In For The Kill

When all of your flaws and all of my flaws Are laid out one by one A wonderful part of the mess that we made We pick ourselves undone All of your flaws and all of my flaws They lie there hand in hand Ones weʼve inherited, ones that we learned They pass from man to man You have always worn your flaws upon your sleeve And I have always buried them deep beneath the ground Dig them up; letʼs finish what weʼve started Dig them up, so nothingʼs left unturned (Bastille — Flaws) Чужими глазами Кэролайн видит кровь и огонь. Чужими руками вырывает сердце мужчины. Чужими губами яростно и потрясенно что-то шепчет в темноту, туда, где виднеется смутная, расплывающаяся от марева фигура, приближающаяся все ближе и ближе. Пламя костра обжигает ладони, наполняя вены пульсирующей, свирепой и неукротимой силой, от которой на груди что-то тяжелеет, манит, зовет прикоснуться. Пальцы ощущают жесткость веревки, холодную гладкость камня, но невозможно его увидеть, заставить принять форму. Слишком материальны кровь, теплый ветер и огонь. Слишком призрачна Кэролайн. Она не понимает, почему не может вырваться из оранжевой пелены видения, где тело чужое, шум океана и песок скрипит на зубах молотой крошкой костей. Хочет остановить руки, которые продолжают крошить остывшее сердце в руках, разрывая его на уродливые ошметки плоти, но она не может, чувствуя всепоглощающую и холодную ярость, направленную вовсе не на несчастного мертвеца, а куда-то в самую глубь души. Кто-то зовет по имени, отчаянно и навзрыд, а Кэролайн не может расслышать ни звука, увидеть лица женщины, что тянет к ней руки, унизанные змеевидными браслетами, но отчего-то знает, что из глаз у нее течет кровь. Восемь. Восемь. Сила, рожденная в ненависти. Сила, рожденная в любви. В ушах стучит так сильно, что Кэролайн беззвучно кричит до огненной боли в легких, запертая в ловушке, расшибаясь о чужие ребера, ловя какие-то обрывки фраз. Восемь. Семь. W ap vin fèmen, pitit fi. Gade! * Кэролайн открыла глаза, чувствуя, как кто-то скачет по кровати, сбивая с нее одеяло. Обрывки кошмара кружились в ее мыслях серым пеплом, тающим в ярком свете утреннего солнца. Кровь и жар огня, сердце незнакомца в руках, ненависть к собственной слабости, женский голос, разговаривающий с ней на языке, который она понимала лишь во сне… Девушка сильнее зажмурилась и закрыла лицо руками, пытаясь понять, вспомнить точнее, что видела, но все забывалось слишком быстро, она не успевала схватить мысль за хвост, а тут еще и эта тряска. Что вообще происходит? — Мамочка! — крик Джози раздался прямо надо ухом, и Кэролайн резко села в кровати, разлепляя глаза и непонимающе уставившись на расплывчатые лица Джози и Хоуп, которые использовали ее кровать вместо батута. — Вставай! — Милая, прекрати, — бессознательно пробубнила Кэролайн, потирая виски. — Слишком рано. — Мы уже пообедали, а все спят! — засмеялась Хоуп, подпрыгивая на месте, словно обезьянка. — Папа почему-то злится. — Что? Пообедали? — Кэролайн схватила с тумбочки электронный будильник, тупо уставившись в зеленые мигающие цифры, которые ясно говорили о том, что уже полдень. Во сколько они вчера вернулись домой? Кажется, уже был рассвет, но все равно получается, что она проспала больше шести часов! Такого с ней не случалось со времен начальной школы, что уже говорить о последних пяти годах. — Я уже встаю, дайте мне десять минут, — девочки кивнули в выбежали за дверь, о чем-то заговорщицки перешептываясь. Кэролайн на вампирской скорости залетела в ванную, принимаясь чистить зубы и умываться, отчаянно пытаясь вспомнить события вчерашней ночи. Они много танцевали, смеялись и… Пили. Конечно, у вампиров не бывает похмелья, но учитывая то, что Кэролайн не чувствовала жуткой жажды и не пила вчера ночью кровь, то выпито явно было не мало. Чего еще можно было ожидать от Кола, который из горла хлестал чистый джин и других подначивал? Кэролайн вытащила зубную щетку изо рта и внезапно улыбнулась своему отражению. Ритуал подействовал, она чувствовала себя прекрасно отдохнувшей и свежей, и это было первым шагом к тому, чтобы перестать «существовать», бояться выпустить свои эмоции, постоянно мучиться от чувства вины и страхов. Странный ночной кошмар был совершенно ничтожной платой за постепенно обретаемое душевное равновесие. Тем более, незнакомые слова, страх и ощущение вязкой теплоты чужого сердца в ладонях были окончательно забыты. Когда-нибудь она сможет рассказывать своим девочкам об их отце и не содрогаться от боли и ужаса, сможет забыть о желании отомстить его убийце. При мысли о Рейне глаза Кэролайн потемнели, а пальцы сильнее вцепились в края раковины. Нет, еще рано. Ярость и боль все