***
Придя в себя, первым делом достаю из короба рабов. Если бы Дагот хотел, давно бы уже избавился от них. Разглядывая худые, подрагивающие от слабости тела, раздумываю: почему он так много спускает мне с рук? Для чего? Что это: попытка искупить вину за твоё предательство, проявление его любви ко мне или же доказательство его гордыни? Раньше я бы наивно выбрал первое или второе, но теперь знаю, что причина его поступка кроется в полной уверенности, что я даже если захочу, не смогу навредить тебе или ему. Быть недооценённым собственным учителем, как оказалось, вместо разочарования и обиды открывает большие возможности. Лёгким касанием руки запускаю их механизмы заново и пока наблюдаю за пробуждением, рассеянно тереблю в пальцах шнурок, перетягивающий волосы. Размышляю. Насколько глубок был их сон? Как много за эти дни они успели донести своему хозяину? Даже если их "Зов" работает лишь в одностороннем порядке, я всё равно уверен, что Кагренак в курсе всего. Слишком уж подозрительно он прекратил всякие попытки связаться со мной после того случая. Даю себе время расслабиться, пока близнецы омывают моё тело. Рассматриваю их бледную полупрозрачную кожу с сетью металлических прожилок и на пробу пытаюсь связаться мысленно, как во время чтения заклятия. Тогда я впервые услышал их голоса, и теперь мне интересно, смогу ли общаться с ними так постоянно? Но то ли я всё ещё слишком слаб, то ли они закрылись, а диалога у нас не выходит. Пока они заплетают мне волосы в причудливую косу, выбираю самую простую, лишённую каких-либо отличительных знаков мантию и, облачившись, тянусь за холодным металлом лёгшими мне в руку очками. Мир вокруг сразу становится до рези чётким, а я, наконец, чувствую себя снова собой, но видеть кого-либо из Совета не хочу. Не могу сейчас. Тот, с кем мне необходимо увидеться, сидит в металлической коробке глубоко под землёй. К нему и отправляюсь.***
Чтобы в этот раз найти, где спрятался Великий Тональный Архитектор двемеров, приходится забраться чуть ли не в самое жерло красной горы, где плавится, кажется, даже сам металл, из которого выкованы массивные стены и внутренние перегородки одинаково что в землю уходящих, что в небо возвышающихся башен и помещений города. Города Кагренака, где меня, судя по всему, узнают в лицо даже паровые центурионы. Я без особого труда добираюсь до его личных лабораторий, беспрепятственно проникаю в покои даже раньше самого хозяина. До сегодняшнего дня всегда встречался с ним либо в мастерских, либо в библиотеках, и теперь, оказавшись в спальне, с интересом рассматриваю внутреннее убранство: необычно удобную и массивную кровать, — раньше мне всегда казалось, что он спит на двух уложенных на полу листах стали, — на заполненные книгами высокие, потолок подпирающие стеллажи и чертёжный стол, размером чуть ли не в половину самой комнаты, заваленный свитками пергамента, несколько наполовину собранных конструктов по углам да выцветшую карту каких-то подземелий на стене. Недовольство и ревность подтачивают изнутри, когда понимаю, что если забыть про двемерский стиль, его комната — точная копия спальни Лорда Ворина в Морнхолде. Интересно, а они были когда-нибудь друг у друга? Думаю, прежде чем успеваю себе запретить. Думаю и тут же отмахиваюсь: если бы ты узнал о том, что в покои твоего возлюбленного Дагота вхож кто-то кроме меня, Альмалексии или Вивека, тогда… Тогда даже всё могущество Кагренака не спасло бы его от участи быть разорванным голодными алитами. Теперь, после всего, что было, могу точно сказать, кого к кому ревную больше. Признаю. Покрывало из выделанной кожи нетча на ощупь грубое, и проводя по нему подушечками пальцев, я почему-то первым делом представляю близнецов, льнущих к сильному поджарому телу Кагренака, возлежащего спиной на больших подушках, и сам не замечаю, как в видении занимаю место близнецов подле