***
Чонгук расстилает на веранде холщовое полотно и выкладывает туда травы, что собрал в саду. Воздух наполняют оглушительные запахи мелиссы и чабреца, и Чонгук аккуратно отделяет стебли друг от друга, раскладывая их по ткани. Его всегда расслабляло это — собирать травы, сушить их на солнце и варить настойки с целебными отварами. Это напоминало ему об отце — о том, как он ещё ребенком носился вокруг него и заваливал его вопросами о том, что это, то, пятое, десятое… Отец казался таким мудрым и взрослым, а теперь Чонгук сам сидит на его месте и делает то же самое. — Оппа! — кричит Ханджи, соседская девчушка, перелезает через ограду и несется к нему. — Чонгуки-оппа, ты нашел для меня лачичник? — Лакричник, — поправляет её Чонгук, но все же тянется и достает из корзины несколько сырых корешков лакричника. — Держи. Дети лакричник любят из-за его приторной сладости: когда наступят холода, Чонгук будет варить из него сироп от больного горла. А дети будут массово изображать кашель, чтобы добрый «Чонгуки-оппа» напоил их сиропом. Ханджи взвизгивает, один корешок суёт себе в рот, а остальные — в передник, и внезапно вешает Чонгуку что-то на шею. — Подарок! — смеется она. — Только скажи мне, когда в следующий раз пойдешь за лачичником, ладно? Чонгук даже не пытается её исправить, потому что осматривает «подарок». Это чёрное перо, подвешенное на кожаный шнурок, относительно небольшое, но совершенно точно не принадлежащее обычной птице. — Нравится? Оппа, тебе нравится? — Очень, — улыбается он и треплет её по голове. — Приходи в следующий раз. Угощу.***
Когда опять начинает темнеть, Чонгук колеблется. Кроме дроздов есть еще и аисты — их миссии абсолютно противоположные. Аисты летают над лесами и деревнями, спускаясь к каждому, кому нужна помощь. Они обучены спасать людей и помогать им, но распространяется ли их помощь и на дроздов? Нет. Вряд ли, хоть они и одной породы. На этот раз он собирается основательнее — берет с собой еще одну флягу с чистой водой (ту забрать из-под крыльев дрозда он не осмелился), булку свежего хлеба и немного водки, а ещё отрез чистой льняной ткани и нож. Мало ли. На прошлом месте дрозда нет — в сумерках Чонгук может увидеть свою флягу, валяющуюся на опавших сосновых иголках, а ещё большое кровавое пятно. Уполз? Или утащили? Найти его не составляет труда: он опять лежит, свернувшись в клубок под одним из деревьев, раненое крыло почти сливается с землей, так что Чонгук чуть на него не наступает. — Ты ещё не передумал? Тот шевелится, разворачивает здоровое крыло и смотрит на него поверх чёрных перьев с подозрением. — Ты опять тут. — Ты не рад мне? — Я… Он осекается, ведет носом по воздуху и накрепко прилипает голодным взглядом к сумке Чонгука, откуда ароматно пахло выпечкой. — Я подумал, ты проголодаешься за день. Он открывает сумку, достает завернутый в ткань хлеб и фляжку с чистой водой, и подходит к дрозду медленно-медленно, опасаясь ещё одного удара крылом. Но тот либо слишком слаб, либо слишком голоден (либо и то и другое), а поэтому подпускает к себе Чонгука и жадно хватает хлеб и воду из его рук. Чонгук отходит обратно, садится на землю и терпеливо за ним наблюдает. Пусть поест. Ему нужно набраться сил, мало ли, упадёт в обморок ещё от боли. Дрозд съедает всё до последней крошки и выпивает всё до последней капли, а потом довольно прикрывает глаза и откидывается назад, прислоняясь затылком к дереву. — Спасибо, — тихо шепчет он, и Чонгуку даже кажется, что ему послышалось. Чёрные дрозды знают, что такое благодарность? Удивительно. — Не за что. Дашь мне помочь с твоим крылом? Дрозд приоткрывает глаза. — Зачем? — А тебе что, нравится разгуливать с таким ранением? — Нет, но… зачем ты это делаешь? Я же дрозд. — А