Находка для шпиона

Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего уже не надо нам, Никого теперь не жаль. Алёна Свиридова — «Ваши пальцы пахнут ладаном» Золото моё — листья ломкие на ветру, Серебро моё — словно капля росы костру, Кровь с лица сотрёт ветра тонкая рука… Завтра не придёт… Лишь трава разлуки высока. Чёрная лютня — «Трава разлуки»

Потому что эти слова как ножи и часто оставляют шрамы. Боюсь потерпеть неудачу, И, по правде говоря, я никогда не был твоим. Страх, страх потерпеть неудачу. Это Евангелие для бродяг, Неудачников и несносных полукровок, Исповедующих вероотступничество, Ведомых отъявленными мошенниками… Это биение моего сердца… Если ты любишь меня — позволь мне уйти. Panic! At The Disco — «This Is Gospel»

      В надежде перенять его следы, она продолжает ступать по звенящему лесу. Сквозь лёгкий шелест листьев девушка слышит уветливый голос жаворонка, узнаёт пение зарянки и чёрного дрозда. В воздухе чувствуется тягучий, медвяный запах травы. Эхом проносится по луговине замирающий перезвон горихвостки, сплетаясь в пряном воздухе с ласковыми лучами восходящего солнца.       Она знает, что Векша редко идёт своим встречным следом, и что он всегда старается выбрать иной путь; около дорог Векша вьётся, как лисица, то ступая, то сходя с них. Даже утром, когда кормовые наброды всякого зверя резко выделяются изумрудными дорожками на фоне серебряной от росы травы, ей с трудом удается различить его след.       Мерклое солнце вьётся в подолах льняной кафтанушки, касается её тонкого обнаженного плеча. Девушка смело ступает по вершине лёссового шлейфа, и ветер под обрывом зыбит выцветающий вереск… В расплетённых светлых волосах её слабо дрожат сиреневые цветки безвременника.       В первом капкане девушка находит комок пеньки, смоченный протухшей кровью. Она знает, что для потаска Векша никогда не использует ободранные трупы.       Тревожное дуновение ветра сердито проносится в кронах деревьев и густом подлеске. За ним настаёт благоговейное затишье.       … её неспокойное сердце надрывно стонет в груди. Она представляет себе их желанную встречу. И вновь обманчивый покой её мутит чуждое, пригульное чувство. Это чувство напоминает ей затаившийся страх, но одновременно с этим и кипучее желание, стремление опрометчиво гнаться за чем-то несбыточным. Он понукает её, этот непостижный страх, а бесцельная погоня ведёт её по гиблым тропам, всё дальше в лес с каждым восходом солнца.       По ясному небу проносится ласточка, вырезая незримые следы своими длинными и узкими крыльями.       Маменька сызнова начнёт стыдить, ругмя ругать, — за то, что убежала. А Мальва — так та дурёха, от неё ни подмоги, ни упрёка. Та будет трусливо слушать, да моргать, а после поведёт себя, будто всё наладилось, а то и вовсе забудет, что какой-то переполох случался.       … девушка взбирается вверх по склону, оглядывается досадливо. Недовольно хмурится, словно желая скрыть свою растерянность.       Как глупо. Стоит ли вернуться?.. Она ведь почти ничего не знает о нём. Не знает она и того, как следует начать заветный разговор с ним, как подобрать слова. Она не хочет, чтобы он принял её за пустоголовую простушку, сбившуюся с дороги. И как только представиться ему, или… напомнить о себе. Вопрос в том, узнает ли он в ней ту девчурку, которую мог видеть в деревне. Ту девчурку, которая раньше любила убегать в становье охотников, чтобы подслушать о нём всякого рода сплетни и злословия. Никто не знал его имени, и ни один выжлец не мог провести к его берлоге — оттого повелось его дразнить в деревне «Векшей*». Девушка знает о нём лишь понаслышке, но всё равно любовно хранит в своей памяти день их мимолётной встречи…       Будучи ещё совсем ребёнком, она мечтала следовать за охотниками из её родной деревни, грубыми и сильными, стремилась равняться на них. Она ждала, что однажды, став взрослой, она также будет ходить охотиться, мастерить ловушки и держать в руке охотничий нож. Она ждала, что однажды эти люди примут её. И она сможет стать для этих людей… своей.       