И в обнажающем свете я увидел Десять тысяч людей, может больше. Люди говорили, не говоря. Люди слушали, не слушая. Люди писали песни, которые никогда не споют. И никто не смел Беспокоить шум тишины. Simon and Garfunkel — The sound of silence
Месяц, который прошел так быстро, словно обрел какой-нибудь атомный механизм для своего двигателя, почти не ощущался. Будни шли своей чередой, не оставляя за собой никаких значимых воспоминаний, да и нечего им было оставлять, кроме цветущей сакуры за окном, моих переживаний и отсутствия сестры. На веранде было прохладно, так как лучи солнца появлялись здесь только вечером, когда оно уже окончательно выбирало западную тропу, но в воздухе витал аромат весны, птицы возвещали о скором приходе их любимого времени года, и сидеть здесь было уже совсем не в тягость. На листе записной книжки почти на автомате вырисовывались здания, какие-то деревья, люди, словно моя рука, держащая карандаш, существовала отдельно от головы, ведь мысли мои были сосредоточены никак не на рисунках. Я увидела отца лишь через несколько дней после того разговора с Мамору. Он зашел в свой дом, озираясь по сторонам так, будто бы это был и не его дом вовсе, и, наверное, мне впервые стало его жаль, всего на мгновение. Жалость исходила из головы, твердила о каком-то мизерном понимании, что у этого человека, напротив меня, нет больше никого, ибо он сам от всех отказался. Отец впервые задержался у входа, не скрываясь сразу же в своем кабинете, будто знал, что я у него спрошу. «Юи некоторое время будет жить у наших дальних родственников, это не обсуждается», — он говорил нарочито строго, медленно, словно продумал это предложение у себя в голове несколько раз, надеясь на то, чтобы ответной реакции не последовало. — На постоянной основе, да? — вопрос в глазах родного человека сбил меня с толку. — Почему ее личное дело забрали из нашей старшей школы? Куда ее перевели? — он скосил глаза вниз, стряхнув пылинки со своей сутаны. — Так будет удобнее для нее и… родственников, — несколько замялся отец. — Для Юи было бы удобнее, если бы ты не впутывал ее в свою паутину с этими родственниками, непонятно откуда взявшимися. — Не забывай, с кем разговариваешь, Амайя, — от чего-то в груди нарастала дыра, огромная дыра, которая делала все чувства какими-то не своими, — чужими, похожими друг на друга, но отнюдь не настоящими. — Что это за школа? Где живут наши дальние родственники? — перевела тему, надеясь на ответ. На нормальный ответ. — Я навещу Юи. — Я не могу тебе сказать, — а в глазах родителя странные огоньки, будто бы он хотел сказать мне не это, будто бы так нужно, будто бы он ждет моего понимания. — Почему она не отвечает на телефонные звонки? — а он все молчал. Долго молчал. — Отец! Отправлять нас в детстве к дальним родственникам — это одно, но когда не за горами последний класс старшей школы, поступление в университет и наше будущее — это совсем другое. В какое место ты отправил мою сестру, раз не можешь мне об этом сказать?! — безучастность, холодность и отстраненность всегда были верными спутниками моего отца. Мамина неприязнь к его сопровождающим была одним из тех факторов, из-за которых она стала от него отходить, закрываться в себе, уходить от семейной жизни; эта неприязнь чувствовалась мной, даже когда я была ребенком, и осталась в моей памяти до сего момента, как напоминание о том, почему мама ушла, развелась с отцом, исчезла, словно песок сквозь пальцы. — Наберись терпения, Ами. Юи тебе позвонит… Но она не позвонила. И отец прекрасно об этом знал. Не то чтобы ожидание звонка было настолько томительным, все дни заполняла школа, домашние задания, контрольные, какие-то мелкие домашние обязанности, вроде закупки продуктов или генеральной уборки во всем доме… просто я понимала, что на этот раз с дальними родственниками что-то не так, начиная с простого словосочетания и заканчивая