Пока Веру Морэй помнят

Я внимательно наблюдал за ней с большим интересом. По мере того, как Вера становилась старше, она всё больше убеждалась, что очень удобно и легко притворяться той, какой её хотят видеть. Она могла заполучить всё, что пожелает, благодаря верному поведению в той или иной ситуации. Император оставался очарованным Верой до самого конца. Они подолгу прогуливались в цветущем саду, освещённом бумажными фонарями, и он часто останавливался на полуслове, залюбовавшись её кукольным личиком при тусклом свете; её трепещущие ресницы скрывали лукавые глаза, и разноцветные ленты змеились в её густых волосах, а она с наивным видом спрашивала его, в чём дело. Иногда он случайно называл её Полиной, именем его покойной любимой супруги. А она ласково улыбалась и сочувственно клала свою руку на его плечо. И тогда его глаза наполнялись слезами — так он был тронут её состраданием. Если бы только ему были известны происки её гибкого ума так же, как и мне. Но ему суждено погибнуть вскоре, и его имя канет в безвестность. Теперь я это вижу. Вера никогда бы не вышла за него замуж, хотя немногим позже она бы могла передумать. Но теперь уже слишком поздно. Каждый последующий год он просил руки Веры. Три раза она отказывала ему, и каждый раз её мать избивала её, как одну из служанок. И ни разу она не заплакала и не воззвала к милосердию; она не могла позволить матери почувствовать власть над ней подобным образом. Я видел мрачную решимость в её задумчивых глазах и понимал — она была другой. Чем больше Данволл обожал её, тем сильнее чувствовалась будто бы телом ощутимая тишина за столом каждый вечер, когда семья ужинала. Её мать становилась всё более изменчивой и непостоянной в своих поступках после смерти императора, когда лорд Дабхойел был смещён со своего поста. Вера старалась избегать её большую половину дня, ибо за любую неприятность, постигшую их семейство, та винила дочь; всё это её вина, как часто повторяла мать, тыча своим коротким пальцем в Веру, которой уже исполнилось восемнадцать, а она всё сидела в девках. Её подкаблучник отец не сделал ничего, чтобы прекратить это насилие над собственным ребёнком. Мать кричала на Веру за то, что она постоянно молчит и лишь мозолит глаза и раздражает всех вокруг. Если же Вера отваживалась промолвить хоть слово, она вновь ударяла её за то, что эта «дерзкая дрянь» посмела заговорить с ней. Её братья и сёстры сбежали из дому прежде, чем ей это удалось. Джерет Дабхойел отправился со своей женою путешествовать по островам, а все её сёстры повыходили замуж и жили отдельно, кроме Лили; Лили — самая младшая из всех, принесла клятву Ордену Оракулов, чтобы присоединиться к нему, будучи избранной в возрасте двенадцати лет. Она будет отправлена в паломничество в Белый Утёс. Она оденет простую коричневую робу и забудет все свои прежние материальные ценности. Она будет корпеть над пыльными фолиантами, написанными обо мне людьми, которые никогда не встречались со мной, и пить чай, заваренный из странных трав, с помощью которых она сможет мельком заглянуть в Бездну. Однажды я предстал перед ней только на одно мгновение. Она никогда никому об этом не расскажет. Что же, для них же лучше, пусть и дальше считают, что Чужой является в облике огромного змея с костяными крыльями и тремя головами. Лили, или Холлис — под этим именем она теперь известна в Ордене — никогда больше не увидит своих родных снова. Вера проводила большую часть времени вне дома, посещая нескончаемые светские мероприятия. Она была первой, на кого обращали внимание на любой вечеринке и последней удостоенной всеобщим восхищением перед тем, как все расходились. Вера возвращалась домой поздно, в тёмные предрассветные часы, перелезая через ограждения и проникая сквозь решётки, чтобы добраться до окна своей спальни. По этой причине она начала носить брюки даже на официальные рауты, что было неслыханным для уважаемой леди в то время. Другие придворные дамы вскоре последовали примеру новой моды, и десятилетия спустя уже почти невозможно будет отыскать по всему Гристолю благородную леди в платье. На самом деле все в Данволле обожали Веру Дабхойел. Все, кроме её самых близких людей. Состоятельные мужчины (и даже некоторые женщины) бросались к её ногам, лишь