него. Забываюсь настолько, что дыхание непроизвольно сбивается, а тело становится ватным, словно только что вынутый из углей пепельный батат. От движения тяжёлой, медленно открывающейся двери по полу тянет холодным потоком воздуха, и я успеваю прийти в себя прежде, чем окажусь застигнутым врасплох. Времени мне хватает ровно на то, чтобы подскочить к чертёжному столу и, нагнувшись, сделать вид, что увлечённо разглядываю лежащие на нём чертежи, а вовсе не мечтаю оказаться с их создателем в одной постели. Оглядываясь назад, я ещё не раз задамся вопросом: а не это ли было моей главной ошибкой и в то же время первым шагом к величию? — Надо же, какой приятный сюрприз. — Голос Кагренака заполняет собой всё пространство комнаты и меня коконом окутывает. — Если бы знал, что меня здесь ждёшь ты, вернулся бы куда раньше. — А ты и знал. — Даже не видя его, не обернувшись, всё равно в точности воспроизвожу в воображении кривую, лёгкой издёвкой пропитанную улыбку. Конечно, он знает. С самого начала знал. Возможно, даже присутствовал. — Я бы не стал так бесцеремонно вторгаться в твою голову, — усмешка, на удивление, выходит нервной, а рука, сжавшая плечо, рывком разворачивает от стола, и сказать, что я удивлён, ошарашен — слишком мало. Он раньше никогда себе не позволял даже просто подойти ко мне слишком близко. — Я же говорил тебе, Сота Сил, их запреты и лицемерие в конечном итоге встанут у тебя на пути. Разрываюсь, глядя на него. Разрываюсь от мерзкого, слизью расползающегося чувства стыда за то, что он знает всё в мельчайших подробностях, что я снова перед ним как открытая книга, и в то же время я цепляюсь именно за эти его слова. Может, ещё не поздно?.. — Возможно, ваше предложение стать моим наставником ещё в силе? — выходит даже уверенней, чем я предполагал, и это почти можно назвать успехом. Почти помогает выдержать его насмешливый взгляд, и пока Кагренак изучает меня с ног до головы, я успеваю заметить, что его рука так и сжимает моё плечо, но от чертежей не уводит, хотя и видно было, как он напрягся, едва увидев меня рядом с ними. Там что-то важное или же… — Во-первых, Сота Сил из ныне не существующего более Дома, предложение моё уже недействительно, а во-вторых… — Пальцами сильнее надавливает через ткань, окрашивая мою кожу тёмными пятнами. — Ты уже не ученик, верно? В этих его словах чую подвох. В горящих холодным огнём глазах его вижу, в хищном изломе губ. Кагренак проверяет меня, и только от меня зависит, пройду ли я его проверку. Прокручиваю в голове заново события последнего дня перед отъездом, вспоминаю оставленный на столе распечатанный свиток с массивной восковой печатью Дагота, его содержимое… Не приговор, совсем наоборот, уведомление о том, что мне решено присвоить титул мастера, и приглашение на торжественную церемонию. О да, кимеры просто обожают все эти вычурные сборища, совершенно бесполезные, на мой взгляд. Если дело в свитке, выходит, близнецы и о нём своему хозяину доложили? — Я ещё не мастер официально, — замечаю осторожно, а Кагренак в ответ на это фыркает и наливает себе в кубок тёмный тягучий напиток из пузатого кувшина. Упирается бёдрами в столешницу и, лениво потягивая, отвечает: — Разве такие мелочи были когда-либо важны для меня? Выходит… для него я уже равный? Если так, то единственный способ заполучить его себе — стать союзниками, только вот… Не настолько я наивен, чтобы думать, что всё это просто так, тем более что соглашение это нужно мне в большей мере, чем ему. — И чего же ты от меня хочешь? — едва слышно спрашиваю и тут же чувствую, как тяжёлая ладонь ложится на второе плечо. — Скрепить наш договор всего лишь, — Кагренак так резко и сильно давит на плечи, что, не сопротивляясь, падаю на колени, а подняться не выходит, он держит крепко, словно в его руки стальные прутья вместо костей вживлены, и я только бесполезно своими в его бёдра