напускной скрытностью родителя. Отец нередко отправлял нас заграницу после того, как ушла мама, — списывал все на то, что у него нет времени за нами следить в связи с работой. Разве маленькие дети, видя отца только по поздним вечерам, могли ему не поверить? — не поверить в дальних родственников, которые по какой-то завуалированной причине оказались на другом конце света. Скорее всего, они и вправду были нашими дальними родственниками по какой-нибудь линии прапрадеда, а может разбросанными по миру знакомыми или друзьями отца, но я никогда об этом не узнаю, да и отец вряд ли будет рассказывать. Это ведь так удобно — отправить ребенка к какой-нибудь одинокой знакомой в Китай, а самому жить в свое удовольствие. Как-то месяц я пробыла в Норвегии у бабули-японки с надоедливым внуком. Его звали Лиам, и он всегда приставал ко мне со своей болтовней ни о чем, разъясняя ее тем, что ему не с кем говорить на родном языке, кроме меня и бабушки. Не полюбить Норвегию было невозможно. Ее природа и спокойствие, что давали горы и фьорды, люди, которые там жили, просто не могли не остаться в моем сердце. Наверное, я побывала бы там еще раз, если бы могла поехать туда сама. Юи же в это время была где-то в Италии. Лет в тринадцать отец отправил меня в Америку, там я жила у одного очень хорошего преподавателя боевых искусств, который научил меня азам самозащиты. Так же в Америке я влюбилась в баскетбол. Хоть мальчики меня и не принимали, но я все равно тренировалась стритболу. И все же, я благодарна отцу, что смогла увидеть другие страны, смогла почувствовать дух путешествий и красоту других жизней, потому что в наших, закрытых близ Токио, этой красоты не было, — лишь натянутость и старые раны. А потом, по возвращении, началась такая же, несколько суетная, но более ответственная жизнь, в которой за семью выступали мы с Юи, потому что дома отца мы видели очень редко, ибо, по большей части, все свободное время он проводил в церкви. И все эти путешествия, оставившие после себя столько воспоминаний, брали начало из детства. Я знала, куда едет Юи, знала, что она позвонит, знала о месте, где она прибывает, — да и судила я по собственному опыту. А сейчас я не знаю ни о чем, и единственная вещь, в которой я уверена со стопроцентной точностью, — не просто так отец отправил ее туда. Наверное, только благодаря соседству с церковью, мы с Юи росли, чувствуя веру, умея верить; правда, у каждой из нас были свои понятия о вере, как о чем-то высшем. Не знаю, как я должна была реагировать на уход матери, но дался мне он очень болезненно. То ли потому, что она вела себя очень странно, то ли потому, что я была маленькая, то ли из-за Коу, но после ее ухода я начала более чем серьезно относиться к ее наставлениям относительно Юи и меня, особо не задумываясь, почему они именно такие и почему она сказала их именно мне. Я просто все свое детство отчаянно надеялась, что она вернется; постучит в дверь, протянет купленные возле станции метро конфеты, взлохматит волосы Юи, улыбнется, посмотрев в мою сторону, и мы будем еще долго говорить обо всем на свете. Я просто все еще надеюсь, а единственным напоминанием о ней служит кинжал, который она мне отдала. Первое время я просто не могла на него смотреть, считала его проклятым куском металла, а змея на рукоятке так и смеялась надо мной, но потом, свыкнувшись с мыслью о том, что это… все же подарок, полюбила какой-то своей странной любовью. Как будто кинжал — это старый дедушка, к которому люди испытывают уважение, даже толком не узнав о его жизни, и каким вообще он был человеком — добрым или плохим, просто потому, что он — пожилой, просто потому, что таких нужно уважать. Хотя, что мешает ему быть каким-нибудь бывшим маньяком и, по совместительству, офисным клерком, которого так и не поймала полиция? И вот он, став «непригодным» для таких дел, вышел на пенсию, обзаведясь кучей внуков