего брата и его нескончаемое рвение к самостоятельности, независимости от кого-либо. Он дожидается, пока Кенсу выпрямляется, и заключает его в крепкие объятия. Обнимает так крепко, как кажется никогда не обнимал, а на душе остается осадок. К горлу подкатывает ком, и Чанелю почему-то не хочется отпускать брата, будто что-то изнутри предупреждает, создает впечатление, что это те объятия, которые Чану стоит запомнить и отложить в папку «самое ценное». Чанелю знакомо это необъяснимое предчувствие, необоснованная грусть и нежелание отпускать. Как в день аварии. Его буквально передергивает, и парень несколько раз отрицательно машет головой, стараясь избавиться от дурных мыслей. Он списывает все на редкие встречи с братом, нехватку его присутствия в собственной жизни и наконец отпускает, слыша с его стороны «Чан, мне пора.» - Береги себя, Кенсу-я, - Чанель улыбается своей привычной улыбкой в тридцать два, а на душе скребут кошки, когда он видит ответную улыбку со стороны брата и уверенный кивок. Входная дверь закрывается после того, как Кенсу успевает махнуть ладонью на прощание. Почему-то именно сейчас Чанель видит в брате того самого Кенсу, который остался совсем один, в образе ребенка, нуждающегося в любви и защите. Видит так четко, что самому становится не по себе, и старается отогнать в сторону подобные мысли, убеждая себя в обратном: в том, что все хорошо.***
Чондэ поднимает помятый лист бумаги, покоящийся на столе перед Чонином и несколько секунд вглядывается в небольшую фотографию в левой верхнем углу. - Он был одним из лучших и не нашел ровным счетом ничего, - Чонин нервно постукивает указательным пальцем по гладкой поверхности, нахмурив брови и наблюдая за тем, с каким интересом Чондэ изучает информацию. «Так это и есть тот самый друг» Чондэ еще несколько секунд вертит в руках лист, многозадаченно поджимая губы, а после поднимает взгляд на Чонина. Взъерошенные волосы, нервные движения рук, потерянный взгляд, в котором невозможно выделить какую-то определенную эмоцию. Еще немного, и у Кима глаз начнет дергаться от напряжения, Чондэ в этом не сомневается. Таким он видит его впервые. Даже в те редкие моменты, когда весь бизнес Чонина мог кануть в пропасть из-за одного неверного действия, он был абсолютно спокоен, не спеша оценивал ситуацию с разных сторон и ни разу не проявил слабости, не дал в себе усомниться. Теперь же, Чон сидит перед Чондэ, оголив все эмоции до единой. Открыв другую сторону себя еще одному человеку. «Не думал, что он доверяет мне настолько.» - Я нашел кое-что интересное, - поднявшись с места, Чондэ резко опускает лист перед Чонином и тычет указательным пальцем в одну из строк. – Здесь написано, что он брал деньги в долг. Довольно-таки крупная сумма, не находишь? Чондэ приподнимает бровь и поднимает взгляд на Чона, переставшего стучать пальцем по столу. - К чему ты клонишь? – Чонин кусает щеку изнутри в ожидании наиболее очевидного ответа, пришедшего в голову, и медленно разминает пальцы. - Много ли в Сеуле подпольников с такими запасами? – задав риторический вопрос и взмахнув руками, парень резко отшатывается назад. – Именно, единицы. И всех мы знаем буквально в лицо. Дело раскрыто. Чондэ откидывается на спинку кресла, вернувшись на свое место. Поправляет слегка завившиеся на концах волосы и наблюдает за тем, как Чонин переводит взгляд к панорамному виду из окна, медленно разворачиваясь в кресле и вытягивая из кармана пачку сигарет. «Наши спокойно могли за неуплату…» Чонину от собственных мыслей становится не по себе, а руки сводит в желании начистить кому-нибудь лицо. Он зажимает между зубов фильтр и поджигает сигарету, удерживая ту пальцами, слегка дрожащими от предвкушения. Объехать всех подпольников – минутное дело. А узнать, кто именно и кому отдал деньги – еще проще. Губы сами тянутся в улыбке, больше похожей на оскал, и Чонин наконец выдыхает, наблюдая за тем, как клубящийся дым постепенно рассеивается. Он не слышит того, как Чондэ поднимается со своего места, вальяжно расхаживая по кабинету. После затяжного молчания, Чонин выныривает