***
В итоге теперь, помимо кошмаров, меня терзает желание. От него не скрыться ни за государственными делами, ни за усиленными занятиями магией, ни даже за чтением книг в библиотеке учителя. Кагренак посеял во мне неверие, и теперь каждый раз, глядя на лорда Ворина, я представляю его на месте тех кукол, безвольным и низменным. В каждом твоём жесте, обращённом к нему, вижу двойственный подтекст и, кажется, сам начинаю сходить с ума. Я знаю, как избавиться от кошмаров, но от этого? От этого я не могу найти лекарства, как ни пытаюсь, и обратиться мне не к кому. Я думал, что избежал ловушки Кагренака, но в итоге, сам того не заметив, оказался в его власти. — Этого просто не может быть… — Ступаю осторожно, неслышно, осматриваю стоящий посреди покоев короб. Величиной в мой рост, слитный, из меди, украшенный шестернями и сердечниками, укрытый защитными заклятиями, он буквально источает таинственность и опасность. Закрываю дверь на замок и добавляю ещё парочку магических для перестраховки. Обхожу короб несколько раз, не решаюсь что-либо предпринимать, пока не вижу в нижнем углу знакомый уже оттиск. Подпись Кагренака. Воровато оглянувшись, всё же решаюсь дотронуться рукой: металл под пальцами удивительно тёплый и словно вибрирует. Все волоски на теле дыбом поднимает, волну мурашек проносит. Что же там? Странное нетерпение, лихорадочный подъём, и вот я наугад ударяю заклинанием, открывающим замки, по поверхности, и от неожиданной силы ударной волны отлетаю к книжному шкафу. Боль прошивает от саднящей ладони до макушки, на которую валится с добрый десяток фолиантов. — Даэдра его задери… — Перед глазами всё на кусочки разбивается, и я понимаю, что очки испорчены окончательно. Раздражённо откидываю их в сторону и снова подхожу к загадочной посылке. Снова смотрю, но не обычным, а внутренним зрением. Пытаюсь "увидеть" магию. Сначала получается не слишком хорошо, но постепенно, успокоившись и выровняв дыхание, начинаю замечать, что каждая из граней короба на свету лампы переливается по-своему. Пробую другие заклинания: пламя, ледяные шипы, молнии, на этот раз обезопасив себя щитом, но короб словно впитывает их в себя, и ничего не происходит. Вспышкой ярости накрывает, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вытащить подаренный Вивеком меч и не начать колошматить медные стенки, но… перед глазами снова то выражение на лице Кагренака всплывает, и я понимаю, что не должен. Не поддамся слабости снова. Скрою эмоции, спрячу глубоко внутри. Только холодный разум и логика. Кагренак прислал это мне, но явно не хотел, чтобы кто-то другой узнал, что внутри. И открывает замок что-то, что либо сделать могу только я, либо… Бегу к столу и достаю с полки запасные очки. Замечаю, наконец, то, что упускал раньше — короб стоит на ковре, прямо посреди пентаграммы призыва. Поразмыслив, сжигаю ковёр, сдуваю пепел и теперь вижу. Стоя перед каждой из граней, цвет заклятия перекликается с определёнными символами на полу. — Так вот оно что, — усмехаюсь, отдавая должное изворотливому уму двемерского архитектора, и начинаю ритуал призыва. Мазкен, крылатый сумрак, дремора, гвардеец Вайла, искатель и огрим — все падают жертвами моей магии, все отдают свою суть, и, впитывая её, одна за одной ломаются магические преграды, а на последней короб и вовсе с оглушающим треском распадается на отдельные части. Кажется, что на такой шум ко мне должен сбежаться весь Совет во главе с учителем, но всё отходит на десятый план, когда я вижу, что внутри. А точнее, кто. Те самые рабы лежат на огромных бархатных подушках и выглядят словно ювелирные статуэтки. Кое-как перебарывая дрожь в коленях, подступаю ближе, смотрю на их свернувшиеся в эмбрионы тела, безмятежные, ангельские, словно у спящих детей, лица и на мгновение сомневаюсь. А может и правда просто красивые копии? Зачем Кагренаку дарить свои лучшие творения? Но с первым касанием к холодному металлу усовершенствованных рук рабы оживают, садятся на колени лицами ко мне и выжидающе поднимают головы, словно могут видеть. Идеальные настолько, что дыхание вышибает из лёгких. Желанные до зуда в пальцах, прекраснейшие из всего, что я видел в своей жизни. — Вы теперь подчиняетесь мне? — голос хрипит после долгого молчания, толикой сомнения отдаёт, а я, помня наше с ними знакомство, так