еще не подчинялись ей. Натягивая одежду, Кэролайн думала о том, что с нетерпением ждет, когда наступит сегодняшняя ночь. Теперь, когда стало понятно, что она не представляет опасности для окружающих, девушка собиралась самостоятельно исследовать город. И на этот раз, ей не придется быть осторожной, боясь выдать изменения, происходившие с ней ночью, подбирать слова или смотреть на Марселя, который почему-то постоянно заставлял ее думать о Клаусе. Ей следовало бы гнать прочь любые мысли о первородном, но почему-то ночью делать это было сложнее. Кэролайн тихонько выругалась себе под нос, спускаясь по лестнице, вспоминая слова Эйвелин о том, что все ее тайные желания выйдут из-под контроля. Черта с два она позволит дурацким размышлениям о Клаусе Майклсоне забрать у нее контроль! Набрав номер Бонни, Кэролайн с беспокойством услышала безразличный голос оператора, который сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети, поэтому на кухню она вошла уже не в таком приподнятом настроении. Деймон говорил ей, что пару дней связи у них не будет, но она никак не ожидала, что они все исчезнут просто так, без предупреждения. Лиззи серьезно смотрела на мать, которая рассеянно поцеловала ее в макушку и направилась к кофеварке, мгновенно замечая, что свечение, которое обычно окружало Кэролайн серебристым ореолом, изменилось, теперь больше напоминая те разноцветные нити, которые девочка заметила накануне в балетной студии. И снова незнакомый голос что-то шептал ей на смешном языке Эйвелин. Элизабет перевела взгляд на Джози и Хоуп, которые, казалось, не замечали ничего, кроме своих порций блинчиков. — Милая, ты в порядке? — Кэролайн провела рукой по лбу старшей двойняшки, проверяя температуру, и стараясь гнать от себя мысли о том, куда могла пропасть Бонни и остальные. — Выглядишь бледной. Лиззи кивнула, продолжая рассматривать беспокойное сияние, клубившееся вокруг матери. Какие красивые и яркие всполохи алого и фиолетового, которые прорезают свет! И все от того странного колечка, что надето на мамин пальчик под обод привычного украшения, которое защищает от солнышка. Лиззи взяла Кэролайн за руку и скользнула пальчиками по лазуриту, пытаясь дотронуться до того, другого кольца, которое буквально вибрировало от магии. Ou wè li, ti kras sòsyè? ** — Элизабет, нет! — Кэролайн резко перехватила руку дочери, привлекая внимание Хоуп и Джози, чувствуя, как внутри все сжалось от понимания. Бонни не раз говорила ей, что способности сифона у старшей двойняшки намного лучше развиты, чем у ее сестры. Она не могла не почувствовать столь мощную магию. Лиззи долго и внимательно смотрела на замершую мать, отчетливо видя сероватую дымку страха, вырывающуюся из ее открытого рта, а потом внезапно улыбнулась. Впервые за долгие недели, проведенные в Новом Орлеане. Кэролайн почувствовала, как сердце заныло от боли и щемящей нежности, когда поняла, что лед между ними, по какой-то непонятной, неизведанной причине тронулся. Она хотела что-то сказать, но из коридора послышались крики и ругань, и Лиззи поспешила опустить голову в свою тарелку, все еще не произнося ни слова, но поглядывая на Кэролайн с той самой нежностью, по которой всегда тоскует материнское сердце. Кэролайн быстро допила свой кофе, чувствуя странное умиротворение, хотя, наверно, ей стоило бы понервничать из-за того, что ее маленькая дочь почувствовала магию древнего магического артефакта. В конце концов, это все продлится не долго, месяц или полтора, а потом все вернется в прежнее русло, они смогут уехать и начать жизнь с чистого листа. Осталось только найти Бонни и узнать… — Клаус, я не собираюсь спрашивать разрешение, чтобы куда-то выйти! — на кухню ворвалась раскрасневшаяся Хейли, за которой влетел злой до чертиков Клаус. Кэролайн яростно зашикала, указывая на заинтересовавшихся этой сценой детей, и если Хейли мгновенно умолкла, одаривая девочек непринужденной улыбкой, то Клауса уже было не остановить. Увидев Кэролайн, стоящую с чашкой кофе в руках с таким видом, будто ничего не произошло, Клаус совершенно потерял терпение и в два счета оказался рядом с девушкой, да так близко, что ей пришлось опереться поясницей на столешницу, чтобы их носы не соприкасались. — Где ты вчера была? — буквально прорычал он ей в лицо, борясь с искушением свернуть несносной девчонке шею, а потом запереть ее в подвале, чтобы она вообще забыла, что такое свежий воздух и солнечный свет. — Это что, допрос? — с вызовом поинтересовалась Кэролайн, отчего-то совершенно не пугаясь грозного вида первородного гибрида, хотя и помнила, что один раз, будучи в подобной ярости, он проткнул ее торшером, укусил и оставил умирать. — Именно, Кэролайн, — прошипел