Любимый немец

      Мартин, наконец, мог уделить немного времени Виаго - после долгого тяжелого дня, проведённого без любовника, этого хотелось очень и очень. Настолько, что хоть волком вой.       Но перед тем, как отправляться к испанцу, следовало кое-что сделать. И Нойманн, скрепя сердце, отправился наносить последние штрихи. Тёмный китель из грубоватой ткани и простые штаны, достаточно узкие, чтобы прилегать к телу и недвусмысленно подчёркивать размеры - о, его детка непременно оценит такой наряд, - были ему как раз впору. Тяжёлые массивные ботинки из дорогой кожи - тоже. Теперь оставались лишь аксессуары - в одну ладонь привычно лёг стек, в другую скользнул ошейник, крепкий такой, широкий, грубой выделки: кожу в кровь сотрёт, если много дёргаться. Но тем лучше.       Его девочка обожала боль.       В комнату он скользнул неслышно, не хуже змеи. Устроился намеренно вальяжно на кровати, дожидаясь, пока Виаго выйдет из ванной - слышал шум воды. И, едва тот, по привычке своей, абсолютно нагой (как кстати), без полотенца даже, появился в комнате, швырнул ему ошейник.       Приказа не было - хватило выразительно изогнутой брови. Малыш уже знал правила: надеть, опуститься на колени, приблизиться к Мартину, склоняясь так близко, что стоит надавить на затылок - губами впечатается в носок ботинка. Мартин любовно огладил стек, улыбнулся тонко и холодно, потрепал Виаго по волосам и отрывисто приказал: - Покажи, как ты соскучился по папочке.       Когда Мартин уехал по делам, оставив Виаго одного, испанец толком не знал, чем заняться. Он весь извелся в ожидании своего любовника, так что в конце концов даже занялся готовкой, желая занять себя делом, ну и заодно порадовать вкусненьким Мартина, как только он вернется.       После готовки Альварес направился в ванную, дабы принять душ и вообще привести себя в порядок - он ведь всегда должен выглядеть потрясающе. Но, когда Ви вышел из ванной, его ждал донельзя приятный сюрприз.       Рефлекторно поймав ошейник, Виаго, переводя удивленный взгляд с сего девайса на Мартина - о боже, облаченного в форму, - наконец защелкнул ошейник на своей шее - достаточно туго. Стоило лишь шершавой коже царапнуть горло, и член парня заинтересованно вздрогнул.       Опустившись на колени и не сводя вожделеющего взгляда с Нойманна, Виаго подполз вплотную, потерся щекой о колено мужчины, а после прижался грудью к ковру, максимально выгибаясь и целуя тяжелый ботинок Мартина. Да, черт возьми, он покажет, насколько скучал по своему папочке... Бросив взгляд вверх, испанец легко провел кончиком языка до шнуровки.       Так и подмывало вышептать ему в макушку: хор-роший мальчик. Как Мартин сдержался, не знал даже он сам - запретил себе проявлять хотя бы капельку заинтересованности, возбуждения, желания, запретил дёргаться. Только удовлетворённо ухмыльнулся, наблюдая за тем, как мужчина вылизывает его ботинки. И провёл по напряжённой сильной спине самым кончиком стека, болезненным прикосновением вычертил тонкий изгиб позвоночника. - Детка... - прошептал тихонько, ласково даже - только слепой не заметил бы ноток властности в этой ласке. - Становись на колени, - выдохнул, легко носком ботинка ударяя мужчину в грудь и вынуждая отстраниться. Когда тот покорно встал на колени, Нойманн немного повременил: выласкал жадным горячим взглядом плечи и спину, соблазнительно округлые ягодицы, а потом размахнулся и нанёс первый удар.       Пока лишь легкие прикосновения стека отдались дрожью и мурашками в теле. Виаго уже предвкушал резкую, невыносимо жгучую боль каждого удара, который будет оставлять характерную тонкую красную полоску, что не сойдет еще очень и очень долго.       Встав на колени и облизнувшись, Ви собрался, и первый удар не застал его врасплох, но испанец, тем не менее, не сдержал вскрика. Все его мышцы заметно напряглись, а глаза тут же защипало от слез, но член был такой твердый и не менее напряженный, что это тоже добавляло боли. - Папочке нравится это? - чуть дрожащим голосом проговорил Ви, закусывая губу до крови. Впереди еще немало ударов стеком, он знал это, и боялся, и хотел их столь же сильно. - Папочке нравится, как кричит его детка, - пусть вышло сорванно, хрипло, низко, пусть, пусть, пусть. Виаго под ним был столь напряжённым, а его член - столь твёрдым, что одно это доставляло невыносимое удовольствие.       Обутая в тяжеленный ботинок нога смотрелась на смуглой коже почти гротескно. Мартин надавил так, что, должно быть, оставил алый след, вынудил испанца грудью приникнуть к полу, почти распластаться на нём. И вздохнул удовлетворённо.       Повёл тонкой - почти режущей - линией стека вниз, до пока ещё нетронутых ягодиц. А после размахнулся и ударил, не щадя; стекло вгрызлось в кожу, оставило длинный тонкий след - глубокий, ещё раз по тому же месту, и кровь пойдёт. Тем слаще.       У него самого уже всё ныло в животе, мучительным возбуждением сдавливало пах - на Виаго ложились одна за другой ровные отметины, и это зрелище заводило неимоверно.       