Смоляно-черный

— Единственное, по чему я скучаю, — бормочет Тэхён, плотнее кутаясь в подбитый мехом кафтан, — так это наши шубы. Пока летаешь, наверху даже летом может быть очень холодно. Для нас специально пошивают самые тёплые шубы, чтобы мы не мёрзли зимами… — Прости, я недостаточно богат, чтобы покупать шубы. — Я и не прошу тебя об этом! — возмущается Тэхён. — Просто думаю о том, что лучше бы меня подстрелили зимой, а то из замка мне достались только рубашка и пара штанов… — И клинок, — добавляет Чонгук. — Надеюсь, он нам никогда не пригодится, но всё же вещь стоящая. Тэхён морщится. — Уже пригодился. Отлично чистит картошку. Чонгук звонко смеется, дыхание застывает в воздухе облачком пара. В их окрестностях холода всегда наступали рано — деревня была севернее всех в королевстве. Чонгук с детства привык к холодам, привык бродить по осенним лесам, где воздух на порядок холоднее того, что снаружи. Неудивительно, что Тэхён такой избалованный теплом — он рос в замке, а в южной столице зимы всегда были мягкими. Чонгук сжаливается над ним и снимает свои перчатки, чтобы Тэхён мог надеть их поверх своих; он сам выживет и без перчаток, ему не привыкать. Лизнувший кончики пальцев холод с лихвой компенсирует то, как благодарно Тэхён ему улыбается, натягивая на пальцы вторую пару перчаток. — Итак, — говорит Чонгук, опускаясь на корточки. — Вот как выглядит брусника. Ты ни с чем её не спутаешь, в это время тут только брусника и растёт. Собирай ягоды в одну корзину, а листья — в другую. Листья собирай только самые верхние, те, что понежнее. И поласковее с ними, пожалуйста. Старайся не дёргать слишком сильно. Тэхён присаживается следом, с подозрением рассматривая ярко-красные ягоды. — А зачем тебе листья? Они тоже ядовитые, как эта твоя наперстянка? — Нет, вовсе нет. Я делаю из них настой, который отменно помогает заживлять раны. Но да, если очень постараться, то и ими можно отравить. — А ягоды? — Не могу поверить, что ты никогда не слышал про бруснику. Ягоды просто вкусные. Попробуй. Тэхён с сомнением закидывает ягоду себе в рот и тут же кривится. — Ну и кислятина. — Джина готовит из брусники отменные пироги. Можешь спросить у неё рецепт, думаю, она с тобой с радостью поделится. Глаза Тэхёна воодушевленно загораются. Чонгуку нравится то, как бережно Тэхён обращается с растениями. Ему вообще редко кто помогал в сборе — как-то Джина послала своего старшего сына, чтобы помог ему собрать берёзовые почки, и Чонгук чуть не плакал, наблюдая за тем, как мальчик тянет за ветки, обрывая почки вместе с листьями. С тех пор Чонгук о помощи не просил. Тэхён вот — совсем другое дело, он сразу приловчился работать быстро, но осторожно, оставляя растение почти нетронутым. Может, весной Чонгук наконец сможет заняться садом: после смерти отца за ним никто не ухаживал, а у Чонгука не было ни времени, ни сил, чтобы восстановить его. С помощью Тэхёна он снова мог бы засадить его мятой, мелиссой и ромашкой — прямо как в детстве, когда летом дом всегда благоухал за версту… — Чему ты улыбаешься? — спрашивает Тэхён, склонившийся над кустом чуть поодаль. — Пустяки, — отмахивается Чонгук, пряча улыбку в меховом воротнике. — Ты часто улыбаешься в последнее время, я заметил. Когда я впервые тебя увидел, ты был таким неулыбчивым, я подумал, что ты вообще не умеешь улыбаться. Хотя неудивительно, наверное: ты пустил в свой дом чёрного дрозда, совершенно не повод для улыбки… Чонгук молчит, кусая нижнюю