из своих размышлений только тогда, когда слышит звук открывающейся бутылки. Сигарета оказывается в правой руке, а бутылка, стоящая на столе, подхватывается пальцами левой прежде, чем Чондэ берет ее в свои руки. - Поедешь со мной, - Ким отпивает с горла, делая несколько больших глотков и ставит бутылку назад, поднося к губам сигарету. Чондэ ничуть не удивлен подобной реакции. Он чувствует, как в воздухе нарастает напряжение, а в нос забивается практически ощутимый запах крови по близости с Чонином. Он закидывает ноги на стол, растягивая губы в ухмылке, которая пропадает из виду за горлышком стеклянной бутылки, и провожает Кима, вымеряющего просторный кабинет шагами и набирающего чей-то номер, неоднозначным взглядом. Чонин удерживает телефон между ухом и плечом, медленно проводит пальцами по барной стойке, гипнотизируя начищенную до блеска поверхность, достает припрятанный за стойкой пистолет и отточенными движениями проверяет наличие пуль в магазине. Пусть Чон и не испытывает великой любви к огнестрельному, глупо было бы не иметь в собственном кабинете хоть какое-то оружие, учитывая статус Кима. Сигарета в зубах дотлевает практически до фильтра, а одна из уложенных назад прядей выбивается, частично закрывая обзор, когда очередь длинных гудков наконец заканчивается. - Чои, мне нужны люди, 3 человека, не больше. В вашем распоряжении 15 минут. Все происходит слишком быстро, подобно надвигающейся бури, что с каждой секундой набирает обороты и мощь, возникнув среди ясного дня. В ушах пульсирует собственное сердцебиение, а в правой руке расплавленным железом покоится штурмовая винтовка, ожидающая своего звездного часа. Кончики пальцев слегка покалывает, а дыхание учащается в несколько раз, когда Чонин садится не в салон родного бесконечно черного широна, а занимает водительское место в матовом гелендвагене, откидывая винтовку на заднее сидение и цепко хватаясь за руль. Внутренний голос буквально кричит о том, что у Чонина слишком мало времени, подливает масла в огонь, подстегивает выжимать из автомобиля все соки, наплевав на дикий вой полицейской сирены, приглушенно звучащий позади. Одни здания сменяются другими. Чонин идет словно в тумане, открывая ногой очередную за сегодня дверь. Перед глазами единственная картина – стены, искупавшиеся в крови погибших, не прекращающиеся ни на секунду выстрелы, что будоражат в жилах кровь, распаляя выливающееся наружу желание отомстить. Ему нужно то, что заглушит ненависть к самому себе, позволит хоть немного оправдать свои поступки в своих же глазах. Но это ни капли не помогает. Чонин чувствует лишь временное облегчение и ни с чем не сравнимую эйфорию, наблюдая за тем, как лежащее у его ног тело содрогается в предсмертных конвульсиях, слыша, как из уст умирающего звучат последние хрипы в попытке ухватиться за жизнь. Не то, этого мало, чертовски мало. На лице и руках Чонина расцветает палитра из разных оттенков благородного кровавого цвета, а одежда буквально насквозь пропитывается кровью. Чонин дышит ей в наслаждении и отдаленно понимает, что так продолжаться не может. С каждым разом хочется большего и это пугает настолько, что порой передергивает. Секундное сомнение, что сменяется ясной уверенностью в каждом действии, пропадает бесследно. В такие моменты Чон полностью оправдывает слухи о нем, проливая реки крови своих же подчиненных, без капли сожаления и тени сомнения переступая через трупы и целенаправленно двигаясь к своей цели. Некоторым, кто застал былые времена, Чонин напоминает старшего Кима, но никто и не предполагал, что его пасынок может оказаться в десятки раз опаснее. Ким давит ботинком на лицо лежащего под ногами, который продолжает дышать через раз, всеми оставшимися силами выказывая жалкое сопротивление, и наклоняется ниже, буквально рыча: - До Кенсу, знакомо? Разбитые губы тянутся в безумном оскале, а из груди мужчины вырывается хриплый смех, когда Чонин давит сильнее, буквально втаптывая в бетон и приставляя к окровавленному виску дуло пистолета. - Жаль, что он не сдох в тот вечер, - последнее, что успевает