и живя, как примерный семьянин. И вера в то, что я когда-нибудь смогу увидеть маму снова, смогу обнять ее и рассказать обо всех своих переживаниях, передается на кинжал, который, в свою очередь, расцветает светлыми красками, будто бы в нем действительно есть жизнь. Стеклянная дверь на веранду неслышно приоткрылась, пропуская еще одного человека на свежий воздух. — Ты едешь к своей сестре, — записная книжка упала мне на колени, неприятно задев ноги, а после свалилась в траву. — Скоро приедет машина, так что тебе стоит пойти собирать вещи, — я оглянулась на отца в некоторой растерянности. — Ты все-таки решил отправить к дальним родственникам и меня? Почему? — поднялась на ноги. — Мне придется уехать в другой город на некоторое время, так что я просто не могу оставить тебя одну, — как бы убедительно не звучали его слова, мне становилось не по себе — не от его тона, не от смысла, а от того, что я точно знала, что он врал. Веры в его слова как будто никогда и не было.***
Почти сразу, как я стащила со второго этажа дорожную сумку, полную одежды и разнообразных нужных принадлежностей, на улице послышался сигнал автомобиля. Рука сжала рукоятку кинжала почти рефлекторно. Несколько опомнившись, сложила его в сумку, как, в общем-то, и хотела. Постучав в дверь отцовского кабинета, я попрощалась с родителем и покинула дом, устало вздохнув. Жаль, что сейчас нет никого, кто наблюдал бы за мной так же, как и я, провожая в дорогу Юи. Мысль о том, что скоро я увижу сестру, грела мне душу. Водитель приветственно вышел из машины, забрал из моих рук увесистую сумку и сложил ее в багажник черного автомобиля, после чего открыл заднюю дверь, пропуская меня в салон. Он вел машину не спеша; иногда мы переговаривались на отдаленные темы, поэтому час в пути прошел относительно спокойно. Передо мной проносились многоэтажные дома, парки и скверы, пока не остался только непроходимый лес, что был больше похож на одну сплошную тюрьму. Вскоре транспортное средство подъехало к огромному особняку, который настолько обескуражил меня своим величием и роскошью, что я даже засомневалась в том, что меня привезли именно в то место, куда было нужно. Поблагодарив водителя и взяв у него из рук свою дорожную сумку, я направилась прямиком к кованым железным воротам. Возле них, через колонну, была калитка, выполненная в том же стиле, что и ворота. Проскочив через калитку, которая, на удивление, оказалась открыта, я вступила на территорию неких дальних родственников, которые пока что оставляли за собой только недосказанность и вопросы. За спиной послышались звуки уезжающей машины. Ну что ж, ничего ведь уже не изменить, да, Амайя? Территория особняка была такой же ухоженной, как и сам дом. Тропинки были вымощены камнем, а по бокам тропинок территорию заполняли кусты белых роз, даже светло-светло голубых при более детальном рассмотрении, что так напоминали о прошлом, распространяя по телу то ли грусть, то ли понимание, что не я одна мечтаю о невозможном. Впрочем, это была лишь часть территории, тогда как другая была скрыта особняком. Я подошла к впечатляющей резной, деревянной двери, которая открылась сама собой, стоило только занести над ней руку, будто она не терпит прикосновений посторонних, и, глубоко вздохнув, встретилась лицом к лицу со своей судьбой, то есть с мрачным дворецким, который стремительно забрал у меня сумку, будто понял, что еще немного и мои пальцы точно отвалятся от тяжести оной, и исчез в темноте коридоров, даже не дав мне толком прийти в себя и спросить, куда же мне вообще, собственно, идти. Интересно, знает ли сестра о том, что я приеду к ней? Насколько я могла судить, то находилась я в прихожей, а пройдя чуть вперед, я оказалась в холле особняка. Холл украшала старинная мебель, а стены были покрыты дорогими обоями с незаметными, на первый взгляд, узорами. На стенах висели картины известных художников, которые