The darkness inside

      Шпили башен крепости Красной горы тонут в тумане, спускающемся с кратера никогда не утихающего вулкана, и он, смешиваясь с густым паром двемерских машин, создаёт непроницаемый щит, медленно опускающийся на землю. Тончайшим полотном укрывающий начищенные до блеска эбонитовые доспехи наших воинов.       Шум работающих на полную мощность механизмов заглушает и предсмертные хрипы двемеров-стражников, и приближение целой армии кимеров к главной твердыне Вварденфелла.       Все Великие Дома собрались под твоими знамёнами, послали лучших своих генералов и мастеров в надежде завоевать ещё большую власть и славу для своего народа. Стереть наконец этот фальшивый союз с лица Нирна, в который верил на самом деле только ты да особенно преданные тебе глупцы.       Оглядываюсь назад, на сверкающие под лучами осеннего солнца знамёна Домов, на облачённых в пропитанные защитными чарами мантии волшебников и воинов в лучших доспехах, которые только могут выковать смертные кузнецы: среди идеальных рядов кимеров встречаются вооружённые до зубов каджиты и аргониане, предусмотрительно закованные в сдерживающие ошейники.       В последний раз столь поражающую глаз картину я видел на твоей коронации. Как и тогда, ты водишь всех за нос. Как и тогда, не открываешь всей правды, но только в этот раз не знаешь её и сам.       Отвернуть от тебя самых близких соратников оказывается куда проще, чем я рассчитывал в начале.       Хотя нет, даже не так. Ты сам отвернул их от себя.

***

      В первую очередь по возвращению в Морнхолд я решаю пойти к Вивеку. С ним, как мне кажется, будет проще договориться, тем более, после того, как я сниму с него оковы магии кольца.       И время я, судя по всему, выбираю подходящее: в один из вечеров, когда он, закрывшись в своём домике, созывает легкодоступных девок и поёт им песни, прежде чем воспользоваться. В такие моменты паука мне напоминает, который сначала погружает ядовитое жало в тело ничего не подозревающей жертвы, парализует, укутывает плотным коконом из паутины и потягивает себе её жизненные соки, пока не иссушит, а потом за ненадобностью выбрасывает.       Есть, пожалуй, только одно различие: жертвы Вивека добровольно идут в его умело расставленные сети и получают от всего, что происходит, истинное удовольствие.       Прихожу раньше остальных и запираю за собой дверь на засов. Прислушиваюсь, пытаюсь понять, внутри ли Вивек, но так ничего и не услышав, осторожно ступаю по устланному коврами полу. Ни разу до этого случая я не был в убежище главного барда Ресдайна и, оказавшись внутри, понимаю, что не зря: всё здесь просто кричит о разврате и похоти.       На стенах, чередуясь с лампами красного стекла, висят картины, на которых изображены сцены совокуплений в самых изощрённых позах мужчин с женщинами, мужчин с мужчинами, женщин с женщинами и даже смертных с даэдра.       На полу, везде, где нет мебели, раскиданы подушки, вышитые золотыми и серебряными нитями, в витых клетках заперты певчие птицы со всех концов Нирна, на витражных столиках стоят всевозможные алкогольные напитки и вазы с фруктами.       Мягкий ворс полностью скрывает мои шаги; в царящем вокруг полумраке даже в очках зрение то и дело подводит, и когда нашариваю, наконец, ручку в его покои, то дёргаю со всей силы и буквально мешком вваливаюсь внутрь.       Спальня Вивека, которая одновременно служит и гостиной, оказывается местом ещё более… отвратительным. Низменным.       Почти всё пространство в ней занимает укрытая дорогими шёлковыми покрывалами с нависающим балдахином сверху кровать.       На уложенном мозаичными плитками полу, как и в других комнатах, раскиданы подушки, только здесь они перемежаются с музыкальными инструментами настолько искусно сделанными, что они больше похожи на сокровища.       Стены увешаны тактическими картами, несколькими видами оружия — видимо, для того, чтобы произвести ещё большее впечатление на девушек и юношей, приходящих сюда — а окна занавешены плотными шторами, через которые не проникает свет ни луны, ни уличных фонарей.       Осторожно обхожу подушки, останавливаюсь в центре, смотрю на свои ладони, в полумраке отливающие красным, и морщусь.       — Какая безвкусица, — брезгливо передёргиваю плечами и вздрагиваю, ощущая опалившее шею чужое горячее дыхание.       — Но ты всё равно пришёл, — Вивек появляется из ниоткуда совершенно неслышно, хватает меня за плечи и вжимает в себя так тесно, что чувствую абсолютно ВСЕ изгибы его тела. — Никогда бы не подумал, что увижу тебя здесь. Решил открыть для себя мир чувственности и наслаждений? — одной рукой спускается на талию, другой перехватывает пах. — Ты выбрал правильного учителя.       Кожа мурашками покрывается, но не от возбуждения, а от омерзения: неужели ему на самом деле всё равно, с кем спать? Ударом локтя складываю его пополам и, пока он откашливается, всерьёз задумываюсь: а нужны ли мне вообще такие союзники? Не будет ли тот же Вивек твоей более слабой копией?       Не хочу связываться с твоими избранными советниками, но… понимаю, что в одиночку уничтожить тебя, оберегаемого лордом Ворином, у меня не выйдет, как бы унизительно это ни было.       — Ты упился или что? Считаешь, меня может заинтересовать подобное? — киваю в сторону выглядывающей из-за гардины картины, изображающей соитие мужчины-кимера и ужасающего даэдрота, очень похожего на Молага Бала. — Отвратительно.       С его лица тут же исчезает привычная усмешка, а взгляд темнеет, становится опасным, и когда он поднимает его на картину, наполняется горечью.       Вивек осторожно, не касаясь меня даже полами своего одеяния, проходит мимо и одним резким движением дёргает за гардину, скрывая картину от глаз.       — Как грубо, — разворачивается, и передо мной снова привычный Вивек с идеальной маской обольстителя вместо лица. — Вообще-то это моя первая проба кисти.       — И надеюсь, последняя. Поэзия тебе даётся гораздо лучше, — как можно более беззаботно отвечаю, делая вид, что не заметил его реакцию. Если есть что-то личное, что Вивек хочет скрыть ото всех, то лучше не соваться.       — Ты пришёл грубить мне? — Вивек складывает мощные руки на груди. — Для этого есть дворец. Да любое место, кроме этого.       — Но только здесь я могу сделать то, что задумал, — опускаюсь на подушки, и он делает тоже самое.       — И что же это? Считай, ты меня заинтриговал, — берёт со столика рядом с нами графин и узкий бокал, сделанный по подобию змеи, и наливает кроваво-красное терпко пахнущее вино.       — Уговорить тебя предать Неревара.       Тишина повисает почти осязаемая, плотная, как скрибовое желе, а вино, давно переполнив бокал, льётся и пропитывает одеяние тончайшего шёлка.       Присматриваюсь к мельчайшей реакции на его лице, в жестах, с которыми он, не притронувшись к напитку, отставляет бокал и графин на пол, и удовлетворённо замечаю, как его в какой-то момент дёргает, словно узника, дотронувшегося до прутьев находящейся под охранным заклятием клетки.       — Что, не можешь себе даже представить такого? — ухмыляюсь в ответ на его напряжённый, сочащийся злобой и какой-то затравленностью взгляд. — Но разве не хочешь?       — Что?..       — Подожди, я сделаю так, что не будет больно, — подхожу к нему и опускаюсь на колени рядом, обхватываю его лицо чуть подрагивающими ладонями.       Вивек напрягается, когда видит идущие от запястий магические потоки, но, словно большой пёс, откликается на поглаживания и сам подаётся вперёд. Позволяет магии пронизать его тело, очистить хотя бы немного от скверны заклятия кольца.       Времени на него уходит куда больше, чем ранее на меня, и к концу мы оба дрожим, словно промокшие под дождём кагути.       Вивек отмирает первым, перехватывает мою ладонь и слегка сжимает, возвращая в реальность.       — Как теперь? Проще? Свободнее? — осматриваю его, словно лекарь, только что проведший сложную операцию, а он, судя по реакции, до сих пор так и не понял, что именно только что произошло.       — Что ты сделал? Я… чувствую себя так легко. В голове пусто… слишком.       Не могу сдержать лёгкой усмешки. Если уж даже по меркам самого Вивека в его голове слишком пусто, то «абсолютная антимагия» точно подействовала.       — Всего лишь освободил тебя от оков рабства, в которые тебя заковал Неревар. Точнее, от незнания, что живёшь в них.       — Прости, что? — Вивек великий скептик, и весь его вид говорит о том, что один неверный шаг — и меня сожрут. Ведь лорд Ворин подчиняется тебе по собственной воле, так вдруг и Вивек поступит также? Вдруг сдаст тебе как предателя?       Ладони потеют, а во рту наоборот — пересыхает, и язык неприятно скребёт нёбо, когда пытаюсь сглотнуть, а Вивек за мной как хищник следит, каждое движение улавливает.       — Ты никогда не замечал, что поступаешь не так, как, по твоему мнению, должен был? Что, насколько бы сильно ты ни сопротивлялся ему, ни был с ним не согласен, в итоге всё равно делал всё так, как хотел он?       — А как иначе? — Вивек сначала говорит, словно механизм, запрограммированную фразу, а потом чувствует, видимо, внутреннюю свободу, чувствует, что неправильно, и на идеально вытесанном лице мелькает недоверие и страх. — Он же наш король, — сомнения в голосе всё больше, и я решаю разжечь его сильнее.       — Королей свергают. Против них плетут заговоры, но никак не ползают в ногах, словно рабы. Но Неревару не нужны равные советники, друзья, возлюбленные. Всё, что ему нужно — послушные марионетки, неспособные не то что сказать, даже подумать против.       — И каким бы образом он, по-твоему, мог… — смотрит на разбросанные по ночному столику украшения и натыкается взглядом на кольцо, переводит неверящий уже на меня.       А я внутри торжествую. Освобождать других от твоего колдовства, оборачивать их против тебя оказывается ещё слаще, приятнее, чем я думал.       — Именно, Вивек, ты всё правильно понял. Когда я разработал «абсолютную антимагию» и решил проверить её действие на себе, я даже не представлял, что обнаружу, — снова сажусь рядом и кладу руку на его стиснутый до побелевших костяшек кулак. — При всей своей чёрствости я всегда считал его не просто королём или другом, но единственной семьей. А оказалось… — смотрю в кроваво-красную, как твои глаза, гладь напитка на поверхности стоящего рядом переполненного бокала и, поддавшись порыву, опрокидываю его на пол, заливая и без того уже испорченный ковёр. Наверное, в любое другое время я немало получил бы от Вивека за такое неуважительное отношение к чужим вещам, но сейчас он слишком задумчив, слишком не здесь. Только пальцы рук подрагивают, и дыхание частое-частое, едва различимое. — Оказалось, что ни я, ни ты, ни Альмалексия ему не важнее и не дороже всех тех н’вахов, что он подчинил себе, словно кукол, — вздёргиваю руку вверх, и сквозь разрезы рукавов виднеются слабо поблёскивающие в приглушённом свете механические части. — Мы и есть куклы. Просто более дорогие и с расширенным набором функций.       Вивек неожиданно вскидывается и с такой силой хватает меня за предплечье, что, кажется, даже металл под его хваткой гнётся.       — Так, значит, и он тоже… — осекается, увидев мой предостерегающий взгляд, кусает губы, раздумывает: закончить ли вопрос?       А я тем временем, вглядываясь в его лихорадочно горящее лицо, пытаюсь определить, как будет лучше: сказать или нет? Оба варианта одинаково опасны. Вивек слишком импульсивный, слишком неуправляемый, и кто знает, как он поступит? Не испортит ли весь план?       — Зачем? — выпрямляется, весь натягивается, как струна одной из своих лютен, а голос вмиг твёрже эбонита. Ничего общего с тем Вивеком, что только что был передо мной. — Зачем расколдовал меня? Зачем говоришь это всё? Уж точно не потому что заботишься обо мне или вообще о ком-либо кроме своих железок и бумажек с каракулями.       Лицо перекашивает кривой усмешкой, и слова о том, что я думаю о Вивеке, на языке крутятся, но…       — Ты ошибаешься. При всей моей чёрствости и тяге к науке…       — И ледяной холодности…       — Да-да, — раздражённо тру переносицу, — и несмотря даже на это я желаю лучшего нашему народу — процветания и мира.       — Именно поэтому ты подбиваешь Неревара на войну с двемерами? Не смотри на меня так, ты должен знать, что во дворце мои уши и глаза есть везде.       — Но ты же не знаешь, зачем я это делаю, верно? Позволь мне объяснить тебе.       За плотными шторами виднеется округлый бок поднявшейся луны, в дверь несколько раз несмело стучат, лампы, истощаясь маной, мерцают, и алый становится глубже, а в комнате постепенно темнеет.       Я говорю и говорю, а ощущение такое, будто по краю кратера Красной горы хожу и того и гляди упаду в пропасть.       Или же Вивек сам меня сбросит.       Он с каждым моим словом становится всё мрачнее, а к концу и вовсе чуть за оружие не хватается.       — Исключено. Я в этом участвовать не намерен, — Вивек разрезает рукой воздух, пресекая мои попытки возразить. — И сразу предупреждаю: если ты всерьёз захочешь воплотить свой безумный план, то я в стороне не останусь, — сжимает в руке древко появившегося из пустоты Муатры.       А я смотрю на него, словно безмозглый гуар, и первое время понять не могу: что вообще происходит?       Я освободил Вивека от рабской магии кольца, предложил ему власть и силу, о которой ни один смертный даже помыслить не может, а он мало того, что отказывается, так ещё и угрожает?       И кто из нас после этого безумец?       — После всего? После всего, что ты узнал — это твой ответ? Осуждение и непонимание? Как такое вообще возможно? – вскакиваю и наступаю на него, уже не контролируя ни громкость голоса, ни эмоции. — Или рабство настолько пришлось тебе по душе, что уже и мысли о жизни без хозяина не допускаешь?       — Да что ты себе позволяешь… — Вивек рывком встаёт тоже, чуть вперёд копьем, буквально на дюйм, выпад, и лезвие кончиком рассекает левую скулу.       Моментально бросает в жар, а от пореза волнами расходится боль и что-то, отчего соединительные механизмы на руке начинают скрипеть и полностью теряют управление. Становится действительно страшно, страшно и безумно трудно побороть инстинкты и не напасть в ответ.       — Он не то чтобы привык к рабству, но подчиняться ему нравится. Правда же, Векх?       Альмалексия в одном полупрозрачном пеньюаре, совершенно не скрывающем наготу, с копной распущенных огненных волос выходит из-за неприметной, почти слитной со стеной ширмы, и буквально обволакивает Вивека, усыпляя бдительность и убирая Муатру из расслабленных рук.       Он словно под воздействием гипнотизирующих чар, и Альмалексия поворачивает ко мне, смеривая прищуренным взглядом.       — Значит, ты говоришь, он использовал подчинение на всех?       — На тебе тоже, да, — как могу делаю вид, что нисколько не удивлён её появлению, в голове же лихорадочно прокручиваю возможные последствия. Я до сих пор так до конца и не решил, с какой стороны к ней подобраться, чтобы переманить на свою сторону.       Альмалексия для меня слишком… другая, непонятная. Непредсказуемая. И учитель, и я сам всегда старались свести общение с ней к минимуму, и по плану после прозрения Вивека я хотел узнать у него, как лучше поступить. А, может, и вовсе целиком возложить на него эту миссию.       Она же тем временем, кажется, насквозь видит все мои метания. Кривит накрашенные губы и, приподняв пальчиками лицо Вивека за подбородок, невесомо целует. А потом, не давая нам обоим опомниться, подплывает ко мне.       Так быстро, что не успеваю отстраниться, и она буквально змеёй обвивается вокруг меня, шепчет на ухо едва, не касаясь губами покрасневшего уха:       — Тогда сделай это со мной, — специально с придыханием, словно дворовая девка, и сладкий мускусный запах не возбуждает, а наоборот вызывает рвотные позывы.       — Дай мне немного пространства, — отталкиваю её слишком резко и ещё несколько секунд пытаюсь отдышаться.       От Вивека моя реакция не укрывается, и он, вернувшись из оцепенения, с лёгкой ухмылкой снова разваливается на подушках, но в глубине глаз вижу непонимание, словно он ожидал от Альмалексии совсем другой реакции.       Что ж, я ожидал того же от него.       — Что? — она оглядывается, проследив направление моего взгляда. — Тебе нужно его разрешение? Мне спросить? — насмешливый тон краской окрашивает щёки, и я, поддавшись порыву, хватаю её за предплечье и рывком возвращаю к себе.       Позволяю потокам магии хлынуть в неё, ломая и без того слабую защиту, действую агрессивно специально, наслаждаюсь болезненным выражением её лица и дрожащим телом. Когда действие заклятия заканчивается, резко отдёргиваю руку, не помогаю устоять, и она сломанной куклой валится на пол, так и продолжая дрожать.       — Айем? — через какое-то время явно обеспокоенный Вивек осторожно подходит к ней и мягко кладёт руку на плечо. Когда она не отвечает, присаживается на корточки и осторожно отводит рассыпавшиеся по плечам и полностью закрывающие лицо волосы. — Что с тобой? — в голосе явно слышится испуг, да и я, признаюсь, не ожидал такого эффекта.       Только не от неё.       В женщине, что сидит сейчас перед нами, трудно узнать своенравную королеву кимеров: она выглядит непривычно уязвимой, слабой. Покрытые татуировками плечи дрожат, обычно золотистая кожа белее мела, а по щекам беспрестанными дорожками катятся крупные слёзы.       Взгляд, поначалу расфокусированный, в пустоту, становится всё осмысленнее и злее. Хватка на древке Муатры всё сильнее, до побелевших костяшек, и дальше всё происходит слишком быстро: Вивек едва-едва успевает встать между мной и Альмалексией и закрыть от удара копья. Плоть рассекает от левой ключицы до солнечного сплетения, рана довольно глубокая, но он не обращает внимания.       — Это не он виноват, прекрати, — силой вырывает оружие у неё из рук, а меня не покидает чувство, что во всех их словах и действиях есть какой-то двойной смысл. Лишь только им двоим понятный.       — Я. Хочу. Его. Уничтожить, — срывается на крик, а когда Вивек встряхивает её за плечи, обращается уже к нему. — Он привязал меня к себе как рабыню, лишил будущего, заставил полюбить своего любовника. Я делала такое… — бьётся в истерике. — О боги всемогущие… Отпусти меня, Векх, лучше не стой на пути. Я убью этого лживого н’ваха собственными руками. Их обоих, — добавляет, подумав.       — Прекрати истерить, Альмалексия! Ты не сможешь просто убить его, тем более, вместе с Даготом. Он же так же, как и мы…       — Ты действительно думаешь, что твой возлюбленный Дагот находится под тем же заклятием, учитывая, что именно старейшины его Дома и зачаровали кольцо? — смех Альмалексии перекрывает конец фразы Вивека, звучит издевательски. — Векх, которого я знаю, романтик, но не глупец. Я права, видишь? — выбирается из его ослабевшей хватки и кое-как встаёт с колен. — Если понял, то пусти меня, и закончим с этим.       Обходит на всё ещё дрожащих ногах высокую фигуру Вивека и направляется к выходу, но упирается своим хорошеньким лбом прямо в невидимый барьер.       — Вивек, может, и романтик, но он прав в одном: просто так ты Неревара не убьёшь. Да и, учитывая предстоящую войну с двемерами, это будет равносильно самоубийству. Будь ты хоть сто раз королева, кимеры Великих Домов и Велоти не пойдут за тобой. Ни за кем из нас.       Она разворачивается, злобно сверкая своими глазищами и выдохнув, складывает руки на груди.       Альмалексия, в отличие от Вивека, задаёт целую гору вопросов, на некоторые из которых я предпочёл бы не отвечать вовсе, но… они нужны мне, а значит, придётся чем-то жертвовать.       — И ты гарантируешь, что сможешь победить Кагренака? — Альмалексия задумчиво потирает подбородок и в этот момент выглядит точь-в-точь как ты. — В случае неудачи нас ждёт участь едва ли лучше, чем снежных эльфов. Ты же понимаешь это?       — Естественно, — не удерживаюсь, закатываю глаза. От этой женщины у меня в висках отбойными молотками стучит, а терпения всё меньше. — Никто из вас не воспринимает меня всерьёз, а стоило бы. Именно я обнаружил и нашёл избавление от гибельной магии кольца, именно я очистил ваши разумы.       Альмалексия хмурится, сдвигает деланные брови и, в конце концов, кивает.       — Мы сможем избавиться от них обоих?       Бросаю быстрый взгляд на Вивека и очень осторожно произношу:       — Придётся. Лорд Ворин никогда не предаст Неревара и не пойдёт против него. Какими бы безумными не были его решения.       Вивек хмурится ещё сильнее, взгляд его приобретает опасный блеск.       — Я в этом участвовать отказываюсь, — повышает голос, не даёт Альмалексии вмешаться. — И моё предупреждение остаётся в силе, имейте это в виду. Вы оба.       На мгновение в комнате повисает тишина, какой не бывает даже в родовом склепе, а в следующее происходит извержение вулкана «Альмалексия».       Она кричит на Вивека, не обращая никакого внимания на меня, раскрывает его самое потаённое, и если бы не стратегический интерес, я бы предпочёл уйти вовсе.       Я знал, что копьё Вивека, Муатра — даэдрический артефакт, но не подозревал, каким образом он его получил.       Я слышал о том, как наш доблестный воин-бард разбил полчища даэдра, но даже представить не мог, кем на самом деле эти чудовища являлись.       Представить Вивека супругом Молага Бала выходит с трудом, а уж «мамочкой» их отпрысков… Столько, сколько пережил он, не пережил никто из нас. И тем удивительнее то, что именно он отказывается от возможности отомстить за всё то, на что ты его обрёк.       Не соглашается, пока Альмалексия не приводит последний довод шёпотом в копну белых, как снега Скайрима, волос.       Что-то похожее на обещание спасти от тебя Лорда Ворина, пускай даже и силой. Что-то насквозь фальшивое, но он, как типичный влюблённый глупец, верит.       С первым уханьем силт страйдеров за окном мы становимся союзниками.       Сообщниками.