губу и отвернувшись, пока крутит в пальцах маленький листок. Наверное, Тэхён как-то по-своему расценивает его молчание, продолжая: — Кстати, твои пальцы не замёрзли? Забирай свои перчатки обратно, мне и одной пары хватит. Тэхён поднимается на ноги и подходит ближе, Чонгук слышит шорох его крыльев, задевающих ветки, слышит тихие шаги и то, как он опускается рядом с ним, снимая перчатки с пальцев. — Я влюблён в тебя, — говорит Чонгук слабо, не оборачиваясь. Хотелось бы сказать это во все легкие, громко и уверенно, но голос почему-то его подвел. — Не могу больше держать это в себе. И не хочу, чтобы ты думал, что я странно себя веду по какой-то другой причине. Я не буду никак давить на тебя с этим, так что не волнуйся. Тэхён касается его пальцев. — Ледяные, — говорит он, всё же вручая ему перчатки. — Надень. Чонгук опускает глаза на свои руки. — Больше ничего не скажешь? — А что ты хочешь, чтобы я сказал? — Не говори мне то, что я хочу услышать. Скажи то, что думаешь сам. Тэхён отбирает у него перчатки и, взяв его руки в свои, натягивает их на его пальцы собственноручно — кажется, просто чтобы занять чем-нибудь руки и отвлечься. Это всё равно даёт Чонгуку надежду — значит, он Тэхёну хотя бы не отвратителен. — Я думаю, — говорит он медленно, — что мне повезло, что меня нашёл именно ты. Повезло, что я упал у твоей деревни. В каком-то смысле даже повезло, что мне прострелили крыло — иначе я бы не решился вырваться из замка. Я рад тому, что сбежал из гвардии, но гораздо больше рад, что встретил тебя. Чонгук давит в себе слепую глупую радость. Это совершенно ничего не значило. — Я понимаю, — говорит он ровным голосом. — Тогда нам, наверное, стоит закрыть эту тему и поторопиться, мне кажется, скоро опять пойдёт дождь. Тэхён ловит его подбородок холодными пальцами, поворачивает его лицо к себе и тянется к нему, целуя в лоб. Губы у него тёплые и сухие, совсем немного обветренные. Чонгук прикрывает глаза, стараясь не показывать, как сильно это лёгкое прикосновение заставило его дыхание сбиться. Тэхён кладёт ладонь на его плечо, целует в висок, прикрытые веки, кончик носа — так ласково, что Чонгук позволяет этой радости, глупой и слепой, снова воспрянуть. Разве так целуют кого-то, к кому ничего не чувствуют? Тэхён отстраняется на мгновение, чтобы посмотреть на него с улыбкой, и осторожно касается губами его губ. У Чонгука непроизвольно вырывается вздох удивления, он вздрагивает, и Тэхён тут же отстраняется. — Ой. Извини, я н-не знал, стоило ли спрашивать, и… — Нет, — бормочет Чонгук невнятно, берёт его лицо в руки и становится на колени на сырую осеннюю землю. — Всё в порядке. Он соединяет их губы снова, льнёт ещё ближе, пока Тэхён обнимает его своими крыльями, оборачивает их вокруг них вдвоём, как если бы хотел защитить его от всего мира. Чонгук никогда не целовался раньше — было банально не с кем; он не особо об этом и задумывался, предпочитая думать, что он не так и много теряет и оно наверняка вообще не стоит того… Он многое терял. Такое странное чувство: их губы просто прикасаются друг к другу, но у Чонгука так сильно колотится сердце, словно это требует огромных физических усилий. Простое прикосновение, но Чонгуку от него так тепло, словно он не посреди холодного осеннего леса, а где-то далеко-далеко… Тэхён сжимает в кулаках его воротник и тянет на себя чуть ближе, прижимая к себе. Поцелуй всё ещё трепетный и совсем невинный, но Чонгук обещает себе исследовать все