выплюнуть мужчина, прежде чем раздался последний выстрел, а на неаккуратных губах застыла улыбка, что будет навещать Чона каждую ночь, напоминая о последствиях принятых решений, о том, что он мог предотвратить. С подбородка стекает и тянется вниз вязкая нить чужой крови, обжигающей, совсем еще теплой, а пистолет выпадает из рук. Чонин поднимается на ватных ногах, удерживая равновесие и не понимает, реально ли происходящее. Внутри пустота и никакого намека на недавнее чувство эйфории, даже бескрайняя злость притупилась, оставляя после себя давящее на виски молчание. Он сделал то, что хотел, но так и не почувствовал желанного облечения, что должно было скинуть один из камней. Лишь пустота, зияющая своей чернотой, засасывающая все оставшиеся чувства подобно черной дыре. Ким на автоматизме раздает приказы своим людям, не забывая отпустить и Чондэ, наблюдавшего за всем со стороны и приложившего не мало усилий, прикрывая Чонина со спины. Тяжелая дверь распахивается, на ручке которой остается алый отпечаток, и Чон наконец выбирается наружу, сменяя приторный запах крови, окутавший легкие, желанной свежестью ветра. С пальцев стекают единичные капли крови, разбиваясь о асфальт, Чонин не спеша расстегивает запонки на обоих рукавах некогда белоснежной рубашки и закатывает прилипшую к коже ткань по локоть. Открывает машину и без лишних слов заводит ее, вслушиваясь в размеренный гул двигателя. Нутро трясет от желания увидеть его, и Чонин не задумывается о источнике, корне этого наваждения. Он просто едет по заученной дороге, наплевав на свой внешний вид, состояние, даже не обратив внимание, будучи ослепленным спонтанным желанием, на то, что его все-таки успели задеть, хоть и не значительно, а рубашка в области левого плеча пропитана собственной кровью помимо чужой. Массивные колеса гелендвагена замирают в одном положении, и автомобиль замолкает, подобно опасному зверю в момент затишья перед нападением. В районе слишком спокойно, а ветер, заметно усилившийся и нещадно бьющий холодным потоком по запекшейся крови и открытой ране, не внушает уверенности. Звонок в домофон и непрерывное молчание по ту сторону дополняют недостающий фрагмент картины, накаляющей обстановку. Чонин звонит несколько раз, даже отходит и пытается разглядеть хоть что-то в одном из окон многоэтажки. Подходит снова и набирает те же цифры в ожидании хоть какого-то ответа. До разума доходит, что, вероятнее всего, его просто нет дома, а воображение подкидывает самые нереальные предположения и опасения одно за одним, исключая обычные варианты и сея зачатки необоснованной паники. Он бьет кулаком со всей силы, в очередной раз не дождавшись ответа, стискивает зубы до слышимого скрежета, лишь бы не сорваться, и резко отшатывается в сторону, не ожидая, что и подъезда кто-нибудь выйдет. Девушка, слушающая музыку и листающая ленту одной из социальных сетей даже не обращает на него внимание, проходя мимо, благодаря чему Чонин успевает зайти внутрь прежде, чем дверь закрылась. Сердце безумно колотится. Он никогда не ощущал подобного и, кажется, это именно то, чего он искал. Кенсу – его личное успокоительное. Вот только Чон не понял этого до сих пор, списывая внутреннее состояние и свое нынешнее поведение на что угодно, лишь бы не смотреть правде глаза. Невыносимо сложно принять то, к чему ты совершенно не готов, обрубив на корню все свои принципы, перечеркнув все свои убеждения. Но он продолжает идти. Нажимает на кнопку лифта и не выдерживает, потому что слишком медленно, сворачивает в сторону лестницы и мысленно отсчитывает каждый пролет. «Еще немного, я помню.» Те самые стены, та самая дверь, та самая квартира, с которой все началось, куда Чонин в итоге все-таки вернулся. Вернулся, но слишком поздно. Дверь распахивается без стука и какого-либо предупреждения. Ким проходит вглубь и осматривается как в первый раз, цепляется взглядом за связку ключей около входной двери, но сразу же переключается на другое: пустоту. Не ту привычную, а ту, которая кричит из последних сил о том, что Кенсу здесь никогда и не было, пытается