***

      За следующие несколько дней мы уже вместе С Вивеком и Альмалексией до мельчайших подробностей прорабатываем план действий.       На ошибку не имеем права, одна-единственная может стать фатальной, а потому и лорду Ворину мы решаем до последнего ничего не говорить несмотря на все протесты Вивека. Его приходится чуть ли не силком заткнуть, чтобы не проболтался, и в довесок я получаю подозрительность и слежку от Аландро.       Идею войны, тем не менее, лорд Ворин и Аландро с готовностью поддерживают, и мы, наконец, начинаем полномасштабные приготовления к войне теперь уже с твоей непосредственной подачи.       Пока лорд Ворин и Вивек в условиях строжайшей секретности мобилизуют в Морнхолде и его предместьях войска со всего Ресдайна, а Альмалексия под предлогом проведения праздника урожая готовит тыл, заполняя амбары продовольствием, сверху донизу утрамбовывая в подвалах ящики с зельями, свитками и благословлёнными амулетами, я провожу собственную подготовку, обеспечивая нас таким необходимым сейчас временем, обманывая близнецов и через них самого Кагренака.       Делать это, к слову, становится сложнее, когда ты приставляешь ко мне Аландро в качестве личного стража.       — Я, конечно, всё понимаю, но я не понимаю, — выхаживаю взад-вперёд по зале совета, а ты саркастично выгибаешь бровь. — Я Сота Сил, мастер Дома Индорил, зачем мне вообще охранник?! — негодую совершенно искренне, ибо не имею ни малейшего представления, как скрыть Аландро и Близнецов друг от друга и тем более доказать Кагренаку, что всё идёт по плану и никто из Трибунала ничего не подозревает.       — А я Неревар Индорил, великий генерал и король Ресдайна. И несмотря на всё это Аландро является моим личным телохранителем уже более двадцати лет, — обсасываешь клешню гигантского морского краба, свой любимый деликатес, и меня передёргивает от вида текущего по заметно отросшей щетине крабового сока. Король королём, а ешь ты до сих пор как обычный безродный Велоти. — И вообще, за все эти годы Аландро ещё никогда не предлагал защищать кого-то кроме меня, так что цени.       — Так это он предложил? — прищуриваюсь и перевожу полный подозрительности взгляд на стоящего подле тебя Аландро, по абсолютно безэмоциональному лицу которого, как всегда, ничего не понять.       — Именно, — неопределённо машешь рукой то ли в его, то ли в мою сторону. — Наслаждайтесь обществом друг друга и дайте мне спокойно поесть.