Сопротивляться давлению ботинка было невозможно, и Виаго, застонав, лег на пол. Очередной удар, пришедшийся на задницу, заставил закричать вновь, изогнуться от вспышки ослепительной боли... и заскулить, незаметно пытаясь потереться пульсирующим членом о мягкий ворс ковра.       Перед лицом снова возник ботинок мужчины, и Ви, взглянув на него, провел языком по носку ботинка. - Спасибо, папочка, - прошептал Альварес и снова облизнул обувку.       Унизительно, низко, жалко... Да, да. Но насколько сильно это возбуждало, ощутимо ломало, делая лишь сучкой, способной только ползать перед своим Хозяином на коленях, умолять отодрать себя, подставляя зад, да умело сосать, говоря спасибо, когда Хозяин сливает сучке в горло...       Следующие удары пошли один за одним, и Виаго охрип от криков, слезы уже давно кончились, и оставалось лишь всхлипывать и скулить, подставляя зад вопреки логике под новые удары стека, ощущая, как по бедрам стекают капли крови.       Мелькнула ленивая, тягучая мысль - как быстро он кончит от одной боли, как быстро переведёт её в сплошное острое желание?       К а к быстро, малыш?       На удары Мартин не скупился - бил резко, с оттяжкой, до кровавых следов, наслаждаясь всхлипами - плачь, мой хороший, плачь - и криками любовника. Виаго был восхитителен вот таким - его сучкой, его девочкой, е г о. И у Нойманна на такого испанца стоял болезненно, хоть волком вой. С ума сойти можно было.       Прирождённый саб - вон как преданно, по-сучьи извивается, ловя каждый удар, вон как, думая, что Мартин не видит, трётся членом о ворс ковра, точно это хотя бы немного ослабит путы возбуждения. Глупый, глупый - тут ты бессилен.       Новый удар на кожу лёг очередным красивым следом. Отметина протянулась длинно, перечеркнула гибкую спину поперёк, под кожу въелась, заполыхала красным. Нойманн усмехнулся, склонился, провёл языком прямо поверх раны, зная, как это больно, как щипет, будто ножом, выдохнул: - Чего хочет моя детка?       Прикосновения языка к ранке, оставшейся от особенно сильного удара, стали неожиданными, заставили закричать до хрипа... Именно эта капля в и без того огромном море сладостной боли заставила Виаго прогнуться невыносимо, кончить, хватая ртом воздух. Оргазм стал чистейшим наслаждением, но до чертиков коротким, а самое главное, что он ничуть не умалил возбуждения: член, покрасневший от прилившей крови, иссторгнув сперму, был все так же тверд, прилипая к животу, дергаясь вместе с мышцами, которых все еще сводили судороги. - Я хочу своего папочку, - проскулил Виаго, царапая пальцами ковер под собой. - Хочу папочкин член в себе, хочу, чтобы он драл меня как последнюю блядь, хочу, чтобы он кончил, в меня или на меня... Хочу стать полностью папочкиной девочкой.       Оргазм Виаго поневоле заставил и самого Мартина вздрогнуть. А последующая просьба заставила немедленно приспустить форменные брюки с бёдер и выдохнуть мужчине в самое ухо: - А папочка хочет, чтобы его детка кричала. К чертям срывая голос и бессильно скребя ногтями по полу. Чтобы, ненасытная, - первый толчок насухую совершенно, - просила ещё и ещё.       И он задвигался в жарком узком теле, бессильно кусая губы, зажмурился болезненно, прикусил мочку чужого уха, елозя ладонями по спине и заднице испанца.       Точно специально - по рисункам свежих ран, перепачкавшись в крови моментально, но остановиться и не подумав - немыслимо, слишком ему хорошо от возможности несдержанно ласкать желанное тело и двигаться, двигаться, двигаться безостановочно, драть его жёстко, выбивать стоны, заставлять проезжаться голыми коленями по полу.       Если бы не все их частые и горячие донельзя тренировки - от такого проникновения Виаго точно бы не избежал такой неприятной вещи, как быть порванным. Но сейчас испанец лишь вновь вскрикнул, прикусив нижнюю губу до крови, ощущая металлический привкус еще и во рту, ведь в воздухе и так пахло кровью - его собственной.       Каждое слово Мартина отдавалось в теле Ви дрожью, вскриками боли и скулежом не хуже жестоких движений бедер мужчины. Колени Альвареса дрожали, разъезжаясь в стороны, когда он сам извивался под Нойманном, пытаясь избежать таких болезненных прикосновений, но вместе с тем и пытаясь насадиться сильнее на его член, мечтая об одном: ощутить наконец разрядку своего папочки, и вместе с ним кончить еще раз, сухо, болезненно, но так сладко.       У Мартина сбивалось дыхание; Виаго под ним был таким горячим, желанным до дрожи, что от этого запросто можно было лишиться рассудка, не требовалось особенных усилий - только двигаться в нём всё жёстче и жёстче, вколачиваться в податливое тело грубо, шарить по бёдрам ладонями.       Этого хватало, чтобы подтолкнуть его к разрядке.       Нойманн кончил быстро - до обидного, Альварес всё ещё действовал как наркотик, всё ещё с ума сводил, и не было решительно ни шанса противостоять ему, столь соблазнительному, столь е г о.       Мартин накрыл ладонью член испанца, умело доводя его до оргазма, очередного, должно быть, с болезненным спазмом, впился зубами в его шею и выдохнул: - Папочка доволен.