Высоко в замках королей, которых уж нет, Дженни танцевала со своими призраками: С теми, кого потеряла и обрела, И с теми, кто любил её больше всего. С теми, кого не было уже так давно, Что она не помнила их имён. Они кружили её вокруг сырых развалин, Унося прочь её печаль и боль. Florence+The Machine — Jenny of Oldstones
Раньше моя жизнь была подобна воздушному шарику в руках пятилетнего ребенка. Дитя держит шарик за ниточку, радуется его цветастости, играется с ним, бережет и старается случайно не отпустить, потому что в цирке, где его мама купила этот шарик, очень высокий потолок, и шарик легко может застрять там навсегда. Ребенок бегает с шариком по помещению, кричит: «Смотрите! У меня настоящий блестящий тигр!», но потом он выходит на улицу, тащит шарик за собой, а он, зацепившись за что-то острое, безнадежно лопается. И больше нет у ребенка тигра. Нет больше шарика. Ребенок горько плачет, а мать утирает его слезы, говоря, что шариков на свете так много, что этот просто не стоит его слез, ведь всегда можно купить еще один. Ребенок согласно кивает, напрочь забыв о каком-то блестящем тигре. Он бежит к ларьку с мороженым, а потом к сладкой вате. После увлекательного выходного ребенку только и остается, что пересказывать маме цирковые представления, которые больше всего ему понравились, а о шарике он больше и не вспоминает. Потому что воздушные шарики — такая посредственная глупость, о которой просто грех беспокоиться. Воздушных шариков действительно много. И моя жизнь была одной из множества таких же жизней. Были какие-то отклонения в виде неровного окраса, или блестки где-то были не такими яркими, но, в целом, жизнь совершенно не отличалась от жизни того же Мамору или Юи, или какой-нибудь соседской девчонки, потому что все мы утопали в рутине, осенней хандре, школе, делах по дому, одинаковых пейзажах, которые не изменились бы вплоть до окончания школы, и все вроде бы было нормально. Никто из нас даже не думал прерывать бесконечный цикл. А потом появились вампиры, словно некое дополнение к уже существующему миру в какой-нибудь компьютерной игре, вроде смены сезонов года, которые только тормозят саму игру и забивают память компьютера, но, если это дополнение удалить, игра становится уже не такой интересной, поэтому приходиться мириться с зависаниями, но зато наблюдать за тем, как за зимой приходит весна. И все бы ничего, но вампиры пьют кровь. Мою кровь. Кровь моей сестры. И с каждым укусом шарик зловеще натягивается, грозясь вот-вот лопнуть. Правда, пока не лопается. «Пока» — тоже понятие весьма относительное, потому что «пока» может длиться целую вечность, а может истечь и завтра, и пойди пойми теперь, к какому именно типу относимся мы с сестрой. Хотя… Райто все подробненько объяснил не так давно: я отношусь ко второму типу, Юи к первому. Я ведь правильно его поняла? Мне нравилось сравнение моей жизни с шариком, но теперь жизнь больше напоминает мне дорогу в никуда: одинокий поворот вглубь леса, который просто есть. Без указателя, без конечной точки прибытия. Просто кто-то на него свернул (тоже непонятно, зачем), а сейчас этому повороту лишь остается ждать своего часа, пока трава в конец его не поглотит, унося с собой в забвение. И, может, кому-то будет интересно дойти до конца неизвестной дороги, сначала, конечно, сбив с себя муравьев, уютно устроившихся на кроссовках, и отряхнув футболку от паутины, но зачем напрягаться? Усложнять и без того сложный маршрут, искать приключения себе на голову, встречать блуждающие огоньки, мононоке и другую какую-нибудь нечисть. Зачем вообще я сравниваю с чем-то мою нынешнюю жизнь? Просто плыви по течению, Ами. Глядишь, увидишь, за что зацепиться. Зацепиться все же пришлось. В глазах Шу был шторм. Волны перекатывались, наслаивались друг на друга, разрывались и падали, поднимая белую пену. В глазах Шу царствовала апатия и безразличие, раскрашивая его лицо в мутные краски. В глазах Шу хранились бесчисленные воспоминания о давным-давно ушедших эпохах. О каретах и лошадях, о замках и войнах, о чудовищах и принцессах. В глазах Шу танцевали те, кого уже нет в живых. У них нет имен и возраста, нет прошлого и будущего. В глазах Шу были мертвецы. Они протягивали руки, истошно завывали и просили о помощи, грозные волны бушующего океана погребали мертвецов на дно, но те выплывали снова и снова, и не было им конца. В глазах Шу горела душа. Вампир тягуче усмехнулся, иронично осматривая меня с ног до головы. Я немедленно смутилась, отводя от него взгляд. Столовая выглядела просторно и роскошно, словно она была создана специально для