***

      Ходит за мной тенью. След в след. Дышит в спину, и все инстинкты вопят о том, что он враг, но никак не защитник. Возможно, и сам того не понимает, но от его постоянного присутствия рядом я уже просто схожу с ума.       Возможно… этого и добивается?       — Пожалуйста, не закрывайтесь от меня. Это усложняет работу, — возникает на пороге из ниоткуда, и у меня все волоски на теле дыбом встают.       — Какого… Что тебе опять надо? Я собираюсь спать. Думаешь, на меня в постели, окружённой магическими барьерами, совершат покушение? — пытаюсь подавить прорывающиеся истеричные нотки в голосе, но выходит с трудом.       А проклятый Аландро даже не моргает, так и смотрит сверху вниз, что ещё больше выводит из себя.       — Двемеры славятся тем, что могут преодолеть любую магическую защиту, так что да, я считаю, что покушение вполне реально, тем более, что вы… связались с Кагренаком, — явно хочет сказать что-то другое, но сдерживается. Так и продолжает стоять на пороге то ли ожидая разрешения войти, то ли не давая мне закрыть дверь.       — И что теперь? Будешь спать со мной в одной постели и натирать спинку в ванной? — нервно дёргаю плечом и молюсь, чтобы близнецы ничем не выдали своего присутствия.       Очень стараюсь не оглядываться. Очень. Но не выходит.       — Если понадобится — то да, — в его грубом низком голосе и взгляде улавливаю нечто похожее на сарказм, но слишком это эфемерно, тут же пропадает. — Тем более, что я явственно чувствую у вас в покоях постороннее присутствие.       Браню про себя всех известных мне даэдра и не придумываю ничего умнее, чем ляпнуть:       — Не обращай внимание, это мой домашний питомец.       — Ваш. Домашний. Питомец? — чеканит каждое слово по-отдельности, подчёркивая несуразность сказанного.       — Да, а что такого? — раздражённо поправляю очки на переносице и против воли краснею. Чувствую себя полнейшим идиотом, а это ненавижу больше всего. Мысленно ставлю галочку напротив пункта: «уничтожить Аландро Сула особенно жестоким способом».       Но, как ни странно, именно моя глупая реакция убеждает его в подлинности слов, и он, помедлив, наконец уходит.       Не пытается проверить наличие питомца ни через день, ни через два, ни через три. И постепенно я начинаю дышать свободнее.       Близнецы считывают моё нервозное состояние и чрезмерную холодность к ним, но списывают это, судя по всему, на предстоящие события и роль, которую я должен буду в них сыграть.       Перечитываю короткие сообщения от Кагренака и убеждаюсь, что он того же мнения. Меня снова недооценивают, но сейчас это только играет мне на руку, хотя, признаюсь, горький привкус неудовлетворённости от этого никуда не девается.       «Ничего», — повторяю про себя, вживляя под кожу тонкие, но невероятно прочные пластинки металла. «Совсем скоро вы на собственных шкурах почувствуете, ЧЕГО вам будет стоить эта беспечность».       Вивек, собрав под твоими знамёнами всех кимеров Великих Домов и Велоти и поручив нам с лордом Ворином укрыть их магическим барьером невидимости, собирает из лучших и самых преданных небольшой разведывательный отряд и отправляет его в самое сердце стана врага, на Вварденфелл.       — Чего усмехаешься? — угрюмо спрашивает у меня Вивек, когда мы с лордом Ворином заканчиваем заклятие. Он вообще в последнее время ведёт себя со мной крайне холодно, даже не пытаясь скрыть неодобрение всех моих действий. Не удивлюсь, если, спросив его, услышу, что лучше бы тогда давно, на пепелище разрушенного города, он оставил меня умирать, чем привёл к твоему двору, и всё обернулось так… как обернулось.       — Просто забавно это, — окидываю взглядом предместья Морнхолда, заполненные военными лагерями. - Вот сейчас как никогда видно, что на самом деле друзьями двемеров считал только Неревар. Для остальных они всегда были врагами.       — Для кимеров все вокруг них — враги, — ты совершенно неожиданно появляешься за нашими спинами, и не иначе в вашем Доме у всех так принято. — Ещё совсем недавно врагами они были даже друг для друга, — хмуришь брови, весь облачённый в одежды своего Дома вместо обычных придворных и старательно делаешь обеспокоенный вид, но от меня не укрывается предвкушающий блеск алых глаз. — Так что ничего удивительного, — легко касаешься моего плеча и отталкиваешь, занимая место рядом с Вивеком. —Сколько времени понадобится на операцию?       Дальше вы обсуждаете подробности разведывательной вылазки, и я уже не слушаю, пользуясь случаем, растворяюсь в и так невидимой толпе.       Хожу между палатками, приветствую генералов и вслушиваюсь в разговоры обычных солдат.       Сделать это, к слову, оказывается даэдрически сложно: вокруг столько звуков, что, когда стараешься прислушаться к какому-то конкретному, в голове звучит настоящая какофония.       Справа, в открытом шатре, кузнец из Дома Дрес бьёт молотом, в короткие сроки изготавливая оружие для рабов, из которых состоит десятая часть всех присланных ими войск.       Рядом уже ждут облачённые в тёмные с кожаными вставками мантии маги и ждут, чтобы зачаровать оружие и таким образом не усилить бойцов, а обезопасить хозяев.       — Каким образом это работает? — с интересом рассматриваю матовое лезвие клинка.       Обычно при наложении на предмет чар тот начинает светиться цветом, характерным для той или иной школы магии, но это оружие словно впитало магию в себя.       — Очень просто, мастер Сил, — светловолосый кимер берёт ещё не зачарованное оружие и начинает кончиком пальца выводить по грубому лезвию. Символы бороздами разрезают металл и буквально тут же исчезают. — Если раб решит вместо врага напасть на хозяина, то чары перетекут в него, и поверьте, смерть его будет ужасной, — миловидное лицо приобретает поистине хищный оскал, и я даже готов признать свой неподдельный интерес в отношении этого мага. — Вот всё, что от него останется в конечном итоге, — ведёт плечом, и я замечаю кусок перепончатой кожи, искусно вшитый в плотную тёмную ткань.       — Это…       — Правда, выглядит прекрасно? — сияет, как только что начищенный кувшин, и от того, как сильно и совершенно по-детски он радуется чему-то настолько жестокому, перехватывает дыхание. К нему определённо стоит присмотреться. — Эти вставки носят не только декоративную функцию, но и воспитательную. Мы совсем недавно стали использовать их в изготовлении одежды и доспехов, но эффект оказался потрясающим! — я в ответ согласно киваю и едва не удерживаюсь, чтобы не провести подушечками пальцев. В голове звучит низкий голос Аландро: «Вы же один из Великих Советников! Это недопустимо!»       Слишком. Мы слишком много времени проводим вместе последние дни. Я даже сейчас чувствую его присутствие за спиной, хотя и понимаю, что это невозможно… А так ли на самом деле?       Оглядываюсь очень осторожно, едва поворачиваю голову, но этого недостаточно. Явно недостаточно. Аландро несмотря на свою массивность удивительно юркий, незаметный, словно весь из чар иллюзии сотканный.       — Мастер Сил, — маг невесомо касается моего предплечья и тут же почтительно отходит. — После того, как мы одержим победу, могу ли я как один из создателей этого творения представить его леди Альмалексии? — спрашивает о деле, а вот в глубине голубых как льдинки глаз я читаю совсем другое. Другое желание.       И когда только научился различать их так точно?       — Это просьба протекции? — выгибаю бровь и вкладываю в голос, пожалуй, чуть больше пренебрежения, чем было необходимо.       — Ну что вы, — тут же находится он, полуприкрыв глаза слишком пушистыми и длинными для обычного кимера Дрес ресницами. - Как бы я мог, это скорее… я спрашиваю у вас совета. Стоит ли отнимать время королевы подобным? — разводит руками, и на тонком оголившемся запястье замечаю браслет, выполненный в стиле Хлаалу. Браслет, обычно отличающий простолюдинов от знати.       — Это редкость, — рассматриваю украшение, пока он, проследив мой взгляд, не прячет его спешно поглубже в широкие рукава. Не чтобы скрыть от меня, разумеется — чтобы другие не увидели. — Переход из одного Дома в другой практически невозможен. Видимо, ты и правда способный молодой кимер, — вижу, как алеют щёки, и понимаю, что членом Дома Дрес он стал совсем недавно. Раз ещё способен чувствовать хоть что-то от смертного. — В обычное время королева вряд ли одобрила бы подобное, назвав излишне жестоким, но после войны… после войны, я думаю, это будет вполне приемлемо.       Он понятливо кланяется, благодарит меня, приложив руку к сердцу, а я так и ухожу, даже не спросив его имени.       Если он действительно так перспективен, как мне показалось, то у меня ещё будет шанс услышать его.       Иду дальше, пробираюсь меж импровизированных стойл гуаров и всех «прелестей», которые они оставляют после себя, и оказываюсь в части лагеря, занятой Домом Редоран.       Из всех остальных кимеры этого Дома больше всего похожи на тебя и Индорил. Все они поголовно — воины до мозга костей, благородные защитники Ресдайна, истинно и фанатично верующие в Азуру, Мефалу и Боэтию.       Такие же почти во всём, но глупцы гораздо больше.       Твой Дом — лидеры, эгоистичные, жадные до власти, редоранцы же — управляемое, ослеплённое собственным самомнением и принципами стадо.       С отвращением наблюдаю, как добрая половина из них сидит внутри крытых, похожих на юрты Велоти палаток и молится. Это можно, даже не заходя внутрь, определить по характерному бьющему в нос запаху благовоний и шепоткам, раздающимся, кажется, не только снаружи, но и внутри черепной коробки, окружающим, как стайка надоедливых кровожадных мошек.       — Бесполезное занятие, — бубню себе под нос и спешно прохожу мимо.       Благословение, очищение перед битвой, всё это гуарово дерьмо. Просто они по природе своей слабаки, которым требуется сеанс самовнушения перед тем — и для того, чтобы — хоть что-то сделать в своей жизни.       Остальные же редоранцы либо начищают хитиновые доспехи, либо тренируются кто с манекенами, а кто на импровизированных аренах друг с другом.       Лязг мечей о щиты, друг о друга, о набитые сеном суконные животы манекенов заглушают разговоры, если они вообще есть. Видимо, члены этого Дома относятся ко мне примерно так же, как я к ним — только благодаря высокому положению и близости к тебе они всё же отвечают на мои вопросы вежливо и учтиво, но при этом не выдавая ни крупицы необходимой мне информации, и по каменным, ничего не выражающим лицам явственно читается, насколько сильно они не хотят со мной разговаривать.       И, в принципе, это тоже можно считать ответом, который я ищу. После того, как всё закончится, этих святош надо будет отдать кому-нибудь из Трибунала и самому держаться как можно подальше.       Всё во благо. Только ради него.       — Еретик, — тихо, но отчётливо откуда-то справа слышу. И следом звук плевка на землю.       Наверняка этот кто-то представлял в тот момент моё лицо.       Наверняка у него духу не хватит даже пискнуть открыто.       Останавливаюсь, и вместе со мной, кажется, останавливается время. Редоранцы продолжают заниматься своими делами, делая вид, что ничего не произошло, но настолько тихо, бесшумно, словно… боятся?       Поворачиваюсь в ту сторону, откуда, как мне кажется, я слышал окрик, и понимаю: нет.       Не боятся.       Готовятся отразить удар, если решусь напасть. Возможно, даже хотят этого.       Неужели действительно думают, что сработает?       Показательно ухмыляюсь и поправляю выбившиеся из хвоста волосы. Специально медленно, позволяю расширенному к низу рукаву мантии задраться и оголить уже почти полностью механическую руку и ухожу, вдавив подошвой сапога упавший у кого-то из них амулет в виде фигуры Меридии в придорожную грязь.       Тишина шлейфом сопровождает вплоть до границы с Телванни.       Их войска ожидаемо самые малочисленные, но когда дело касается их – не количество играет главную роль.       Сколько бы остальные Дома ни бахвалились, объективно один маг Телванни стоит десятерых редоранских воинов и трёх боевых магов Дрес, поэтому даже то небольшое количество волшебников, чтобы прибыло сегодня в Морнхолд, окажется весомым подспорьем в предстоящей войне.       Шатры Телванни выглядят куда дороже, я бы даже сказал, вычурнее остальных: купол и стены из плотного тёмно-зелёного шёлка, зачарованные от сильнейших ливней, ветров, засухи или стужи; с вышитыми где рисунками орнамента, а где изображениями историй из жизни волшебников Дома.       Периметр дверных перегородок обрамляют золотистые длинные кисточки, и там, где они открыты, видно, что и внутреннее убранство ничем не уступает внешнему: весь пол устлан мягкими ворсистыми коврами, сверху накиданы цветастые подушки. В некоторых стоят столы для зачарования и целые сундуки, переполненные камнями душ; некоторые же почти полностью заняты портативными алхимическими лабораториями и мешками с реагентами. Но кое-где помимо подушек и постелей можно заметить лишь кальяны да чайные наборы тончайшей работы.       Большинство магов заняты делом и предпочитают работать без лишних глаз, а именно — за магическими печатями. На пробу несколько раз тяну за особенно длинную и пышную кисточку, которая должна служить звонком, но никто так и не отзывается.       Перехожу от шатра к шатру, и, в конце концов, ко мне решается подойти молодая хаджитка в рабских оковах.       — Сэр-ра, я прошу прощения за поведение моих господ, — низким, рычащим голосом произносит, собрав руки на груди и уперев взгляд в пол, не решаясь посмотреть даже на мыски моих сапог. — Такая высокопоставленная персона, вас нельзя заставлять ждать.       