бы только она устремила хоть один ничего не значащий взгляд в их сторону. Вера Дабхойел отказывала им всем со всей любезностью, положенной даме её происхождения. За её руку и сердце устраивались многочисленные дуэли, но подобные попытки завоевать её расположение оставляли её равнодушной. У Веры были свои планы на саму себя. Наконец, один ухажёр сумел таки преподнести строптивой девушке подарок, который пришёлся ей по душе: гладкую белую костяную руну. Вера медленно водила бледным пальчиком по впадинкам вырезанного на тёплой поверхности символа, будто бы обдающего её прохладным свежим дыханием моря. Часами она завороженно разглядывала этот дар, словно она уже ощущала его реальную мощь. Это было что-то новенькое, что-то, что ей никогда ещё не доводилось видеть. Любопытство Веры Дабхойел принимало безграничную форму. Она стремилась отыскать ответ на каждый свой вопрос об удивительном мире, окружавшем её, и я был для неё самой сложной и неясной загадкой.  — Вы просто обязаны принести мне больше этих вещиц, — сказала она ему с неприкрытой ноткой приказа в её низком голосе. Этим человеком был лорд Престон Морэй, нынешний глава Академии Натурфилософии, известный своими замечательными картами континента Пандуссии. Он был глубоко уважаемой персоной как в светских кругах, так и среди интеллигенции. Я знал, каким высокопарным, несмышлёным обманщиком был лорд Престон Морэй. Он заручился покровительством императрицы Ларисы Оласкир в 1787 году за его «выдающиеся достижения» в области картографии после его последнего путешествия на суровый континент Пандуссию. Всё, что он сделал — это обследовал совсем малую часть континента, покуда не отыскал карту всей местности, нарисованную туземцами. Лорд Морэй сделал копию карты в своих записях, а его команда из пяти исследователей потратила оставшееся время экспедиции (и деньги, выделенные на неё), предаваясь разгулу, пьянству и надругательству над местными женщинами. Однажды Вера поинтересовалась у лорда Морэй, почему он никогда не назначал женщин на должности в академии.  — Потому что, любовь моя, женщинам не подобает заниматься научными исследованиями. Если вы обратите внимание на Пандуссийские племена, вы увидите, что они застряли на среднем этапе эволюции, потому что позволяют своим женщинам браться за копьё и охотиться, нежели посвятить себя мужу и детям. Быть может, вы когда-нибудь задумывались о том, что безработица и бедность столь беспощадно свирепствует на территории Гристоля потому, что женщины занимают ту же должность, что и мужчины. Ребятишки слоняются по улицам без присмотра, потому что их матери работают на заводах. Задолго до нас с вами древние мужчины и женщины лишь следовали своим биологическим инстинктам, и жить подобным образом было намного проще. Я знал, что лорд Морэй испытывал страх перед женщинами умнее его. Я полагаю, Вера тоже об этом знала. Вера скрывала свою истинную натуру и прикидывалась вежливой, скромной и слегка недалёкой обычной леди из светского общества, которой он желал её видеть. Я догадывался, что она чего-то от него добивалась, иначе она бы ни за что не стала так ублажать его. Лорд Морэй задаривал её подарками. Он и не подозревал об их реальной силе; он считал их всего лишь безделушками, вполне пригодными для небольшого презента юной леди. Он только попросил никому не говорить о том, откуда они у неё, и она пообещала.  — Смотрители привыкли полагать, что все вещи, привезённые с Пандуссии — это дело рук Чужого. Это же всего лишь безделушки. Они абсолютно безвредны.  — Вы когда-нибудь раньше видели Чужого?  — Да, один раз. Это было во сне. В Пандуссии. Он был как будто бы соткан из теней… как призрак. Это был человек, но… бесплотный, неосязаемый, словно часть густого тумана. А теперь давайте-ка поговорим о чём-нибудь другом, а то этот разговор становится неуместным. Мне, право, совестно оскорблять леди вашего положения подобными дурацкими сказками. Он напряжённо теребил свой галстук. Лорд Престон Морэй лгал. Я никогда не приходил к нему ни во сне, ни когда-либо ещё; этот человек не достоин моего внимания. Вера не знала, что может быть настолько хуже, однако её мать ещё сильнее стала презирать её после смерти Джерета. Она вновь во всём обвиняла Веру, ведь Джерету было бы гарантировано место в парламенте, и ему не было бы нужды уезжать, чтобы закончить свой проект, если бы не она. Вера могла бы попытаться объяснить матери, что её доводы лишены всякого смысла, но ей не хотелось снова быть избитой. Её мать вне всяких сомнений теряла рассудок.  — Лорд Морэй вновь сделал мне предложение, — сказала Вера однажды вечером за ужином. Только трое человек тогда сидели за столом, так как обе её сестры жили со своими семьями отдельно, а брат погиб. Теперь ветер с особым остервенением гулял в пустующих комнатах поместья, словно напоминания о прежних счастливых деньках и навевая тоску.  — И зачем же ты говоришь мне об этом? — ответила мать враждебно.  — На этот раз я сказала «да». Разве ты не довольна, мамочка? Воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в камине.  — Вера… Её отец один смог принять эти новости здраво.  — Мы не можем позволить себе приданое. Тогда бы нам пришлось продать имение… Ну конечно же им бы пришлось. Вера закусила губу, чтобы подавить злобную ухмылку. Сейчас ей предоставился шанс унизить их ещё сильнее.  — Престон рассказал мне, что у него в академии есть вакантное место секретаря. Возможно, отец мог бы…  — Ну уж нет! Бокал вина матери с треском разбился на тысячу мелких осколков, когда та с размаху швырнула его на пол.  — Аделаида, милая, тебе бы стоило принять настойку опия и прилечь отдо…  — В бездну твою настойку! В бездну аристократию! Мы не станем жить на попечении Престона Морэй! О, какой скандал это вызвало бы… Семья Дабхойел выше всего этого. Морли, да, точно, мы вернёмся в Морли. Мы продадим дом и вернёмся в Морли. Разве это не было бы замечательно, дорогой? Я всегда ненавидела квартал особняков и всех этих мелких напыщенных тварей в дорогущих модных тряпках. Мы разорвём все сношения с Брайтонами, с Морэй, с Бойлами и с их ехидными гнусными сплетнями, и… и… — она встала, указывая дрожащим пальцем на Веру.  — И с ней, — её голос был преисполнен сильнейшей ненависти.  — Аделаида, пожалуйста… — беспомощно пробормотал её муж, но даже не сдвинулся с места, чтобы помешать ей.  — Скажи своему Престону Морэй, что он не получит никакого приданого, потому что ты больше не наша дочь. От тебя лишь одни несчастья и беды, проклятая девчонка!  — Лорду Престону Морэй сто лет сдалось моё приданое. Он любит меня. Это чувство, я точно знаю, совершенно тебе не знакомо, мамочка.  — Ты неблагодарное отродье! Ты смеешь говорить со своей матерью в пододбном тоне! Ну держись, я покажу тебе, как впредь открывать свой прелестный ротик! Внезапно в следующий момент Вера Дабхойел выкинула одну странную и необычную вещь. Которую я совсем не ожидал. Когда её мать подошла, чтобы схватить её за руку, Вера быстро вытащила из кармана руну и подняла её прямо над своей головой, с вызовом устремляя взгляд своих тёмных глаз на свою мать.  — Ты не причинишь мне вреда. За мной стоит Чужой.  — Ты… Её мать сделала шаг назад, поражённая смелостью дочери. Вера сделала шаг вперёд, ни разу не моргнув.  — Если ты ещё раз хотя бы пальцем дотронешься до меня, твои глаза закипят и вылезут из орбит, а пауки сожрут твои кишки, — она говорила всё это с такой уверенностью, с таким спокойствием, которые ужаснули её мать, которая не сказала бы, что та блефует.  — Проклятая девчонка!.. Ты убила императора, а затем и моего сына! Я не позволю тебе убить и меня! Она нашарила на столе нож для бифштекса и принялась им размахивать. Леди Дабхойел полоснула по Вериным крошечным ручкам, на которых остались огромные, сильно кровоточащие порезы, хотя она и инстинктивно отдёрнула руки. Густая алая кровь завораживающе контрастировала с её бледной кожей. Я вдруг увидел, насколько беспомощной в эту минуту оказалась хрупкая миниатюрная Вера. Её мать была намного крупнее. Я заметил убийственный огонёк ненависти в её глазах и знал, что она собиралась убить её. Так вот почему её будущее казалось смутным и неясным. Я редко вмешиваюсь в жизни смертных столь прямолинейно, но Вера Дабхойел очень сильно заинтересовала меня, чтобы я мог позволить ей умереть вот так. Раздался шипящий звук, и по комнате распределился неприятный запах гари. Леди Дабхойел нечеловечески завопила, ибо боль её была невыносимой; остальные присутствующие только смотрели, как она