и не убираю панцирь. Вместо ответа один из близнецов протягивает мне огрызок пергамента, явно оторванный от какого-то чертежа, а на нём мелким бисерным почерком выведено: "Теперь они твои. Но ты — мой." И всё внутри тут же — против. Потому что я словно бы вижу его, ухмыляющегося, засовывающего записку в безвольную уже руку своего творения. Какова его настоящая цель? Только лишь заполучить меня? Он настолько сильно хочет меня в ученики? Или же там что-то другое? Кагренак, весь сотканный из загадок и безответных вопросов, после знакомства притягивает меня ещё сильнее, чем раньше, и я… — Я принимаю приглашение, — прямо в слепые глаза чётко проговариваю и ни секунды не сомневаюсь, что он услышит.***
Первую неделю всё ещё осторожничаю, несколько раз даже порываюсь отправить обратно, но в конце концов сдаюсь. Слишком уж очарован ими, даже просто сидящими спинами друг к другу на холодном каменном полу. Слишком я хочу понять, что так пленило меня. В чём их секрет? Отшельником запираюсь в комнате, и, видимо, у остального Совета слишком много своих дел, раз даже учитель не приходит ко мне по обыкновению, чтобы проверить, жив ли я ещё. И я, словно наркоман, подсевший на скуму, забываю про всё: еду, сон, государственные дела, внешний мир за стенами собственных покоев. Весь мой — сужается до двух изуродованных снежных эльфов, а я в нём — словно слепой новорождённый кагути. Даже в опытах с призывом я всегда руководствовался тем, что рассказывал мне учитель, но здесь это не сработает. Не с двемерскими созданиями. Не с проклятой расой. И я по шажочку делаю осторожно, боясь, что почва обвалится под ногами и меня проглотит беспроглядная бездна. Они словно дикие зверьки. И вроде бы подчиняются каждому моему приказу беспрекословно, но я то ли предчувствую, то ли просто не верю до сих пор, что они действительно полностью мои. Всё ещё боюсь, что едва потеряю бдительность, и они снова сделают со мной то же, что в тот вечер. Боюсь и внутренне хочу. Хочу, но не решаюсь отдать приказ. Не могу пересилить себя.***
В один из дней, вернувшись в покои после очередного даэдрического празднества, замечаю в руке одного из рабов записку, наподобие той, с которой они попали ко мне. Разворачиваю и понимаю, что она тоже от Кагренака. Видимо, они обладают какой-то странной, непонятной мне магией, либо же замудрёной технологией, но у нас с Кагренаком завязывается переписка. После двух-трёх обменов сообщениями я замечаю, что он по крупице, но всё же выдаёт мне информацию, секреты, которые сокрыты внутри сотканных из магии и стали тел, словно бы… учит, взамен на то, что я рассказываю ему в мельчайших подробностях обо всех своих опытах. Может показаться, что обмен неравноценный, но чтобы Великий Архитектор двемеров делился своим мастерством с кем-то, кто не является его сородичем? Абсурд. А потому я соглашаюсь, впитываю каждое слово, как губка, выжигаю изнутри. Снежные эльфы — меры сами по себе одарённые магией едва ли не больше кимеров. Она вместе с кровью издревле струилась по их венам, и они в большинстве случаев использовали её во благо своего главного божества Аури-Эля. Ещё более набожные, они, в отличие от нас, были более чётко разделены: одни видели свою жизнь в служении богу, а другие — своим сородичам. Я долго пытался понять, к кому принадлежали или должны были принадлежать мои рабы, но так и не пришёл к однозначному выводу. Судя по их послушанию, они, скорее, тянут на жрецов, но вспоминая слова Каргенака и их потаённую мощь, я начинаю склоняться к боевым магам. Хотя так ли важно, кем они были прежде? Двемеры прокляли их, изломали, раздробили силой яда хребты и сделали похожими даже не на ящериц, а на нечто гораздо худшее и куда более убогое. Я даже не уверен, что для заточения их души потребуется чёрный камень душ, наверняка хватит и обычного. Решаюсь и как-то раз спрашиваю у Кагренака про это, но он только отшучивается в своей излюбленной манере. Обещает, что если я снова приеду к нему, то мы попробуем вместе. Провоцирует, соблазняет. Но сейчас я слишком занят другими, куда более совершенными экспонатами, нежели его новые игрушки. С каждым днём я открываю для себя всё больше. Близнецы хороши во всех школах, какие ни дай: могут с первого раза призвать и поработить высших даэдра, могут магией разрушения испепелить