Смериваю её взглядом и замечаю, что она едва заметно, но всё же отличается от остальных рабов: кандалы на ней куда тоньше и похожи скорее на зачарованные украшения, да и одежда на ней куда лучше: не обноски, а приличное платье.       Выходит, она одна из тех, кто смог пробиться в Доме до звания слуги или наёмницы. Из всех Домов такое возможно только у Телванни, но я всё равно не ожидал, что встречу кого-то подобного здесь.       — Знаешь, кто я? — продолжаю рассматривать её и замечаю, что чем дольше она рядом со мной, тем сильнее дрожат покрытые тусклым, выгоревшим на солнце мехом лапы и проколотые в нескольких местах уши.       Она едва заметно кивает и, не дождавшись от меня никакой реакции, кивает сильнее, так, что начинают позвякивать кандалы на шее.       — И что же ты будешь делать? Мне крайне необходимо поговорить с кем-нибудь из них, — произношу нараспев, всё больше и больше забавляясь.       Все, кто знаком с волшебниками Телванни, знают, что у них очень вспыльчивый и крутой нрав, и если отвлечь их от работы, то можно в полной мере прочувствовать все его прелести на себе.       — Я… я могу… — мнётся, с опаской посматривая на запертые перегородки шатров. — Я могу… навер-рное…       — Что ты там мяукаешь себе под нос, говори внятно! — прикрикиваю, и она тут же прижимает уши к голове, совсем стушёвываясь. — Или твои хозяева зря оказали тебе своё доверие?       Дёргается как от удара плетью и впервые решается посмотреть мне прямо в глаза. Вертикальные зрачки становятся тонкой, едва различимой полоской, освобождая место для радужки цвета илистой земли.       Вот так уже интереснее. Хотя что-то от Телванни проклёвывается!       Длинный, местами перехваченный металлическими кольцами хвост дёргается пару раз из стороны в сторону, а затем она, будто что-то решив для себя, разворачивается к ближайшему шатру и перед тем, как пойти, бросает:       — Я позову мастер-ра, подождите немного, сэр-ра.       Огрызается, пытается вести себя со мной как равная, но вот смотрю я ей в спину и вижу, что боится она так же сильно, как и раньше, замирает у самого входа и, скорее всего, уже прощается со своей относительной свободой, как...       — Сгинь, — лорд Ворин неожиданно для нас обоих появляется между ней и входом в шатёр, и хаджитка испуганно отпрыгивает. — Чтобы поговорить с кем-то из них, помощь раба ни к чему, — взглядом велит ей убираться, и она спешно исчезает.       — Я удивлён, — подхожу к нему и с поддельным интересом наблюдаю, как разрушает запирающее заклятие.       — Чему? — он останавливается перед самым входом, уже даже протянув руку к тяжёлой ткани.       — Твоей доброте к этим н’вахам, — он вопросительно выгибает бровь, а я поясняю. — Если бы она нарушила покой кого-то из них, пускай даже и ради меня или тебя — жестоко поплатилась бы за это после. Ты, конечно нагрубил ей, но только для того, чтобы уберечь, — и на этом бы остановиться, прикусить свой не в меру длинный язык, но получается как-то само собой. — Особенно удивительно, ведь к равным себе ты такой заботы не проявлял.       Оба понимаем, о ком я говорю. Его рука, так и застывшая в воздухе, сжимается в кулак, и если бы на его месте был кто угодно другой, я бы уже валялся на земле с рассечённой губой или скулой.       Лорд Ворин наказывает по-своему: испепеляет уничтожающим взглядом и несомненно ещё больше разочаровывается.       Раньше один такой его взгляд привёл бы меня в состояние, близкое к отчаянию.       Раньше для меня было очень важно, чтобы учитель… лорд Ворин меня уважал.       Раньше. Но не теперь.       — Кто посмел?.. — взъерошенный, в перепачканной мантии волшебник вылетает из шатра и врезается аккурат во всё ещё поднятый кулак переносицей. — Что происходит?! — потирает ушибленное место, и его голос весь состоит из режущих слух истерических ноток. Близоруко щурится, а когда понимает, кто перед ним, и того сильнее становится похож на клоуна.       — О… о! Я прошу прощения за свой вид, — отряхивается, пытается одновременно привести в порядок растрёпанные волосы и расправить измятую мантию. Не сразу замечает донельзя красноречивый взгляд лорда Ворина и, отступив, пускает нас внутрь. — Проходите, конечно же!       Интересно, все волшебники Телванни… себе на уме? Признаться, за годы, проведённые в Морнхолде, я мало с ними контактировал. Они те ещё затворники, помешанные на увеличении собственного могущества и получении новых знаний и при этом ревностно охраняющие их от других.       Никогда раньше не задумывался, но если посмотреть с этой стороны, то между нами довольно много общего.       — Что это всё? — лорд Ворин осматривает стоящие друг на друге чуть ли не до самого потолка ящики, занимающие большую часть пространства. Совершенно беспардонно вытаскивает один за другим и, видя, что они пустые, задвигает обратно.       По ходящим желвакам волшебника понимаю, как ему это не нравится и чего стоит сдержаться, но на удивление он быстро справляется с собой.       — Это, ну… я в некотором смысле увлекаюсь двемерскими знаниями, вот и прихватил с собой эти ящики, чтобы, так сказать… разжиться трофеями сразу. Не сочтите за жадность. Я стал мастером Дома Телванни совсем недавно и, боюсь, больше в ближайшее время у меня не получится улизнуть от своих прямых обязанностей.       — Вы так уверены? — лорд Ворин рассматривает его с ног до головы, и тот явно теряется под его взглядом. — Ни секунды не сомневаетесь в нашей победе?       Телванни промаргивается и выглядит настолько растерянным, словно Дагот с ним на чужом языке разговаривает и на нём же требует ответа.       — Ну разумеется! Как же может быть иначе, у нас есть Луна-и-Звезда, есть вы, со мной прибыли лучшие и древнейшие волшебники нашего Дома, да и остальные тоже прислали целые армии… двемеры не выстоят, даже если всем народом соберутся под вулканом или даже сольются с ним. Мы просто камня на камне от Красной горы не оставим.       — У её подножия находится столица моего Дома, так что обойдёмся без таких… радикальных мер, — тщательно подбирает слова, и, кажется, окончательно потеряв к нему интерес, направляется к выходу. — Сота Сил тоже не так давно стал Мастером Дома Индорил, думаю, вы найдёте о чём поговорить. А мне нужно идти, — скрывается за тяжёлым пологом, оставляя нас наедине.       Горит, как от пощёчины. Злыми слезами в уголках глаз скапливается, и если этот юнец посмотрит на меня сейчас, то его потом точно по частям из всех этих ящиков выскребать будут вместо трофеев.       Поставить меня с ним в одну линию… не с собой, не с кем-то из верхушки Телванни, а с этим желторотым волшебником, у которого ещё молоко на губах не обсохло!       — Прошу меня простить, — киваю ему в знак прощания и стрелой вылетаю из шатра.       На такой скорости, что чуть носом не врезаюсь меж его лопаток.       — Что такое? Я думал, тебе интересно будет пообщаться с одарённым волшебником, любящим двемеров так же, как ты. — слова пропитаны ядом, и он даже не оборачивается ко мне, так и идёт вперёд.       — Не сейчас… возможно, потом, — с досадой понимаю, что осталось ещё два Дома, но незамеченным прошмыгнуть внутрь уже не получится. — Решил повидаться с друзьями? – делаю как можно более безразличный вид, сам не знаю даже, зачем. По привычке?       Сколько раз за эти годы я проглатывал такое отношение?       — Если под друзьями ты подразумеваешь членов моего Дома, то нет. Они остались на Вварденфелле. Слишком много внимания бы привлек их отъезд.       — Тогда, — размышляю вслух, потирая пальцами подбородок, — не можешь усидеть на месте? Если не получается проконтролировать своих, так хоть чужих? — откровенно веселюсь, наблюдая, как он всё сильнее раздражается.       — Слежу за размещением войск Индорил. Да-да, — не даёт мне и слова вставить. — Я знаю, что это неудобно, но необходимо. Другим Домам чувствовать себя равными, а Индорил не задирать носы слишком уж сильно.       От слепящего в глаза полуденного солнца спасает подошедший к нам внезапно один из генералов твоего Дома. Настолько огромный в своих доспехах, что мы с лордом Ворином в сравнении с ним кажемся тонкими веточками.       — Мастер Дагот, всё готово, — басит и передаёт ему в руки стопку бумаг, плотно перевязанную самой обычной бечёвкой.       — Хорошо, идём, — кивает ему, а мне напоследок бросает короткое: — Развлекайся, — и уходит вместе с воином.       Снова выставляет меня глупым юнцом, который играется в солдатики, пока взрослые готовятся к настоящей войне. И самое паршивое, что сейчас я себя именно им и чувствую. Мимо индорильцев я пролетаю, даже не оглядываясь. Они так же, как и Дагот, даже без магии кольца до мозга костей верны тебе, словно бы уже рождаются с инстинктом: «Служить Неревару».       После того, как воплощу свой план в жизнь, ни у Индорил, ни у Дагот в нашем новом мире не будет будущего.       Уж я об этом позабочусь.       Ровная утрамбованная почва под ногами сменяется чем-то похожим на корень, и я понимаю, что столкнулся с везущим на тележке ящики кимером, только оказавшись на земле, до самых очков ими заваленный.       — Прошу прощения, — смущённо бубнит кимер, явно из Хлаалу. Об этом кричит и вычурная, совершенно не подходящая его занятию одежда, и причёска, и выкрашенные в золотой волосы. — Сильно торопился, не заметил вас.       Так и продолжает стоять, не то что не помогает мне встать, даже свои треклятые ящики не убирает.       Что за проклятие у меня сегодня с ними?!       Тем временем к нам подходит богато одетая кимерка, и от солнца, отражающегося в золоте её мантии, слепит глаза; я даже не успеваю «прозреть», как по барабанным перепонкам бьёт её истошный вопль:       — О боги, Мастер Сил, какой кошмар! — нагибается, размахивает руками, но, видимо, слишком боится словить заусенец на наманикюренные пальчики и не помогает тоже, только мельтешит вокруг.       А вот мужчина явно не понимает, с чего такой переполох. Не понимает до первого свистящего удара хлыста, распарывающего одежду и полосующего в лоскуты кожу.       — Как ты смеешь наезжать на одного из Великих Советников! — методично и исключительно хладнокровно продолжает его стегать, не обращая ни малейшего внимания на болезненные вопли слуги. — А теперь ещё и имеешь наглость просто стоять и смотреть?!       Пока продолжается эта показательная порка, я успеваю встать и привести себя в более-менее приемлемый вид.       Глядя на эту «госпожу Хакату», понимаю, что она не столько хочет наказать нерадивого слугу за содеянное, сколько ей просто нравится причинять другим боль.       Настолько увлеклась, что не заметила бы даже, если бы «один из Великих Советников» просто взял и ушёл.       Ещё немного, и убьёт его прямо здесь.       — Не перебарщивайте, со мной всё в порядке, это обычное недоразумение, — перехватываю её за запястье, не давая нанести очередной удар. — Он уже еле дышит. «Госпожа Хаката» поднимает на меня полный удивления взгляд, и если бы не плеть в руке, она бы точно схватилась за мою, лишь бы продлить прикосновение.       — О боги, вы так благородны, так добры! — вещает нараспев, а у меня от её восторгов начинают ныть зубы.       — Отведите его к лекарю, — огромным усилием воли остаюсь на месте, когда она подходит так близко, что за толстым слоем косметики: излишне алыми румянами, густо наложенными золотисто-синими тенями и такого же цвета помадой становятся видны глубокие морщины и появляющиеся от старости пигментные пятна. — И кстати, зачем все эти ящики?       — Может быть, пройдём в мои импровизированные покои, мастер Сил, и поговорим за чашечкой душистого настоя? — жеманно смеётся. — Я, признаюсь, не смогла себе отказать и привезла своего домашнего повара. Война войной, а пристойные условия никто не отменял!       Слуга, повар, она что, всю домашнюю челядь с собой притащила? Смотрю, куда указывает унизанная массивными перстнями кисть, и морщусь: челядью она, похоже, не ограничилась, ещё и мебель с собой прихватила.       — Прошу простить, у меня не так много времени, — пересиливаю себя и, дабы избежать больших жертв, перехватываю её пальцы, невесомо касаясь их губами. — Кстати, а что знатная дама делает в военном лагере?       Улыбка Хакаты из жеманной становится холодной, а в глазах появляется стальной блеск.       Неужели задел за живое?       — Один вопрос, мастер Сил, непосредственно связан с другим, — даже тон её голоса меняется. — Хлаалу не воины, мы торговцы. Мы, конечно, привезли своих лучших стражей, но это больше для охраны припасов, которые и являются основным нашим вкладом в общее дело. А ящики… Чтобы, так сказать, пополнить потери. Двемерские безделушки высоко ценятся на всех рынках Нирна.       — Мародёрство? — выгибаю бровь и прячу ладони глубже в рукава. Если заметит мою руку, того и гляди, отхватит и засунет в один из своих ящиков.       — О, ну что вы! Назовём это… вознаграждением за верность.       — Что ж, — согласно киваю, и она, видя, что продолжать разговор я не намерен, находит себе жертву в лице того самого неудачливого слуги, уже успевшего вернуться от лекаря.       Что у нас получается?       Индорил и Дагот должны быть уничтожены вместе со своими главами; Телванни и Дрес представляют интерес, в особенности Телванни. Редоран необходимы как военная сила, а Хлаалу будут полезны в торговле и дипломатии, главное — купить их верность. Что же касается Велоти… невольно поворачиваюсь к их части лагеря: к небольшим пропитанным пылью юртам, к алтарям, наскоро сооружённым прямо под открытым небом и к охотникам в доспехах кожи нетча, разделывающим пойманную в пути добычу. Даже отсюда чувствую едкий запах курительных благовоний, слышу музыку ветра, и по коже проходит холодок.       Для Велоти в нашем новом мире места не будет.       Пережитки прошлого должны оставаться в прошлом.