упираюсь. Встречаемся взглядами, и его улыбка становится до дрожи плотоядной. — Скрепить так, как я хочу. Пятернёй в мои волосы зарывается, но не спешит делать что-то ещё, ждёт моего ответа. Унижение заставляет гореть заживо, но по крайне мере… Если я соглашусь, это будет только моё решение. Если я решу пасть, то по собственной воле. Руки дрожат совсем немного, когда убираю их и прекращаю всякое сопротивление. В конце концов, мы оба знаем, что пасть в его власть я хочу уже давно. Это он пробудил во мне все эти низменные инстинкты и управляет ими тоже он, так есть ли смысл сопротивляться неизбежному? Кагренак улыбается, словно читая мои мысли, и осторожно снимает с меня очки. Поудобнее перехватывает растрёпанные его же стараниями волосы и тянет на себя. Слишком быстро всё, я даже понять не успеваю, как оказываюсь в прямом смысле носом уткнутым в его пах. Кагренак нетерпеливо моей головой, словно механической игрушкой, водит вдоль обозначившейся под плотной тканью брюк плоти, а я стараюсь даже не дышать, потому что… Слишком грубо, непривычно, совсем не так себе представлял. В нос бьёт сильный мускусный запах, и, судя по всему, на водные процедуры Кагренак время отводит исключительно редко. Но вместо того, чтобы попытаться вырваться, я чувствую, как исходящая от него почти животная сила делает из меня податливое желе, и то, что мы настолько разные, далёкие друг от друга, сейчас только сильнее притягивает. Он напрягается, когда я возвращаю руки на его бёдра, но расслабляется, поняв, что я всего лишь пытаюсь развязать узел и освободить его от лишней одежды. Выходит не сразу и далеко не так ловко, как с собственной мантией, но у меня получается. Замираю, когда крупная, терпко пахнущая головка упирается в мою щёку, а он с ухмылкой специально перехватывает свой член у основания и водит им по моему лицу, размазывая проступающую смазку и заставляя щёки пылать как никогда прежде. Перед глазами пелена, и даже рад сейчас, что вижу плохо, его лицо почти безликой маской маячит, но от ощущений не скрыться. От застывшего посреди глотки воздуха, и когда пытаюсь вдохнуть, тут же пользуется этим, проталкивается в приоткрытые губы. Тянет за волосы всё сильнее, заставляет запрокинуть голову почти до боли и наслаждается видом. По крайней мере, мне так кажется, пока не слышу его чуть севший голос, а следом ухо опаляет яркой вспышкой боли: — Вот так идеально. Пытаюсь пальцами ощупать проткнувший нежный хрящ механизм, но он отнимает мою руку, и только несколько капель крови на коже остаются. Слишком довольно скалится. Слишком торжествующе. Даже в размерах увеличивается, лениво подрачивая и непрестанно оглядывая меня настолько плотоядным взглядом, что… Выворачиваюсь из его захвата, выставляю вперёд руки и сначала не замечаю разницы. Столько раз видел их совсем рядом, что не сразу понимаю, в чём подвох. Осознание настигает стремительно, как лавина в горных ущельях Скайрима. Это не мои руки. Кожа куда бледнее и слегка в синеву уходит. Пальцы длиннее и… В панике ощупываю лицо и понимаю, что прав. Губы пухлее моих, лицо более длинное, глаза, нос… — Я же сказал, всё будет, как я хочу, — Кагренак пожимает плечами и, нагнувшись, распускает чёрные, как смоль, куда длиннее моих, волосы. И в этот раз его прикосновения почти благоговейные, а дыхание через раз — совсем как у меня несколькими мгновениями назад. — Так сильно хочешь его? — не удерживаюсь, в голосе слишком много едкой насмешки, и Кагренак в наказание бьёт наотмашь, а пока я пытаюсь восстановить равновесие, снова тянет на себя и, больно ухватив за подбородок, заталкивает член в рот почти на половину длины разом. — Я всегда хотел тебя, Дагот. А ты всегда об этом знал. Разве нет? — Смотрит окрашенным безумием взглядом и ждёт ответа. Правильного ответа. И я понимаю, что вот оно, его желание — ему не нужен я. Никогда не был нужен. Ему