***
Тик-так. Тик-так. На этот раз тиканье показалось мне чересчур навязчивым. Я открываю глаза, словно выплывая со дна бассейна. На глаза тут же попадается знакомый силуэт. Поморгав, я разглядела Люка, и в горле образовался болезненный ком, а плечи схватил озноб. — Только не кричи, пожалуйста. Все хорошо, я рядом. — Люк произнес эти слова так, словно я уже пару раз подняла на уши больничное крыло своим криком. Пытаюсь ответить, но горло не поддается, а от попыток произнести хоть звук, его сковывает давящей болью. Хеммингс берет меня за руку, обхватывает ее своими руками и подносит к губам: — Как же ты меня напугала. Могу только догадываться, чем меня обкололи, ведь я не чувствую почти ничего. Да и вообще, по ощущениям, я лежу на мягком, пушистом облаке, но никак не на больничной койке. Крайне трудно соображать. Складывается впечатление, что при попытке о чем-то подумать, шевелится мозг, и это болью отдается в висках. Сколько еще будет длиться действие транквилизаторов? Не обращая внимания на недомогания, я делаю попытку восстановить в памяти недавние события, но все тщетно. Мысли, как ползучие гады ускользают от меня. Тогда я решаю хотя бы понять, что происходит вокруг меня. Больничная палата — самая обычная. Часы на стене — крайне раздражающие. Люк, сидящий справа от меня, — очень уставший. Сейчас на нем рубашка и темные брюки; волосы небрежно уложены; на пальце левой руки кольцо. Я тупо уставилась на него, словно бы эта вещь должна мне о чем-то напомнить, но в голове не возникает никакого ассоциативного ряда. Пустота. — У тебя что-нибудь болит? — тихо спросил Люк, и заглянул мне в глаза в ожидании ответа. Прямой взгляд заставил меня поежиться, и я повернула голову в сторону. Спустя какое-то время отрицательно покачала головой. Тогда на глаза попалась бутылка минеральной воды, стоящая на тумбе рядом. Я слабо кивнула на нее, и Хеммингс подскочил с места, чтобы налить мне стакан воды. Жадно осушив стакан за долю секунды, потребовала еще. Наконец у меня появились силы говорить, и я прошептала «спасибо», обращенное к Хеммингсу. Он никак не отреагировал, но взгляд смягчился, а уголки губ едва дрогнули — он пытался мне улыбнуться. — Тебе придется задержаться здесь на пару дней, — видимо, решив, что я готова слушать и слышать, произнес Люк. — Также с тобой должен работать психиатр. Я настоял на своем. Сегодня утром звонила Роуз, и когда я рассказал ей про тебя, сказала, что сможет вырваться на несколько дней в Нью-Йорк… С моих губ сорвалась ухмылка. Сколько он ей заплатил? Роуз, конечно, моя давняя приятельница, но она бы не стала из-за меня брать отпуск и куда-то лететь. Эта внезапная полноценная мысль о Роуз как будто дала волю другим ворваться в мое сознание. Перед глазами короткими вспышками замелькали моменты с недавнего прошлого. Сердце забилось чаще, а к голове словно прильнула кровь и раздалась сильная пульсация. Люк на мгновение коснулся рукой моего носа, а когда одернул обратно руку — на ней была кровь. Он поспешно покинул палату, видимо, в поисках медперсонала. Пока его не было, я провела рукой по губам, которых уже достигло носовое кровотечение. Вид и запах крови мгновенно спровоцировали воспоминание вспоротого туловища собаки, кровавые простыни. Мгновенно подступила рвота.***
Тик-Так. Тик-так. Вновь эти чертовы часы. Придя в сознание, открываю глаза. Люк все на том же месте — оперся локтями на мою кровать, поместив лицо в ладони. Почувствовав мое присутствие, поднял голову и как-то страдальчески мне улыбнулся. Сколько он уже здесь? Сейчас я чувствую себя в разы живее. Ко мне понемногу возвращается двигательная активность. Повороты головы и скольжение взглядом уже не как в замедленной съемке. Разве что внутри ощущается тотальное опустошение. — Тебе нужно поспать, — прошептала я, глядя на Люка. Он только поджал губы. — Я в порядке. Всего-лишь джетлаг и