навязать Чону, что это лишь его разыгравшаяся фантазия вторит об обратном, что он ошибся квартирой. - Кенсу, - Чонин проходит в гостиную и застывает на пороге. Абсолютная чистота и ни единого намека на то, что здесь кто-то жил. «Кенсу» Ким шепчет это имя как мантру, повторяя раз за разом и обходя каждую комнату в который раз. Никого. Похоже, Чонин снова теряет его, не успев схватить за руку. «Жаль, что он не сдох в тот вечер.» Та безумная улыбка, эти слова вспарывают изнутри, выворачивая наизнанку. Чонин сжимает пальцы в кулаки, что встречаются со стеной снова и снова при каждом ударе. Сжимает до слышимого хруста костяшек, на которых лопается тонкая кожа, а сами они сбиваются в кровь. «А что, если..» - мысли, что не позволяют успокоиться, а лишь распаляют нарастающее волнение, горящее ярким пламенем. Чонин снова теряет Кенсу, только в этот раз в тысячу раз болезненнее. Лоб с прилипшими к нему несколькими прядями волос встречается с прохладной поверхностью стены, а зубы лишь сильнее смыкаются в попытке сдержать жгучие слезы, которые вот-вот стекут по щекам. Он сделал это ради него, собственноручно стер с лица земли тех, кто посмел прикоснуться. Однако жизнь не смилостивилась над Чонином, растащив их по разные стороны, не позволила Чону встретиться с Кенсу, выплеснуть накопившееся и попросить прощения в тот момент, когда жизненно необходимо, когда распирает и ломает слишком сильно. - Кенсу, - охрипший голос срывается с губ, переходит в шепот, скрывая всю боль, надежду и чувство раскаяния, и Чонин до белых пятен жмурит глаза, сбивая костяшки в попытке выплеснуть эмоции, вязким комом осевшие и застрявшие в области горла.***
Со шкафчика вываливаются вещи, и Кенсу тихо матерится за свою неосторожность, запихивая все обратно. Он опоздал всего на несколько минут, но никак не может собраться даже после нескольких часов беспрерывной работы в подсобке. Продолжая впопыхах переодеваться, Су проклинает узкие рукава рубашки, что плотно прилегают к рельефным мышцам, и застегивает последние пуговицы. В раздевалке ни одного человека, кроме самого парня, чему он безмерно рад. Можно спокойно выдохнуть, не ощущая косых взглядов со стороны, собраться с мыслями и решиться на предстоящий разговор. Кенсу закрывает шкафчик с громким стуком, отдающимся эхом в пустом помещении, и выходит. Внутри поселяется неоднозначное чувство, и Кенсу начинает сомневаться в принятом решении поговорить с менеджером, стоя перед дверью в его кабинет и слегка нервными движениями заправляя рубашку в рабочие штаны. Ему стоит огромных усилий, чтобы спустя долгие несколько секунд, растянувшиеся для парня в несколько минут, опустить ручку двери, бесцеремонно войдя внутрь. Кенсу отчетливо помнит их вчерашний разговор и все те эмоции, что испытывал после, поэтому отступать и проявлять свою неуверенность теперь не намерен. - Минсок, о чем ты хотел вчера поговорить? – Кенсу рубит с плеча, не выбирая выражений и не начиная с далека. Пройдя вглубь кабинета, он садится напротив Минсока и опирается локтем правой руки о подлокотник массивного кресла, положив на ладонь голову и зарывшись пальцами в спутавшиеся пряди волос. Сразу сказать все то, что волнует - наилучший вариант. Ведь намного проще выплеснуть все на одном дыхании, нежели начинать с далека, деликатно обходя и преподнося мысль как можно мягче, без катастрофических последствий, которых в любом случае не избежать. Минсок знал, что этот день придет так же внезапно, как пришел Кенсу. Знал, но не ожидал, что так рано. Оторвавшись от дел и забыв о том, чем он занимался последние несколько часов, погрузившись с головой в работу, Минсок старается изо всех сил сделать вид, что ничуть не волнуется, не заинтересован данным вопросом, пока взгляд не сталкивается с глазами напротив. - Можно было и не переодеваться, - начинает Мин, сразу же отводя взгляд и переключая внимание на ближайшую стопку бумаг, которую просто жизненно необходимо переложить на другую сторону стола в попытке скрыть неловкость. - В смысле? Ты даешь мне еще один выходной? Минсок, ты же понимаешь, что