Клаус, абсолютно не замечая испуганных взглядов детей и Хейли, которая маячила за спиной, не зная, что ей нужно сделать. — Это допрос. И ты сейчас же мне скажешь, каким образом ты смогла находиться в двух местах одновременно. У Кэролайн тяжело сглотнула, ловя непонимающий взгляд Хейли, чувствуя обжигающее, словно пламя дракона, дыхание Клауса, и немного испугалась. Совсем капельку. Ведь она не была готова, что их с Эйвелин заговор так скоро раскроется. Страх за старую креолку, которая рисковала жизнью, чтобы достать для нее кольцо, удушливым комом засел в горле, но, к счастью, она еще помнила уроки Деймона. Лучшая защита — это нападение. — Серьезно? — взвилась Кэролайн, гневно тыча пальцем в грудь Клауса. — Ты заходил в мою комнату, пока я спала?! Хейли поспешила вывести детей из кухни и теперь кидала на Кэролайн весьма недвусмысленные взгляды, говорящие о том, что ей лучше остановиться прямо сейчас, пока Клаус окончательно не вышел из себя. Но если на секунду предположить, что при рождении каждый человек получает свой особенный дар, — кто не чувствует холода, а кто может достать языком до кончика носа, — то Кэролайн Форбс получила абсолютно уникальное умение. Невидимые силы, зная, что когда-нибудь на ее пути встанет один тысячелетний первородный, подарили ей способность манипулировать Никлаусом Майклсоном. Абсолютно уникальный дар, которым мечтали бы обладать многие. — Ты внушил мне, заставил остаться в этом городе, приставил охрану, а теперь еще и нарушаешь мое личное пространство, когда тебе заблагорассудится? — Кэролайн продолжала бесстрашно наступать на первородного гибрида, который, кажется, оторопел от подобной сумасбродной смелости. Да кем эта девчонка себя возомнила?! — Кэролайн, тебе лучше ответить на мой вопрос, — почти нежно посоветовал Клаус, не желая сдаваться под натиском этой чертовой манипуляторши. — Когда речь идет о твоей безопасности, я не склонен быть галантным принцем, как твой щенок Локвуд или… — первородный ухмыльнулся, зная, что девушка буквально взорвется от упоминания ненавистного имени, -милый и добрый Стефан. Кэролайн замерла, отсчитывая гулкие удары собственного пульса, зная, что Клаус все еще помнит тот телефонный разговор, ее громкое «мой парень» и болезненный удар по собственному самолюбию. Стефан был ее самым главным призраком, определившим ход ее жизни, разрушившим все до основания. И один только звук его имени вызывал в ней дикую ярость, которую надо было подавлять, чтобы не потерять контроль. — Я ненадолго заснула, в первые за долгое время, — безразлично отчеканила Кэролайн, смотря прямо в глаза Клаусу. — А когда проснулась, решила пойти в «Кюрасао». Надеюсь, теперь ты доволен? — девушка прошмыгнула мимо первородного и Хейли, выходя прочь из кухни, чувствуя только, как щеки горят огнем, а злость рвется изнутри сеткой черных вен на острых скулах. Клаус зашипел, почувствовав, как внезапная остаточная вспышка магии Кэролайн с негромким треском повисла в воздухе, пытаясь пробиться через защиту его амулета, чтобы ужалить обидчика своей хозяйки. — Может хватит? — устало поинтересовалась Хейли, приглаживая внезапно наэлектризовавшиеся волосы. — Что хватит? — с нескрываемым раздражением поинтересовался Клаус, не желая выслушивать еще и отповеди от волчицы. — Хватит пытаться посадить ее в клетку, Клаус. У тебя не получится. Ты просто потеряешь свой последний шанс. Неужели не видишь, что ей нужен друг, а не надзиратель? — волчица тяжело вздохнула и кивком головы указала на место за столом, и, к ее собственному удивлению, Клаус сел, хоть и закатил глаза. — Ты хочешь от нее эмоций, но каждый раз получаешь не то, на что рассчитываешь. Хочешь сделать как лучше, а в итоге она еще сильнее желает освободиться от тебя и уехать. Пытаешься открыть ей глаза, но она лишь глубже прячется в свою раковину… — Спасибо, все это очень занимательно, — саркастически протянул первородный, понимая, что ему не нравится, что его интерес к Кэролайн становится предметом для обсуждений. — Но я не намерен быть нянькой. Кэролайн здесь потому, что я могу обеспечить ее безопасность, а не потому, что я должен излечить ее душевные раны. — Ты просто боишься, — Хейли склонила голову набок и прищурилась, чувствуя, как первородный напрягся и затаил дыхание. — Боишься оказаться ненужным. Боишься, что она не позволит тебе заглянуть туда, куда никого не пускает, что она все еще видит в тебе лишь монстра, который когда-то мучил ее друзей. — Мне не нужна ни ее душа, ни ее доверие, — прорычал Клаус, с грохотом отодвигая стул, больше всего желая, чтобы эти слова не отдавались оглушающей пульсацией в висках. Если бы волчица знала всю правду, то никогда бы не вела с ним