границы, когда они отрываются от губ друг друга и смотрят один на другого с одинаково замершим дыханием. — Ты не видишь в этом ничего странного? — шепчет Чонгук зачем-то. Всё ещё влажные от слюны губы неприятно холодит на прохладном ветре. — В смысле, ты мужчина и я тоже… — Ты человек, а я дрозд, — отвечает Тэхён серьёзно. — Если бы меня что-то и волновало, то только это. — То есть… — Да? — То есть, ты всё же ко мне что-то чувствуешь? Тэхён улыбается тепло-тепло и разворачивает свои крылья (Чонгук с разочарованием ёжится от ветра, от которого они так надёжно укрывали), снова складывает их за спиной и поднимается. — Ещё с тех самых пор, как ты предложил мне остаться. Мне от тебя голову кружит, Чонгук. Конечно, я что-то к тебе чувствую. Чонгук, все ещё глядя на него снизу вверх, протягивает к нему руку, чтобы тот помог ему встать. — Поцелуешь меня ещё раз? — Ты сам говорил, что стоит приняться за сбор, пока не пошёл дождь, не так ли? Мне кажется, с этим мы можем повременить, пока не останемся в тепле и не на голой земле… Чонгука он всё-таки целует.

***

Неудивительно, — думается Чонгуку. — Совершенно неудивительно, у него в жизни ничего не идёт, как надо — стоило только расслабиться и почувствовать себя счастливым, как всё незамедлительно накрылось медным тазом. — Нет, — мотает головой он. — Это не то, чем кажется, поверьте. Я могу всё объяснить, в этом только моя… Тэхён упрямо задвигает его за себя, за свои вздыбленные крылья, как будто это его нужно было защищать. Чёрный дрозд перед ними — тот самый, которого Чонгук видел на площади, — смотрит на обоих с недоумением. — Что со мной будет? — спрашивает Тэхён тихо, и Чонгук готов выть от отчаяния. Дрозд ждал их у дома, когда они вернулись — все те же серебристые меха, висящие на поясе ножны с клинком; крылья, тем не менее, были плотно сложены за спиной. Казалось, они с Тэхёном были знакомы, если судить по тому, какими взглядами они обменялись. Чонгук надеялся на то, что Тэхёна просто вернут в замок, может, разжалуют, может, спустят ещё на ступень ниже по иерархии — всё что угодно, только не казнь за побег. Может, если с этим дроздом они знакомы, он сжалится над ним? Позволит ему сбежать? Тэхён снова толкает его за свою спину крылом, но протягивает ему руку. Чонгук хватается за неё, как утопающий за соломинку — словно чем крепче он будет держать, тем больше шансов, что Тэхёна у него не заберут. Взгляд дрозда скользит к их сцепленным рукам, окидывает Чонгука с ног до головы и возвращается к Тэхёну. — Интересно, — спокойно говорит он. — Пожалуйста, просто скажи мне, что мне за это будет. Озвучь приговор или что там тебе приказал командир, только не тяни. Дрозд вскидывает бровь. — Я тут не для того, чтобы озвучить приговор. Меня послали, чтобы я тебя предупредил, Тэхён. Тэхён замирает. — Что? — Признаюсь, я тоже сначала думал, что тебя казнят за такое непослушание. Все мы так думали, но оказывается… слухи о том, что будет за побег, специально и пускаются, чтобы ни у кого не возникало желания. На самом деле сам королевский двор не позволяет ограничивать нашу свободу. Ты в праве покинуть замок тогда, когда сам этого захочешь. Голос его немного смягчается. Чонгук понимает: Тэхён наверняка был не единственным дроздом, кому были подвластны мягкость и человечность. Чонгук крепче сжимает его ладонь в знак поддержки. — Я… я могу остаться? — Да, Тэхён. — Дрозд улыбается, откашливается и принимает сухое деловое выражение лица. — Командир