***

      Наконец, через неделю утомительного ожидания от разведчиков приходит донесение о том, что подозрительно много двемеров прибывают под твердыню Красной Горы.       Наконец, мы понимаем, что время пришло.       Маги Дома Телванни вместе со мной и лордом Ворином делают, кажется, невозможное: переносят все войска из Морнхолда прямиком к Скару, главному месту сборищ всех вождей Велоти, а там среди пустынных гор нас уже встречают маги Дагот, помогая восстановить ману и силы вымотанным союзникам, а заодно укрывая новым полотном невидимости.       У нас на сотворение этого заклятия ушло несколько часов, им же хватает пары минут. Все одетые в тёмно-красные, плотного сукна мантии, с убранными в косы, чёрными, как сама ночь, волосами, и лицами настолько серьёзными, больше похожими на маски.       Глядя на них, против воли возникает мысль о том, что, создавая своих големов, двемеры именно на них ровнялись.       — Отдохни, у нас есть время до рассвета, — подходишь и кладёшь руку мне на плечо. Пытаешься увести за собой, к костру, где сидят ещё с десяток Велоти, и я разве что не руками упираюсь в землю, сопротивляясь.       — Почему не сейчас? А как же эффект неожиданности? Ты хочешь, чтобы Дагот всю ночь тратили ману на заклятие такой мощи? А завтра они в полуобморочном состоянии пойдут на битву? — говорю явно громче, чем нужно, несколько воинов Редоран заинтересованно оборачиваются на нас с тобой.       Недовольно цыкаешь и явно был бы грубее, но вокруг нас слишком много подданных, которые не знают тебя настоящего, а значит, нужно держать лицо.       — Во-первых, для магов Дома Дагот это мелочи, они восстановятся ещё до того, как мы закончим построение, а во-вторых, пойти в атаку на рассвете будет полезно для боевого духа солдат. Да, большинство из нас никогда не принимали союз с двемерами всерьёз, но не все. Так же, как далеко не все считают двемеров слабаками, — окидываешь взглядом военный лагерь, который здесь, в Эшленде, выглядит необъяснимо гораздо больше, чем в Морнхолде.       Может, дело в том, что войско и правда стало многочисленнее. А может, я просто волнуюсь, ведь уже на финишной прямой, никуда не убежать, и совсем скоро ты для всех этих кимеров станешь просто воспоминанием. Для кого-то приятным, для кого-то кошмарным, но... всего лишь воспоминанием.       — Вот именно поэтому начать атаку на рассвете, под защитой Азуры — лучшее решение.       Всматриваюсь в твои черты: в обозначившиеся морщины в уголках глаз и губ, в тёмные от долгого недосыпа мешки под глазами и сжатые растрескавшиеся губы... Почему ведёшь себя так? Зачем говоришь это? Последовал привычке? Или на самом деле решил остаться ей верен, а меня хочешь обмануть?       Вопросы, вопросы, вопросы.       Но ни один из них не решаюсь задать по многим причинам, да и надобность отпадает, когда наблюдаю за вечерней молитвой, где ты — главный жрец.       Для других, обычных кимеров ты само воплощение Азуры на земле, самый преданный последователь и единственный, кого из толпы других выделяет она.       Они повторяют за тобой каждое движение, даже дышать стараются в унисон. Повсюду в каменных чашах тонкими струйками дыма к небу тянутся благовония, а земля — как отражение звёздного неба, вся усыпана светящейся пылью, и ты перед алтарём — самая яркая из звёзд, а вытесанная из лунного камня Азура — твоя луна.       И, конечно, она не может не благословить поход своих детей, тем более, что речь идёт о сердце Лорхана. Тем более, что здесь сегодня собралось столько её последователей, что сам Ауриэль снежных эльфов мог бы позавидовать ей.       Ты морщишься, сложив ладони на коленях, беззвучно, одними губами шевелишь, но твой взгляд… он говорит совсем другое. Им ты примеряешь на себя её регалии. Представляешь свою фигуру, вырезанную из камня, в окружении уже не просто подданных — последователей, безропотно внемлющих твоей воле. Представляешь себя выше смерти, нестираемыми чернилами записанным на пергаменте древних свитков. Первым смертным, что стал богом. И чем ярче картинка пред твоим взором, чем явственнее ощущение скорого триумфа, тем холоднее становится улыбка и решительнее взгляд.       Время идёт и идёт, по лицам воинов и даже жрецов всё явственнее становится видна усталость, а ты продолжаешь сидеть в той же позе, словно стал продолжением статуи.       И в любой другой день мне было бы интересно посмотреть, насколько хватит их праведности, но сейчас на кону стоит слишком многое, и выспавшаяся, отдохнувшая армия мне куда нужнее обессиленных зомби-фанатиков.       Именно поэтому встаю первым, не дожидаясь тебя, и, чуть помедлив, вслед за мной встают Вивек с Альмалексией и даже лорд Ворин. Поправляют сбившиеся одежды и уходят по своим шатрам, а за ними, облегчённо выдохнув, встают и уходят все остальные.       Расходятся кто по юртам, кто к оставленным, еле-еле тлеющим кострам, а я так и остаюсь стоять чуть поодаль. Так и продолжаю смотреть на твою облачённую в доспехи спину.       Встаёшь, лишь когда звёзды на небе начинают блекнуть, и тогда я понимаю: Неревар Индорил готов к своему падению.

***

      И вот, с первыми рассветными лучами наша армия готова выдвигаться.       Воины ровными рядами стоят в шеренги по двадцать, и понять, кто из какого Дома, можно только по плащам: в целях сплочения воинов в единую армию и, конечно, для того, чтобы показать их верность тебе, в Морнхолде кузнецы и портные заранее подготовили доспехи и мантии твоего Дома абсолютно для всех, и теперь наша армия вся как ночное небо, и только укрывающие их спины плащи определяют их принадлежность своему Дому. Маги стоят по краям защитной стеной для остальных воинов, и так как внутри цитадели использовать их навыки на полную мощь не будет никакой возможности, вы с лордом Ворином решаете до последнего держать войска в невидимости, обрушив тем самым на двемеров неожиданный удар.       Именно в целях сохранения инкогнито сигналом начала штурма служит уханье силт страйдера и следующий сразу за ним пущенный в воздух сноп искр, расходящийся луной и звездой.       После каждого уханья все начинают вглядываться в небо, но животных на Вварденфелле в принципе больше, чем на материке, и здесь это не редкость, особенно по утрам. Поэтому, когда, наконец, после очередного уханья в небе появляются заветные символы, все затихают.       Ты, в сияющих доспехах и развевающемся на ветру плаще-крыле выглядишь и правда божеством, но никак не смертным, и по рядам проходит восторженный ропот, а с первым твоим словом они снова затихают.       Я же, хоть я стою в первых рядах, не слушаю твою пламенную речь о варварстве бывших союзников, подпитывающую выпущенную на полную мощь магию кольца, чтобы воины без раздумий шли на смерть по одной только твоей прихоти.       Я не смотрю на переливающиеся в лучах рассветного солнца сине-золотые нити твоих ложных крыльев или красоту стоящих по обеим сторонам от тебя первого советника и королевы, нет.       Я смотрю выше, туда, где окутываемая спускающимся с вершины горы туманом стоит твердыня Красной горы. Туда, где за каменными залами бьётся сердце бога, что освободит меня.       Наконец, ты заканчиваешь свою речь, и мы выдвигаемся.       Армия воодушевлена, многие — особенно Редоран и Дагот, считающие Вварденфелл своим домом — давно мечтают освободить остров от захватчиков. Телванни, хоть и живут на побережье Азуры, мало внимания обращают на вынужденное соседство, но совсем другое дело – возможность прикарманить себе все научные и магические разработки двемеров!       Ради такого даже грибные затворники жизни не пожалеют.       Сегодня, кажется, даже природа на нашей стороне: вставшее с утра солнце уже к полудню укрывает тучами, и температура, подгоняемая ветром, падает на несколько градусов, облегчая экипированным в доспехи воинам путь.       Двемеры-стражники на воротах не ожидают выпущенных прямиком им в сердце отравленных эбонитовых стрел, показательно выпущенных тобой и Вивеком. Замертво падают на землю, и их смерть становится спусковым крючком для запуска охранных центурионов. Еле успеваю выставить щит, чтобы остановить атаку боевых магов.       — Если вы просто уничтожите центурионов, они подадут сигнал всем охранным системам цитадели. И двемеры узнают о том, что мы здесь.       Маги переглядываются и в нерешительности останавливаются.       — И что ты предлагаешь? — лорд Ворин спрашивает быстрее тебя.       — Просто подождите, — телепортируюсь наверх, обездвиживаю металлических великанов и иду к главной панели управления в небольшой сторожке.       Я видел их уже тысячи раз, специально запоминал каждую кнопку, каждый рычаг, пытаясь высмотреть последовательность действий, и до этого момента мне казалось, проблем не будет, но, видимо, перед таким важным событием и Думак решил усовершенствовать систему защиты.       В итоге я вожусь с ней в два раза дольше, чем планировал, но недовольный ропот, слышный даже отсюда, сменяется на одобрительный гул, когда центурионы просто отключаются, уезжая обратно во вделанные в стену камеры, а главные ворота распахиваются, впуская армию вовнутрь.       Ошарашенные двемеры не оказывают особого сопротивления, и верхние залы мы проходим без проблем.       — Стой, Неревар, подожди, — останавливаю тебя в одной из кузниц, и рядом тут же оказываются Аландро и лорд Ворин.       Не доверяют?       — Что опять?! — твои глаза горят жаждой убийства, кираса и меч все в липкой алой крови. — Мы же уже всё обсудили!       — Да, но тогда мы предполагали что основные войска двемеров будут внутри цитадели, но, — обвожу руками один из основных общих этажей, где на полу лежит всего с десяток мёртвых тел, — их здесь нет. Чем глубже мы будет пробираться армией, тем больше потерь понесём от ловушек Кагренака и тем выше шанс, что нас попросту замуруют здесь, как мертвецов в склепе.       Ты явно недоволен и уже собираешься возразить, но, к моему удивлению, в диалог вступает лорд Ворин.       Удивлению, потому что поддерживает он меня.       — Он прав, Неревар. Крепость Красной горы изнутри создана так, чтобы даже в отсутствие живых защитников не оставить никому из захватчиков и шанса уйти целым и невредимым, — говорит спокойно, почти умоляюще, и если посмотреть со стороны, то выглядит, наверное, смешно.       Уговариваем тебя, как капризную девицу.       — Да и перегруппироваться внутри крепости будет трудно, если Думак подойдёт к главным воротам, — вступает в разговор Вивек, оценивающе осматривая внутреннее пространство этажа.       — Я бы могла организовать в этом отсеке госпиталь для раненых. Место самое подходящее: достаточно далеко от выхода и в то же время недостаточно глубоко для активации ловушек, — подхватывает Альмалексия.       Даже Аландро выступает чуть вперёд и прокашливается:       — Если позволите, мой король, — получает твоё разрешение и только потом продолжает. — Думаю, лучше всего будет встретить Думака у главных ворот в цитадель, а к Кагренаку послать небольшой отряд. Например, тот, который вы посылали на разведку недавно.       От его глупости сводит скулы, и хочется кричать. Что сможет горстка обычных кимеров против тонального архитектора двемеров? Против того, кто нашёл способ подчинить себе силу бога?       — Нет, — произносим одновременно с лордом Ворином, и я вопреки правилам не даю продолжить ему, слишком боюсь, что предложит то, что должен я. — Я пойду один, — замечаю красноречиво недовольный взгляд Альмалексии и спешно поправляюсь. — Позволь мне пойти, — заставляю себя почтительно склонить голову, прикладываю руку к сердцу и жду.       Когда понимаю, что медлишь, украдкой поднимаю на тебя взгляд из-под очков. Взгляд, который из всех в зале расшифровать сможешь только ты.       Ну же, Неревар. Я пообещал тебе величие, так позволь исполнить обещание. Только я смогу — ты знаешь. Никто другой даже заподозрить ничего не должен — понимаешь.       Гул работающих машин почти перекрывает твои слова. Почти, но я слышу. Остальные тоже.       — Хорошо, иди один. В конце концов ты провёл здесь столько времени, что все ходы знаешь едва ли не лучше самих двемеров, — все настолько ошарашены, что так и стоят, застыв. Вивек с Альмалексией наверняка оттого, как быстро ты поддался, а вот Аландро и лорд Ворин явно из-за самого твоего решения.       — Вивек, займись перегруппировкой войск внутри крепости. Как только закончу здесь, присоединюсь к тебе в авангарде, — твои приказы безапелляционны, и Вивек, тряхнув как всегда растрепанной шевелюрой и поудобнее перехватив окровавленное копьё, скрывается в плохо освещённом коридоре.       — Альмалексия, возьми Аландро и начинай обустройство госпиталя. Всех раненых будем отправлять к вам, — она покорно склоняет голову, а буквально в следующее мгновение к ней присоединяется Аландро.       Полностью облаченная в доспехи твоего Дома, она выглядит непривычно величественно и серьёзно. Впервые с тех пор, как я её знаю, она действительно выглядит как королева. А как давно ведёт... наверное, всегда. Просто раньше я не замечал этого, потому что смотрел на неё глазами лорда Ворина.       — Тогда я... — вижу по его лицу, что хочет предложить себя мне в помощь, и внутренне начинаю паниковать, но ты перехватываешь его предплечье и, совершенно не стесняясь никого вокруг, притягиваешь к себе, пачкая чистую мантию кровью, которой залита твоя кираса. Как самому лорду Ворину удаётся даже в гуще битвы оставаться идеально чистым и опрятным — загадка без ответа.       — А ты, Ворин, займёшь место Аландро, — не отпускаешь, даже когда он перестаёт сопротивляться, и если присмотреться, совсем чуть-чуть добавив ко зрению магию, видно, как ты поглаживаешь в латной перчатке рукой его бок. А если поднять взгляд выше, на идеальное в своей грубоватой красоте лицо лорда Ворина, то станет очевидно, что ему нравится.       Моему бывшему учителю, которого я почти боготворил. Кого любил больше многих настоящих кровных родственников, убитых даэдра. Тому, чьё мнение до недавнего времени для меня было важнее любого другого... Ему нравится, когда с ним при всех обращаются как с половозрелой самкой.       Отвратительно.       Отвратительно и ещё раз доказывает, что всё, что я делаю, не зря.       Всё, что делаю — правильно.