того, чтобы проводить в ней важные приемы каких-нибудь богатых персон, а после устраивать в ней бал. Хотя… в таких особняках, как этот, для танцев, скорее всего, есть отдельное помещение. В центре комнаты стоял огромный прямоугольный стол из красного дерева с фигурными ножками, сделанный на века и покрытый блестящим лаком. Стулья были выполнены в том же стиле. Обои на стенах имели сиреневый оттенок, что идеально сочеталось с красным деревом и темным ламинатом на полу. Комнату украшали древние картины, маскарадные маски, узоры на обоях, настенные часы, отбивающие размеренный ритм секундной стрелкой, и стеклянная люстра на потолке, освещающая разнообразные яства, находящиеся на столе. Несколько погодя в правой стороне комнаты я увидела дверь. Видимо, она ведет непосредственно на кухню или в какую-нибудь зону, где лежат скатерти, салфетки, стоит хрусталь и тому подобная утварь. Обратив на нас с Субару внимание, Рейджи поприветствовал меня кивком головы и жестом указал мне на место рядом с ним и Шу. Субару же сел как раз напротив меня, что несказанно обрадовало, от чего я тихо вздохнула с облегчением, потому что видеть напротив кого-то, кроме Юи или шестого сына, с которым у меня вроде как появилось некое взаимопонимание, было бы немного… болезненно. Сестра оказалась на месте между Райто и Аято, что, впрочем, было не так уж и удивительно. Их общество отнюдь не являлось для нее комфортным, от чего сестра, смущаясь, то и дело бросала незатейливые взгляды в сторону настенных часов позади Рейджи и быстрее ела еду, заблаговременно положенную на ее тарелку кем-то из призрачных слуг поместья Сакамаки. Аято, в свою очередь, не обращал внимания ни на что вокруг, неотрывно наблюдая за сестрой, даже несколько маниакально, от чего хотелось лишь криво улыбнуться, потому что, какое бы у меня не было первое впечатление от Великого и Непревзойденного, все же, он по-своему защищал Юи от других братьев. Или мне так только кажется? В любом случае, после ужина мне нужно будет обязательно с ней поговорить. Юи подняла на меня свои глаза и легко улыбнулась, будто бы интуитивно понимая мои планы. Райто, заметив наши с Юи гляделки, игриво прищурился и склонился к сестре, что-то шепча ей на ухо, от чего она боязливо съежилась и чуть покраснела. Я хмуро отвела взгляд к своей тарелке, пообещав себе, что, по возможности, постараюсь не сталкиваться с пятым сыном. Как это сделать — уже отдельный вопрос. На тарелке лежала какая-то рыба под сливочным соусом и салат. Выбрав среднюю вилку из десятка приборов, лежащих возле блюда, я подхватила немного салата и отправила его в рот, предварительно пожелав всем приятного аппетита. Канато возле Субару, который до этого тыкал ножом в банановые шарики, разговаривая со своим плюшевым медведем, надрывно рассмеялся то ли от того, что я взяла в руки не ту вилку, то ли от того, что я сказала. Захотелось стукнуть себя по лбу, потому что аппетит вампиров явно не сводится к обычной человеческой еде. Надо было сразу лечь на стол, протянуть братьям руки и ноги и сказать, чтоб они не стеснялись кусать! Вот глупая. Шу по левую руку от меня с ленивым видом ковырялся ложкой в своей тарелке и размазывал по ней бедную рыбу, которая явно была ни в чем не виновата. Вампир выглядел так, словно он только что сыграл всю сценическую кантату «Кармина Бурана», предварительно изменив ее, как Карл Орф. В ушах его виднелись наушники, и оставалось только гадать, что именно он в данную минуту слушает. Рейджи же, справа от меня, просто ел, следуя всем правилам приличия и этикета, от чего становилось не по себе, будто бы он видит каждое мое движение, каждый взмах столовым прибором, и каждый раз казалось, словно я делаю что-то не так. Все же, от соседства с Рейджи был определенный плюс: можно было подсмотреть, как именно и чем он есть, чтобы впоследствии сделать так же, как он, и не ударить в грязь лицом. Когда ужин уже подходил к концу, второй по старшинству сын отстраненно произнес, поправляя очки на переносице: — Напоминаю всем, что через час после ужина нужно будет собраться возле ворот особняка, потому что сегодня понедельник и мы должны ехать в вечернюю школу, о которой некоторые, — Рейджи многозначительно очертил взглядом своих братьев, — любят забывать. Амайя, — обратился Рейджи уже ко мне, сверкнув линзами очков, — ты останешься в поместье с Шу, так как документы о твоем переводе в нашу школу еще находятся на рассмотрении директора и вступят в силу только с завтрашнего дня. Я кивнула, только сейчас почувствовав, как все это время на душе было ужасно паршиво. Хотелось залезть под