Двое, бабочка и немножко нервно

      – Гущин! Да чтоб тебя… Гущин! – второй пилот скрылся за какой-то дверью в конце коридора, и Зинченко ускорил шаг. Дверь, как вскоре выяснилось, вела в мужской туалет.       Гущин стоял над раковиной и ожесточённо тёр лицо и шею пальцами. Грязно-бежевая вода капала на кафельный пол, брызгами оседала на зеркале и на белоснежных манжетах и воротнике рубашки.       – И что ты делаешь?       – Дрянь эту с лица пытаюсь смыть.       – Это не водой надо, а каким-то специальным составом.       – Слушайте, это вы женаты, а у меня дома никаких таких составов всё равно нет, – он закрыл кран, тряхнул головой и заозирался в поисках туалетной бумаги.       – Не надо бумагой, только к лицу прилипнет, – Зинченко словно прочитал его мысли и вытащил из нагрудного кармана носовой платок. – На, возьми.       Гущин кивнул и вытер лицо и руки, оставляя на коже разводы от пудры и тонального крема, и машинально запихнул командирский платок в собственный карман.       – Леонид Саввич, вот какого чёрта, а? – он упёрся сжатыми кулаками в край раковины. Командир вздохнул и положил руку ему на спину.       – Лёш, ну а чего ты от них ждал? Работа такая – людей провоцировать, чтобы бабушкам потом было что на скамеечке обсудить. Ты хоть понимаешь, как ты их сейчас порадовал?       – Не понимаю и не хочу понимать. Да и вообще – вам хорошо говорить, это не вашу личную жизнь там полоскали.       – Да ну? – ядовито отозвался Зинченко. – А ты думаешь, моя жена очень обрадуется, если этот вопрос вместе с твоей реакцией в эфир пустят?       – А при чём тут ваша жена? – Гущин посмотрел на командира недоверчиво и удивлённо.       – Вопрос воспроизведи.       – Ну что-то там про то, что Саша улетела с командиром. Типа, я ревновать должен.       – Ты, значит, должен, а моя жена не должна? – уточнил Зинченко.       – Чёрт, я даже не подумал как-то. Ну, в смысле, я же ушёл не потому что приревновал, а потому что только сволочи такие вопросы задают.       – А как это со стороны будет выглядеть, ты, как всегда, не подумал, – командир обошёлся без вопросительной интонации.       – Извините.       – Да не в этом дело, неужели ты думаешь, что мне извинения твои нужны? Гущин, ну нельзя так легко поддаваться на провокации. Это в который раз уже происходит?       – А как не поддаваться?       – Как… до десяти считать хотя бы перед любым действием.       – Ага, особенно в кабине самолёта.       – Не передёргивай, мы не об отказе технике и не о погодных условиях говорим. Если речь о провокациях, то в кабине самолёта тем более надо до десяти считать – ты рейс наш в Минск вспомни хотя бы.       – Да я понял уже, я вообще всем неудобен! – Гущин резко выпрямился, сбрасывая ладонь командира со своей спины. – Вам, Саше, отцу, компании. Идите вы к чёрту все!       – Гущин, подожди! Ты меня опять понял неправильно.       – Да правильно я вас понял! – он не стал придерживать тяжёлую дверь туалета, и она захлопнулась с громким стуком.       С трудом отыскав на парковке свою машину, Зинченко набрал сообщение: «Я в машине, жду пять минут». Ответ пришёл через несколько секунд: «Я на метро».       – Ну и чёрт с тобой, – подумал Зинченко вслух, вставляя ключ в замок зажигания.

***

      Сорокаминутная прогулка до метро оказалась кстати: Гущин успел остыть, и наверное, даже замёрз бы, если бы не мучительный, горячий стыд перед командиром. Он и сам не понимал, почему, а главное, зачем в очередной раз ему нахамил. Нужно бы позвонить, извиниться, но не хватало духу.       В метро было пусто и гулко. В углу вагона целовалась опутанная проводами от наушников парочка в трогательно одинаковых клетчатых рубашках, с усеянными значками сумками на длинных ремнях. Гущин сел на скамью и, стараясь не поднимать на парочку глаз, уставился в телефон. Вай-фай, как обычно, толком не работал, и ему пришлось просматривать список контактов – сверху вниз и снова вверх, цепляясь взглядом за строчки «Саша» и «Л.С. Зинченко».       – Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Китай-город», – объявил скучный голос. Пилот со вздохом убрал телефон в карман, встал, подошёл к дверям и начал изучать надпись «Не прислоняться».       Ещё двадцать минут на холодном воздухе – и все неприятные мысли уступили место желанию выпить горячего чаю. Отец должен был уже спать, но в кухне почему-то горел свет. Забыл, что ли? Гущин вошёл в кухню и увидел отца на полу, в странной скрюченной позе.       – Папа! – Гущин кинулся к нему и увидел открытые глаза, которые смотрели на него… умоляюще? и еле двигающиеся полуоткрытые губы. В уголках губ собралась слюна, а изо рта доносилось какое-то сипение. Отец явно пытался что-то сказать. – Господи, папа!       «Инсульт,» – подумал Гущин, и волоски на шее встали дыбом. Он позвонил в «Скорую», сначала прокричал адрес, потом сбивчиво ответил на несколько вопросов оператора, с ужасом осознав, что не помнит, сколько отцу полных лет. Его подмывало позвонить ещё и командиру, но после некрасивой выходки пару часов назад духу на это не хватало. Он сидел на полу, ждал врачей и гладил руку отца. «Скорая» приехала довольно быстро, всего через двадцать минут. Две усталые женщины едва посмотрели на отца, как одна из них сказала:       – Ищите, кто понесёт.       – Подождите… – растерялся Гущин. – В смысле?       – Ну кто-то должен его вниз отнести, не мы же.       – А водитель есть у вас?       – Это не его работа, ищите соседей.       – Слушайте, я заплачу!       – Ищите лучше кого-нибудь, мы пока оформим тут всё.       Гущин сбежал вниз по лестнице и бросился к консьержке. Узнав, в чём дело, она всплеснула руками, позвонила куда-то, и через несколько минут словно из под земли выросли два хмурых мужика в спецовках. Они помогли положить старика на носилки и отнести вниз. Гущин, отчаянно смущаясь, сунул каждому из них по тысячерублёвой бумажке. Он попытался сунуть деньги и консьержке, но она замахала на него руками.