подобных разговоров, никогда бы даже не заикнулась о том, что ему следует попытаться пробить стену изо льда, разделявшую их с Кэролайн. Она бы посоветовала солнечной девчонке бежать от него без оглядки, навек закрыть свое сердце, свою душу, забыть его имя. Клаус знал, что не имеет права на ее свет. Тысячу раз он повторял себе, что, получив ее тело, ему больше нечего было у нее взять. Что такое «доверие» для того, кого предавали тысячу раз? Что такое «преданность» для того, кто разом лишился всех сторонников и немногих друзей? Что такое «душа» для того, кто потерял ее так давно, что уже и не вспомнить, была ли она вообще? Что такое «любовь» для того, кто никогда не знал ее вкуса? Будь все проклято, он снова хотел Кэролайн. Всю. Без остатка. Надеясь стать ее призраком, Клаус не заметил, как она стала им для него. Бесплотный и светлый дух, который сопровождал его на протяжении всех этих лет. И его хотелось поймать, удержать, привязать к себе. Посадить в клетку, спрятать ото всех, чтобы иногда любоваться, стряхивая прах собственного эгоизма с железных прутьев. А еще больше хотелось, чтобы Кэролайн пришла сама. И осталась по доброй воле. Имеет ли он право пересечь черту, позволить ей открыться, если знает, что обманет ее доверие в самом конце? — А что тогда тебе нужно, Клаус? — с нажимом спросила Хейли, глядя на него снизу вверх. — Чего ты хочешь? Что так отчаянно ищешь? Власти. Могущества. Неуязвимости. Вот, что он искал. Вот, чего желало его темное сердце. Вот, что ему было нужно. Есть ли место в этой вязкой, засасывающей реальности солнцу? Клаус не знал ответа на этот вопрос. * * * Восемь. Семь. Восемь. Кэролайн яростно лязгала ножницами, обрезая плетистые розы, которые разрослись у стены Бойни, привлекая рой жужжащих пчел. Остатки сна все еще мягкими волнами скользили где-то в сознании, хотя она не могла точно вспомнить, что именно видела, что ощущала и слышала. Только эти цифры. Странные цифры, отчего-то вырисовывавшие ядовитые шрамы где-то в районе груди. Восемь. Семь. Восемь. Кольцо, некогда принадлежавшее Мари Лаво, пульсировало на безымянном пальце, повторяя учащенное сердцебиение девушки. Раз, два, три. Восемь, семь, восемь. — Черт, — Кэролайн выругалась, когда шип глубоко вонзился ей в палец, и отбросила садовые ножницы в сторону, выпрямляясь и зажмуриваясь, стараясь представить, что ее здесь нет. Что она где-то далеко. Бонни, Энзо и Деймон будто сквозь землю провалились, голова раскалывалась на части от несносного жужжания и жары, а Клаус, оказывается, шпионит за ней. Нет, она и раньше знала, что он серьезно подошел к просьбе Деймона и Энзо присмотреть за ней, — сколько сил ей стоило, чтобы вчера выскользнуть из дома и не попасться на глаза охране, — но, чтобы он лично проверял, спит ли она… Вот, что бывает, когда бросаешься в омут с головой, ослепленная своей болью, неуемными желаниями и эгоизмом. Эйвелин поставила на кон свою жизнь, Деймон, Энзо и Бонни рискуют всем, пытаясь найти способ покончить с Рейной, Аларик погиб, а что делает она? Подрезает кусты, драит кухню и ищет что-то в пыльных фолиантах Элайджи. Кэролайн открыла глаза, уставившись на бордовые лепестки, блестящие от нектара и влаги, прислушалась к тишине полудня и подумала, что, наверно, все люди мучаются из-за неправильных решений. Но почему ей казалось, что что-то утекает сквозь ее пальцы, словно шелковая нитка, прочная и тонкая, разрезающая кожу, но абсолютно неуловимая? Восемь. Семь. Восемь. Она вздрогнула, когда Хейли и девочки помахали ей на прощание, усаживаясь в машину, и улыбнулась, когда Лиззи послала ей воздушный поцелуй. Маленькое изменение к лучшему в океане неопределенности. Кэролайн опустила глаза на свои руки, скользя взглядом по кольцу, защищающему от солнечного света, пытаясь вспомнить, когда перестала воспринимать свое обращение как дар, и начала думать о нем, как о проклятии. Стефан всегда жалел, что стал вампиром. Рик считал, что бессмертные принесли беды в их тихий Мистик Фоллс. Елена с первого дня обращения мечтала вернуть свою жизнь. Были ли они правы? Не превратилась ли Кэролайн Форбс лишь в тихое эхо, повторяя их мысли, отражая их боль и страх? Не утратила ли она себя? Когда солнце находится в зените, а половина дня проходит в мире сновидений, реальность кажется слишком отторгающей, приходят мысли об одиночестве, от которых не избавиться простым усилием воли. Стоя посредине двора Бойни, Кэролайн чувствовала свое одиночество как никогда ярко, сильно, больно, до спираемого дыхания. Это было как проклятие для нее: через все испытания ей приходилось проходить самой. Всегда. И даже сейчас, пусть это было не совсем честно и правильно, она думала о том, что