***

      Пролёт за пролётом, всё ниже по металлическим лестницам спускаюсь, всё ближе к кузне Кагренака и к нему самому. Воздух всё более плотный, горячий, ещё на пару градусов и клубиться облачками пара начнёт, ни разу не наполняя живительным кислородом лёгкие, а наоборот, удушая, иссушая изнутри.       Жара почти невыносимая, ручейками пота по лицу, вниз по шее и за ворот мантии забирается, потяжелевшей тканью противно липнет к телу.       Иду по последнему пролёту, ведущему к массивной двери в кузню; под ногами, только решёткой отделяемая, бурлит жидкая лава. Кажется, чуть сильнее наступишь, и решётка попросту расплавится, хотя и понимаю, что на самом деле даже парового центуриона выдержит без проблем.       Всё равно не по себе.       Даже при том, что мой козырь, в прямом смысле спрятанный в рукаве, позволяет без каких-либо проблем добраться до самых нижних уровней цитадели, даже при том, что я уже слышу его за массивной двустворчатой дверью и ничто не помешает мне зайти внутрь — всё равно не по себе.       Может, эти чувства и не мои вовсе. Может, они возникли из-за того, что вживил в себя накануне.       Снова поднимаю глаза на дверь, раздумываю: использовать ли отпирающий механизм или же задействовать магию, как неожиданно, подтверждая мои догадки, сознание меркнет, уступает место чужому, и передо мной картинки с бешеной скоростью сменяют одна другую, головокружение всё сильнее, и скудный завтрак настойчиво просится наружу, сменяя на коже пот от жары холодной испариной.       Нельзя терять контроль над собой. Не сейчас.       Вдыхаю полной грудью как можно больше воздуха, и плевать, что обжигает.       Глухой, едва различимый среди гула турбин хлопок, и по эту сторону двери меня больше нет.       Внутри кузни душно едва ли не сильнее, а освещение на всё огромное пространство идёт лишь от двух закоптелых ламп на стене да от слабого, но завораживающего бьющегося сердца.       "Тум-тум, тум-тум", — звук перекрывает все остальные, сливается с ритмом моего собственного, и по телу разливается предвкушение.       Тем более, что Кагренак настолько увлечён своими делами, что даже не замечает моего присутствия. Не просто не слышит меня — не чувствует.       — Ну здравствуй, Кагренак, — произношу громко, не прячась, и в тот момент, как он потрясённо оборачивается ко мне, по-настоящему жалею, что нет магии, способной мгновенно запечатлевать выражения лиц на бумаге. — С последнего раза обстановка изменилась. Так... — прикладываю руку к глазам, — уютнее. Теперь хотя бы одно сердце здесь есть.       — Как ты сюда попал? — голос дрожит от напряжения, как и он сам. Залёгшие под глазами тени не меньше, чем у тебя или меня делают его ещё более не опасным, нет... болезненным.       Кагренак, стоящий на пороге бессмертия, выглядит так, словно попросту до него не доживёт.       Этот, без насмешливого, с налётом высокомерия взгляда и саркастичной улыбки в голосе.       Максимально серьёзен и смертельно опасен.       — Немного модифицировал себя в твоём стиле, и вышло довольно неплохо, а главное — полезно.       В подтверждение своих слов расстёгиваю верхние пуговицы на мантии и, воспользовавшись специальным кроем, освобождаю руку, плечо и часть торса, во всей красе показываю новые вживлённые механизмы сзади по шее, в самом уязвимом месте присоединяющиеся к нервным окончаниям мозга.       Волнение не моё с моим смешивается, и в глубине, где-то очень глубоко я вижу, что Кагренаку зрелище нравится. В чёрных глазах мелькает знакомая похоть, но почти тут же пропадает. Делает было шаг навстречу, но, присмотревшись и увидев знакомые детали, останавливается как вкопанный, всего на мгновение, в следующее тянет за рычаг, отвечающий за активацию охранных центурионов. Всех, что есть: от маленьких, но ужасно надоедливых пауков до огромных и чрезвычайно опасных паровых центурионов.       Они выезжают из встроенных в стены и пол камер, падают прямо с потолка, с бешеной скоростью заполняя пространство кузни. И каждый норовит прикончить меня на месте.       — Ты можешь хоть всех центурионов крепости здесь собрать, это не поможет. Сам же подарил мне лучших, — улыбаюсь дьявольски и щёлкаю пальцами, и передо мной, защищая своим хрупким с виду тельцем, возникает один из близнецов.       — Неужели, мой дорогой Сил, ты думаешь, я подарил бы их, если бы была хоть малая вероятность того, что ты обратишь их против меня?       Пожимаю плечами в ответ, на губах же так и играет с издёвкой полуулыбка, не могу скрыть. Близнец стоит рядом со мной, и белоснежная кожа покрывается мелким румянцем, когда кладу руку ему на плечо.       Кагренак и сам понимает, что к чему. Он сам их такими сделал, но глупое упрямство берёт своё, и он подаёт центурионам сигнал нападать.       Те со скрежетом и резкими струями пара подчиняются, активируют самое опасное оружие и бросаются на нас.       — Не дай им навредить нам, — нагибаюсь, вкрадчиво шепчу на острое, обшитое эбонитом ушко, и он чуть заметно кивает.       Атаки пауков я отбиваю сам с помощью всё того же механизма, а вот с машинами покрупнее это не срабатывает, и близнец, укрыв меня силовым щитом, бросается в бой.       Вот теперь впервые с тех пор, как они оказались у меня, я по-настоящему могу оценить военный потенциал этих созданий. Который оказывается поистине впечатляющим. Для него нет никакой разницы, что врагов больше или что он уступает им в размерах; один за другим они падают на пол кто располовиненный, а кто с вышедшими из строя микросхемами. Чем ближе подбирается к Кагренаку, тем больше на его лице высокомерие сменяется злобой. Кагренак пытается, изо всех сил пытается вернуть покорность раба, но не выходит. Того только дергает конвульсивно, да он пропускает несколько ударов, но и только. В остальном остаётся непоколебим.       — Как?.. — упирается спиной в высокую столешницу, чуть отклоняется назад, чтобы приставленное к горлу лезвие не пропороло плоть, а поглядывает всё время куда-то в сторону, туда, где, увитое всевозможными трубками и облепленное механизмами, в воздухе левитирует сердце Лорхана.       — Как, спрашиваешь? — усмехаюсь, попарвляя очки. — Видишь ли, Кагренак, даже у бездушных кукол велико желание жить, тем более, когда чувствуешь родную кровь рядом, — перебираю пальцами, активируя новые, совсем недавно вживлённые механизмы, и раб мгновенно откликается, издаёт утробный звук и с ещё большей озлобленностью направляет на Кагренака лезвие короткого меча.       А тот, забыв об опасности, весь подаётся вперёд, пытаясь высмотреть что-то во мне, не обращает никакого внимания на кровь, мелким дождичком моросящую с кончиков длинной бороды.       — Так ты не просто скопировал мои механизмы...       — Скопировал? — двигаю плечом, разгоняя кровь. В жаре кузни стыки плоти и металла ужасно саднят. — Зачем? Я играл-играл с нашими малышами и немного... увлёкся. Зато теперь, хоть одного и не стало, второй полностью мой. Удивительно, правда?       Его перекашивает то ли от злости, то ли от возмущения, но сказать он ничего не успевает: на небольшом столике сбоку запускается матрица слежения, выводя в пространство довольно большой, местами идущий рябью экран. А на нём вход в крепость и подоспевшие войска Думака Гномо-Орка.       Даю рабу приказ не трогать пока Кагренака, но и не ослаблять хватку, и пока он слепо тычет мечом ему в грудь, оба обращаемся к открывшейся картине.       Король двемеров, весь закованный в тяжёлые тёмно-золотые латные доспехи, внешне неотличимый от механических центурионов, верхом на статном жеребце выезжает вперёд, а море, без преувеличения целое море двемеров остаются позади.       В их чёрно-золотых, куда темнее королевских доспехах весь склон Красной горы, и до горизонта, насколько хватает взгляда, всё залито жидким золотом. Даже в небе они на своих легендарных лётных машинах, готовые в любой момент напасть.       — Неревар Луна-и-Звезда. В последний раз, когда мы виделись, ты другом ушёл из моего дома. Зачем теперь вторгся в него врагом? — сквозь шлем его голос звучит глуше, чем обычно, но при этом ещё более устрашающе.       По стану двемеров проходит недовольный ропот, и наши боевые маги тут же готовятся читать отражающие заклинания, но ты их останавливаешь.       — В тот раз, Думак Гномо-Орк, когда я просил от тебя честных ответов, ты меня обманул. И обманутый я вернулся домой, пока глаза на твои и твоего тонального архитектора злодеяния мне не раскрыли мои преданные советники и богиня-мать, — говоришь гордо, в отличие от Думака не скрываешь лица, и оно — сама обманутая добродетель. — Больше мы не друзья. А после того богохульства, что вы задумали — враги. Поэтому не обессудь.       Один короткий взмах его руки, и боевые маги начинают атаку. Двемеры, как потревоженный пчелиный рой, рассыпаются в стороны, готовятся к контратаке.       Как только битва из маленького костерка превращается в бушующее пламя, матрица начинает рябить всё сильнее и с тонким жалостливым треском исчезает совсем.       Сверлим друг друга взглядами.       И на его, и на моих губах играет лёгкая полуулыбка. Он пытается обмануть меня, а я его.       Осторожно, еле дыша, выбирается из захвата раба, подходит к сердцу и разложенным рядом инструментам: массивному золочёному молоту Разделителю с круглой литой кувалдой и изображением головы центуриона на боковине, небольшому кинжалу Разрубателю с полумесяцем на навершии рукояти и высеченным из цельного куска стекла лезвием. Не из обычного зелёного, а невероятно редкого и ценного белого из-за магии, наполнившей кинжал изнутри обжигающим холодным сиянием. Необычно изящным для обычного грубоватого двемерского стиля.       Последнее, третье орудие, Призрачный страж, надето на самого Кагренака: латная перчатка, от количества наложенных на неё чар переливающаяся всеми цветами радуги. С искусно вырезанными планетами и созвездиями, так сильно выделяющаяся на фоне остальной одежды тонального архитектора.       Когда я встретил его в первый раз, он внушал мне неподдельный интерес и благоговейный ужас. Постепенно эти чувства переросли в неприязнь и ненависть, а сейчас... Сейчас это разочарование.       Армия механизмов — всё, что он смог мне противопоставить, и их я смог одолеть его же немного модифицированным оружием. А кроме этого, он обычный гном, который даже в рукопашную у меня не выиграет.       Именно поэтому так и стоит открыто спиной к нам обоим, понимает, что всё уже решено.       Когда-то давно он казался мне выше, сейчас же едва ли макушкой мне до виска достанет. Худощавые плечи его внезапно начинает сотрясать дрожь, и всё громче становится лающий смех.       Поворачивается ко мне, а в глазах безумное торжество через край плещется.       — Мы с тобой, мой дорогой Сил, недооценили друг друга. Я — не разглядел полностью твой потенциал, а ты — думаешь что уже победил, верно? — оскал дикий, становится ещё шире, когда подоспевший было к нему раб впечатывается в кромку защитного барьера, идущего от сердца. — Уже поздно. Слишком поздно, я не смогу подарить тебе вечность, но если бы мог... ты бы всю её провёл в моих руках, — в доказательство своих слов поднимает ту, что закована в Призрачного стража, и молниеносным движением хватается то за Разрубатель, то за Разделитель, как настоящий музыкант выуживая из сердца целую симфонию звуков.       — Вот и всё. Остался один, последний удар, только он отделяет двемеров от бессмертия. И тогда будет уже неважно, сколько воинов привёл за собой твой жалкий король, вам никогда не победить.       Раб раз за разом пытается преодолеть барьер, но всё впустую, только ран на тельце всё больше, они тупой болью отдаются от руки по всему телу.       Именно это наводит на идею. Безумно и смертельно опасную, учитывая, что связал себя с вами обоими, поглотив то, что осталось от второго раба, но всё же... единственно возможную.       Либо проиграет он, либо мы оба.       На полную мощность запускаю механизмы на руке, раскрываю створки сознания, и вот я уже абсолютно слеп. Тьма не густая, не окутывающая, как я представлял себе раньше, она пустая, звенящая, и безумно, безумно холодная.       Понимаю, что завладел разумом близнеца ненадолго, и лихорадочно соображаю, как использовать «зов». Мечусь по закоулкам изломанного сознания как бешенный кагути, пока не понимаю: я пытаюсь увидеть, а он слеп. Даже не помнит уже, что мог когда-то. Оборачиваюсь на сто восемьдесят, и там тьма едва ли не чернее, чем до этого. Но так только на первый взгляд кажется. Если расслабиться и смириться, становятся не видны даже — ощутимы бесцветные водянистые нити. Вплетаюсь в них, изо всех сил пытаясь подавить омерзение, и, наконец, шепчу не своими губами, посылая импульсы в мозг Кагренака.       Я видел и держал в руках чертежи инструментов только раз, но и этого хватило, чтобы запомнить всё до мельчайших подробностей. Этого хватило, чтобы, пока он приходил в себя от празднества, изменить кое-что точь-в-точь его почерком. И если он так и не заметил, то всё получится.       Последний, оглушающий удар разделителем по сердцу сопровождается его смехом и настоящей какофонией голоса сердца.       Это конец?       Возможно.       Для него или для меня только разобраться не успеваю: сознание с оглушающей скоростью теряется в абсолютном ничто.