отличались своей разношерстностью, начиная от ярких примеров импрессионизма и заканчивая темной готикой, и портреты прошлых обитателей сего дома. Чуть левее виднелась широкая лестница на второй этаж. Вся аура этого особняка говорила о том, как он дорог, но в то же время безлик без уютных вещей, хранящих душу обитателей. Создавалось впечатление, что этот дом стоит здесь именно такой, какой он есть, только потому, что это модно, или потому, что душа обладателя сего поместья так же безлика. Хотя, скорее всего, у этого особняка была сотня жильцов, и каждый из них вносил сюда свою лепту, что вскоре от самого дома ничего не осталось, потому что все вещи и души смешались между собой в хоровод красок. Мрачных, темных и душных. Внезапно, даже каким-то шестым чувством, я поняла, что не одна в этой комнате. Резко обернулась, несколько насторожившись, и глазами нашла парня, который, в свое время, то ли спал, то ли отдыхал, лежа на софе с закрытыми глазами и немного согнув ноги в коленях, так как, само собой, она была слишком мала в длину, чтобы в ней поместился весьма высокий человек. И почему я не заметила его ранее? Я подошла чуть ближе к нему, отмечая его неординарную бледность; нечасто можно встретить таких японцев, хотя, с такой-то бледностью встретить какого-нибудь японца почти невозможно. А что еще более удивительно, так это то, что мне уже которую секунду кажется, что он не дышит, поэтому отсюда следует два варианта: или он действительно не дышит, или он просто так незаметно вздымает грудь при вдохе. Скорее всего, второе. Можно было подойти еще ближе, проверить пульс и наличие дыхания, но что-то остановило меня от этого действия — то ли боязнь неизвестного, то ли здравый смысл. Не будет же в этом доме вот так вот лежать труп? если же, конечно, у этого молодого человека не было какой-нибудь неизлечимой болезни. Мне ничего не оставалось, как отойти от него подальше, ни на секунду не отрываясь от его лица, чтобы, если что, не пропустить его пробуждения или подачи других каких-нибудь признаков. И тут он резко открыл глаза, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности. Он медленно поднялся в сидячее положение и повернул голову в мою сторону. На меня смотрел парень, наверное, чуть старше меня, с насыщенными зелеными глазами, цвета свежескошенной травы, и ярко-рыжими, почти алыми волосами, как будто на его голове разожгли самый настоящий костер. Одет он был в черные брюки, одна штанина которых была небрежно закатана до колена, белая рубашка была наполовину расстегнута, словно незадолго до своего сна он мучился от летней зноя, а сверху, на рубашку, был одет пиджак, благо, хотя бы он никаких изменений не претерпел, на шее болтался неправильно завязанный галстук, от чего мне так и хотелось подойти к нему и исправить его неопрятность. В его глазах плескалась неподдельная насмешка, что граничила с долей ехидства, которое обычно бывает у всех обладателей зеленых глаз. Я ограничилась лишь легким поклоном в качестве приветствия. Хотела уже что-нибудь ему сказать, но молодой человек не дал мне этого сделать: — А ты умнее, чем кажешься на первый взгляд… — задумчиво проговорил он. Парень встал с софы, окатив меня некой флегматичностью в своих действиях. — Идем, я провожу тебя до гостиной, — я кивнула в знак согласия, но он уже не смотрел в мою сторону, будто бы все, что ему интересно, он уже узнал. А в мыслях крутилось навязчивое предположение, что мне здесь совершенно не понравится. Молодой человек не стал спрашивать меня о чем-либо далее, просто пошел в гостиную, скорее для себя, чем для кого-то, но я все равно покорно побрела за ним. Как только мы очутились в гостиной, парень подошел к небольшому диванчику, обитому красным бархатом, и сел, раскинув по спинке свои руки. Я же лишь проследила за его действиями, но сама осталась стоять на месте, немного сконфуженно рассматривая