ее друзья пытаются избавиться от Рейны сообща, в то время как она вынуждена лишь ждать. Одна. — Love, — голос Клауса вырвал ее из теплого, но давящего омута жалости к себе, а Кэролайн пожала плечами, прогоняя наваждение, и повернулась к первородному, идущему к ней по идеально стриженному газону. — Ты в порядке? — В порядке, — пробубнила она, замечая, что заноза так и осталась в пальце и, благодаря ускоренной регенерации, покрылась слоем кожи, просвечиваясь через нее черной чертой. — Если бы ты еще не парил тенью отца Гамлета над моей кроватью, то было бы вообще замечательно. — Так мы знакомы с Шекспиром? — Клаус криво ухмыльнулся, осторожно подходя ближе, словно боялся, что этим вызовет очередную вспышку недовольства. Словно ощущал укол вины за свои резкие слова на кухне. — Нет, я росла в пещере, — огрызнулась Кэролайн, все еще разглядывая проклятую занозу. — Ты пришел продолжить свой допрос? Если да, то можешь сразу разворачиваться и демонстрировать свои замашки тирана в другом месте. — Я пришел поговорить, — Клаус поднял руки в примиряющем жесте, но в его голосе снова можно было уловить нотки раздражения. — О чем? — Кэролайн удивленно вскинула брови, наконец-то поднимая глаза на первородного. — Или это какой-то новый способ выпытывания информации? Типа «хорошего» и «плохого» полицейского? Не хочу тебя расстраивать, но для этой игры нужны двое, а Элайджа… — Прекрати, love, — с нажимом отозвался Клаус, слегка морщась. — Я думал, мы уже прошли стадию, когда ты делаешь вид, что тебе неприятно мое общество. — А я думала, что мы прошли ту стадию, когда ты ведешь себя как маньяк, — девушка фыркнула и покачала головой, вновь обращая все свое внимание на чертову занозу в пальце. — Если ты думаешь, что я пытаюсь как-то ограничить твою свободу… — примирительным тоном начал первородный. — А это разве не так? — сардонически поинтересовалась Кэролайн, усаживаясь на траву и беря в руки садовые ножницы, намереваясь сделать небольшой разрез, чтобы вытащить щепку. — Кэролайн, не делай вид, что ты в тюрьме, — сурово отрезал Клаус, в который раз поражаясь, насколько же эта девчонка упертая. — Ты можешь ходить куда хочешь, но, учитывая причины твоего приезда в Новый Орлеан, я не могу закрывать глаза на то, что ты уходишь из дома посредине ночи без охраны. Кстати, не расскажешь, каким образом тебе удалось проскользнуть через людей Марселя? — вопрос был задан с ощутимым восхищением, и Кэролайн не смогла сдержать довольную улыбку. Конечно, это глупо, но не каждый день молодой вампирше удается впечатлить первородного гибрида. Раздражало, что ей вообще есть до этого дело, но в какой-то момент Кэролайн была готова рассказать Клаусу о том, что вчера ей удивительно легко удалось использовать свою магию, чтобы на мгновение сделаться невидимой для охраны, которая стояла по всему периметру дома, но тогда бы пришлось объяснять, как это днем она не может сдвинуть даже ложку на несколько сантиметров, а ночью сумела применить заклинание, о котором вообще не имела ни малейшего представления. Тем не менее, представив, взгляд Клауса, который узнал, что она начинает использовать свои возможности, у Кэролайн появился румянец на щеках. — Могу только сказать, что у них не было шансов меня заметить, — самодовольно отозвалась она, а потом осеклась и подняла предупреждающий взгляд на первородного, который с улыбкой смотрел на то, как она крутит в руках садовые ножницы. — Поэтому не надо их убивать! Клаус рассмеялся, — что, по-мнению Кэролайн, было довольно жутко, — но, оценив серьезный и решительный вид девушки, поспешил отрицательно покачать головой. — Не волнуйся, love. Все останутся живы. Мне ли не знать, что остановить Кэролайн Форбс, которая чего-то хочет, — практически невозможно, — первородный ухмыльнулся, продемонстрировав чертовы ямочки на небритых щеках, а Кэролайн подумала, что природа сыграла со всеми злую шутку, если наделила этого психа таким очарованием. Самое страшное заключалось в том, что какая-то ее часть хотела доверять Клаусу. Знала, что он сможет ее понять. И на фоне того, что накануне она — совсем чуть-чуть! — приревновала его к Мейси… Это было просто катастрофой. С другой стороны, что она теряет, если просто будет более дружелюбной? Возможно, это поможет ей усыпить его бдительность. — Ну знаешь ли, без упорства мисс Мистик Фоллс не стать, — шутливо отозвалась Кэролайн, возвращаясь к попыткам вытащить занозу. — Кажется, я читал об этом в твоей заявке, — Клаус снова ухмыльнулся, легко поддаваясь искушению напомнить Кэролайн о том дне, пропитанном ее смехом, его спокойствием и… откровениями, которые, наверно, должны были бы остаться погребенными под слоем реальности, где между