несколько часов суеты, — он вновь натянуто улыбнулся, пытаясь убедить меня, что все под контролем. На этот раз, как мне кажется, я могу вспомнить события вчерашнего дня или ночи, но в голове словно бы установлен барьер, и мне не хочется его устранять. Я сознательно игнорирую всякие попытки воспаленного мозга вспомнить последние сутки. Как будто все было давно и неправда. — Я еще не сообщал твоим родителям, — как-то виновато произносит Люк, а я в тот же миг вспоминаю об их существовании. — И не надо. Хеммингс понимающе кивнул, но добавил: — Они увидят в газете. Твой отец читает газеты, а то… что было… — он запнулся, не зная, как продолжить. Я поморщилась от боли, но не физической. — Что теперь делать? Я не… — Всё потом. Сейчас тебе не нужно думать об этом. Восстанавливай силы. — Люк готов защитить меня даже от меня самой. И всегда защищает от кого бы то ни было. Я его не заслужила. — Не забирай ничего оттуда, ладно? — прошу Люка, и в самом деле самой не по себе от прозвучавшей просьбы. — Я бы и не смог, — он мрачно усмехнулся. Ну, да… Теперь там всем заправляет полиция. — Что будет с квартирой? — хожу вокруг да около «кровоточащей» темы. Недавние события уже никому из нас не позволят остаться прежним. — Выставим на продажу, как и дом, когда приведем в порядок. — Люк как будто давно уже все решил. Как ему удается всегда оставаться столь невозмутимым? Я коротко кивнула в ответ. Так странно — думать о недвижимости после всего, что произошло. И так хочется думать, что Люк будет рядом, но я вспоминаю, что мы разводимся. Меня тут же сковывает страх перед будущим, я совершенно не представляю, как жить дальше. — Выста-вим? — как-то робко спрашиваю я, в душе по-прежнему надеясь, что весть о разводе была всего лишь выдумкой Ирвина. Люк, кажется, сразу понял, что я имею ввиду. — Кэролайн, сейчас не то время, чтобы обсуждать это. — А что тогда обсуждать? Труп в квартире? — На слове «труп» мой голос задрожал, а внутри все болезненно сжалось. К горлу вновь подкатывает тошнота. Хеммингс, боясь, что мой вопрос запросто может перейти в настоящую истерику, поспешно подошел к открытой двери в палату и махнул кому-то рукой. — Нет, Люк, не надо очередных седативных, — умоляю я, но мужчина игнорирует мою просьбу. Запрокидываю голову назад, в ожидании новой дозы препарата, который опять вызовет эффект замедленной съемки. К счастью, зашедшая в палату медсестра убедила Хеммингса, что успокоительные мне в ближайшее время противопоказаны, ведь есть риск передозировки. — Поспи еще. Я скоро вернусь. — С этими словами Люк покинул палату.***
Уснуть мне так и не удалось. Сознание словно бы постепенно, с каждой минутой все больше, оттаивало ото льда. Мыслей становилось все больше, все они роились на самой границе между стабильностью и истерикой. Где-то далеко в подсознании я знала, что самое страшное наступит ночью, если мне не дадут снотворное. Люк уже давно вернулся в палату. Он снял рубашку, оставшись в одной футболке. Он настоял на том, что останется со мной вне зависимости от режима посещения. Я безучастно наблюдала за его разговорами с врачами и медсестрами; как он звонил своим коллегам и другим серьезным людям, подбирая при этом самые нейтральные слова, чтобы мне со стороны было непонятно, о чем идет речь. На другом конце провода говорили гораздо больше, но я ничего не смогла бы услышать даже при всем желании. Хеммингс вынудил работников больницы предоставить ему свободную больничную койку, чтобы он смог провести ночь в палате, не сидя на жестком стуле. Даже не представляю, насколько сильно каждый дежурный врач или медсестра мечтают, чтобы Люк наконец покинул здание больницы и никогда больше не возвращался. Сейчас он лежит на завоеванном месте, частично укрывшись пледом, и читает книгу. — Что это? — тихо спросила я, кивая на небольшое издание в мягком переплете. Люк медленно перевел взгляд с книги на меня: — «Старик и море». Хмурюсь, пытаясь понять, почему именно сейчас — лучшее время для чтения Хемингуэя. — Это самое лучшее, что я мог найти на скудной книжной полке возле поста медсестры. — Наш разговор так и окончился ничем.***