комнату. Он что-то пробормотал себе под нос и прикрыл глаза, полностью уйдя в себя. Повернув голову чуть правее от того места, где расположился молодой человек, я наткнулась взглядом на чужие глаза цвета красного вина, поддетые легким интересом, что были скрыты стеклами очков в прямоугольной оправе. Парень, сидящий в темно-синем кресле, производил впечатление человека умного, не ищущего проблем и предпочитающего манерное окружение, судя по его стилю в одежде, а именно по официальным черным брюкам, такой же черной рубашке с красным галстуком, расстегнутом пиджаке и белой перчатке на правой руке, которая добавляла ему лишнего то ли пафоса, то ли величия. Странно, казалось, будто одежда двоих встреченных мной людей была чем-то похожа, а именно пиджаками. Может, это у них такая школьная форма, интерпретированная под индивидуальность каждого? Острые черты лица молодого человека обрамляли весьма длинные, для мужского пола, волосы серо-синего, почти черного, цвета. Мужчина вызывал во мне противоречивые чувства: с одной стороны, мне хотелось познакомиться с ним поближе, только вот при других обстоятельствах, не связанных с вынужденным переездом к «дальним родственникам» и работой отца, а с другой, один его только взгляд отбивал во мне все желание. Этот взгляд был не то чтобы серьезен или сердит, он был жесток. В нем не было ни капли… человечности. — Кхм, — я попыталась разрядить обстановку, обращаясь к сидящему в кресле, — в этом доме живете только вы вдвоем… — обвела рукой пространство, как бы намекая на рыжего, — и моя сестра? — казалось, будто черноволосый был старше меня года так на два-три, что, в принципе, делало его главой семейства, которое я то ли уже встретила, то ли еще нет, но, разве может он, такой, все же, молодой, быть единственным взрослым в этом доме? Парень поднял уголки своих губ, расплываясь в сдержанном отрицании: — Мы не ждали тебя так рано, так что мои братья, как и Юи, еще не подошли, — мужчина взял в руки книгу, которая до этого покоилась у него на коленях, раскрыв где-то на середине и показывая, что продолжать отвечать на вопросы он явно не намерен. Я же до конца еще не могла понять, почему послеобеденное время считается для этого семейства ранним. — Братья? — все же переспросила я для того, чтобы покончить хоть с одним вопросом у меня в голове. Судя по состоянию, книга в руках молодого человека была весьма старой; названия на таких печатались мелкими иероглифами в левой стороне обложки, поэтому мне и не удалось увидеть, о чем эта книга. Хотя, почему-то я предполагала, что это какой-нибудь научный труд. — Да, — кивнул парень, не отрываясь от чтения. — Осталось дождаться еще троих, потому что Шу ты не заметила. — А? — рука, облаченная в перчатку, указала в правую от себя сторону, где за рыжим обитателем поместья, в дальнем углу комнаты, на диване, действительно лежал еще один мужчина. — Точно… — но я готова поклясться, что, когда я зашла в гостиную, его точно здесь не было. Странно. — Прошу прощения. Так называемый Шу имел светло-русые пушистые волосы, напоминавшие мне осенние поля, где произрастала пшеница, красивый профиль и такую же бледную кожу, как и у своих братьев. Глаза его были закрыты под тяжестью сна, а может, просто усталости, в ушах виднелись наушники. Он был одет в рубашку, светло-коричневый свитер поверх нее, который даже издалека казался очень мягким, и черные брюки. Значит, ему не хватает мягкости в жизни, и он всячески пытается заполнить ее отсутствие. Хотя, это всего лишь предположение. Во всяком случае, я не могла ничего о нем сказать, как не могла ничего сказать и о других жильцах этого дома, так как попросту их не знала, но Шу представлялся мне композитором своей жизни. Самое интересное, что я для себя отметила, так это то, что братья совсем не похожи. Не было в их внешности ничего отдаленно напоминающего друг друга. Комната цвета заварного