я лекарь. Я должен помогать людям, для этого я и живу. Тот громко хмыкает. — Людям, — подчеркивает он. — А я тебе что, человек? — Мы с тобой почти одинаковые, не считая твоих крыльев. Просто… дай мне извлечь стрелу и обработать рану, ладно? Тот колеблется почти полминуты и наконец кивает, и тогда Чонгук подбирается ближе. Он садится на землю, берёт его крыло осторожно-осторожно (дрозд всё равно шипит от боли) и кладёт себе на колени. С крыльями ему работать не приходилось, поэтому он долго и тщательно осматривает место ранения, из которого торчит стрела с чёрным оперением. Крылья — они ведь совсем как руки, так ведь? Почти те же кости, те же мышцы и те же сухожилия, нужно только понять и вникнуть в разницу. Он ощупывает кости, стараясь не помять перья, а дрозд громко вскрикивает, дергая крылом в его руках. — Тш-ш, — шикает он строго. — А ну прекрати. Знаю, что больно, но потерпи. Стрела вошла глубоко в мощные мышцы — наверняка не выдернешь, не порвав сухожилия, поэтому Чонгук решает не рисковать. Он обламывает древко и достаёт его, а саму рану и крыло с другой стороны поливает водкой — дрозд воет, как раненый зверь, и хлопает здоровым крылом по земле. Нож тоже обрабатывается водкой; Чонгук переворачивает крыло, раздвигая перья и нащупывая сквозь кожу наконечник, делает в том месте разрез ножом. — Прекрати! — кричит дрозд, дергает крылом и пытается оттолкнуть его. — Зачем это? Перестань немедленно! Чонгук извиняется перед ним раз сто, суёт палец в оставленную стрелой рану и давит на наконечник с силой, пока он не выходит с другой стороны. — Всё! — говорит он и показывает ему окровавленный наконечник на ладони. — Всё хорошо. Всё позади. Тот жмурится и отворачивается, будто не желая такого видеть, и Чонгук ухмыляется. Чёрный дрозд, а крови боится. Дело остается за малым — он для верности ещё раз обрабатывает раны водкой, перевязывает их чистой тканью и наказывает не снимать повязки по своему желанию. Наконечник стрелы и её древко отправляются в сумку, туда же и пустая фляга. Чонгук встаёт и расправляет плечи, ноющие от напряжения. Дрозд смотрит на него снизу вверх. — Спасибо.***
— Чонгуки-оппа! Лачичник! Ты принес лачичник? — Лакричник, Ханджи. Лак-рич-ник. Я-то принес, но тебе нужно сначала помыть руки перед ужином. Ханджи капризно дует губы. — Не хочу, я уже сегодня мыла. — Ещё раз помой, — говорит Чонгук наставительно. — Опять живот будет болеть, а я приду и снова буду поить тебя горькими лекарствами. Ханджи высовывает язык, словно вспомнив вкус противных настоев, и уносится во двор. — Спасибо, Чонгук-а, — улыбается мать семейства, Джина, выходя из кухни. — Ты хорошо на неё влияешь. Я сама никак не могу выгнать её мыть руки… Не подсобишь кое с чем? Чонгук улыбается. — С радостью. Он помогает Джине вытащить из печи котёл с чем-то аппетитно булькающим внутри и стонет — запах оттуда идёт просто волшебный. — Вы добавили мяту? — И крапиву, как ты и советовал. Правда, я не совсем уверена, что получилось вкусно, но… — Лачичник! Чонгуки-оппа, я помыла руки! Чонгук смеётся, торжественно вручает девочке горсть корешков и наказывает поделиться с братьями, и она уносится прочь. — Я не верю, что у вас может получиться что-то невкусное, нуна, — улыбается он, и Джина хихикает, смущенная комплиментом. — Полно тебе. А у тебя как дела? — О? Все отлично. Сушу травы на зиму, вчера закончил делать настойку календулы… Заходил с утра к бабуле Квон, ей уже гораздо лучше. Думаю, скоро может уже и с постели встать. Джина прислоняется бедром к столу и ласково ему улыбается. — А ты сам-то как? Не твои больные и не твои травы. Парень-то уже взрослый, пора и жениться. Чонгук морщит нос. — Не хочу я жениться. — Правда? На тебя девушки ведь так и