Этот мир грубой мужской силы и возможностей привлекал её, но в то же время оставался чуждым, запретным.       Как и чувства к отцу, которого она не помнила.       Время шло. Детские мечтания порастали несбыточностью дней. Мерный ход жизни влёк девочку сосредотачиваться на посильных, досягаемых намерениях, ухватывать лишь то, что было предначертано ей с рождения. И не было больше возврата к тем мечтаниям…       До того дня, когда она увидела его на празднике Беллетэйн. Во время майской ночи, когда люди из деревни разжигают в полях ритуальные костры, а после устраивают пир и танцы.       Он стоял в тени костров, окружённый людьми, не обращающими на него внимания из-за всеобщего веселья, и взгляд его непримиримый, отчуждённый, отсвечивающий пляску огня был устремлён прямо перед собой. Словно в ту ночь он явился на праздник, чтобы исчезнуть…       В тот момент и она сама почувствовала, как для неё перевернулась та майская ночь — исчезла разноголосица друзей, растворившись где-то в небесах, ярче запылали ритуальные огни… Всё сделалось будто незнакомым. Остальные односельчане танцевали вокруг, целовались, смеялись, чьи-то руки пытались вовлечь её в хоровод. Но она не двигалась с места, продолжая наблюдать за одинокой фигурой в потоке бесноватых лиц.       В этом был какой-то большой, серьёзный смысл. Но она не могла его уловить.       А потом перед ней возникла Мальва. Её щеки раскраснелись, грудь тяжело подымалась, глаза сияли. Мальва схватила её за руки, и колдовской морок рассеялся.       Девушка заблудше ступает по лесной луговине, и выцветающую зелень вокруг неё тревожно зыбит лёгкий ветерок. В расплетённых светлых волосах её слабо дрожат сиреневые цветки.       Она безвольно останавливается.       Векша преспокойно и сладко отдыхает на мягкой моховой кочке под деревом, на пружинистых побегах брусничка. Прислонившись спиной к стволу дерева, одну ногу он сгибает в колене, удерживая на ней вытянутую руку с опущенным ножом. Возле него, на земле, покоятся его вещи: небольшая сумка, лук и колчан со стрелами, увенчанными серыми перьями. На нём невысокие кожаные сапоги, штаны, из того же материала, и куртка, одетая поверх белой рубашки. Чёрные гладкие волосы у Векши срезаны едва выше плеч, на лбу обвязаны повязкой.       У него лисьи золотисто-зелёные глаза.       — Странный люд пошёл нынче, — вдумчиво произносит Векша. — Из века, не знавшего надежд, рождается век, не знающий страха.       Он смотрит на девушку, будто бы отрешённо, но затем он продолжает, глубоким приятным голосом, и уже явственно обращаясь к ней:       — Бесстрашный рысёнок, — он словно безобидно усмехается над ней. — Следуешь за мной по пятам по лесу. Ну, что же…       Девушка стыдливо молчит, хоть и не чувствует в его обращении упрёка. Она не испытывает страха. Понимание того, что он ждал её… царапает ей сердце.       Эльф с потаённой весёлостью щурит и без того лисий взгляд, юношеское лицо его вкось пересекает снисходительная улыбка.       — Feainnewed, сaemm a me.