крема неприятно давила. Нестерпимо хотелось уйти, что я бы и сделала, если бы с моей стороны это не было бы страшнейшим неуважением по отношению к здешним жителям. Ощущаю себя принцессой в средневековом замке, которая вынуждена знакомиться с разного рода людьми и ходить на балы. Гостиная была обставлена двумя креслами, на одном из которых сидел черноволосый, несколькими диванами, что тоже были заняты, и двумя софами, так же в глаза бросался внушительный комод из красного дерева со стоявшим на нем канделябром для свечей и хрустальная люстра на потолке; здесь также была и другая мебель, но в свете названного она казалась просто незначительной. Пол украшал дорогой синий ворсистый ковер, а возле кресел стоял журнальный столик со стеклянной поверхностью. Вокруг висели разнообразные картины известных художников. Весь этот дом пестрел роскошью и вложенными сюда деньгами, — я даже не хотела представлять, насколько богаты здешние обитатели, — но, если повториться, даже эта комната была лишена души и стояла безликим прямоугольником. В районе лестницы послышались неторопливые шаги еще одного брата. Что это не моя сестра, можно было запросто понять по звукам чужой поступи. Я обернулась в его сторону, но стоило мне лишь моргнуть, как он уже стоял в проходе гостиной и смотрел на меня, прищурив глаза в гадкой усмешке. Я же, сославшись на мою невнимательность и быстрое передвижение человека, забыла про эту странность. Парень имел непослушные рыжие волосы длиной чуть выше плеч, которые скрывала черная шляпа с небольшими полями. Глаза его напоминали болото, как бы странно это не звучало, ведь они так же затягивали в свои омуты — были настолько красивы, с этой россыпью густых ресниц, и холодны, даже, когда он улыбался. Одет молодой человек был в бриджи, легкую кофту и жилетку с мехом, как будто только что зашел домой с улицы, иначе, зачем носить в закрытом помещении шляпу? Всем своим видом он выказывал вычурность и некоторую отстраненность, несколько меня пугая. Просто в нем не хватало жизни. Парень сдвинулся с места, направляясь в мою сторону. — Значит, эта наша новая невеста, Рейджи? — спросил молодой человек у сидящего в кресле мужчины. Я насторожилась. Какая еще «невеста»? — Скорее, просто жертва, Райто, — Рейджи зловеще сверкнул очками, что отражали свет от горящей люстры. — Жертва? По-моему, вы что-то путаете. Моя интуиция твердила телу немедленно бежать из этого дома, потому что одних этих слов мне хватило, чтобы понять, что они совсем не шутят. — Не бери себе в голову, — почти шепотом сказал Райто, вдруг появившийся у меня за спиной. Я вздрогнула. Ну не может же он так быстро и неслышно передвигаться? — Ты еще не устала стоять? — его руки легли мне на плечи, заставляя двинуться вперед, к софе, что стояла напротив кресел. Парень посадил меня на нее и сам сел рядом, почти вплотную, смеряя меня мутным взглядом. Не люблю, когда кто-то незнакомый разрушает мое личное пространство. Мне было некомфортно, но я пыталась сохранить самообладание. — Ну и почему ты здесь оказалась? — первым заговорил Райто, используя такой тон, будто вкрадчиво хотел залезть мне в душу. — А ты не знаешь? — удивилась вопросу я, пытаясь понять ход его мыслей. — Вам не говорил мой отец? — Я хочу услышать… — молодой человек наклонился к моему лицу, — именно твою версию, — вот только мои мысли были уже не здесь, и желаемого от меня смущения Райто не добился. Я лишь отвернулась, задумчиво нахмурив брови: — Значит, моя и отцовская версии все же отличаются, да? — ответа так и не последовало. — Хотя… от него стоило ожидать. — Ты не веришь своему отцу? — та самая отстраненность, которая присутствовала в Райто, когда он только зашел в гостиную, почти испарилась, являя его заинтересованность. В странных темах. Хотя, каждый человек смотрит на мир только с его собственной колокольни. — А вы являетесь моими дальними