ними все стало еще сложнее, чем было. — Еще один раз, когда ты повел себя как маньяк, — деланно недовольно пробурчала Кэролайн, стараясь сосредоточиться и не покраснеть. — Не расскажешь, где ты вообще ее взял? — У нас есть с тобой кое-что общее, love, — Клаус подошел к ней ближе, заслоняя солнце, что заставило девушку поднять на него взгляд. — Меня тоже невозможно остановить, когда я чего-то хочу. Можно? Не дожидаясь ее разрешения, Клаус присел перед ней на корточки и бесцеремонно отнял секатор, отбросив его в сторону, а потом, прежде чем Кэролайн смогла что-то возразить, взял ее за руку, разглядывая занозу. На пару секунд девушка зависла, наблюдая за движениями его пальцев, длинных и ухоженных, но чуть шершавых, вспоминая уличного художника, нарисовавшего ее портрет, который она даже забыла вынуть из сумочки… И снова почувствовала это. Странное, иррациональное ощущение, будто покалывание где-то под кожей, от которого распространяется тепло по всему телу, сосредотачиваясь под ободком незаметного кольца, надетого на палец другой руки, которую она поспешила сжать в кулак, чувствуя легкое головокружение. — Знаешь, Лиззи сегодня мне улыбнулась, — вдруг проговорила Кэролайн. Клаус на мгновение замер, непроизвольно сжимая руку девушки чуть сильнее, будто поддерживая ее в этом маленьком, но таком важном признании, призывая продолжать. Она выглядела совсем юной сейчас. Формально так и было, ей все еще семнадцать, но когда живешь на свете так долго, как Клаус, то учишься различать боль в глазах людей. А в голубых глазах Кэролайн отражался целый океан. — Она… — девушка замялась, пытаясь подобрать слова, все еще находясь в каком-то подобие транса. — Она всегда была моей, понимаешь? Джози любит всех, не делает различий, но Лиз… Ей нелегко понравиться, — Кэролайн нервно усмехнулась, и Клаус отразил ее мимику, слегка приподнимая правый уголок рта. — Я поняла это сразу, как только мне принесли их в первый раз. Она посмотрела на меня, и мне показалось, что она знает: я не ее мать, — Клаус почувствовал, как Кэролайн вздрогнула, словно внезапно ей стало холодно от собственных воспоминаний. — Мне казалось, что я смогу просто отдать их Рику, иногда навещать, быть для них чем-то вроде любимой тети или… Не знаю. А потом я поняла, что ты был прав. Я не могу объяснить эту всепоглощающую любовь, но от этого она не становится меньше. С тех пор, как они родились, я пыталась сделать их жизнь «нормальной». Непохожей на мою. Счастливой и полной любви, чтобы они никогда не чувствовали себя одинокими. — Потому что ты была одинока, — тихо продолжил первородный, и темная бездна внутри его груди зашевелилась, потревоженная очередным приступом откровения, которого не должно было произойти. Кэролайн посмотрела на него так, что мгновенно стало понятно: она знала, что эта тайна у них одна на двоих, и Клаусу захотелось встать и уйти. Тем же размеренным и спокойным шагом как, когда он втаптывал отголоски чуждых ему чувств и эмоций в холодную землю леса в Мистик Фоллс, оставляя Кэролайн позади, стараясь не думать о том, как подрагивают ее пальцы, сжимающие курточку до побелевших костяшек. Больше никогда не подпускать кого-то так близко к своим демонам, потому что, о чем бы Кэролайн не думала, на что бы не надеялась, доверившись ему, первородный понимал: его демоны спалят ее до тла. — У меня была семья, — тихо прошептала девушка. — Наверно, я жила иллюзиями, но… нам было хорошо. — Скучаешь по нему? — странно, но первородный чувствовал укол зависти по отношению к этому мужчине, который смог стать для Кэролайн семьей. И эта зависть мучила его гораздо сильнее, чем сиюминутные приступы ревности к Локвуду или Сальваторе. Любовь… Клаус знал, что она не вечна. Проходит, ускользает, растворяется в вечности, оставляя красивые и яркие узоры в памяти, возможно, тихий шепот или откровенный стон признания, оседающие на коже солнечным светом. Но семья остается. Навсегда. И навечно. — Скучаю по нам, по жизни, которая у нас была, — после секундного раздумья ответила девушка, прикрывая глаза. — Это был самообман, знаю. Самое ужасное, что и Рик знал, всегда говорил, что я не смогу долго играть эту роль, вести обычную жизнь. «Девочки вырастут, а ты просто исчезнешь, отправишься нагонять то, что упустила за эти годы», — Клаус хмуро кивнул, вслушиваясь в ее приглушенный шепот, почти затаив дыхание. — И когда он погиб, я чувствовала только злость, Клаус. — Кэролайн поднимает на него глаза, и первородный понимает, как она испугалась этой неуправляемой, бесконтрольный тьмы, которую так сложно взять под контроль, запереть глубоко внутри. Бедная солнечная девочка, никогда не знавшая подобной ненависти. — Я злилась