указал, что я должен забрать у тебя собственность замка. В Чонгуке на мгновение проскальзывает паника, когда он вспоминает про то, что слышал про крылья. Ему же не станут их рубить, не станут же?.. Кажется, Тэхён понимает, о чём ведётся речь, потому что он выпускает ладонь Чонгука и уходит в дом. Дрозд тем временем изучающе его рассматривает. — Вот, — кивает Тэхён, протягивая ему клинок в ножнах из черной кожи. — Что-то ещё? — И, как ты наверняка знаешь, скрещивание с людьми. Полукровки будут лишаться крыльев, если родятся с ними. Но, — он кривовато усмехается, — я полагаю, вам это не грозит. Тэхён фыркает. — Спасибо за предупреждение. Дрозд хлопает Тэхёна по плечу, кивает Чонгуку с чем-то, похожим на уважение, и взмахивает мощными крыльями, взмывая вверх. Чёрные кудри Тэхёна раздувает поток воздуха, когда он провожает его взглядом, пока он не скрывается за деревьями. Тэхён не говорит ни слова, когда Чонгук разворачивает его к себе и утирает текущие по его лицу слёзы. — Теперь, — шепчет Чонгук. — Всё будет хорошо.

***

Для того, чтобы Тэхён уместился за стол, приходится подтащить ещё одну скамью. За столом и так тесновато для шести толкающихся детишек и их родителей, что говорить про ещё одного взрослого парня и дрозда с парой крыльев за спиной. Но правду ведь говорят: в тесноте, да не в обиде — приходится потесниться, зато ужин, приготовленный Джиной с помощью Тэхёна, как всегда восхитительный, а от по-семейному оживленной болтовни за столом на душе становится очень тепло. Муж Джины, пекарь, как раз говорит, что ему не помешала бы помощь на кухне, и Тэхён вызывается помочь с оживлённым огоньком в глазах. Чонгук подначивает его тем, что он уже обещал помочь ему с заготовкой травяных сборов на зиму, и Тэхён со смехом говорит, что его на всех хватит. Мальчишки шепчутся о чём-то между собой, то и дело спрашивая Тэхёна о всяком — том, что он видел в замке, бывал ли он на войне и как его учили обращаться с оружием. Джина шикает на них, мол, не пристало спрашивать такое у гостя за столом, но Тэхён только успокаивает её, говоря, что всё в порядке и его это не обременяет. — Получается, — говорит Джина. — Вы всё же будете жить вместе? Чонгук слышит, какой подтекст она в это закладывает, и надеется, что покраснел не слишком сильно. — Да, — отвечает он ровно. — Мой дом и так великоват для меня одного. Джина щурится. — А что ты думаешь делать, когда соберёшься заводить семью? Тэхён смотрит на него с недоумением, и Чонгуку всё же кажется, что его щёки загорелись так сильно, что это было очевидно каждому. Дети всё ещё продолжают болтать между собой, но мать и отец семейства смотрят на Чонгука так внимательно, что увильнуть от ответа было невозможно. В конце концов, чего ему стесняться, они буквально стали ему вторыми родителями, когда он остался один. Поэтому он глубоко вздыхает и нащупывает ладонь Тэхёна, крепко её сжимая. — Я не собираюсь жениться. Если всё же захочется завести семью, мы с Тэхёном можем когда-нибудь взять сироту на воспитание, если… если Тэхён захочет, конечно. Может, он всё же боялся увидеть осуждение в их глазах, боялся, что его не примут и назовут больным или ненормальным, раз он предпочёл увивающимся за ним девушкам чёрного дрозда — не полностью человека, более того — мужчину. Джина мягко улыбается и треплет его по волосам — такой по-матерински тёплый жест, что Чонгуку становится даже стыдно, что он в ней сомневался. — Я рада, что ты наконец