Обитатель Паучьего Тупика
Друг! Неизжитая нежность — душит. Хоть на алтын полюби — приму! Друг равнодушный! Так страшно слушать Черную полночь в пустом дому! М.И. Цветаева
Но с домом определённо что-то не так. Или с моей головой. Что было бы неудивительно. Я очень благодарна профессору Снейпу за то, что, разделавшись с битвой на Астрономической башне, мы на время оставили тёмную сторону его жизни и теперь в основном пишем про школу. Потом я как-нибудь осмысленно переплету одно с другим — на это потребуется день или два — а пока тихо радуюсь моральному отдыху. Не будь он таким угрюмым, я могла бы дополнить многие эпизоды собственными воспоминаниями, но мои воспоминания тут ни при чём. О большинстве неясных моментов он и так уже знает, или догадался, или лучше ему не знать. Ну какая теперь разница, кто поджёг его мантию во время матча по квиддичу? Тысячу лет назад. Из любви к ясности я подсчитываю точнее — девять лет назад. Всего-то девять? Мы оба очень ясно помним тот случай. И сотню других случаев тоже, пересекающихся и дополняющих друг друга. Поэтому дневная работа даётся мне сравнительно легко. То ли дело ночи. Пару дней я до позднего вечера проверяю надиктованные им ужасы, и в результате опять перестаю спать от избытка впечатлений. Всё это было так недавно, так напрямую касалось меня, Рона, Гарри... да всех нас! — что я не в состоянии воспринимать то, что делаю, исключительно как работу. Я понимаю, что всё это должно остаться в памяти поколений, я сознаю значимость своей задачи, я даже готова согласиться, что профессору это доставляет не больше удовольствия, чем мне. Но разумные доводы не помогают. Не буди лихо. А мы, похоже, разбудили, и теперь я никак не могу успокоиться. Я то ложусь, то брожу из угла в угол по своему чердаку, и любой шорох вызывает у меня оторопь. Я боюсь не привидений — я боюсь, что в слуховое окно заползёт гигантская змея Волдеморта или сам Волдеморт неслышно зайдёт в дом, как он зашёл к родителям Гарри. Я не трусиха, и понимаю, что всё это бред. Но побегайте с моё от Тёмного Лорда, и, ручаюсь, вы не захотите, чтобы вам напоминал об этом кто-нибудь очень мрачный с очень чёрными глазами и в очень чёрной одежде. В полутёмной комнате полусгнившего дома за заброшенной фабрикой. Бр-р! Не хочу больше спать на чердаке! Но не бежать же под бок к профессору? Чего доброго, он опять начнёт мне что-нибудь рассказывать. Проспав пару часов — не больше, я рано утром спускаюсь за ритуальной чашкой кофе. Обратно по лестнице бреду тоже в полусне, продолжая размышлять над главой про Астрономическую башню, чтоб уже покончить, наконец, со всем этим кошмаром. Вспоминаю похороны профессора Дамблдора, и глаза заволакивает слезами. То есть, я начинаю хуже видеть и почти не думаю о том, на что смотрю. И в этот момент замечаю движение за открытой чердачной дверью. От неожиданности я роняю кружку, и ноги мне обдаёт горячим кофе, но сейчас не до этого. На этот раз я убеждена, что... Да что же это такое! Перепрыгиваю через разлетевшиеся по ступенькам черепки, забираюсь на чердак, а там, разумеется, никого. Я помню, что не одна в доме, но будь это профессор Снейп, куда он спрятался и зачем? И потом, я уверена, что опять видела свой шарф! То есть, почти уверена. Как можно быть полностью уверенной, если вокруг ни души? Я стою и оторопело озираюсь в полумраке, под кроной нарисованного мной дерева. Я даже достаю волшебную палочку и произношу Фините Инкантатем, хотя прекрасно понимаю, что ребёнок — хоть волшебный, хоть нет! — не