мне нужна ра.. Минсок понимает, что молчит слишком долго, когда Кенсу начинает засыпать сразу несколькими вопросами. Он делает мысленный глубокий вдох и только тогда собирается с силами, чтобы прервать Кенсу и продолжить: - Нет, Кенсу, я не даю тебе выходной. По некоторым обстоятельствам мне придется уволить тебя. - Каким обстоятельствам? На меня ни одной жалобы, я исправно работал столько лет и максимум – это несколько опозданий на пару минут. Какие к черту обстоятельства? Кенсу буквально распирает от злости и несправедливости. Он не понимает, какого черта ему приходится выслушивать подобное, поэтому чуть наклоняется в сторону Минсока, раставляя ноги чуть шире, и упирается предплечьями о бедра таким образом, что кисти свободно свисают. Минсок ожидал подобной реакции, готовясь к худшему исходу, но не рассчитывал на то, что Су повысит на него голос, обращаясь с чистой агрессией, так явно отражающейся в глазах. - Это не связано с тем, как ты работаешь. Ты действительно хороший работник, но.. - Тогда какого хуя? – Кенсу больше не выдерживает, впихивая свое слово поперек, прерывая на середине фразы и ничуть не жалея об этом. Он и так потерял практически все. И именно тогда, когда Кенсу упорядочивает все в относительном порядке, выстраивает какой-то план, жизнь опускает на колени, смотря с высока, получая чистый кайф от того, как парень безрезультатно пытается подняться на ноги. - Заткнись и послушай. Кажется, еще немного и у Минсока сдадут нервы, послав его куда подальше, лишь бы никогда не возвращаться назад к их диалогу. Он впервые видит эту сторону Кенсу и мириться с ней не намерен. Ноздри широко раздуваются, жадно хватая крупицы спасительного воздуха, и Минсок пытается успокоиться, чтобы не нагрубить, а все же объяснить как есть, расставить все точки и не чувствовать этой тошнотворной недосказанности. - Кем бы ты ни был, но затыкать меня ты не имеешь ни малейшего права. Меня заебала твоя беготня, никогда ничего в глаза высказать не можешь. Так давай, скажи все прямо сейчас. Со стола слетают бумаги, ручка, телефон Минсока, а Кенсу буквально возвышается над ним, сидящим в кресле. Руки чешутся, но Су выжидает, вцепившись пальцами в края деревянного стола. Он должен услышать ответ, каким бы тот ни был. - Нехуй было ложиться под мужиков, чтобы сейчас свои права какие-то качать. Выебали и правильно, значит заслужил. Слова, о которых Минсок пожалеет еще не раз срываются неосознанно. После них следует точный удар в челюсть, и парень чувствует отчетливый привкус железа на языке. Помутнение перед глазами не дает сконцентрироваться и увернуться от следующего удара по лицу. Кажется, он только что слышал, как ломается носовая кость меж глаз, и почувствовал, как белки наливаются кровью. Скрип отодвигающегося кресла и удаляющиеся шаги воспринимаются слуховыми рецепторами словно через толщу воды. Последним и самым отчетливым слышен хлопок дверью, и гнетущая тишина, сдавливающая виски, наконец возвращает свое первенство, прерываемая болезненным стоном парня, схватившегося за нос и пытающегося остановить кровотечение, и едва слышимым тиканьем наручных часов. Минсок опускает голову над столом и сплевывает скопившуюся кровь, что тонкой нитью тянется от подбородка к деревянной поверхности. До него еще не дошло осознание произнесенных слов, лишь вакуум и невозможность совладать с собственным телом напоминают о реальности произошедшего. Кенсу забирает свои вещи и спешно уходит. Костяшки разбиты в кровь, а глаза неприятно щиплет от непрошеных слез. Заебалось. Заебалось терпеть все это дерьмо, выливающееся раз за разом. Будто вселенной больше не до кого доебаться, будто один Кенсу на всей Земле расплачивается нелегкой судьбой за все грехи человечества. Он проходит в главный зал из комнаты персонала, молча забирает бутылку воды, стоящую на прилавке перед оплачивающим заказ клиентом, и разворачивается на пятках. Кенсу не заботит ровным счетом ничего, кроме тех слов, что острием разорвали зажившие раны. Под толщей собственных мыслей он не слышит возмущенных возгласов в свою