***

      Горячие пятна распространяются в царящем повсюду холоде слишком навязчиво.       Слишком ненужно.       Чей-то настойчивый голос пытается вторгнуться в и без того разжиженное до состояния скрибового желе сознание, но вместо помощи только мешает: уже начинаю понимать что я это я, кто это — я и где должен быть, но найти место в собственной голове не могу, от стенок черепной коробки как детский мячик отскакиваю.       — Это всё это… существо виновато, — словно через плотный-плотный кокон начинаю слова слышать. На виски что-то давит так сильно, что чёрный, только-только начинающий сменяться на серый, окрашивается алым, сжигает.       Не хочу сопротивляться, хочу, чтобы мне помогли снова стать собой, но всё равно пытаюсь укрыться щитом, выпускаю магические импульсы…       Ослепляющей вспышкой и ровно такой же болью от плеча вверх по шее, будто паразита из самого мозга рывком вытащили, и он в последних отчаянных попытках выжить ухватывает несколько увесистых кусков мозга.       — Что ты наделал, он же истечёт кровью! — чей-то голос, очень похожий на голос учителя кричит, а второй, куда грубее, его обрывает:       — Вот и исцели его. Или отдай Альмалексии, уж она точно сможет…       Снова накрывает тьмой, но уже водами Апокрифа наплывает снаружи, а внутри я абсолютно пуст.       Нового начала не нашёл, старое потерял… и едва-едва начинаю чувствовать почву под ногами, едва-едва тепло под кожу крохотными песчинками проникает — понимаю, что жив.       Веки разлепить невероятно сложно: на каждое будто разжиревшую матку квама положили, но я справляюсь. Только вот, увидев окружающую картину, начинаю сомневаться, что стоило.       Зала кузни полуразрушена: часть обшитых металлическими пластинами стен раскурочена, до пола завалена обломками и кусками горной породы. Потолочные резервуары для машин наполовину выбиты, опасно нависают над нашими головами и сердцем.       Пытаюсь привстать хотя бы, но только заваливаюсь на правый бок, а под виском хрустит линза очков. И тут же снова полосует болью. Слева холодный пол под ладонью чувствую, а вот справа… и вовсе ничего.       Пустота.       Снова вспышками в сознании фразы, которые слышал до того, как отключиться. Только тогда понять не мог: правда, или мерещится?       Теперь же… понимаю.       Но малодушно всё ещё боюсь убедиться. Кое-как единственной оставшейся рукой опираюсь о пол, чтобы подняться, и первое, на что натыкаюсь уже полностью сфокусированным взглядом: разрубленное на куски, с оплавленными краями тело раба. Слепой взгляд направлен в мою сторону, небольшой аккуратный рот застыл в немом крике. В черепе, чуть повыше лба зияет дыра, почти полностью потерявшие кровь извилины мозга отвратительной субстанцией перетекают на пол. Механический хребет кое-где пропорол бледную до синевы кожу и торчит вывернутый наружу, а часть, что переходит в тазобедренную кость, и вовсе вырвана, бесполезным куском валяется на полу рядом.       Лужа тёмной, почти чёрной крови по ним на глазах растекается, и ещё немного – до пол моей изодранной в клочья мантии достанет.       Ещё немного, и…       Обволакивает валяющуюся механическую руку с шейными трубками, слишком знакомую, слишком… слишком.       Потому что пальцы, кости и нервные окончания в ней были живыми.       Были моими.       Вместо крика выходит хриплый, царапающий горло звук, на который ко мне, наконец, оборачиваетесь вы.       Вивек подлетает быстрее всех, обхватывает за плечи и помогает устоять.       Альмалексия — следом за ним. Отбрасывает в сторону сжимаемое в руках оружие и принимается ощупывать меня, оценивающе осматривая наверняка ужасную даже после магического вмешательства рану и пострадавшую от удара голову.       — Тише, Сил, успокойся, — кудахчет надо мной, словно наседка, толкает обратно на вивековы плечи, когда хочу встать сам. — Подожди, пока тело привыкнет, я наложу дополнительные благословения.       Морщусь, но позволяю лечить себя. Да, жжёт, да, пульсацией по всему телу в два раза быстрее, чем рядом ритм сердца, но всё же лучше, чем сдохнуть здесь от заражения или пробитой насквозь головы.       — Что здесь произошло? — подходишь вплотную, не обращая на попытки лорда Ворина удержать тебя на месте никакого внимания. В глазах плещется недовольство и куда больше вопросов, чем можешь задать вслух.       — Разве это не я должен спрашивать? — крокотанием даже больше выходит, чем голосом. Хочу прямо встретить твой взгляд, но голова всё ещё кружится, и ваши с лордом Ворином фигуры периодически разбиваются кусочками мозаики.       Делаешь ещё шаг вперёд, мысками запятнанных кровью и грязью сапог на полы рваной мантии наступаешь, словно я какой-то мусор.       Если бы не чувствовал себя так паршиво — точно ответил бы.       — Мы ждали вашего сигнала и сражались, — неожиданно для нас всех в разговор вступает обычно молчаливый Аландро. — Битва была в самом разгаре, когда все наши противники просто взяли и… исчезли, — смотрит немигающе на труп раба и несомненно понимает, что это именно та зверушка, про которую я говорил не так давно.       Понимает, переводит взгляд на тебя и… не раскрывает моей тайны.       Я бы безусловно мог попробовать оправдаться, но сил на это сейчас попросту нет, да и поверил бы ты мне?       Лорд Ворин так точно нет.       — Двемеры исчезли, но механизмы их продолжали функционировать, и мы поспешили внутрь цитадели. Но и тут тоже никого не было кроме вас и… этого, — головой кивает в сторону трупа.       Пока лихорадочно пытаюсь сообразить, как лучше выкрутиться, ты снова начинаешь на меня наседать.       — Я… не могу сказать, что именно произошло.       — Ты что? — твоё лицо перекашивает гримасой злобы, в движениях чувствуется напряжение, как у хищника, готового к прыжку.       — А кто просил вас уничтожать, да ещё и так варварски, слугу Кагренака? — лучшая защита — это нападение, и я нападаю. — Ты хоть представляешь, чего мне стоило изменить чертежи Кагренака так, чтобы его же оружие его и убило? Но уж извини, проверить, что в итоге вышло, у меня возможности не было. А теперь, — даже головой кивнуть в его сторону не могу, только взглядом прослеживаю, — из тех кусков, что от него остались, никакой информации вынуть уже не получится.       — И что мы должны были делать, по-твоему? — ты устало вздыхаешь и отходишь на шаг назад. — Когда мы пришли, он стоял над тобой. Из него тянулись какие-то трубки и входили в тебя.       — Когда он заметил нас, начал паниковать и делать что-то, из-за чего ты стал дёргаться, как даэдра одержимый, — подхватывает Вивек.       — Мы, в отличие от тебя, в двемерских механизмах не слишком разбираемся, поэтому сделали, что смогли, — Альмалексия недовольно цыкает, когда я неосознанно пытаюсь увернуться от её рук. — Сиди смирно, я почти закончила.       Сдаюсь и перевожу взгляд на лорда Ворина. Все остальные, может, и не отличат двемерскую трубку от сердечника, но он определённо должен был.       И в подтверждение моих догадок он отводит взгляд, избегает моего.       — Твоя жизнь шла первым приоритетом. Некогда было разбираться, — то ли объясняет, то ли оправдывается, и непонятно, перед кем.       Передо мной, или же чтобы избежать твоего гнева?       — Значит, остаётся единственный вариант.