заглядываются, выбирай не хочу… Например, Джису, дочь пастуха? Красавица же. — Я посмотрю, нуна. Обязательно посмотрю. За большим обеденным столом собирается вся семья пекаря: отец семейства приносит с работы большую булку еще горячего хлеба, которую делят на всю семью, включая Чонгука. Дети шумят и громко болтают с набитыми ртами, сметая с тарелок ароматное рагу, и Чонгук только с улыбкой за ними наблюдает. Вот так бы было, родись он в большой семье. После обеда, когда он помогает Джине убраться, она замечает негромко: — Чего ты такой задумчивый, Чонгук-а? — Да так… вспомнил кое-что. — Об отце? — Об отце. Он рассказывал вам, про… про свою мать? Которая ушла из деревни? Она только качает головой с грустной улыбкой. — Я помню твою бабушку, но твой отец никогда не говорил о ней много. А что? Хочешь поговорить об этом? Чонгук пожимает плечами. — Нет. Не особенно. Нуна, а не дадите мне горшочек рагу с собой на ужин?***
— Совсем не подумал. Ты ешь мясо? Чёрный дрозд открывает горшочек и с готовностью запускает внутрь руку, хватая ещё тёплое рагу горстью и засовывая его в рот. — Почему я не должен есть мясо? — Ну, ты же дрозд. — Я должен клевать зернышки и есть червяков и личинок? — бросает тот с набитым ртом и почти закатывает глаза от удовольствия. — Как же вкусно… Чонгук тем временем проверяет его крыло и меняет повязки. Те пропитаны кровью, но гноя, кажется, нет, так что всё не так и плохо. Он накрывает рану тряпкой, смоченной отваром хвоща, и снова перевязывает. — Все выглядит неплохо, — говорит Чонгук, когда заканчивает с повязками. — Может, скоро ты сможешь взлететь. Дрозд смотрит на него, все еще жуя — все лицо вымазано в подливе, а с пальцев на рубаху падают кусочки овощей. — Правда? — Да, если… если не заболеешь чем-нибудь после того, как ешь прямо грязными руками. Тот фыркает. — Ну да. — Моя соседка умерла от холеры. Она тоже думала, что мыть руки — пустая трата времени. Дрозд качает головой с таким выражением лица, словно эти человеческие болячки для него — сущий пустяк, который никогда его не коснется. Чонгук не собирается читать ему нотации о том, как важно мыть руки — он тут не ради этого. Дрозд, кажется, думает о том же, а поэтому спрашивает с неуверенностью: — А ты… правда умеешь заживлять раны? — Я не умею, а вот травы — да. Дрозд молчит еще немного, пока пережевывает мясо, и потом говорит задумчиво: — У меня есть ещё одна, ты мог бы обработать её? У дрозда по всему телу сплошь и рядом царапины — неудивительно, он ведь с высоты упал прямо в чащу соснового леса, но Чонгук не стал их обрабатывать. Подумал — несерьёзные, сами заживут. — Где? Дрозд поворачивается к нему спиной; черные крылья с шорохом волочатся по земле. — Затылок. Чонгук подсаживается чуть ближе, аккуратно раздвигает густые черные волосы на его затылке и сразу понимает, что дело плохо. Волосы слиплись в корку от крови, и Чонгук старается осторожно их распутать. Должно быть, он ударился о какое-нибудь дерево, когда падал. Ясно тогда, почему он был так слаб все эти дни, почему не мог встать и пойти ногами, даже неспособный взлететь. Сильно, наверное, ударился. Он промывает его затылок чистой водой, смывая засохшую кровь (дрозд дёргается и ведёт крыльями, когда холодная вода заливается ему за шиворот), а потом легонько смазывает рану мазью с полынью. Рана поверхностная, гораздо опаснее то, насколько сильный был удар и как скоро дрозд от него оправится. — Спасибо, — снова благодарит дрозд. Кажется, сначала ему давалось это через силу — гордость, наверное, не позволяла, — но теперь он вошёл во вкус и благодарил Чонгука за каждое действие, даже самое пустяковое. — Не за что. Как тебя зовут, кстати? Дрозд ненадолго замирает. — Тэхён. Меня зовут Тэхён.