нужна пускай даже только иллюзия, но Дагота. Что он говорил раньше? Как сильно я похожу на своего учителя нравом и талантом? А теперь ещё и внешне — копия. И одно это превращает истинного гения логики Кагренака в безумца, ослеплённого похотью и желанием обладать. Опускаю глаза, а он, видимо, воспринимает это за правильный ответ, и плевать ему на мои протестующие хрипы и попытки вырваться, плевать на текущие против воли слёзы, он с животным рыком толкается всё глубже и запрокидывает голову, когда, наконец, получается достать до спазматически сжимающейся глотки. — Я знал, что когда-нибудь ты придёшь ко мне. Я говорил, что однажды всё закончится так. Почему мне пришлось ждать так долго, а, Дагот? — через стоны хрипит и после каждого слова, словно перчатку, меня на себя натягивает. — Я предлагал положить к твоим ногам весь мир за пределами границ разумного. Предлагал все знания Вселенной разделить, а ты выбрал этого себялюбивого ограниченного вояку? Говорит и говорит, а у меня в голове каша. Внутри пульсирует боль и унижение, а снаружи — гипнотический гул механизмов. Его запах, его вкус заполняют меня, и я не замечаю, как сам начинаю губами закрывать зубы, чтобы не поранить, как языком прижимаю к нёбу плотнее, чтобы новый сиплый вдох из его груди вырвать. Лучше сконцентрируюсь на этом, чем и дальше буду слушать отравляющие внутренности слова, и всё равно вслушиваюсь, просто не могу не. А Кагренак замирает вдруг, проталкиваясь особенно глубоко, с глухим стоном кончает, и пока я, закашлявшись, пытаюсь отдышаться, как куклу кидает спиной на чертёжный стол. Оглаживает руками жадно, словно надеется в себя впитать, а потом отходит, хмуро оглядывая моё распластанное дрожащее тело, и приказывает: — Снимай. — Разве он поступил бы так? Всё ещё сопротивляюсь. Всё ещё надеюсь, что откажется от своей иллюзии и возьмёт меня. Раньше никогда бы не согласился, а сейчас надеюсь. Потому что быть всего лишь посредником, даже не живым, а вещью — это слишком. Больше, чем я смогу выдержать. — Здесь только мы, Дагот, — наклоняется, и чувствую, как дрожит от нетерпения. Маниакально дышит, носом касается ярёмной вены и ведёт выше, вдыхая мой запах. — И лучше бы тебе подчиниться, раз уж пришёл. Особенно если хочешь получить то, за чем пришёл. Вздрагиваю и одеревеневшими пальцами тянусь к поясу на мантии. Не могу разобрать, с кем сейчас говорил, есть ли двойственный смысл, не могу, ничего не могу. Сползаю ниже, чтобы касаться ступнями холодного пола, и, выгнув поясницу, через голову стягиваю мантию, оставаясь перед ним совершенно нагим. Едва он кончиками грубых пальцев прикасается, как дыхание, в миг сбитое, с хриплым свистом из лёгких вырывающееся. Потому что мне страшно от того, насколько он безумен в своём желании обладать не мной. Потому что хочу, чтобы мной. — Знаешь, Дагот, ты единственный из всех живущих, кого я никогда не хотел усовершенствовать. Настолько идеальный, что, наоборот, все мои создания — попытка воссоздать тебя. — Обводит подушечками ключицы, ведёт по плечам и перехватывает мои ладони. Заглядывает в глаза и припадает губами, вылизывает руки, словно послушный щенок, и даже колени преклоняет. А я замираю, оглядывая своё изменённое иллюзией тело, и только сейчас понимаю, что не идеален. — У лорда Ворина, чтобы ты знал, над ключицей есть родинка, а чуть ниже солнечного сплетения — едва заметный шрам, оставшийся ещё с того времени, как он совсем молодой встретился со стаей нетчей. — Вспоминаю, как мы вместе омывались в небольшом водопаде к западу от Морнхолда после одного не особенно удачного занятия, вспоминаю рассказ учителя и каждую его деталь и торжествую от самой мысли, что разрушу иллюзию Кагренака. Конечно же, он ведь только мечтал всегда об учителе, но видел его облачённым в мантии Дома и никак иначе. Он — чужак. Замирает прямо так, с высунутым как у бешеного пса