их или же проморозить, могут с помощью иллюзии скрыться или с помощью восстановления залечить даже смертельные раны друг друга. И при всём при этом им не нужно пить восстанавливающие магию зелья или отдыхать. Словно бы внутри запрятан вечный генератор, который ману вместо крови им по венам перекачивает. Они ведь даже не спят, я проверял. Если не завязать им глаза или не приказать закрыть веки, они могут все ночи напролёт смотреть на тебя своим слепым взглядом, а ощущение под кожей гуляет, будто они и правда видят. Кагренак лишь загадочно промолчал на моё послание и не выходил на связь несколько недель, пока я окончательно не зашёл в тупик. "Ты используешь их не в полной мере, я ведь прав? Гордый Сота Сил настолько ограничен собственными понятиями о низменном, чтобы до сих пор не принимать потребности самого себя? Каждая функция моих созданий играет свою роль в существовании организма в целом. Подумай об этом, мой дорогой не-ученик." Сминаю очередную бумажку в руке и чувствую, как щёки заливает румянец. Да, не пробовал. Пробовал побороть! Но не получается. Ни справиться, ни приказать. Смотрю на хрупкие фигурки, сидящие спиной к укрытой картой Нирна стене, и задумываюсь. Он увидит, если я прикажу? Возможно. Но разве он увидит там что-то новое? Разве смогу я оказаться в более постыдном положении, чем тогда, у него в кабинете? Вряд ли. Набираю в лёгкие побольше воздуха и решаюсь: — Идите за мной. Близнецы оживают с первыми звуками моего голоса и послушно идут следом. Уже полностью освоились в покоях, передвигаются безо всяких проблем. — Наполни ванную вереском и тёплой водой. — Кладу руку на прохладное металлическое плечо одного и из-под полуопущенных век наблюдаю, как он начинает работать. Когда круглая ванная в полу начинает наполняться, подхожу ко второму и приказываю меня раздеть. Он подчиняется, ни один мускул на идеально выточенном лице не двигается. Медленно длинными пальцами расстёгивает ряд мелких пуговиц на мантии, распускает кожаный ремень и, привставая на носочки, стягивает тяжёлую ткань с плеч. Оглаживает мимолётом, и по телу проходит дрожь. Не могу понять, специально он сделал это или нет. Вглядываюсь в лицо и, даже учитывая, что глаза им никогда не завязываю, не вижу ничего кроме белёсой мутной плёнки. Смотрю на второго, пытаясь угадать, жаль ли ему, что не его попросил дотронуться, и опять же — ни единой эмоции на лице. Осторожно переступаю бортик и погружаюсь в тёплую, пышущую паром душистую воду, блаженно прикрываю глаза. Движением ладони подзываю их к себе, ни секунды не сомневаясь, что творения Кагренака влаги не боятся. "Эти рабы идеальны. Они словно эмпаты считывают и исполняют все твои желания", — его слова вспышкой возникают, и я решаю проверить. Ничего больше не говорю и не показываю, концентрируюсь на себе. Почти тут же чувствую тёплые руки на своём теле. Один из рабов втирает мыло в распаренную кожу, а другой расчёсывает влажные волосы, массирующими движениями наносит специальный порошок, осторожно смывает. Это… необычно. Чувствовать на себе сразу две пары рук и понимать, что по собственной воле позволяю. Открываться ещё больше, подставляться под мягкие губы. Один из них обнимает меня со спины, гладит, языком очерчивает выступающие позвонки, а второй отзеркаленную дорожку ведёт по торсу. На этот раз я не сопротивляюсь, позволяю заглотить возбуждённую плоть, ласкать. Позволяю массировать себя сзади, расслабляюсь, чтобы вошло больше пальцев. Настолько теряюсь в собственном участившемся сердцебиении, в эмоциях, высушивающих изнутри, что упускаю тот момент, когда, закрыв глаза, представляю, как всё это делают со мной не они. Представляю Кагренака: настойчивого, подчиняющего себе и как всегда улыбающегося в своей совершенно раздражающей манере. В поцелуе чувствую растянутые губы раба и понимаю, что просто не может быть это совпадением. Понимаю, что они внутрь проникли гораздо глубже, чем я готов был пустить, но уже не могу остановиться и их остановить не могу. Могу только сдавленно стонать и сильнее раздвигать бёдра, подаваться вперёд-назад, то губам отдаваясь, то настойчиво толкающимся внутрь длинным пальцам. Не ласкаю их в ответ, по их бесполым телам понимаю, что этого и не требуется. Они исполняют мою прихоть, оставаясь при этом внутри холодными, как камень, и