теплое одеяло, укрывшись от всего мира, тихо взвыть и истерично заплакать. Заплакать от того, что привычный мир катится в тартарары, от того, что я больше никогда, наверное, не увижу Мамору, от того, что где-то там, в другом городе, отец сидит за письменным столом, заполняет бумаги и думает о предстоящем богослужении в своей странной церкви, от того, что мы с Юи застряли в роскошном гробу под землей, не в состоянии спастись, от того, что придется играть роль ученицы престижной школы, зная о том, что будущего все равно не будет, университета не будет, всего того, к чему я так долго стремилась, не будет, моей жизни, сугубо моей, тоже не будет. Мой путь стерт! Дорога разбита! Оставалось только тихо доедать резко потерявшую вкус пищу, строить какие-то ничтожные планы на несколько минут вперед и тихо содрогаться от одного единственного вопроса: почему именно мы с Юи?***
Комната сестры была насыщена розовыми красками. Я звонко рассмеялась, отбрасывая прочь мрачные мысли, занимавшие всю мою голову во время ужина, потому что вкусы Юи нисколько не изменились и ее излюбленные цвета неотрывно следовали за ней по пятам. Будь она шестилетней девочкой, будь почти восемнадцатилетней девушкой — она всегда приносила с собой весну и цветущую сакуру. Эта ее неизменная черта оставлять за собой шлейф распускающихся бутонов, где бы она не находилась, казалась мне невероятно милой, от чего из года в год поднимала настроение. Может от того, что она родилась весной, может по другой причине, но неизлечимая любовь сестры ко всему весеннему делала и ее саму настоящей весной. Легкой и хрупкой. Только набирающей силу. Отчего Юи неудержимо хотелось защищать. Не потому что так наказывала мне делать мама перед тем, как уйти, а потому, что, смотря на Юи, в груди начинало что-то щемить. Юи виделась мне тонким стеблем растущей яблони. Пока яблоня достаточно не вырастет, не задеревенеет, ее легко может сломить сильный северный ветер, поэтому росток нужно тщательно охранять, осматривать, находить ему точку опоры, поливать и смиренно ждать, потому что когда-нибудь яблоня вырастет и даст свои сладкие плоды, но это лишь «когда-нибудь», и не знаю, наступит ли оно вообще. Мебель в комнате была точно такой же, как и у меня, отличаясь лишь мелкими нюансами в расстановке. На письменном столе отчетливо выделялась ваза с голубыми розами из сада, которые так привлекли мое внимание, когда я только направлялась ко входу в особняк Сакамаки, а на комоде стояла одинокая рамка с потрепанной от времени фотографией улыбающегося мужчины в черной сутане с младенцем на руках. Неизменная фотография, неизменная вещь, подобная самой Юи, которую сестра возит с собой по «дальним родственникам», куда бы нас ни отправили, быть может, в надежде, что отец хоть как-то изменится, спасет, поцелует, прижимая к сердцу, а может потому, что это стало привычкой. В помещении царил идеальный порядок и покой, как и всегда в ее обители. Каждый раз удивляюсь тому, как быстро сестра превращает новое место в свое собственное, делает из него уютную комнату, в которой хочется остаться. — А где твой любимый крестик? — спросила я, не увидев его нигде поблизости. Этот крестик достался Юи от матери на ее пятый день рождения за год до того, как мама ушла из нашей семьи. Большой, драгоценный, с алыми рубинами, цвета ее глаз, он был для нее чем-то вроде кинжала для меня. В обоих случаях эти вещи служили нам верой. — Лежит у меня в прикроватной тумбочке, я всегда достаю его перед сном, — ответила сестра, ностальгически улыбаясь. Смотря на нее, глаза начинали покрываться слезной пеленой. Я несколько раз прерывисто вздохнула, а потом кинулась ей в объятия, сжимая тонкое тело в своих руках: — Ты просто не представляешь, как я по тебе скучала! Юи тихонько посмеялась, обнимая меня в ответ. Мы снова поменялись местами. Вдоволь наобнимавшись, мы с сестрой тяжело рухнули на мягкую кровать, переплетая пальцы рук в неком подобии поддержки. На улице уже стемнело, но очертания уличных объектов за окном все равно были различимы, хоть их и было трудно увидеть с нашего положения. Одинокий свет растущей луны освещал почти весь розовый сад и пробивался к нам в окошко, создавая приятные глазам блики: в комнате горела лишь небольшая настольная лампа. Хотелось сесть за любимый письменный стол в моей старой комнате, дать волю чувствам и написать пару нот для пианино, чтобы потом сделать вид талантливого композитора, которого еще просто не нашло общество, и сыграть эти ноты сестре. Играть меня научили в средней школе, когда вместо баскетбольного клуба я отчего-то выбрала