нашёл своего человека. Ну, или дрозда. Без разницы. Её муж хмыкает. — А я вот всё хотел спросить, Тэхён, твои перья не облетают сами по себе, как волосы? Они в выпечку не попадут? После ужина, когда они уже собираются домой, Джина снабжает их едой минимум ещё на неделю, несмотря на все их отнекивания — говорит, что им нужно больше есть, слишком уж оба худые. Тэхён суёт котомку с ещё горячими горшками Чонгуку, а сам крепко-крепко её обнимает. — Вы прямо как мама, нуна, — вздыхает он, и Джина ласково треплет его по волосам. Чонгук знал — Тэхён своей матери никогда в глаза не видел, как и все остальные дрозды и аисты: в замке их специально выводили, отнимая от родителей почти сразу после рождения. Может, они с Тэхёном и в этом были похожи. Потом уже, когда они выходят в холодный осенний вечер, то ещё долго стоят на крыльце дома пекаря и смотрят в полутьму, разбавленную случайными огнями деревенских домов. Тэхён тянется рукой, свободной от врученной им еды, чтобы найти руку Чонгука и ласково её сжать. После того, как они признались друг другу в чувствах, Тэхён стал брать его за руку всякий раз, когда подворачивалась возможность — тот совершенно не возражал, наоборот: ощущение его теплых пальцев в своих дарило ему чувство защищённости, гарантию того, что он кому-то нужен. — Ты правда имел в виду то, что говорил? — спрашивает Тэхён негромко. — Или просто сказал это, чтобы тебя оставили в покое? Чонгук хмурится. — Нет. Конечно, я не давлю на тебя и не собираюсь настаивать, что мы с тобой создадим семью и будем вместе до гроба. Я думаю, вполне нормально, если ты приспособишься к человеческой жизни и решишь уйти в какой-то момент — ты же мне ничем не обязан. Тэхён сводит брови к переносице, открывает рот, готовый ответить, как дверь за ними снова открывается. Оба подпрыгивают от неожиданности, но это оказывается только Ханджи. — Малышка, — воркует Тэхён, выпуская из руки ладонь Чонгука и опускаясь на корточки. — Я думал, ты уже пошла спать. Разве уже не время? — Я уже не маленькая, чтобы ложиться спать так рано, — дуется она. — Кто вообще ложится спать сразу после ужина? — Чонгук ложится, — замечает Тэхён, в свете из-за открытой двери видно, как широко он улыбается. — Но он и просыпается ни свет ни заря, так что неудивительно. Ханджи смотрит на Чонгука с подозрением. — Чонгуку-оппе уже пора спать? — Именно, — кивает Чонгук. — Ты чего-то хотела? Ханджи теребит маленькими пальчиками подол платья, прежде чем поднять застенчивый взгляд на Чонгука. — Чонгуки-оппа, — говорит она робко. — Я думаю, у меня болит горло. Ты уже начал варить сироп из ла… лакричника? — Начал, Ханджи-я, — вздыхает Чонгук и треплет её по голове. — Приходи завтра. Если у тебя болит горло, то нельзя стоять на холоде в одном платье, заходи-ка обратно в дом. Ханджи крепко обнимает его колени, следом обнимает и Тэхёна, слишком радостно и звонко для больного горла желает им спокойной ночи и исчезает за дверью. Наверное, если Чонгук и правда решит взять сиротку на воспитание, то было бы неплохо, окажись она как Ханджи — тихому отцовскому дому не помешало бы снова услышать детский смех. — А я и не против, — говорит Тэхён мягко, когда они молчат, улыбаясь, уже слишком долго. Чонгук оборачивается к нему, профиль его в тёмных послезакатных сумерках едва различим. — Не против чего? — Быть вместе до гроба. — Он тянется ближе — Чонгук чувствует на себе его тёплое дыхание, — и ласково целует его в лоб. — Пойдем домой?