это странно, но… успокаивает. Полностью меня устраивает, потому что подражать они бы не смогли, как и стать тем, кого я хочу на самом деле здесь и сейчас. Всё ещё на уровне подсознания, всё ещё не признаюсь самому себе, но тело рефлекторно отвечает на одни только фантазии о том, как это могло бы быть. Его руки на моём теле. Его губы на моём члене. Он внутри меня. Никогда не позволю ни Каргенаку, ни себе такого в реальности, но здесь, сейчас, с ними могу полностью отдаться фантазии и удовлетворить желания тела. Близнецы довольно урчат, размазывают, слизывают друг с друга мою сперму и выглядят так, словно бы и сами получили не меньшее удовольствие. Эта ночь первая, которую они проводят, обнимая меня, на постели, а не сидя в холодном тёмном углу огромных покоев. И пускай это странно, между нами словно образовывается двусторонняя связь, и я чувствую, что им нравится.***
Рука дрожит, буквы выходят не такими ровными, как обычно, но я упорно продолжаю выводить на тонком белом пергаменте витиеватые слова. В этот раз решил написать Кагренаку, а не доставлять сообщение через одного из рабов. Сам не могу точно сказать, почему, возможно, не хочу, чтобы они знали. Возможно, всё ещё боюсь остатков их собственной воли и того, что они изменят, по-своему исковеркают мои слова. Кагренак гораздо дольше меня знает учителя, а его творения, подаренные мне, совершенны. Так что, если… Если он прав, и с их помощью получится расколдовать Ворина, избавить его от твоих тлетворных чар? Возможно ли это? Отправив письмо, сам не свой хожу целую неделю, всё жду ответа, с нарастающей замечаю в поведении учителя то, чего не замечал раньше, каждый вечер дёргаю гонца и каждое утро проверяю близнецов, но письма всё нет. Ответ Кагренака приходит, когда я уже перестаю надеяться и теряю сон, но, разорвав плотный конверт и достав против обыкновения чистый полупрозрачный листок, понимаю, что, может, и лучше, если бы он не отвечал. В первый раз чувствую ревность, поражающую не одной, а сразу сотней игл нервные окончания. Потому что Кагренак, ни секунды не сомневаясь, пишет, что нет такой магии, которая бы подействовала на величайшего мага кимеров. И как бы он ни был талантлив, Ворина ему никогда не подчинить. Как и тебе. Учитель сам, по собственной воле подарил тебе всего себя, и ты до сих пор не понимаешь истинного величия этого дара, предпочитая использовать кольцо. Он сожалеет и до сих пор упорно совершенствует свои изобретения ещё и для того, чтобы однажды Ворин поддался ему. "Ведь только дурак откажется от такого произведения искусства в своей постели". Кагренак с таким неподдельным восхищением описывает в письме лорда Дагота, что я… не могу контролировать собственные руки, сминающие письмо, не могу заглушить порыв и, подозвав к себе одного из близнецов, начинаю пытать всеми новыми ядами и заклинаниями, которые узнал из поездки в Скайрим. Хочу сделать больно хотя бы его драгоценным творениям, хочу, чтобы он через них почувствовал моё негодование, и, только в мясо изуродовав раба, без толики удовлетворения ухожу. Собственные покои становятся клеткой, и я чувствую, что ещё немного — и уничтожу самого себя. Перестаю рассказывать или писать что-либо Кагренаку, но в два раза больше исследую, разбираю на части, подмечаю каждую деталь, каждое мельчайшее изменение в близнецах. Не знаю, чего больше хочу: доказать, что я могу то, чего не может даже Кагренак, или подчинить лорда Ворина, чтобы Каргенак увидел, что и величайший маг кимеров не идеален. Больше и того и другого жажду только вкуса новых знаний и власти, что они подарят. Гуляя однажды по предместьям Морнхолда, случайно натыкаюсь на старый заброшенный храм, уходящий глубоко под землю, и, исследовав его, ограждаю невидимым защитным барьером, устраиваю внутри нечто вроде гладиаторской арены. Только вместо бойцов у меня — рабы, а вместо чудовищ — даэдра всех уровней и мастей. Заставляю их сражаться почти круглосуточно, стравливаю друг с другом и смотрю-смотрю-смотрю. На груды изувеченных тел даэдротов, дремор и клаффниров, на измождённые лица своих слуг. Смотрю не обычным зрением, заглядываю вглубь того, что осталось от их душ. Жалкие огрызки, натянутые железными прутьями внутри видоизменённых тел, пока на истечении двадцатого дня не понимаю наконец. Раскрываю их секрет.