музыкальный. Уже на второй год школы игра на пианино стала сниться мне в кошмарах. Я настолько уставала почти каждый день играть, учиться играть и еще раз играть, что, перейдя в старшую школу, я с облегчением выдохнула и, не взирая на проснувшуюся совесть, поставила подпись на вступление в привычный мне с начальных классов баскетбольный клуб. Без ежедневной практики многое забылось, поэтому сейчас моих знаний хватало только на простые мелодии и выдумывание своих от нечего делать. — Как ты жила здесь одна? Что делала все это время? — спросила я Юи после протяженного молчания, которое совсем не хотелось прерывать такого рода вопросами. — Что из себя представляют Сакамаки? Расскажи сначала про них. — Хм, даже не знаю, с чего начать… — посмеялась сестра, бездумно смотря в потолок. — Шу девятнадцать лет по меркам обычных людей, сколько ему на самом деле, я даже не догадываюсь. Он спокойный и весьма ленивый вампир, умеет играть на скрипке и имеет персональный музыкальный зал в этом особняке, думаю, тебе бы там понравилось, — Юи улыбнулась мне, загадочно подмигнув. — Шу все время слушает музыку, делает вид безучастного ко всему человека, который не будет уподобляться остальным вампирам и кусать бедных девушек, чем заманивает своих жертв в ловушку. Будь осторожна и не ведись на его апатичность, потому что я как-то раз ошиблась… всегда ошибаюсь. Вообще не ведись на все эти их прелюдии и вроде бы добрые намерения! — встрепенулась сестра, словно от ожога. — Если вампиры захотят, они укусят. И ничего с этим не сделаешь! — Поверить не могу, что это говоришь мне ты, — по-доброму рассмеялась я, заставляя Юи тоже иронично улыбнуться. Все-таки сестра всегда была наивной, легко доверяла людям, давала им бесконечные вторые шансы, и сейчас, говоря об осторожности, мы обе понимали, что ничего нам не поможет, даже своевременное понимание того, что вампир напротив хочет испить крови. Разве от него убежишь? Скажешь ему: «Достаточно твоего фарса, кусай»? Все равно придется играть в его игру, забывая о том, где реальность, а где ожидание и несостоявшиеся мечты. — На чем я остановилась? Ах, да, следующий у нас Рейджи. Ему восемнадцать лет, и он ужасно помешан на манерах, науке и правилах этикета. Если жертва что-то делает неправильно, Рейджи сразу же ее «наказывает», то есть кусает или проверяет на ней один из своих ядов. Сначала он, конечно, зовет ее в свой кабинет с целью выучить правилам этикета, но правилам этикета ты у него так и не научишься. Наверное, Рейджи — самый ужасающий из всех братьев, потому что никогда не знаешь, чего от него стоит ожидать, — подвела итог для второго сына сестра. — Аято, Канато и Райто — тройняшки по семнадцать лет. Аято имеет коллекцию орудий пыток, называет себя «Великий Я», а еще он, будто бы, одержим своим совершенством. Я до сих пор не могу его понять, но из всех вампиров именно он меня по-своему, по-собственнически, защищал от других. Он мне даже нравится, наверное. И я абсолютно не знаю, что с этим делать, — вздохнула Юи. — Если он тебя защищает, то мне незачем как-то разрушать ваши отношения. Ну, я хочу сказать, что это даже хорошо, что у тебя есть защитник-вампир, главное, чтобы он действительно тебе нравился, чтобы его действия не были тебе противны… — начала я, чуть нахмурившись. — Потому что ты не сможешь защитить меня от всего? Ты это имела ввиду? — заканчивая мои мысли, сказала сестра. Я тяжело кивнула ей в ответ, бессознательно сжимая кулаки от своей беспомощности. Она перевернулась на бок и погладила меня по щеке, ничуть не расстроившись от моих слов. — Не вини себя ни в чем. Я еще не совсем расклеилась, поэтому в силах посмотреть правде в глаза, — рассмеялась она, напуская на себя волну бодрости и уверенности во всем. — Перейдём к Канато. Он эмоционально нестабильный вампир, у которого в подвале имеется целая коллекция восковых кукол, одетых в костюмы невест. Впоследствии я узнала, что восковые фигуры, на самом деле, являются настоящими жертвенными невестами, что были тут до нас. Я и сама чуть не стала такой куклой! — всплеснула рукой сестра, показывая весь масштаб случившегося. Ничего не оставалось, кроме как ужасно разозлиться на весь этот никчемный мир за то, что в нем страдают, попадают в такие ситуации, пытаются выжить те, кто этого не заслуживает, те, кто должен освещать этот мир добротой, может быть, спасать его, наполнять весной, а не прятаться в углу от сумасшедшего убийцы. — Райто… Наверное, единственная вещь, которой он дорожит, — это его шляпа. Он очень сильно злится, если ее срывают, может даже укусить за это. Всегда находится в