родственниками? — ответила вопросом на вопрос, криво улыбнувшись и все же посмотрев в его сторону. — Нет, — качнул головой парень. — Вот именно, — согласилась с его отрицанием я. — Отец сказал, что являетесь. Разговор продолжать не хотелось, я откинулась на спинку софы, чуть отодвинувшись от Райто, в ожидании оставшихся братьев, в ожидании Юи. Увидеть Юи хотелось намного больше. Вскоре в гостиную вошел еще один брат. Он сел в кресло, стоявшее напротив меня, и поджал губы, явно что-то обдумывая. Это был мальчик с сиреневыми волосами и такими же глазами, чуть темнее, под которыми пролегли темные синяки от недосыпа или усталости. В руках он сжимал плюшевого медведя, казавшегося несколько потрепанным, будто бы эта игрушка была у него с самого рождения. Юноша обладал фарфоровой кожей без единого изъяна и выглядел таким хрупким, словно может сломаться от малейшего легкого прикосновения. Одет он был в черные брюки, рубашку с рюшами и пиджак, один из рукавов которого сполз с угловатого плеча парня. Всем своим видом он внушал страх, смешивающийся с его еле-скрываемым безумием в глазах. Посмотрев на меня, он обратился к братьям, не совсем заботясь о том, кто ему ответит: — Кто она? Тэдди ее не знает, — голос его был мягкий и высокий, но почему-то казался бесцветным, будто это и не его голос вовсе. — Надо было просто присутствовать сегодня на завтраке, — вдруг заговорил парень, которого я встретила первым. — Тэдди не хотел есть, поэтому я не пришел, — пожал плечами юноша, и только сейчас я поняла, что «Тэдди» — это плюшевый мишка в его руках. — Но она ему нравится, идеальная кукла! — один назвал меня невестой, другой жертвой, третий куклой, кто они вообще такие? И тут, неожиданно для меня, в стене появилась большая вмятина, сделанная сильным ударом твердой руки неизвестного мне шестого брата. Осколки краски, штукатурки, самой поверхности стены полетели в разные стороны в поднявшемся шуме. Я вздрогнула, ведь обычный человек никогда не сможет так сделать — попросту сил не хватит. — Почему меня никто не предупредил, что в особняк кто-то приедет? — в яростном тоне слышались нотки раздражения. Что должно случиться с человеком, чтобы он начал вымещать свои эмоции на вещах? Хорошо хоть, не на людях. Парень имел густые волосы цвета чистейшего снега и алые глаза, один из которых полностью закрывала длинная челка. Его светлая кожа, будучи характерной для альбиносов, выступала контрастом с бледностью других братьев, что делало молодого человека более естественным на их фоне. Он был одет в темные джинсы, красную футболку, в некоторых местах порванную, и пиджак. На шее у него висел ключ на цепочке. Вот только, узнавать, от чего он, совершенно не хотелось, да и я никогда не блистала особым любопытством. Хоть парень и создавал возле себя напускную опасную атмосферу, мне почему-то рьяно казалось, что он не такой, каким себя показывает, но это — лишь догадки. Создавалось впечатление, что трое из братьев были в школьной форме, а трое в обычной повседневной одежде, потому что на некоторых можно было отследить похожие вещи, а именно брюки и пиджаки с незаметными красными нашивками, а на некоторых нет. — Ты кто такая? — обратился ко мне парень, не сильно заботясь о вежливости или успокоении. Радует, что я сейчас сижу возле Райто, потому что, если бы я стояла, то точно бы не выдержала и сбежала из этой комнаты. — Знаешь, у меня к тебе тот же вопрос, — все же собралась с мыслями я, — потому что обычные люди такого, — показала указательным пальцем на вмятину в стене, — не могут. Пока я то ли ждала ответа, то ли просто молила всех богов о том, чтобы эти самые братья все же оказались обычными людьми, в чем я уже совсем не уверена, ибо, почему я сначала услышала удар, а потом уже увидела парня? ведь, по идее, сначала он должен был зайти в гостиную, а уже потом бить стены, Райто тихо посмеивался, будто видел насквозь мои внутренние