потому, что подвела свою семью. Не смогла уберечь, не сделала достаточно. Но вместо того, чтобы остаться с девочками, я уехала и чуть не погибла. Чуть не оставила их совсем одних, пытаясь заглушить собственную боль… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь себя простить, но то, что Лиззи простила… Это дало мне надежду на то, что все может наладиться. — Ты слишком много думаешь о прошлом, Кэролайн, — резко перебил ее Клаус, и девушка слегка вздрогнула, не ожидая такого резкого тона. — Сейчас ты здесь, твои девочки тоже, и это единственное, что имеет значение. Все мы совершаем ошибки, но они призваны учить нас не повторять их, а не бесконечно продумывать в голове сотни вариантов развития прошлого. Каждое наше решение меняет настоящее, поэтому нельзя постоянно корить себя за то, как сложилась твоя жизнь. Пропустишь все то, что есть здесь и сейчас. — Серьезно? — Кэролайн вдруг улыбнулась, словно неосознанно желая успокоить его непонятно откуда взявшуюся злость, что сквозила в его голосе. — Учишь меня жить одним днем? Ты? Параноик, стремящийся все контролировать? Клаус засмеялся, кивая головой, чувствуя, как внезапный приступ агрессии стихает под натиском ее солнечной улыбки. Временами он не ненавидел то, как она действует на него, вытаскивая из омута противоположных эмоций и погружая в теплые волны спокойствия и равновесия, что постоянно усыпляло его бдительность, давая Кэролайн возможность проворачивать такие вещи, за которые любой другой уже давно бы лишился головы. Клаус злился потому, что не хотел, чтобы она была несчастна. Она не заслуживает всей этой боли, ярости и злобы, что сидели глубоко внутри, подтачивая ее душу, забирая свет. Кэролайн заслуживала того, чтобы улыбаться, наслаждаться каждым мгновением своего бессмертия, жить для того, чтобы постигать все то, что этот необъятный мир мог ей предложить. А еще Клаус злился на себя потому, что знал: он не имеет права становиться ее другом. Кем угодно: любовником, тюремщиком, самым опасным врагом… Но не другом. Потому что Кэролайн сможет пережить боль от разбитого сердца, обиду и злость, победить ярость и желание отомстить, но она никогда не простит предательства от того, кому подарит свое доверие. — Разве не ты мне говорил, что мы похожи? — продолжала улыбаться Кэролайн, замечая вновь помрачневшее лицо первородного, отчаянно желая понять его, хоть на секунду проникнуть в его мысли. — И как вписываются в концепцию «живи одним днем» многоэтапные планы по захвату мира и обретению могущества? — Мне больше тысячи лет, love, — надменно протянул Клаус, возвращаясь к рассмотрению проклятой занозы в ее пальчике. — Вряд ли мой скверный характер можно изменить, но у тебя еще есть шанс. Кэролайн откинула голову назад и захохотала, громко и так искренне, что у Клауса снова сама собой появилась на лице улыбка, которую он поспешил спрятать, вытаскивая из заднего кармана джинс складной нож. — Хочешь сказать, что существует риск того, что через тысячу лет я превращусь в тебя? — Кэролайн продолжила хихикать, слегка дернувшись, когда Клаус крепче сжал ее руку и сделал аккуратный надрез в том месте, где черной отметиной щепка просвечивала сквозь кожу. — Эй, больно. — Ты пережила укус гибрида, love, думаю, ты способна вытерпеть небольшой порез, — увещевающее проворчал Клаус, глядя на ее по-детски надутое лицо. — Пережила дважды, — Кэролайн прищурила глаза, и первородный почувствовал, как амулет на его шее слегка потеплел. — И как тебе не стыдно напоминать мне об этом! — Мне никогда не бывает стыдно, — нагло ухмыльнулся Клаус, стараясь не замечать, как температура агата повышается с каждой секундой. — Еще одно преимущество возраста. Сделай мне одолжение и доживи до тысячи лет, чтобы мы могли с тобой подискутировать на тему того, какой несносной ты была в двадцать. — В двадцать четыре, — надменно отозвалась Кэролайн, вскинув подбородок, будто действительно гордилась ничтожным отрезком времени, который успела прожить. — И очень надеюсь, что и в тысячу лет останусь такой же. Тем более, тебе будет в два раза больше, и твой характер станет настолько невыносимым, что терпеть тебя смогут только безмолвные миньоны. Клаус ухмыльнулся, в который раз поражаясь насколько у этой девчонки острый язык. И ведь никогда не промолчит! Обязательно ввернет какую-нибудь язвительную фразочку, при этом подняв одну бровь и морща аккуратный носик. — У тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранение, love, — Клаус деланно прицыкнул языком. — Я уже молчу о вопиющем неуважении к старшим. И да, — девушка замерла, почувствовал, как он сжал ее руку сильнее, потянул на себе так и буквально обжег ее этим своим взглядом, который