обществе Аято, играет на пианино, как ты, да и вообще такая личность, в которой есть и ум, и игра, и постоянные маски. А вот Субару — твой ровесник по человеческим меркам. Выращивает голубые розы под окном, — улыбнулась сестра. — Самый вспыльчивый из братьев, но, по-существу, самый нормальный? — я несмело кивнула, подтверждая слова Юи. Она задумчиво прикрыла глаза, уже догадываясь, что могло произойти, пока мы шли с Субару до моей новой комнаты. Ранки на ладони неприятно защипали, будто бы специально подбирая именно этот момент. — Субару пробовал помочь мне сбежать, но я потеряла этот шанс… — закончила сестра рассказ о братьях Сакамаки, молчаливо коря себя за то, что тогда давно, когда я нервничала и ругалась с отцом, она могла избежать своей участи. — Теперь настала моя очередь говорить: не вини себя, — обняла Юи и вдохнула ее персиковый аромат. — Как я поняла, Сакамаки — та еще чокнутая семейка? Их отец… был женат несколько раз? — Того Сакамаки, или Карлхайнц… Да. А точнее, он был женат три раза. От первого брака родились Рейджи и Шу, от второго тройняшки, а от третьего Субару. Я тяжело вздохнула от новой информации. Ну почему братьев не трое или не четверо? Почему их именно шестеро? Именно шестеро вампиров, каждый из который смотрит на тебя, как на потенциальный обед, завтрак и ужин. — Что происходило со мной, пока я была здесь одна? — вспомнила Юи об оставшихся вопросах. — Ну, меня забрал тот черный лимузин, я приехала к братьям, но, зайдя в особняк, оказалось, что меня не ждали, так как Шу, которому сказали о том, что меня привезут, попросту никого не предупредил. Потом я со всеми познакомилась, узнала, что Сакамаки вампиры, попыталась убежать… — нахмурилась сестра. — Отец, как сказал Шу, попросил не убивать меня сразу. Не знаю, зачем он это сделал: то ли потому, что я, так называемая, «жертвенная невеста», то ли потому, что он не хотел меня отправлять к вампирам, — переглянувшись, мы попытались поддержать друг друга на каком-то шуточном ментальном уровне, не в силах сказать о наших переживаниях вслух. — Затем я случайно нашла дневник нашего отца. Было так странно осознавать, что он был в этом доме, вынашивал какие-то планы… Почему он забыл свой дневник? Как он мог его забыть? Кого именно он знал в этой семье? Мне удалось прочесть лишь несколько строчек, так как текст на страницах сразу же исчез — мне ведь не могло это привидеться? — пожала плечами Юи, а после внимательно на меня посмотрела. — В этих строчках отец писал, как удочерил славного милого ребенка, и этим ребенком была я. Я подскочила, как от удара, оказываясь в сидячем положении. Как такое возможно? И все это время Юи была одна, съедаемая странной правдой, ей некому было об этом сказать, некого обнять. Я сжала ее тонкие руки, стараясь поддержать, извиниться, хоть как-то облегчить ее переживания. — Думаешь, мы с тобой неродные? — спросила Юи. — Всякий раз, когда я об этом размышляю, мне становится крайне непонятно: если это действительно так, то зачем папе отправлять и тебя к вампирам? Разве это не противоречит родительской логике? — Неважно, родные мы или нет, главное, что ты всегда останешься моей настоящей сестрой! — серьезно проговорила я, крепко-крепко обняв самого близкого мне человека. Юи сжала пальцы на моей кофте в ответ. — А отец… я думаю, он уже давным-давно забыл, какого это, быть родителем. Записи в дневнике, — подумав, добавила я, — могли и подменить, заставить нас так думать, чтобы разделить или чтобы уничтожить в тебе всю надежду. Мне кажется, нам нужно просто забыть об этом, потому что сейчас у меня есть только ты, а у тебя есть только я. — Да, ты права, у нас ведь действительно больше никого не осталось, — сестра задумчиво улыбнулась. Я же вспомнила о наставлениях мамы, о кинжале, который она мне подарила, и впервые ее последние слова не казались мне настолько скомканными и лишенными смысла, потому что последние слова были сказаны ее настоящей дочери и клинок она дала тоже настоящей дочери, как бы я не выглядела. Неужели у меня появился один ответ? — Давай больше не будем думать об этом? — предложила Юи. Я согласно кивнула, унося прочь все свои мысли. — После относительно спокойных нескольких дней все начало происходить очень и очень быстро. Корделия — мама тройняшек — ожила во мне, и из-за этого моя личность раздвоилась на мое сознание и сознание этой женщины. Как оказалось, во всем был виноват Рихтер — брат Того Сакамаки. Рихтер хотел оживить Корделию путем уничтожения моей личности. Когда все дошло до того, что Корделия начала управлять моим телом, я, кое-как взяв на некоторое