***

      В мастерской светло и прохладно, из пустых проёмов окон слышно, как в затишке у плетен из колючих растений стрекочут цикады. Вдоль стен уставлены резные сундуки с кладью, громоздятся кадки с припасами; доски, уложенные на кадки, заменяют столы для охотничьей утвари. В углу стоят старые лыжи, копья, остроги, висят свёрнутые сети и жилы для новых тетив.       В доме пахнет травами и тяжёлым, словно бы осязаемым запахом земли.       Очаг, сложенный из грубого булыжника, хранит стылую золу.       — Отведай, рысёнок, — Векша садится на тёсаную лавку и кладёт перед собой кисет. Из него он достаёт на стол хлеб, сыр, кусок сала, завёрнутую в тряпицу соль и горсть калёных орехов. Возникает густой запах еды.       Рысёнок против воли отрывается от разглядывания старого лука с костяными накладками, лишённого сыромятной тетивы и висящего на бревенчатой стене. Однако, глянув на угощение, предложенное ей хозяином хижины, Рысёнок несогласно качает головой. Она говорит, что не может принять его еду. Про себя решает: эльф расслышал урчание в её животе и пожалел несчастную девку.       — Прыткая. Сядь, — Векша отворачивается и, не стирая с лица насмешливой улыбки, наливает себе в чарку воды. Рысёнок успевает заметить, как в чарке оказывается листок какого-то болотного растения.       Векша подносит чарку к губам и одним глотком осушает её содержимое. Девушка заворожённо смотрит, как быстро и коротко он сглатывает, как сокращаются и расслабляются мышцы на его крепкой шее. В этот момент она робеет, испугавшись, что эльф услышит, как громко забилось её сердце в дубовых рёбрах, услышит, как в ней подрагивает каждая жилка…       Векша ставит чарку на стол, утирает тылом ладони подбородок и в недоумении смотрит на девушку. Рысёнок по-прежнему отказывается присаживаться рядом с ним.       — Угощайся, не побрезгуй, — настойчивей велит он.       Рысёнок смотрит на охотничий нож, привязанный к тесёмке, надетой у него на шее, и поспешно кивает, после чего отворачивается и неловко берет со стола ломоть сыра. По-прежнему остаётся стоять возле стола, отказываясь садиться рядом с эльфом на скамью столь близко. Она ощущает себя ребёнком под его изучающим взглядом.       Робея, Рысёнок спрашивает эльфа, почему он кроется в лесу. Один-одинехонек. Ужели он не страшится одиночества?       — Кому опасен город, тот бродит по лесам, — витийствует эльф, улыбка у него сдавленная. — И я не одинок. Я живу в собственном мире. В мире спокойствия и тишины. Этот лес — моя обетованная земля.       Рысёнок не понимает его. Не понимает его стремления отбывать заключение в чаще леса, скрываться от внешнего мира, цепляться за одиночество.       — Миру наплевать на меня, а мне на него, — хмуро отвечает Векша, будто бы рассердившись на неё за то, что разбередила рану своим неосторожным словом.       Рысёнок умолкает, делает вид, что занята угощением. Ссыпает в ладонь горсть калёных орехов. Эльф отворачивается, достаёт на стол подпилки, раскладывает перед собой дерюжку и начинает мастерить ушки для стрел своими исхудалыми жилистыми пальцами. Так они и сидят в горнице, прислушиваясь к стрекоту цикад и шороху листвы во дворе.       — Что завело тебя так далеко в лес? — Векша первым нарушает молчание, но взгляд его так и не отнимается от работы. — Только не говори, что отправилась бродить в лес в поисках духовного откровения.       И она признаётся, как слышала от деревенских зверобоев на воропе слухи о нелюдимом Векше, живущем в лесу и промышляющем охотой. Нет тому отшельнику равных среди охотников и следопытов в окрестных чащобах. Рысёнок сознаётся, что хотела бы стать его воспитанницей.       После слов её умолкший Векша долго сидит в задумчивости, прекратив мастерить стрелы.       — Того ли тебе надо, дитя?       О, Великая Мелитэле, мать всего сущего, пожалуйста… Она не собирается отступать.       — Что же ты можешь? — испытующе спрашивает Векша.       Рысёнок теряется. Поспешно силится вспомнить свои умения, каковых наперечёт. Ловить скворцов и снегирей, признаётся она. И с лыжами она обходится куда проворнее, чем с прялкой. Вдобавок она дюжее ломает пальцами орехи.       