языком, и смотрит на меня сначала непонимающим, а затем всё более злым взглядом. Смазывает поставленным ударом ухмылку с губ, бьёт так сильно, что я, не удержав равновесие, неуклюже падаю на пол и едва успеваю укрыться от новых ударов теперь уже ногами. Пытаюсь выпустить магию, но с подступающей паникой понимаю, что эта штуковина на ухе не только иллюзию создаёт, но и полностью блокирует мои способности. За попытку использовать каждую — пульсирующей болью отзывается в голове, цветными кругами по кромке сознания расползается. Чем меньше я сопротивляюсь, тем сильнее иллюзия. Именно этого он хочет. Именно поэтому теряет контроль, когда брыкаюсь. И сейчас, глядя на него через падающие на лицо всклокоченные волосы, понимаю — убьёт, не моргнув и глазом, если не подчинюсь. Потому что я — никто. Я — вещь, как те рабы, а может даже и хуже. — Ну же, Дагот, я не хочу, чтобы тебе было больно. Я столько всего хочу показать, рассказать и попробовать вместе. Ну же. — Хватает за предплечья и поднимает, снова на стол усаживает и жмётся всем телом, накрывает своими губами мои. Жадно проталкивается внутрь и колется длинной бородой, решив, видимо, даже гланды мне вылизать, ладонями согревающе растирает покрывшуюся мурашками кожу и заполошно дышит. — Я покажу тебе, что такое настоящее удовольствие, вот увидишь. После такого ты уже не захочешь возвращаться к своему жалкому королю. Останешься подле меня, — прихватив зубами мочку, шепчет, а я понимаю, что роль учителя удастся мне грандиозно, от возбуждения и капли не остаётся. Этот двемер, совершенно безумный, низменный, ведёт себя словно животное в период гона, и интеллекта у него явно не больше, чем у того же кагути. И всё это — из-за одной жалкой иллюзии. Разве таким я его себе представлял? О таком мечтал в глубинных потёмках своей души? Неужели твой возлюбленный, Неревар, даже это недооформившееся чувство к кому-то другому живому у меня отберёт? — Я представлял себе это каждый раз, как ты оказывался в пределах моего взора. Всегда. Ты поэтому так не любил приезжать к нам, верно? И твой Неревар это прекрасно знает. Он дразнит меня тобой, знает, что я не смогу отказаться. Знает, что только так можно поддержать этот пропитанный фарсом союз меж нашими расами. Но теперь я получу всё… — Принимается сосать мою грудь, словно младенец, припадает и всё сильнее меж зубами стискивает тёмный сосок, урча. Разве это может быть правдой? Разве ты выставил бы своё самое большое сокровище вот так, словно раба на аукционе? Разве заставил бы, зная, как учитель ненавидит двемеров на самом деле? Кагренаку явно не нравится моя пассивность, он с силой, до проступившей солёной влаги на глазах, дёргает за волосы и, только услышав мой судорожный вздох, полоумно ухмыльнувшись, продолжает дорожку поцелуев вниз. А у меня внутри ничего, кроме омерзения. Всё тело его слюной покрыто, и от этого зябко и противно, хочется прямо сейчас вымыться. Его запах налип на меня и словно душит. Понимаю, что даже если постараюсь представить, что всё это мне, — уже не выйдет получить и толику удовольствия. Понимаю, что Кагренак сейчас едва ли не низменней собственных рабов, на коленях меж моих разведённых ног пытается ублажить, заглатывает мягкую плоть, нетерпеливо двигает рукой и всё ждёт отклика, которого нет. Когда проникает первым пальцем внутрь, словно просыпаюсь. Даже если для него это скуумный бред, даже если я сейчас собой не выгляжу — но всё ещё остаюсь. Не могу позволить ему овладеть мной… так. Не могу остатки гордости и самоуважения растерять, но и двинуться не выходит. Я бессилен, как не был, даже когда учитель кинул в меня второй огненный шар. Я чувствую его влажный горячий рот, смотрю, как по бороде стекает слюна, а копошащиеся внутри меня пальцы, словно паразиты, и… Так ли мне нужен этот союз? Собираю всю оставшуюся волю и силу и пытаюсь вырвать из своего тела