может просто взять и исчезнуть. Это уже не магия — это мистика. Но на всякий случай я обхожу всю комнату по периметру и, чувствуя себя полной дурой, несколько раз окликаю: — Малыш! Ты куда спрятался? Выходи — я не буду ругаться. Хочешь яичницу? Либо я спятила, либо местные привидения равнодушны к яичнице. Изучаю на всякий случай узенькое окно, но оно даже не открывается. Не сквозь стену же он прошёл! Не поговорить ли мне с хозяином дома? С него станется поселить в чулане под лестницей какого-нибудь племянника и не счесть нужным нас познакомить. О чём я? Какие у профессора племянники? Полумна махнула бы рукой на всё это: мозгошмыги расшалились по весне — что с них возьмёшь?! Профессор Трелони сочла бы это знамением скорой и мучительной смерти. Что скажет о моих галлюцинациях профессор Снейп, я даже представлять не хочу. Но моё собственное рациональное мышление требует вразумительного объяснения. Я, конечно, перепила кофе и перечитала всяких ужасов на ночь, но если ребёнок свалится тут с какой-нибудь гнилой стропилины или скатится с мокрой крыши... Я в замешательстве шарю глазами по потолку и, наконец, нахожу среди листвы то, что мне нужно. Отрадно, что я ещё не окончательно выжила из ума и не выдумала люк на крышу! Лестницы поблизости нет, и я понятия не имею, как туда мог забраться не очень сильный, судя по сложению, мальчик. Но мне ли не знать, на что способны мальчишки? Я решаю действовать быстро. Бегом возвращаюсь на кухню — там, в закутке, где я обнаружила половую щётку, помнится, была ещё и метла. Старая, но вполне лётная. Хватаю метлу и стремглав несусь обратно, словно у моего привидения может иссякнуть терпение. На ручке метлы ножиком накарябано «Нимбус», хотя на самом деле марка куда более скромная. Но в воздух «псевдо-Нимбус» поднимается вполне уверенно. Проделать такое по силам даже маленькому ребёнку. Дальше сложнее. Добравшись до люка, я придерживаюсь одной рукой за ветку, то есть за потолочную балку, а второй рукой пытаюсь отодвинуть засов. Засов не поддаётся, и я заинтригована. Понятное дело, я могу воспользоваться Аллохоморой, если профессор не наложил на все входы и выходы чересчур мудрёные чары. Но ребёнок, не доросший до палочки, не способен овладеть отпирающим заклятием. И засов выглядит совсем старым и ржавым. По-моему, его не трогали много лет. Для чистоты эксперимента я пытаюсь отодвинуть его двумя руками, и в этот момент опять замечаю движение внизу. Мне достаёт ума не закричать, но я так сильно вздрагиваю, что теряю равновесие и не успеваю ухватиться за метлу. Полеты никогда не были моей стихией. К счастью, профессор успевает меня поймать. Не руками, конечно, а чарами. Останавливает на уровне нижних ветвей, переворачивает Либеракорпусом, и я приземляюсь на ноги. Не могу устоять на ногах и опять падаю. Профессор что-то шипит сквозь зубы, поднимает меня за подмышки и пристально рассматривает. Для него это звёздный час. Давайте, сэр, начинайте. Что уж тут! — Всякий раз, как я захожу, вы пытаетесь откуда-нибудь свалиться, мисс Грейнджер. Далеко не всякий раз, но я молчу. — И на лестнице опять намусорили. Я молчу. — Дерево. Это так... неожиданно, — прибавляет он, подняв голову. Помолчу ещё немного. — И почему вы летаете на метле по моему дому? Так, хватит молчать. — Метла ваша, профессор? — спрашиваю я хмуро. Он, прищурившись, разглядывает метлу, зависшую под стропилами. — Допустим. — А другой у вас нет? То есть, я имею в виду — у вас не крали метлу? — Вот разве что вы. Что он мне врёт? Не летает