время контроль над ней, пронзила себя кинжалом Субару, — сестра мимолетно улыбнулась. Все те эмоции, что были испытаны, под тяжестью дней стали почти блеклыми, такими далекими, от чего вспоминать об этом было скорее просто и даже немного весело, чем тяжело. — Субару дал мне этот кинжал, чтобы я сбежала, но, как я и говорила, сбежать у меня не получилось, кинжал же остался у меня и очень даже помог. Он был сделан из серебра, как мамин. Субару говорил, что им можно убить вампира, но, как я впоследствии поняла, для вампиров смерть — это самый верный способ признания в любви. Иронично, правда? В итоге, получилось так, что мой выпад уничтожил Корделию. Братья в это время разобрались с Рихтером. Рейджи приготовил отвар, который спас меня от смерти, поэтому, отчасти, благодаря ему, я сейчас сижу здесь с тобой, — закончила свой рассказ Юи, улыбнувшись уголками губ. Мы замолчали на какое-то время. Нам обеим нужно было свыкнуться с тем, что нам не удастся сбежать, привыкнуть к неизвестности за горизонтом, стать друг другу настолько прочной опорой, потому что никто другой нам точно не поможет. — Что делала, пока меня не было? — сестра незатейливо перевела тему. — Пыталась достучаться до отца, училась, играла в баскетбол, шутила над Мамору и еще раз училась — в общем, ничего интересного. Юи лишь посмеялась, а потом перевела взгляд на маленькие часы, стоявшие на рабочем столе. Час, данный на сборы, уже почти прошел. Сестра устало поднялась с кровати, открыла шкаф, доставая школьную форму, и начала неспешно переодеваться. Черная юбка с рюшами, белая рубашка, жилетка, пиджак, белый и красный бантики — вся одежда выгодно подчеркивала фигуру Юи, делая ее еще более невинной, мягкой и доброй. — Красивая форма, даже вышивка семьи Сакамаки есть, — улыбнулась я. — В элитной школе вы учились все это время, мадемуазель, я даже немного завидую. — Ха-ха-ха, в этой форме слишком много составляющих, — воскликнула Юи, поправляя красный бант, — от чего становится несколько неудобно в ней ходить и сидеть, а если что-то не надеть, думаю Рейджи точно так просто этого не оставит. Что собираешься делать, пока мы будем в школе? Спросив о месторасположении кухни и музыкальной комнаты, я хотела максимально воспользоваться отсутствием вампиров, кроме Шу, конечно же, и запечатлеть в памяти хоть какую-то свободу, надеясь, что апатичность Шу сыграет мне на руку, поэтому, проводив сестру до входной двери и попрощавшись с ней, в скором времени я шла по мрачным коридорам особняка, что были почти не освещены. Не встретив ни одного существа на своем пути, я еще раз подивилась тому, как Юи могла запомнить все нужные дороги и плутающие коридоры и как я вообще могла отправиться на поиски нужных помещений, если не помню дороги даже до своей комнаты. Эх, будь, что будет. Как оказалось, та небольшая дверь в столовой действительно вела в небольшую подсобку для хранения посуды, бокалов и другой утвари, как сказала сестра, а из этой подсобки можно было выйти на кухню, но с самой кухни был еще один отдельный выход, который я как раз сейчас и нашла, предварительно проплутав полчаса по первому этажу. Зайдя в просторное помещение, я подивилась тому, насколько все в этой кухне было профессиональным, будто бы еду здесь готовил отряд шеф-поваров, хотя, судя по сегодняшней рыбе, данное предположение действительно имело место быть. Я выхватила взглядом джезву, коробочку с молотым кофе и попыталась аккуратно сварить себе горячий напиток. Сидя за прочной столешницей, я еще раз прокрутила в голове все то, что узнала за этот день. Информации было много, не вся она была понятна, да и вопросов было, хоть отбавляй. Перспектива учебы в вечерней школе особо не радовала, ведь тогда с вампирами придется проводить намного больше времени. Вообще вся ситуация, в которой я оказалась вместе с Юи, оставляла желать лучшего. Остановившись на мысли, что нужно просто перестать думать, я помыла за собой чашку и турку, насухо их протерла и поставила на места, постаравшись устроить посуду так, как было до этого, чтобы никто не узнал о моем здесь присутствии. Дальше моя дорога шла на второй этаж в музыкальную комнату. Напевая какую-то мелодию под нос, я неспешно поднималась по лестнице, проводя кончиками пальцев по массивным резным перилам. Будто бы я действительно принцесса в огромном замке. Осталось только надеть красивое пышное платье с кружевами и рюшами, полупрозрачные перчатки и хрустальные туфельки, а потом пуститься в бесконечный танец по пустым коридорам и залам, мечтая о прекрасном принце и исчезая среди призраков прошлого и будущего. Оглянувшись