чёртов механизм, но даже руку поднести не успеваю — Кагренак хватает меня за шею и с такой силой прикладывает головой о стол, что застилает тошнотворной тьмой. — Погоди, я кое-что достану. Совсем недавно сконструировал для Думака, но сам ещё не пробовал. Спорим, у вас такого нет? — Показывает золотой продолговатый прибор, состоящий из множества мелких механизмов, нажимает на одну из маленьких кнопок на панели, и на поверхности проступает блестящая вязкая смазка. — Она заколдована. Так что ты даже если не захочешь, а удовольствие получишь. Раздвигает мои ноги шире, сгибает в коленях и фиксирует, а следом к распухшему от его грубых рук входу прибор приставляет. Вставляет сразу до упора, и мой беззвучный крик теряется в странной, все звуки поглощающей системе его покоев. Вместе с протестом внутри жар разливается, и как ни пытаюсь сопротивляться, не выходит. С каждым движением он всё шире и больше, смазки выделяет всё обильнее, и даже прокушенная до крови губа не спасает от срывающихся стонов. Даже понимание всего происходящего не избавляет от принуждённого вожделения, и я давлюсь воздухом, когда он вбирает в себя всего меня. Языком, губами двигается в такт этой проклятой штуковине, но останавливается раньше, чем меня настигает пик. — Теперь ты готов меня принять. Наконец, Дагот, ты мой. — За бёдра ладонями тянет, и я едва ли до поясницы на столе оказываюсь. — Без этого ты снова охладеешь, — раздумывает, надавливая пальцами на основание прибора, а затем, осклабившись, раздвигает вход ещё шире, и я с криком чувствую, как рвутся тонкие края. — Вот так должно быть хорошо, — толкается головкой внутрь, но войти у него не получается. Кагренак злится, по лбу течёт испарина, а терпения в движениях всё меньше. В конце концов, он делает что-то, и меня в прямом смысле выключает, как одного из его механических роботов. К сожалению, ненадолго. Слишком быстро я прихожу в себя и понимаю, что он порвал меня окончательно. Боль нестерпимая, и такое же удовольствие. Смазка с кровью смешивается, и он неритмичными толчками двигается внутри, пальцами подталкивая прибор, чтобы не выпал. И всё время стонет имя Дагота. Целует моё колено, кусает и снова целует, перехватывает мои руки и кладёт на свой торс, моими пальцами сжимает свои соски и толкается, толкается, толкается… Сознание в клетке вынужденного наслаждения, и от этого лишь нестерпимее. Я не хочу того, что происходит со мной, не могу смириться до самого конца. Не могу, даже когда волной накрывает, выламывает до хруста суставов, и он, кончив следом, падает и выдаивает меня до конца, каждую белёсую капельку с кожи собирает и расплывается в леденящей кровь улыбке. А затем… Совершенно необъяснимо для меня серьезнеет и рывком вытаскивает механизм из моего уха. Всё это не глядя на меня, ни единым взглядом, и тут же отворачивается. Вижу, пускай и близоруко, как несколько раз медленно вдыхает и выдыхает, а обернувшись, снова становится тем Кагренаком, которого я всегда знал. — Считай, наш договор скреплён, — совершенно вменяемо и с лёгкой надменной ухмылкой произносит. Он успел прежние доспехи надеть, а вот я так и остался пользованной куклой лежать среди чертежей, перемазанный слюной, кровью и его спермой. И, видимо, Кагренак так же, как и вы с учителем, не считает меня хоть сколько-нибудь опасным, потому что уходит в соседнюю комнату, тихо прикрыв за собой дверь, оставляя меня наедине с самим собой. Самая ужасная компания из всех возможных. Чувствую себя… сломанным. Выпотрошенным изнутри, но всё же стараюсь собраться, встать и одеться, чтобы вышло хотя бы тенью своей стать, остановить злые слёзы, и, когда, наконец, выходит, вижу перед глазами те самые чертежи. Непонятные на первый взгляд, но совершенно точно важные для Кагренака. Похожие на какие-то инструменты. Кривая ухмылка изламывает тонкие губы. — О да, Кагренак. Договор скреплён.