***

      Спор о том, что теперь делать с инструментами и сердцем, разыгрывается нешуточный,и длится уже несколько часов. Чтобы нас никто не беспокоил, ты отсылаешь Аландро к остальным воеводам.       Отдаёшь приказ отступать к Скару.       — Я так понимаю, что к консенсусу мы с вами придём, — на лице Альмалексии совсем неподобающе играет лёгкая полуулыбка, как будто ей нравится происходящее. — Давайте поступим так же, как и всегда. Спросим совета у леди Азуры, — отбрасывает упавшую на лицо прядь волос и повышает голос, видя, что мы собираемся протестовать. — Как именно изменились инструменты, мы не знаем, верно? Значит, и предугадать, к чему приведёт их уничтожение, тоже сложно, – все явно нехотя, но согласно кивают, и она продолжает. — Также мы не знаем, что именно случилось с двемерами: погибли ли они, и если да, то все, или кто-то остался? Или же они получили бессмертие, как и планировали, и всё это тоже часть задуманного ими? И, наконец, кто может гарантировать, что, попытайся мы их уничтожить, с нами не случится того же?..       — Если не будем использовать сердце, то и не случится, — Ворин недовольно хмурится, но Альмалексия не сдаётся:       — Ты уверен? Можешь поставить на это жизни наших подданных? — парирует, и вот на это лорд Ворин не решается ответить. — Доподлинно нам известно только одно: и инструменты, и двемеры подверглись воздействию сердца бога. А кто может лучше решить, что делать с… божественными внутренностями, кроме другого бога? И я думаю, все согласны, что довериться в этом вопросе мы можем только ей.       Делаю вид, что недоволен решением, ведь по всему не должен. Главное, чтобы лорд Ворин и Аландро поверили. Слишком близко они сейчас к тому, чтобы всё разрушить, и слишком много у них на это сил и власти.       — И кто же останется с инструментами и сердцем? — упрямится до конца, поджимая потрескавшиеся губы. — Не здесь же вызывать её, — обводит взглядом кузню.       Да уж. В самом центре богохульства требовать аудиенции бога не слишком хорошая идея, даже я это понимаю.       Если бы мы на самом деле хотели её вызвать, разумеется.       — Ты, — вступаю в разговор всё ещё ослабевшим голосом. — В любом случае ведь не позволишь остаться кому-то из нас, а Аландро не оставит Неревара, пока существует угроза.       Переводит напряжённый взгляд на тебя, спрашивая разрешения. Явно соглашаясь с моим предложением.       А тебе оно также явно не нравится, я вижу. Ни перспектива оставить здесь его одного, ни его неповиновение.       Не нравится, но выбора другого нет.       Вивек всё ещё держит меня, чтобы не упал, и мы так парами: я и Вивек, ты и Альмалексия и уходим из кузни.       Аландро идёт первым, готовый в любой момент выступить живым щитом, но ты так и оставляешь его сторожить вход в крепость, пока мы выходим наружу.       — На пути к подходам крепости я заметил небольшой грот. Думаю, это идеальное место, — Вивек показывает на уходящую чуть в сторону от основной дороги тропинку, а Альмалексия в ответ на это только фыркает.       — Неужели на пару с Даготом поверил, что мы будем кого-то вызывать?       — Но как же… — он хмурится, рука, обхватывающая мою талию, до боли сжимается.       — Подумай головой и поймёшь, — грубо обрывает, плотнее кутаясь в плащ-крыло. — Ты действительно думаешь, что, если мы вызовем Азуру, она позволит нам оставить инструменты и сердце? Это всё — спектакль для спокойствия нашего дорогого Ворина.       — Правда? — выступаешь на шаг вперёд неё и поворачиваешься к нам. Внимательно осматриваешь наши лица, останавливаясь на моём.       Подозреваешь?       — Прошу прощения, мой король, я думала, мы все мыслим одинаково, — моментально становится самой покорностью, за почтительно опущенной головой прячет горящий жаждой мести взгляд.       Никогда не стремился узнать, что такого ты сделал ей, и теперь даже немного жалею. Но, как бы то ни было, её ненависть мне только на руку.       Как и твоё неведение.       Ведь насколько бы сильным, умным и могущественным ты ни считал себя, ложное повиновение от истинного отличить не способен.       А может, всё потому, что истинного никогда и не было?       — И как же тогда поступим? — Вивек помогает мне сесть на большой плоский валун. — Как дети малые будем сидеть тут, чтобы наше скорое возвращение не было подозрительным?       Киваешь утвердительно, а он морщится.       — Можно и не просто сидеть, — близоруко щурюсь, пытаясь высмотреть поле прошедшей битвы. Даже если бы было чем взять, запасные очки лежат в шатре в лагере. Если бы было чем. — У меня, например, после вашего варварства ужасно болит всё тело, и я не отказался бы от ещё одного осмотра, — вижу, что Вивек хочет что-то возразить, и опережаю его. — Да-да, я знаю, вы сделали это, чтобы спасти мне жизнь. И тем более обидно будет, если в итоге я умру от заражения крови или ещё какой дряни. Мало ли, что эта кукла успела сделать, пока вы не пришли, – делаю вид, что не заметил косого взгляда Аландро, и позволяю Альмалексии заняться моими бинтами. — Там остались тела только наших воинов? Двемеры, даже мёртвые, исчезли?       — Да, — подтверждаешь и тоже смотришь на поле битвы. — Такое ощущение, что мы бились с призраками. Только оружие да щиты остались.       — Это плохо, — боль от позвоночника, словно лава, горячими волнами накатывает, когда наша чересчур расторопная королева добирается до оголённых позвонков. — Такая картина может деморализовать дух армии, тем более, что сразу выяснить, куда делись двемеры, вряд ли выйдет.       — Нет, — смотришь на восходящие в чернильно-синем небосводе луны, как на врагов. — Надо торопиться. ОНА знает обо всём. Длительное промедление может привлечь её внимание. А ты прекрасно знаешь, — подходишь ко мне и кладёшь руку на здоровое плечо, — как нам важно успеть.       Больше ничего не объясняешь, молча ждёшь, пока Альмалексия закончит, и протираешь от крови лезвие Истинного Пламени.       По лицам остальных советников вижу, что им твоих слов явно недостаточно, и едва-едва успеваю удержать от встречных вопросов.       Безвольные куклы подчиняются, у них нет своего мнения, даже если их жизни стоят на кону.       — Ты точно уверен, что всё получится? — в самое ухо шепчет, делая вид, что перебинтовывает шею. — А если Дагот согласится?       — Нет, — сжимаю её ладонь здоровой рукой, позволяю Вивеку помочь мне и уже им обоим шепчу. — У нас нет права на ошибку.       Мы входим в кузню, где в абсолютном молчании нас ждёт лорд Ворин.       Уходя, ты запретил ему даже касаться инструментов, но первое, что замечаю – лежат они не так, как я их оставил. Совсем ненамного сдвинуты, и если бы не раскладывал их этого сам, не заметил бы, как и остальные.       Никак не выдаю, что понял, только смотрю пристально, слежу за малейшими изменениями в обстановке.       А он так же за тобой.       — Она ответила на ваш зов? Сейчас? Здесь? — подозрительно щурится, не веря твоим увещеваниям.       Смело, но сколько раз такое уже было? В конце концов, тебе надоест его уговаривать, и ты просто прикажешь       А он — подчинится.       — Хочешь сказать, ты мне не веришь? — злишься всё сильнее, уже даже не скрываешь. — Ты не доверял никому из нас, и с инструментами мы оставили тебя. А теперь ты не веришь тому, что сказала наша богиня? Мне что, вызвать её ещё раз специально для тебя?       Лорд Ворин бубнит что-то вроде: «Было бы неплохо», — и улыбается широко и совершенно безумно.       Ты слышишь, и лицо перекашивается от гнева.       Ты слышишь, а я понимаю, что не слишком-то отличаешься от него.       Просто не сможешь отказаться от своего Дагота.       Даже если на кону будет стоять твоя божественность?       Что-то нужно придумать, и быстро.       — Он работал с инструментами, — шепчу Альмалексии, но так, чтобы и ты услышал. — Они лежали по-другому, когда мы уходили. Мне кажется, это как-то повлияло на его рассудок.       Дёргаешься, словно от удара, но упрямо продолжаешь препираться с ним.       Тогда Альмалексия на лету подхватывает правила игры, делает свой ход:       — Не хотелось бы, но вынуждена с тобой согласиться, — выглядит по-настоящему обеспокоенной, и мне бы её актёрский талант. — Но я никогда раньше не видела, чтобы он так себя вёл… ох, но лучше безумие, чем предательство.       — Что вы несёте! — Вивек стискивает древко копья и уже готовится к противостоянию, но ты жестом руки его останавливаешь.       — Ответь мне, Ворин, – вкрадчиво, обманчиво спокойным голосом спрашиваешь. – Ты нарушил мой приказ? Ты изучал инструменты, пока нас не было? - напряжения в голосе всё больше.       — Их. Необходимо. Уничтожить, — вместо ответа упрямо чеканит как заведённый какой уже раз за вечер. – Если это отказываешься сделать ты, тогда я сам, — это уже лично мне, и плевать ему на мнение других.       Даже на твоё как будто бы.       И вот это действительно выбивает из обычной схемы.       Ты уже должен был бы приказать, а он, как всегда, подчиниться.       Перевожу взгляд на тебя: злого, обеспокоенного и какого-то… потерянного?       Неужели правда поверил нашим с Альмалексией словам?       А Даготу, тем временем, надоедает спорить, и он, отгородившись от нас магическим щитом, снова заходит за стол и, пренебрегая моими предупреждениями, тянется не одетой в Призрачного стража рукой к Разделителю, и наверное, так было бы даже лучше.       Проще.       Но Аландро поспевает быстрее, каким-то неведомым образом минует защиту и перехватывает его поперёк туловища, отталкивая от стола, задевает несколько трубок, соединяющихся с сердцем.       Какофония по кузне разносится оглушающая, даже картинка перед глазами рябью идёт.       — Вы же убьётесь! — отпрыгивает тут же на шаг от него, но руки держит на оружии, в любую секунду готовый к атаке, а лорд Ворин тем временем накладывает на себя новый, куда более мощный магический щит.       — Откуда ты… Как ты можешь это знать?! — во взгляде и голосе явно слышится затравленность, и несколько ледяных шипов с кончиков его пальцев летят в Аландро.       В такой жаре должны были бы растаять, не долетев, но, сотканные из сильнейшей магии, наоборот вокруг себя холод концентрируют.       Никакого вреда такому опытному воину как Аландро не наносят, лишь пару царапин после себя на кирасе оставляют да отбрасывают назад, но именно этот поступок в итоге оказывается фатальным.       — Напал на моего телохранителя?! — ты, всё ещё не веря, пытаешься подойти к ним, но мы с Вивеком преграждаем тебе дорогу.       Это не укрывается от лорда Ворина, который тут же ощетинивается, как скальный наездник.       — Он всё знает! Он заодно с ними! — обводит рукой кузню, по очереди указывая на каждого из нас. — Не верь им, Неревар! — дёргается, как цепью прикованный пёс, не может решиться от инструментов отойти и в то же время тебя оставлять с нами не хочет.       Боится.       Пока ты в панике пытаешься решить, что делать, Аландро, наверное, впервые с тех пор, как присягнул тебе на верность, решает действовать сам.       Не знаю, чем руководствуется: знает ведь, что лорд Ворин куда сильнее него, но всё равно пытается. Больше чем уверен, что для тебя пытается спасти его, обезопасив.       Вот только лорд Ворин воспринимает это по-своему.       Не даёт приблизиться, но и щитом не ограничивается: одну за другой огненные стрелы в него пускает, и с каждой Аландро всё сложнее отбиваться.       — Это наш шанс, — наблюдаю за тобой, а говорю остальным. — Другого не будет.       И понимаю вдруг: рука, в которой было спрятано оружие, способное пробить твою броню, искорёженной железкой валяется в углу кузни; Огонь Надежды Альмалексии истратил весь свой запас маны и теперь тоже бесполезен, и от неё самой проку не больше. Остаётся Вивек с его даэдрическим копьём Муатрой. В нём достаточно могущества для того, что мы задумали, но хватит ли ума и смелости у хозяина?       — Вспомни их, всех их, Вивек, — Альмалексия вплотную к нему пододвигается и уже с нескрываемой ненавистью смотрит на тебя. — Сделай это ради них. Ради себя самого. Ради всех нас.       — Сделай что? — пока Вивек никак не может решиться, ты поворачиваешься к нам, на корню уничтожая возможность застать тебя врасплох. Злой, подозрительный и даже больше обычного высокомерный. — Вам его и пальцем не тронуть, — на полную задействуешь магию кольца так, что звезда светит настолько, что ослепляет, теряет свои очертания, а нас в прямом смысле выламывает.       Все внутренности узлом, а кости из суставов.       Как и предупреждал лорд Ворин: магия кольца нерушима даже таким мощным заклятием, как моё.       Всё что нам остаётся — знать и пытаться сопротивляться.       У меня получается из рук вон плохо, ни магические щиты, ни заглушение боли не работают, я без твоего дозволения даже язык прикусить не могу.       Огромным усилием воли перевожу взгляд на Альмалексию и с горечью понимаю, что и у неё дела не лучше. На лице застывшая маска, а в глазах бессильная злоба.       Поднимаю взгляд чуть выше её забитого татуировками плеча и вижу, что из кирасы Аландро торчит уже три огненных стрелы, а значит, и его конец близок.       Неужели всё?       Столько боли, страданий, интриг, столько планов, а конец я свой встречу в шаге от бессмертного знания?       Твоим рабом.       Вслед за отчаянием — внезапная лёгкость.       Такой не было, даже когда обнаружил твои чары.       Возможность управлять свои телом возвращается разом и в то же время постепенно.       Что-то тёмное лужицей расползается к ногам.       Что-то, что оказывается твоей кровью из зияющей раны чуть пониже рёбер.       Вивек единственный каким-то образом смог перебороть подавляющую магию, с торжествующей улыбкой на лице рывком вытаскивает лезвие Муатры и передаёт его Альмалексии со словами, обращёнными к тебе:       — Он был трижды прав, Неревар. А ты — тысячу раз нет, — отступает на шаг назад, пропуская твою невозлюбленную королеву.       Новый удар приходится в то место, где шея переходит в плечо, и кровь, фонтаном хлынувшая, обагряет наши лица и тела.       — Вместе с тобой мы уничтожим тьму внутри каждого, ибо ты — за неё в ответе, — голос надрывается, а рука, передающая мне копьё, чуть дрожит.       Видимо, даже без твоей магии любила.       Какой же ты всё-таки непроходимый глупец.       Одной рукой перехватить оказавшееся тяжёлым копьё выходит с трудом, даже просто замахнуться – подвиг. Сейчас мог бы куда болезненнее заклинанием ударить, но это словно ритуал.       Ритуал нашего очищения от той тьмы, что ты породил внутри каждого из нас.       — Как думаешь, она примет тебя в Лунную тень? — улыбаюсь широко, в первый раз за очень долгое время от души, и последним ударом пробиваю тебе висок, с истинным наслаждением слушая треск черепной коробки, и смотрю на хлынувшие из глаз кровавые слёзы.       Вот и всё.       Ни защититься не успеваешь, ни даже блок выставить.       Твоя посмертная маска – полная растерянность, обрамлённая неверием.       Переглядываемся, и никак не получается скрыть улыбку.       Никому из нас.       Но радуемся — до громкого истошного крика великого мастера Дома Дагот, у ног которого замертво падает Аландро Сул, а в глазах загорается рождённое из ненависти безумие.       Теперь мы — его цель.