же он до сих пор на модели семьдесят второго года? Я повнимательней приглядываюсь к профессору, но гриффиндорского шарфа не обнаруживаю. Только неизменно чёрную мантию. Если они у него чем-то и различаются, то я не замечала. Между тем, во взгляде моего собеседника появляется намёк на беспокойство. — Мисс Грейнджер, — произносит он мягко, — мне крайне редко требуется летать. И метла мне для этого не нужна. Ах да, как я могла забыть?! Но откалывать такие штуки ещё до поступления в Хогвартс не мог даже Том Реддл. Между прочим, подобные фокусы пахнут Азкабаном, и на месте профессора я бы поменьше хвасталась. А на своём месте получше бы соображала. Я понимаю, что говорю полный бред, но лучше хоть какое-то объяснение, чем никакого. — Дело в том, сэр, что я уже не в первый раз вижу здесь ещё кого-то. — Не меня часом? — он вот-вот возьмётся за палочку, так как спятившая ведьма — штука опасная. — Нет, сэр, не вас, — я встряхиваю головой, чтоб отогнать наваждение. — Перед тем, как прийти к вам, я никак не могла отыскать нужный дом, и спросить дорогу было не у кого. А потом я наткнулась на мальчика, который объяснил мне, как выйти в Паучий тупик... Профессор с лёгким удивлением поднимает брови, и я вежливо поправляюсь: — На улицу Прядильщиков. Потом я ещё раз видела через окно того же ребёнка. Здесь, в тупике. Я почти уверена, что видела! Но это бы ещё ладно, он говорил, что живёт на этой улице вместе с родителями... — Я понял. На чердаке вам встретился тот же мальчик, — устало вздохнул профессор. Я не могу различить — то ли это его привычка не удивляться, то ли он, правда, не особенно удивлён. Или он что-то знает? — А вы зачем вдруг сюда пришли? — осеняет меня. Он молчит пару долгих секунд, но всё же отвечает, хоть и с видимой неохотой: — Вы так носились по лестнице вверх и вниз, что я решил, у вас тут пожар. Но всё оказалось куда интереснее. Интереснее. Да уж. Меня передёргивает под его взглядом. Отошёл бы он уже, что ли! — Вы прямо дрожите, — сообщает мне наблюдательный хозяин странного дома. — Вас так напугал ребёнок, забравшийся на чердак? Но вы же немного волшебница — ручаюсь, вы бы с ним справились. По моему лицу, видимо, незаметно, что я успокоилась, и он раздражённо прибавляет: — Если вы ещё не заметили, мисс Грейнджер, тут не самый благополучный район. Но если вы хотите, чтобы ради вашей безопасности всякий мелкий воришка обращался в пепел... Я вспыхиваю и перебиваю его: — Конечно, сэр, я этого не хочу! Когда уже он перестанет насмехаться и когда уже он меня отпустит? Или одно напрямую связано с другим? Что с ним вообще такое? — Я пытаюсь сказать, что не понимаю, как он сюда попал! — почему-то я чувствую себя всё большей идиоткой. — Что, если он волшебник? — Наверняка волшебник. Раз сумел пробраться в мой дом. Да, и камушки он бросал чересчур метко... Даже когда не целился. Но дело не в этом, дело... Нет, надо мне самой от него отодвинуться. Как-нибудь ненавязчиво. — Вам кажется странным, что в мире есть другие волшебники? — усмехается профессор. — Именно это не даёт вам покоя? Я прикусываю губу, пытаясь понять, от чего же мне в самом деле не по себе. Этот непредсказуемый человек никак не отходит от меня и ждёт очень терпеливо. — Этот ребёнок в беде — вот, что мне кажется, — отвечаю я после паузы. — Это и не даёт мне покоя. Я должна была понять это ещё в первый раз. И помочь. — А вы считаете, что смогли бы помочь? — спрашивает он с интересом. — А вы как считаете?! — не выдержав, восклицаю я. Мне до смерти надоел его