Позже, когда я осталась в темноте наедине с собственными мыслями, воспоминания пережитого ужаса медленно потянули ко мне свои хищные щупальца. Перед глазами внезапно появился коридор между комнатами, образованный открытыми дверьми, а в самой его глубине — тело, висящее неподвижно, как статуя; некое изваяние, еще недавно жившего человека. Я вдруг отчетливо представила, как он кричал бы при встрече, что ничего не совершал; он бы хватался руками за голову и, с полным отчаяния взглядом, вновь и вновь повторял, что не убивал отца. И его слова были бы чистой правдой, ведь он никак не мог помнить, что сделал в помутнении рассудка. Теперь его наивный и полный боли взгляд преследует меня в моих мыслях, а в голове то и дело проносится крик: «Ты веришь мне? Ты мне веришь?!».Я так виновата перед тобой, Майкл Клиффорд.
Спустя мгновение я почувствовала сильные руки Люка у себя на плечах. Он примостился на краю кровати и притянул меня к себе. Больше сдерживать испепеляющую боль внутри не было сил, и я дала волю эмоциям. Майкл — жертва собственного безумия. Готова поклясться, он так и не пришел в сознание перед тем, как затянул на шее петлю. Сущий кошмар — не давать себе отчета в собственных действиях, когда тобой управляет кто-то другой. Сколько боли он пережил, сколько терпел и ждал, когда кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь сможет ему помочь. Он боролся, не в силах найти выход; он боялся, не знал, как ему жить, и в конце концов начал сдаваться. Как жаль, что на пути в его поисках оказалась я. Преисполненная напущенной собственным эго решимостью помочь, я до того была самонадеянна и горделива, что совершенно не замечала, что убиваю Майкла. Ведь, чем дольше я тянула с необходимостью бить тревогу, тем глубже парень погружался во тьму. Мне казалось, что я могу совершить невозможное, а вместо этого совершила убийство. Я так рьяно стремилась помочь, что только мешала, давая призрачную надежду родителям парня на его чудесное исцеление. А когда помощь была действительно необходима, когда все факты указывали на то, что Майкл убил отца; когда я сидела в машине и слышала этот маниакальный смех в трубке… Я не сделала ничего. Одного звонка в 911 с сообщением о том, что возле моей квартиры психически неуравновешенный и неуправляемый, опасный для общества тип, было бы достаточно, чтобы остановить его. Я испугалась за собственную шкуру, и могла запросто сдать Майкла полиции, что было бы ужасным поступком — но я сделала во много раз хуже. Я не сделала ничего! Я не делала ровным счетом ни-че-го на протяжении всего этого времени! У меня был миллиард вариантов помочь, и всего один — тешить свое самолюбие виртуозного психолога дальше. Я столько раз не боялась выйти на контакт с Клиффордом, столько раз осмеливалась оставаться с ним один на один, но именно вчера я испугалась, находясь в десятках километров от него, и оставила все, как есть. Я попросту соскочила, ведь тогда бы пришлось иметь дело с полицией. Жалкая, слабая, мерзкая. За все, что я не-сделала, я достойна быть на месте распотрошенной суки. Мне следовало оставаться в квартире в тот вечер, и стать следующей, после неверного отца Майкла, которого он так ненавидел за измену матери, и за молчание. Но мое молчание в разы тяжелее на весах правосудия. Я должна была понять свои ошибки под страхом смерти, в дьявольской агонии, а не в объятиях единственно верного мне человека. — Я должна им признаться, — сквозь слезы, осипшим голосом произношу в темноту. — Я должна ответить за его смерть. Чувствую, как обнимавшие меня все это время руки Хеммингса напряглись. — Я тебе не позволю.