слепо крутится вокруг и машет руками, как полоумная. Руки женщины взметнулись к её лицу, и нож, который она сжимала до этого, с гулким стуком упал на пол. Сквозь кривые пальцы просачивалась ясно различимая жидкость, вытекающая из глазниц. Какое-то время леди Дабхойел могла только издавать жуткие звуки, похожие на завывания дикого зверя. Вдруг она перестала мычать и корчиться в агонии, и тогда её вырвало прямо на её кружевную кремовую кофточку. Её дыхание пахло желчью, когда она вновь оказалась рядом с Верой, которая всё это время оставалась прикованной к стене, слово парализованная, хотя мать уже давно выронила нож. Кровь капала из её собственных глубоких ран прямо на белый мраморный пол.  — МОИ ГЛАЗА! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА? ВЕДЬМА! Я УБЬЮ ТЕБЯ! Я УБЬЮ ТЕБЯ! Я УБЬЮ ТЕ… Прокричав эти слова, леди Дабхойел начала задыхаться. Она схватилась за горло, пытаясь сказать ещё что-то. Но она рухнула на пол и билась в страшных судорогах. Аделаида, наконец, перестала двигаться, но её рот всё ещё был широко раскрыт, как тогда, когда она пыталась сделать хоть ещё один вдох. Большие чёрные пауки выползали из этого жуткого отверстия, двигаясь вниз по её белой, как бумага, шее и расползаясь по всему лицу. С пугающим спокойствием и равнодушием Вера повернулась к своему отцу. Его глаза из-под поблёскивавших очков глядели на его собственную дочь с ужасом.  — Ты всегда был так слаб, разве нет? Слабак, слабак, слабак. Ты наблюдал, как она избивает меня все эти годы. Почему бы тебе не уехать из города, ведь такому трусу тут совсем не место. Я позабочусь о беспорядке, дорогой папочка. Не стоит тебе впутываться в это дело, о, совсем не стоит. Мы не можем этого допустить. Ты наведёшь слишком уж много шума, пытаясь спасти свою шкуру. Я хочу, чтобы ты ушёл. Мисси уже позвала стражу. Несомненно, смотрители придут, чтобы обыскать поместье. Они будут задавать тебе вопросы, о да, будут. Не переживай. Они не станут подозревать тебя. Поверь мне, я знаю, что не станут. Но ты не скажешь им обо мне, ведь так, папочка? Это будет нашим маленьким секретом. Только между мной, тобой… и Чужим. Она поцеловала отца в щёку и ушла. В тот день он видел её в последний раз. Смотрители позже найдут на чердаке святилище с костяным амулетом среди некоторых личных вещей леди Дабхойел, предусмотрительно размещённые там Верой в случае чрезвычайной ситуации. Я знаю правду, как и Вера. Желая обвинить кого бы то ни было, смотрители задержали бы и её, чтобы хорошенько расспросить, если бы лорд Морэй не похлопотал за неё в вышестоящих органах и не предоставил смотрителям доказательства её полной невиновности. В итоге они в письменном заявлении будут утверждать, что Аделаида Дабхойел слишком далеко зашла, практикуя тёмную магию, и подверглась собственному неудачному заклятию, отразившемуся в её попытке убить свою дочь. Лорд Дабхойел продаст своё поместье, отречётся от титула и сбежит из города на первом же судне, следующем в Морли. Там он купит небольшой трактир и проживёт оставшуюся жизнь в страхе, постоянно оглядываясь через плечо и постоянно проверяя каждый укромный уголок на наличие моих следов. Лорд Морэй забрал Веру в своё имение и успокаивал её своими рассказами о Пандуссии, пока его личный лекарь зашивал ножевые порезы на её руках. И хотя она буквально на днях перенесла смерть матери, на её прелестном личике гостила лучезарная улыбка в то время, как она, затаив дыхание, слушала его истории. Лорд Морэй был безрассудно влюблён, чтобы заметить странности в поведении Веры. — Вы просто обязаны взять меня с собой в следующий раз. В одно из ваших путешествий. И снова её слова прозвучали, как приказ, не терпящий каких-либо возражений. В ту ночь Вера впервые увидела меня во сне лишь на короткое мгновение. Она поблагодарила меня и спросила, доволен ли я ею. Я только заверил её, что приду к ней ещё. Вскоре она станет носителем моей метки. Настало время, когда я подарю ей часть своей силы, чтобы она сама ковала свою судьбу, ибо я не собирался более вмешиваться в течение её жизни. Это в моих возможностях, но совсем не в моих правилах влиять на ход грядущих событий — только лишь давать возможность другим изменить их. Но на этот раз, и только на этот раз, я не смог устоять.