тон. Он вообще мне до смерти надо... — Ну попробуйте, — со странной интонаций произносит профессор, проводя рукой по моим волосам. То есть, по пакле, которая в данный момент заменяет мне волосы. Всего одно движение, я даже не успеваю понять, что это было. — Попробуйте, — усмехается он, отступая. Я стою, как приросшая к полу, и ошалело хлопаю глазами. Он останавливается лишь перед лестницей, пару секунд смотрит на меня, словно решая, говорить или нет, а потом осторожно произносит: — В Паучьем тупике нет других обитаемых домов, мисс Грейнджер. Уж можете мне поверить. И уходит. Ой, мамочки, он уходит! А я, как назло, не могу пошевелиться от страха. Или от потрясения. Как — нет обитаемых домов? А что я тогда видела? Или кого? И зачем он вот сейчас трогал мои волосы? Испугался, что я едва не свернула шею? Или решил, что я незаметно спятила? — Сэр! — окликаю я слабо. — Профессор Снейп! Рациональное мышление отказывает сразу в нескольких узловых точках, и лучше уж Снейп, чем думы в одиночестве. Я опять скатываюсь по ступенькам, причём неудачно наступаю на осколок кружки и теряю ещё секунд десять, прыгая на одной ноге. Про заживляющее заклятие я забываю и, прихрамывая, добираюсь по узкому коридорчику до его двери. Там и вылечусь. Стучу в кабинет, потом заглядываю — никого. Дверь в спальню распахнута, и там тоже пусто. Ладно. Только не нервничать. Гостиная, кухня, чулан для мётел — пусто. Нервы уже начинают сдавать. Если и этот растворился, то я просто не знаю! Входная дверь всё ещё опечатана заклятиями, которые я наложила после сцены с мистером Малфоем. Я, наконец, вспоминаю про волшебную палочку, снимаю чары и распахиваю дверь — улица совершенно пуста, и на крыльце никаких следов. К слову, под чердачным окном тоже. Странноватые они всё-таки — обитатели Паучьего тупика... Стараясь сдержать нервную дрожь, я закрываю дверь, запираю на обычную щеколду и хромаю обратно на чердак. Вдруг профессор как-нибудь мимо меня проскочил? Он, безусловно, мог бы, с его-то шпионским опытом, вот только зачем ему это? Зачем-зачем! А много я могу объяснить в его действиях? Ох. Поворачиваю голову и вздрагиваю. Профессор неподвижно стоит в тёмном коридорчике, из которого я выбежала минуту назад. — Кровь, — роняет он, задумчиво глядя себе под ноги, а потом вопрошающе смотрит на меня. Я бросаюсь к нему и повисаю на шее. Мне нелегко сохранять равновесие без опоры и мне всё ещё страшно. Профессор тоже с трудом сохраняет равновесие и даже опирается спиной о стену, но всё-таки удерживает мой вес. А я всё равно не отпускаю его. Я опасаюсь, что он опять необъяснимо исчезнет. И все, только что промелькнувшее, исчезнет. На самом деле, он никуда не исчезает. На самом деле, он и не собирался исчезать — просто заходил в ванную ополоснуть лицо. Он и сейчас едва прикасается ко мне, придерживая за плечи, чтоб не намочить мой свитер. Я сегодня дёрганая, могу так завизжать от холода, что даже профессор Снейп начнёт заикаться. Хотя нет, не начнёт. Он чем сильнее волнуется, тем спокойней становится. Но холод — это хорошо, это то, что мне сейчас нужно. А то у меня так пылает лицо, что я не решаюсь его поднять. Я снимаю руку профессора со своего правого плеча и прижимаюсь щекой к прохладной ладони. Как хорошо. Он вздрагивает, словно от боли, но не отнимает руку, в которую я впилась мёртвой хваткой. — Что с вами такое? — озабоченно спрашивает он после бездонной паузы. — Не знаю, — отвечаю я легкомысленно, даже не пытаясь открыть глаза. — Раньше со мной не происходили