сторону, оскорбительных слов. Перед глазами Минсок, который втоптал его в грязь, показал то, о чем, наверняка, думают многие. На душе становится настолько мерзко, что хочется просто уйти. Уйти от собственной жизни хотя бы на время, взять небольшой перерыв, после которого Кенсу найдет в себе силы идти вперед по петляющей линии жизни. Присев на обочину длинной дороги, ведущей к центру города, Су откручивает крышку бутылки и подставляет разбитые костяшки под воду, обжигающую свежие раны, смывает остатки крови и отбрасывает пустой кусок пластмассы в сторону. Мимо проносятся машины, заглушающие своим ревом тот шквал эмоций, который так и просится вырваться наружу, хотя бы частично. Какой теперь смысл, если в руках ничего не осталось. Если единственное, что у тебя есть – около тридцати долларов в кармане и пара вещей, оставленные у брата. Кенсу ни за что не пойдет просить помощи у Чана. Они оба достаточно настрадались, начиная с самого детства, и Чанель заслуживает нормальной, спокойной жизни, в которой точно нет места для брата-неудачника. «Я не стану обузой.» То, что повторяет Кенсу себе в такие моменты, проговаривает раз за разом, чтобы не забыть. Он не сдастся так просто, ведь это его жизнь, и только Кенсу в ответе за нее. Никто не обязан вытаскивать его за руку из всего этого дерьма. Но в этот раз намного сложнее. Сложнее сдержать слезы, которые, казалось, давно высохли, и теперь собираются в уголках покрасневших глаз. Он не считает, сколько упускает часов, бездумно наблюдая за проплывающими мимо автомобилями. Солнце постепенно плывет к горизонту, и Кенсу понимает, что должен идти. Неважно куда, главное идти, но не оставаться на месте. Он поднимается на негнущихся ногах, плетется в ту сторону, которая влечет за собой, слишком долго и понимает, что бывал в этом районе, когда сбоку вырисовывается практически не освещенный парк. Внутри мгновенно вспыхивает яркое пламя, скрывающее в себе желание втоптать в асфальт тех ублюдков, не оставить от них и следа, раскрошив череп каждого у своих ног, отомстить хоть как-то за искалеченную жизнь. Ноги неосознанно несут парня к неоновой вывеске и к постепенно нарастающей в громкости музыке, пока в душе парня господствует непроглядная мгла наравне с пустотой, перегоревшими чувствами и тем, что осталось от них. У входа длинная очередь, исчезающая из виду за плечами мужчины в классическом костюме. Со всех сторон доносятся громкие возгласы и смех, когда Кенсу подходит ближе длинной шеренге, и парень совершенно теряется, когда его хватают под локоть и волокут ко входу в клуб. - Ты красавчик, еще и в рубашке. С тобой нас точно пропустят, - белобрысый парень, цепко вцепивших тонкими пальцами в предплечье Кенсу, заражается смехом, улыбаясь во все тридцать два. – Се, я нашел. Он кивает другому парню, ожидающему около входа, и подходит ближе, не отпуская Кенсу ни на секунду. Он не понимает, что происходит. Поддавшись чужому давлению, Кенсу просто идет следом, не различая в свете софитов практически ничего. Все как в тумане, словно это происходит не с ним, словно он наблюдает за всем со стороны. Отстранившись от реальности, Су не сопротивляется, когда его усаживают на стул около барной стойки, и на автоматизме отвечает на каждый вопрос со стороны незнакомых парней. Он не запоминает даже их лиц, принимая протянутый для него шот. Проще забыться, как и хотел этого Кенсу. Голову затуманивает, а громкие биты перестают давить на виски, а наоборот, ласкают слух, принося полное расслабление в купе с тем, что приносит очередная стопка выпитого алкоголя. Язык слишком быстро начинает заплетаться от высокого градуса, и Кенсу не замечает ничего подозрительного в протянутой ему таблетке. - Положи под язык, неимоверный кайф, - тянет на ухо блондин и отшатывается, отдаваясь музыке и уплывая к центру танцпола. И Кенсу слушает. Терять ему уже нечего, а падать ниже тем более. Тело окутывает легкость, а разум отключается окончательно. Сейчас ему хорошо, проблемы перестали волновать, а вся боль сменилась эйфорией и чувством легкости. И неважно, что будет после.