Векша склоняется над столом со смеху.       — Смелые речи отрадно слушать, — его таящая смех улыбка жиганула её крапивой. — Вот только невелика твоя правда, если ты считаешь, что убедила меня… Вижу, ты обиделась. Теперь за виновного меня примешь. Вот только напрасно это. Напрасно ты ушла из деревни.       Рысёнок изо всех сил тщится не выдать, насколько сильно она уязвима его речам. Она сердито переходит в наступление — говорит ему, что он ничего не смыслит в её поступках. И что сам он просто трус, он боится. Он привык к одиночеству, и теперь ему сложно доверять другим.       Векша качает головой. Взгляд его полон жалости. Человеческому отроку не дано понять, что он чувствует.       — Своей погибели ищешь, дитя, — говорит эльф тихо и спокойно, — сейчас такое время, что по пустошам лучше не бродить, по лесам не лазить. Всюду чудовища, всюду людоеды.       Подумать только, собрался её дурить. Думает, лживый эльф, что люд темный любому слову верит, всюду согласен чудо али диво заприметить.       Вот только на уловки его она не поведётся, в страшилищ его не поверит. Нонче все в деревне знают, что окрест безопасно, а люди гибнут токмо за рекой — где простираются обширные топи.       — Мне уже довелось избавляться от этих мерзких тварей, — Векша берёт со стола готовый наконечник, внимательно смотрит на выточенное острие. — Но их становится всё больше. От моих ловушек в лесу нет прока, чудовища уходят в норы…       Рысёнок недоверчиво фыркает. Что же это за чудовища такие, которые сами всего боятся и по норам прячутся? А он, отважный защитник деревни, один-одинешенек за ними охотится!       — Они не прячутся, — серьёзно отрицает Векша, не замечая её насмешки, — они передвигаются, роя подземные тоннели. Эти твари выкапываются из-под земли и бросаются на добычу. Одна такая особь не опасна. Пять могут вызвать кое-какие неприятности. Десять способны убить даже опытного воина.       И скольких ему довелось встретить в тамошнем лесу? Где доказательства того, что сказочные страшилища покинули свои болота?       Векша встаёт из-за стола и отходит в другой конец мастерской. Когда эльф возвращается, то кладёт на стол увесистый предмет — заострённую кость, обмотанную дратвой, и по форме напоминающей кривой гребень.       — И я не защищаю твоей деревни, — говорит он, — я не ведьмак, чтобы охотиться на монстров. За мою работу не предусмотрено платы. Но я не допущу, чтобы эти твари отравили лес.       Эльф видит, что она напугана. Угрюмо опустив взгляд, Векша неторопливо присаживается перед ней на лавку, словно опасаясь испугать ещё сильнее своей резкостью.       — Скажи, рысёнок… — задумчиво спрашивает он. — Тебе доводилось видывать охотников на монстров? Ведьмаками именуемых…       Рысёнок качает головой. Нет, не доводилось.       Впрочем по какой-то неведомой ей самой причине, она вспоминает…       На ярмарке в соседнем селении было шумно и грязно. Кудахтали куры, ревели мулы. Всюду тянулись загромождения прилавков, клеток и грязных повозок. Люди смеялись, распевали непристойные песни, выкатывали на улицы винные бочки.       Она была ещё совсем ребёнком. Стояла у большого деревянного помоста, где давеча разыгрывали представление, и куталась в тулуп. Становилось холодно. Дневное тепло улетучивалось так стремительно, что казалось, вот-вот пойдёт снег.       Мальвы около пустующей сцены не нашлось. Она убежала без спросу глядеть на представление и запропастилась.       Грохнул где-то позади раскат грома. Нужно было торопиться и возвращаться к маме.       Дыша паром, Рысёнок неловко побежала через стоптанный пустырь. Мальва стояла, как вкопанная, у прилавка, на котором были разложены яблоки и мешки с зерном. Сестрёнка даже не обернулась, когда Рысёнок окликнула её. Мальва во все глаза смотрела на странного незнакомца в плаще, стоявшего рядом.       Незнакомец носил маску, чудовищную личину — длинную, вытянутую морду с выпирающими клыками и злющим звериным оскалом. Рукой, облачённой в чёрную кожаную перчатку, он протягивал Мальве яблоко.       