такие странные вещи. А с вами происходили? — Бывало, — вздыхает он не очень-то весело. — А почему вы стоите на одной ноге? Больше этот спокойный тон меня не обманет — я слишком хорошо ощущаю, что сквозь него проходит та же нервная дрожь — она ощущается в пальцах, которые уже согрелись, прикасаясь к моему лицу. И сердце у него стучит тоже чересчур часто. Пульс под моей ладонью так и колотится. «Не вздумайте ко мне прикасаться...». Так вот, что будет, если я не послушаюсь! Бедный мой, бедный. — Лучше скажите — у шпионов бывает отпуск? — спрашиваю я очень тихо и всё-таки открываю глаза. «И что вы ожидали увидеть?». Да ничего особенного не ожидала — только его. Жалко, что в этом доме всегда не хватает света — мне кажется, я впервые вижу на лице профессора живую краску — отличную от белого и чёрного. Он, конечно, не заливается румянцем, но хотя бы превосходит мимикой маску. Он смотрит на меня почти со страхом, как недавно на чердаке. Но в сообразительности ему не откажешь. Усмехается, отодвигается, отнимает ладонь. Некстати накладывает на меня заживляющее заклятие, возвращая возможность стоять самостоятельно, и непринуждённо выскальзывает из тупика, потирая освобождённую руку. — Я там лестницу тоже испачкала, — предупреждаю я сразу. — И ковёр в гостиной. — Да, одни убытки от вас, — соглашается он, озирая ступени. Я останавливаюсь рядом с ним и терпеливо жду. Я по опыту знаю, что он не в состоянии ограничиться одним предложением. Он продолжает, почти не меняя тона, разве что чуть более задумчиво: — Я действительно привязался к вам, мисс Грейнджер, за эти недели. Хотя это было не лучшее время в моей жизни. Или как раз поэтому. Он даже не смотрит на меня, он не повышает голоса. Он привязался? Долго же я гадала бы, если б он не сказал! Что поделаешь — это у меня всё на лице написано! Но если он не перестанет говорить со мной, как с Волдемортом, я его... вымою. Или перекрашу все его мантии в жёлтый цвет. Я с ним точно что-нибудь сделаю — сил моих больше нет! Я всхлипываю. Он, наконец, соизволяет глянуть, с кем говорит, вздыхает и усаживается на перила в узком промежутке между лестницами наверх и вниз. Я бы не рискнула так сидеть, но профессор, в отличие от меня, падать не боится — чего ему бояться? Он даже в метле не нуждается! Приятно видеть, что он хоть что-то может делать непринуждённо. Сразу проскальзывает мысль, что эта привычка совсем из другого времени. Из тех дней, когда отец громил всё внизу, мать рыдала, запершись в спальне, а их странный ребёнок чутко прислушивался к происходящему в доме — пора уже прятаться на чердак или можно проскользнуть на кухню, чем-нибудь поживиться? Только надо быть очень тихим. Очень быстрым. Очень хитрым и незаметным. А если попадёшься, то не подавать виду, что у тебя что-то припрятано в карманах. Мой навязчивый вопрос «А был ли мальчик?» снова всплывает в голове. Наверное, всё-таки был. Когда-то. Очень давно. Он смотрит очень внимательно, не шевелясь и почти не моргая, словно ждёт, когда что-то зажжётся в моём лице. И, видимо, дожидается, потому что продолжает говорить, а не молчать. — Видите ли, в чём вся сложность — моё положение сейчас таково, что я не могу вам ничего предложить, — в его речи появляются новые интонации, но ни одной радостной. — Так что лучше бы вам ничего не было нужно. И я сам, в первую очередь. Но, как говаривал один мудрец, решать это исключительно вам. Главное — не лгите себе. Иначе я втяну вас в свою беду, и ручаюсь, в этом будет мало приятного. Подумайте, — ни