по сторонам, я несколько поежилась, обнимая себя руками: оказаться одной в огромном темном поместье — весьма жутко. Сразу начинает казаться, что за тобой кто-то наблюдает. А может это просто паранойя? Ведь где-то здесь, в одной из комнат, сейчас находится Шу — вампир, который уже сегодня может лишить меня жизни. Приоткрыв массивную дверь, я заглянула в комнату. В глаза сразу же бросились разнообразные музыкальные инструменты. Значит, не ошиблась. Комната была наполнена предметами музыки, несколькими диванчиками и имела выход на балкон, опоясанный большими окнами, через которые пробивался лунный свет, освещая зал серебристо-голубым сиянием. И сияние это было такого же цвета, как розы Субару в саду. Комната казалась феерично-романтичной в таком виде, от чего я не сдержала вздоха восхищения. Легкое вдохновение зародилось в душе, а взгляд пал на рояль в центре зала. По правде говоря, я не знала, зачем сюда пришла и почему выбрала именно это место. Раз я решила посвятить этот вечер прощанию со своей прошлой жизнью, хотелось запечатлеть в своей памяти какое-то событие, действие, что-то, чего я не смогу больше сделать. Но в голову, как назло, ничего не приходило. Я могла бы погулять по территории возле особняка, сесть в какую-нибудь беседку и нарисовать чей-нибудь портрет, но почему-то язык и ноги привели меня сюда. И сейчас, смотря на рояль, я думала, что еще век бы его не видела. Что я больше не смогу сделать? Погулять по району, где родилась, придти на детскую площадку, где когда-то давно встретила Коу, увидеть людей, которых я знаю, увидеть Мамору. Мамору… Интересно, что он подумал, когда узнал, что я уезжаю к сестре? Скучает ли он? Я грустно улыбнулась и опустилась на банкетку, играясь с клавишами. Мелодия отозвалась ясным звучанием, отталкиваясь от стен в звенящей тишине дома с привидениями. Единственное музыкальное произведение, которое я знала «от и до» и могла сыграть закрытыми глазами, мне пришлось выучить два года назад для школьного фестиваля. Именно эту композицию мы выбирали вместе с Мамору и именно эту композицию потом одобрил президент музыкального клуба. Конечно, когда играешь или слушаешь одно и то же сотню раз, любовь к этой музыке несколько стирается, но потом, когда проходит много времени и когда любовь уже позабыта, она приходит с новой силой и со старыми воспоминаниями о былых веселых временах. Ностальгия полностью окутала мое сознание. Я играла, отдаваясь своим чувствам и видя прошлое перед глазами. Вот та узкая улочка, заполненная лужами после дождя. Вот Мамору и Юи рядом, мы идем домой после школы, весело болтая обо всем подряд. Вот Мамору, хитро улыбаясь, крадет у меня тамагояки из бэнто. Я и не заметила, как кто-то стал играть на скрипке под аккомпанемент мне. Звуки сливались в одно целое, переплетались между собой, словно кружева. Наша игра создавала собой колыбельную, успокаивающую и клонящую в сон, — колыбельную прошлого. Моего и чужого. Завершающие ноты, неслышный вдох, и мелодия, воспроизводимая на рояле, закончилась с последним звуком скрипки. Так закончилась и моя прошлая жизнь. Поворачиваюсь назад, вижу стоящего у стены Шу со скрипкой в руках. Мы встречаемся глазами, как земля с морем. Я улыбаюсь уголками губ, пытаясь предугадать его дальнейшие действия. Прошла всего доля секунды, а он сидит рядом со мной, невесомо проводя пальцами по клавишам инструмента. Мое опустошение после игры и воспоминаний, после терзающих душу надежд и вопросов ударяется об его апатию и равнодушие. И, вроде как, мы похожи, но что-то от него отталкивает, не позволяет его понять, предугадать, почувствовать, будто бы он — тот самый призрак прошлого, блуждающий по пустынным залам, волоча за собой тяжелые кандалы. Я какое-то время наблюдаю за его изящными, почти прозрачными в свете луны пальцами, а потом плавно перевожу взгляд на его профиль. Он снова ловит мой взгляд, поворачивается в мою сторону, убирая руку с клавиш, чуть наклоняется над моим лицом и тихо, почти незаметно, усмехается. У вампира красивые глаза, такие красивые, что в них хочется даже утонуть. Только они не кажутся призрачными, светясь синим пламенем. Между нами десятки сантиметров, но я все равно чуть отстраняюсь и отвожу взгляд, проигрывая немую битву. Его глаза гипнотизируют, заставляют полностью открыть душу перед неизвестным, покупают напускной вековой древностью и будто бы скрытой мудростью… Вампир мягко опустил голову мне на плечо. Я вздрогнула в немом отказе. — Я хотела уже уходить… — Разве меня должно это волновать? — задал риторический вопрос Шу, обжигая холодом и правдой. — Спой