ясно говорил о том, насколько много наслаждения ему приносит их разговор, — я тоже надеюсь, что ты не изменишься, Кэролайн. Но мне все еще не стыдно. Кэролайн покачала головой, желая объяснить этому самоуверенному гибриду, что существует определенный круг вещей, — включая смертельные укусы, — за которые стоит просить прощения, но внезапно Клаус поднес ее палец ко рту, и, прежде чем девушка смогла что-то возразить, обхватил его губами, осторожно прикасаясь языком к нежной коже. Бывают такие моменты, когда дыхание перехватывает, сердце почти останавливается, а окружающий мир вдруг кажется не больше, чем сизой дымкой, кружащейся по странной эллипсоидной орбите, где точка опоры — всего одна. Затягивающий жар прикосновения Клауса, то, как его язык скользил по подушечке пальца, задевая ранку. Будоражащее осознание того, что от привкуса ее крови глаза первородного наливаются янтарным блеском. Сладкая, тянущая боль где-то внизу живота, при воспоминании того, как он проделывал тоже самое с ее обнаженной грудью, утробно рыча, слыша ее жалобные стоны. Вот точки опоры для Кэролайн, которая не могла прогнать из головы обжигающе-откровенные воспоминания о лесе в Мистик Фоллс, о том, как было приятно отпустить себя, поддаться искушению… Восемь. Семь. Восемь. Кэролайн вздрогнула от настойчивого шёпота, потерявшегося где-то в ветвях злополучных кустовых роз, и прикусила губу, чувствуя, как Клаус всасывает ее палец, доставая занозу. Магия момента была разрушена, а мир вокруг вновь стал реальным и стабильным. — Готово, — хрипло проговорил первородный, все еще сжимая ее ладошку в своей руке. — Спасибо, — Кэролайн проклинала себя за дрожащий голос, но могла поклясться: еще пара мгновений и на ее коже выступят волдыри от этого невыносимого жара. Молчание затянулось: девушка встала с земли, отряхивая джинсы в попытке унять нервную дрожь, а первородный с удовольствием наблюдал за ее попытками скрыть смущение, все еще чувствуя сладкий привкус ее крови на языке. Вкус солнца, категоричности юности и пряная нотка той тьмы, которая притаилась в Кэролайн, ожидая того часа, когда она отбросит предрассудки и примет себя. — Ну что ж, поскольку ты заставил меня откровенничать, то теперь я жду того же и от тебя, Клаус, — в голосе Кэролайн послышались командные нотки, когда она уперла руки в боки и с вызовом посмотрела на гибрида, который все еще сидел на земле. — Расскажешь, где та твоя сестра, которая меня не выносит? Выражение лица Клауса мгновенно стало серьёзным, почти злым, и девушка поняла, что коснулась какой-то болезненной темы, что было, в принципе, очевидным с самого начала: с тех пор, как она оказалась в Новом Орлеане, никто из первородной семьи и словом не обмолвился о Ребекке. Нельзя сказать, что Кэролайн скучала по первородной стерве, но это молчание было странным, и она чувствовала, что в этой семье чего-то не хватает. Того, что раньше соединяло всех вместе. — Бекка… путешествует, — Клаус тоже встал, проверяя свой телефон, чтобы не смотреть в глаза Кэролайн, зная, что она за секунду поймет, что он лжет. Элайджа писал, что через полчаса состоится встреча с мэром по поводу доков, в которые Клаус все еще хотел вложить деньги, надеясь, что это привлечет внимание инвесторов и туристов к их городу. И с десяток сообщений от Марселя. Кэролайн внимательно следила за тем, как первородный сжимает губы в тонкую линию, а лицо его приобретает хорошо знакомое ей выражение едва контролируемой ярости. — Прости, love, мне пора, — удивленный и слегка разочарованный взгляд Кэролайн вызвал у Клауса секундную улыбку. — Надо разобраться с одним неотложным делом. — Об этом «деле» ты тоже не расскажешь, да? — девушка сложила руки на груди в защитном жесте, сама не зная, почему ее так задело то, что Клаус не желает с ней делиться. Когда ее вообще интересовало, что он делает, если не пытается убить ее друзей? — В другой раз, — сказал первородный тем тоном, который обозначал «никогда». — И почему я тебе не верю? — пробурчала Кэролайн себе под нос, смотря, как Клаус удаляется прочь от нее, пересекая лужайку уверенным шагом, разговаривая с кем-то по телефону. Неприятное чувство дежавю накрыло ее с головой, когда она вспомнила, как он так же уходил прочь в тот злополучный вечер. Ей следовало бы перестать вспоминать об этом, ведь она уже давно решила, что все сложилось, как нельзя лучше, правда? Он сдержал обещание, она стала свободной. Восемь. Семь. Восемь. Самое страшное заключалось не в том, что она хотела доверять Клаусу. Она давно доверяла ему. Возможно, даже слишком давно, чтобы признаться в этом самой себе или кому-то другому. Страшно было то, что только с Клаусом она не чувствовала себя одинокой.