улыбки, ни надежды в глазах. — Только подумайте хорошенько. Ясно. Значит, у меня тоже не всё написано на лице. Или он плохо разбирается в девушках. Что, кстати, неудивительно. Вот в этом он весь! Он всегда нагоняет жуть и говорит какие-то страшные вещи. И что ж я должна делать после такого заупокойного признания? Убежать? Поцеловать его? Разрыдаться? Я только сейчас понимаю, что у меня по щекам катятся слёзы. Так, уже реву. Вытираю глаза сразу двумя руками и шепчу, потому что голос пропал: — А мне ничего и не нужно... совсем... ничего... Я боюсь, что он пребывает в очень шатком равновесии на этих перилах, поэтому подхожу крайне осторожно. Я до него почти не дотрагиваюсь, я быстро целую его куда-то в щёку, а потом убегаю на чердак. А потом зарываюсь в одеяло и плачу.* * *
Ближе к вечеру он приходит сам и спрашивает, спущусь ли я к ужину. Спущусь ли! Моя магглорождённая светлость изволит спуститься. С чердака. И какой, к Мерлину, ужин? В этом доме не бывает ужинов, весенней уборки и определённого времени суток. Здесь даже привидений нормальных нет. Только мы. Я сажусь на постели с тяжёлой и растрёпанной головой. Мозги совершенно не работают, нос распух и не дышит. Если профессор заставит меня писать его мемуары, все чернила сразу же расплывутся. Но есть я очень хочу — я с утра не ела. Ой, я и утром не ела! И, вроде бы, вчера вечером... А профессор — вообще не помню, когда питался. — Вы же ничего не едите и не пьёте! — удивляюсь я. — С чего вы взяли? — изумляется он. — Я что, похож на вампира? Мы переползаем в гостиную. Он разжигает камин пожарче, и я спрашиваю, всё ещё шмыгая носом. — А что мы будем есть? — Не знаю. Что хотите. Приглашение на ужин без ужина — это так романтично! Я бы сказала, что обожаю его, но, кажется, для таких откровений рановато. Вместо этого я задаю очень сложный философский вопрос: — Курица или яйцо? — Курица, по-моему, крупнее, — отвечает он без малейшей паузы. — Тогда раздобудьте курицу, — вздыхаю я и отправляюсь на кухню. И соль бы не помешала. И что-нибудь, кроме кофе. А, всё равно плита не работает! Я несколько раз пытаюсь разжечь её Инсендио, но ничего не получается. — Попробуйте Репаро, — советует из-за спины мой учитель. — Пробовала уже. Как ещё оживить эту штуку, мы не знаем, и курицу приходится жарить в камине. Она немного обугливается, но всё же выходит съедобной. Не ожидала. Хорошо, что я не предложила яичницу! — Так с женщиной в дом приходит уют, — с убийственной серьёзностью сообщает радушный хозяин, разливая вино в бокалы. Красное, как положено. Где-то здесь хранится вино? И бокалы? Интересно, сколько ещё скелетов у него запрятано по шкафам? Я бы не удивилась, если б это были в прямом смысле слова скелеты. Но в данный момент меня интересуют только куриные кости. С грехом пополам я, наконец, раскладываю по тарелкам наш скромный ужин. Режущее заклятие не помешало бы, но я стесняюсь попросить и мучаюсь с тупым кухонным ножом. Профессор смотрит в огонь, вертит в руках бокал и как будто забывает о моём существовании. Всё-таки он очень своеобразный. И какая с ним беда? Но, по крайней мере, мы едим, как нормальные люди. Почти. В первый раз за всё время. Потом, конечно, всё возвращается на круги своя. Я уношу посуду, профессор приманивает с каминной полки мои записи, находит, на чём мы остановились, и продолжает диктовать. Я пишу. Он диктует. Я пишу. И так до глубокой ночи. Но впервые я не ощущаю усталости от этого и забываю следить за временем. Может быть, потому что мы сидим на диване рядом.