переживания. — Просто братика Субару тоже не было на завтраке, да, Тэдди? — юноша усадил Тэдди себе на колени, шепча что-то себе под нос. — Тц, — так называемый Субару был все еще раздражен самой ситуацией, но ярость в его голосе несколько поубавилась. — Рейджи! — обратился к нему альбинос. Рейджи захлопнул книгу, которую якобы читал, в чем я тоже не уверена, потому что, наверное, меня уже ничего не удивит, и поднялся с кресла, обведя гостиную взглядом: — Я рад, что все собрались здесь и теперь я могу представить вас этой леди, — указал рукой в перчатке на меня. — Первый сын — Сакамаки Шу, — ему не нужно было на него указывать, ведь я уже знала, в какую сторону мне оборачиваться. Русоволосый лишь на несколько секунд приоткрыл глаза, будто все же решил показать, что слышит нас, но этого хватило, чтобы я смогла рассмотреть цвет его глаз. Синие, как штормовое море, они привлекали к себе, как маяк. — Я второй сын — Рейджи, это — Аято, третий сын, — указал на парня, которого я встретила в коридоре. — Канато — четвертый сын, — повернул руку в сторону юноши, держащего на коленях плюшевого медведя. А ведь я думала, что он младше всех… — Это Райто — пятый сын, — указал на сидящего рядом со мной. Впрочем, я все равно посмотрела в его сторону, поймав взглядом его легкую усмешку. — И последний, шестой сын, — Субару, — показал в сторону альбиноса. Тот, в свою очередь лишь хмыкнул. — Приятно познакомиться. А теперь, собственно, можно перейти и к тем вопросам, которые ты задавала нам ранее, — взгляд Рейджи стал еще более холодным, чем был раньше. — Твой отец отправил тебя к нам, как жертву от церкви. Мы — вампиры, и мы будем пить твою кровь тогда, когда захотим, потому как для этого тебя и прислали к нам, — по спине прошелся неприятный холодок. Вампиры? Жертва от церкви? А ведь отец никогда и не был похож на обычного священника… Получается, весь этот месяц Юи жила с вампирами, которые пили ее кровь. Черт! Если бы вампир, то есть «дальний родственник», был один, то с ним еще можно было бы договориться, но когда их шестеро вся надежда… пропадает. Я неосознанно сжала кулаки, пытаясь выместить внутреннее напряжение и прийти в себя, собрать мысли в единое целое. От них вообще возможно сбежать? — За любые пререкания и нарушения правил тебя ждет незамедлительное наказание, — как будто в доказательство, мне вдруг стало отчетливо видно острые клики второго сына. — Ты ведь достаточно разумна, чтобы понять, что бежать тебе некуда? — по коже прошлись мурашки. Чертов отец! — А теперь, тебе следует представиться. Я поднялась с софы, окидывая комнату слишком спокойным в наступившей тишине взглядом. Главное, дождаться сестру. — Меня зовут Комори Амайя, мне шестнадцать лет, можете называть меня Ами, — вдох. — Приятно познакомиться, надеюсь, — короткая запинка, — мы станем друзьями, — я легко поклонилась, еще не до конца осознавая весь смысл слов Рейджи, но, если я хочу выжить и защитить сестру, нужно играть по их правилам. — Не волнуйся, Ами, хоть ты и не жертвенная невеста, как твоя сестра, но если будешь вести себя хорошо, то, может быть, сможешь не умереть в первый же день, — улыбнулся Райто, тоже поднявшись с софы, будто намереваясь уходить. Как здорово, значит, у них были жертвы, которые до следующего дня и не доживали? Я нахмурилась, но все же кивнула вампиру, дав понять, что его услышала. — Тэдди думает, что от Амайи вкусно пахнет. Как думаешь, Райто, у нее сладкая кровь? Канато появился у меня за спиной буквально за доли секунды. Райто, в свою очередь, лишь пожал плечами, якобы говоря: «кто знает». Не успел вампир с мишкой в руках уже ощутимо провести носом по открытому участку моей шеи, как я извернулась, выходя из своего положения тем, что услышала шаги подходящей девушки: — Юи! В комнату заглядывает блондинистая макушка, а потом и вся девушка в черно-красной школьной форме. Я срываюсь с места.