мне, — не то приказал, не то попросил вампир. — Так уверен, что я умею петь? — хмыкнула я, краем глаза заметив, как старший сын прикрыл глаза и явно хотел прекратить беседу, которая так сильно расходовала запасы его энергии. — Я остановлю тебя, если мне не понравится, — усмехнулся он, но усмешка Шу явно не предвещала ничего хорошо, от чего я нервно сглотнула. А волосы у него мягкие, русые, отливающие медью… так и хочется зарыться в них руками, но не о том думаю. Я вспомнила текст песни, которую часто напевала мне мама перед сном, и начала петь:— Под небом голубым есть город золотой С прозрачными воротами и яркою звездой, А в городе том сад, все травы да цветы, Гуляют там животные невиданной красы. Одно, как желтый огнегривый лев, Другое вол, исполненный очей, С ними золотой орел небесный, Чей так светел взор незабываемый. А в небе голубом горит одна звезда. Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда. Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят, Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад. Тебя там встретит огнегривый лев, И синий вол, исполненный очей, С ними золотой орел небесный, Чей так светел взор незабываемый.
На какой-то момент в музыкальной комнате воцарилось молчание. Тишина вакуумом опустилась на плечи, а после разбилась из-за еле слышного дыхания с моей стороны. Я так и не увидела реакцию Шу, но то, что он меня не остановил, несказанно радовало. Тот лишь медленно поднял свою голову с моего плеча, щекотно проведя волосами по коже, и уткнулся носом в мою шею, вдыхая аромат крови. Все было понятно и без слов. Я покрылась мурашками от его холодного дыхания, будто сейчас зима и на улице большая отрицательная температура, а он всего лишь в одной майке. Ах, если бы все было именно так. Оставалось лишь замереть в ожидании дальнейшего укуса, который все никак не появлялся. — Если хочешь пить, то пей, — я ясно почувствовала, что Шу улыбается. Как самый настоящий садист. Убийца. Тот, кому страх приносит удовольствие. Он резко укусил меня в шею, от чего я широко открыла глаза от стремительности и боли, что распространилась до неприятного тиканья в голове и слабости во всем теле. Больнее, чем кусает Субару. Я изо всех сил пыталась сдержать слезы, скопившиеся в уголках глаз. Через несколько минут я буквально обмякла в его руках, что придерживали за талию. Глаза закрывались сами собой, и я уже не отличала реальности ото сна. Шу, видно, останавливаться не собирался. Потратив все оставшиеся силы, я ударила его куда-то в плечо, заставив Шу остановиться, хмыкнуть куда-то себе под нос и отстраниться. Он в задумчивости провел пальцами по двум ранкам на моей шее, от чего я съежилась от неприятных ощущений. На ладони его остался алый след. Вампир некоторое время странно смотрел на кровь немигающим взглядом, почти завороженно, будто видит ее впервые, а позже наконец обратил на меня внимание, слизав начавшие засыхать капли. — Твоя кровь так напоминает мне вкус одного человека… — наверное, он хотел сказать это про себя, потому что сейчас его глаза меня не видели, смотря сквозь, смотря на кого-то, кого знает лишь он. Криво улыбнувшись, я попыталась как-то подняться с банкетки, опираясь на рояль. Перед глазами все кружилось и плясало, казалось, будто мир просто уходит из-под ног. Шу одарил меня ироничным взглядом, поднялся сам, а после подхватил меня на руки, направляясь в мою комнату. А может он переместился со мной в пространстве, как делал это Аято с Юи, я уже не могла различить. Оставалось лишь уткнуться носом куда-то в его вязаную кофту, начиная засыпать под мерный стук его мертвого сердца. И только сейчас меня осенило, что я все равно не дошла бы до комнаты одна, ведь не помню туда дорогу. Пришла в себя я, лишь когда меня опустили на мягкую поверхность кровати. Потолок в комнате водил хоровод вместе с мутно горящей лампочкой на прикроватной тумбочке. Шу почти бережно укрыл меня одеялом. По крайней мере, хотелось так думать. А после вампир, не сказав ни слова, даже не посмотрев в мою сторону, вышел за дверь, пока я наблюдала за его неслышной фигурой. «В глазах Шу горела душа». У тигра в глазах тоже видна душа, но кто в здравом уме будет протягивать к нему руку? Спустя несколько минут я провалилась в сон.Черная тень неслышно шелохнулась, прошла вдоль стены и замерла возле девушки, словно боясь нарушить ее сон. Она осторожно подняла руку, убрала спутанные волосы с лица спящей, погладила щеку, невесомо провела пальцами по ее дрожащим ресницам и снова отошла к стене. Сегодня тень будет охранять ее покой. Тень ее прошлого, тень ее будущего.