Когда Рысёнок подбежала к сестре и загородила её от незнакомца, тот заговорил. Голос его из-под деревянной чёрно-красной маски прозвучал жутко, по-змеиному настороженно.       — Этот побойчее. Больше подходит. Эган, что скажешь?       Из открытого шатра, раскинутого возле торгового прилавка, вышел ещё один мужчина в плаще, запачканным чем-то чёрным, мерзким. Этот жуткий человек не носил маски, однако половину его лица скрывал тяжёлый капюшон.       — Хватит валять дурака, — рявкнул второй незнакомец, которого человек в маске назвал Эганом. — Мы забрали то, что требовал Кольгрим. Пора возвращаться.       Человек в маске не отозвался. Чудовищная маска приблизилась к лицам детей. В глубине провалов глазниц промелькнул дьявольский, колдовской взгляд. Из-под завязи плаща свесился серебряный кулон, закрученный в спираль. На кулоне была запёкшаяся кровь.       — Бу!..       Мальва жалобно пискнула и отпрянула назад. Рысёнку пришлось сильнее сжимать сестрину ладонь в своей.       Этому колдуну не удастся их запугать…       — Брось, Эган. Ты глянь, как смотрит.       Мальва начала жалобно дёргать её за руку, хныкать. Рысёнку пришлось храбриться, дразнить сестрицу плаксой.       Человек в маске с разочарованием отступился от них. Начал играться с яблоком, подкидывая в руке.       — Проклятие… Обе девчонки. Ивар поднял бы нас на смех, пойми мы это позднее! — высказался он.       — За нами уже наверняка выслали солдат. Поедем лесами, — его мрачный собеседник даже не глянул на детей. Он решительно направился к осёдланным лошадям, привязанным возле шатра. — Слышал, что сказал Лето? Надо добраться до места, которое называется Дришот.       — Где сходятся границы Вердэна, Бругге и Брокилона… — вполголоса договорил человек в маске. Взгляд его оставался прикованным к сёстрам. — А оттуда к Яруге.       — До зимы успеем до Нильфгаарда, — его спутник уже взобрался в седло и теперь взнуздывал свою гнедую кобылку, понукая ту развернуться на месте.       — Знаешь, Эган… может, с девчонкой у нас в крепости будет не столь уныло?       — Сука, Зеррит. Поехали, я слишком измотан, чтобы выносить твой сраный трёп.       Чужак в демонической маске подбросил яблоко, нарочито медленно, чтобы Рысёнок успела поймать плод в воздухе двумя руками.       — Береги свою сестричку, детка, — не смотря на холод, дыхание его не оставляло в воздухе пара.       Пока незнакомец в маске взбирался на свою лошадь, Рысёнок воровато вернула яблоко обратно на прилавок и схватила сестрёнку за руку. И они порскнули наутёк, не оглядываясь. Боясь, что вслед за ними, взмётывая чёрную землю, ринутся два жутких призрачных всадника…       Небо сковало раскатом грома. Из-за мерцающего горизонта наползали серо-зелёные тучи.       Шумная и промозглая ярмарка продолжалась.       По обратной извивистой дороге в деревеню ведёт Векша, ступая раздумчивым ладным шагом. С мирной покорностью Рысёнок следует за ним, внимательно ловя каждое его слово. Тот мир, который раскрывает перед ней эльф, невообразимо чужд для неё, но впредь — опасно близок. Он сказывает о пришлых событиях, столь далёких, столь откровенных, что не смотря на возгорающийся страх, ей хочется в них верить, и она радостно внимает его словам, затаив дыхание.       Рысёнок больше не колеблется, не прячет перед ним глаза. Всё чаще она заглядывается на него, надеясь уловить ответную улыбку. Эльф словно не замечает её волнения, он всё столь же спокоен и словоохотлив. Компания юной крестьянки его ничуть не смущает.       — Тебя не пугают рассказы о диких зверях и чудовищах. Зато любопытства в тебе более чем достаточно. Смотри, на склоне оврага, видишь? Лисьи наброды. Знаешь, дитя, у моего народа существует поверье. Об агуарах*. Лисицах-оборотнях, поминаемых проклятием эльфов… Тебе когда-нибудь приходилось слышать о них?       Где там ей водилось слышать об эльфских преданиях! Доселе отродясь ничуть не бывало.       Однако не столь цепко хватают её за сердце неведомые правда и небылица, — заведомо и неминуче смущающие привычное спокойствие, — сколько сам сказитель своим взысканным присутствием.       Рысёнок привыкла к его голосу, как приваженный зверь.       И не стало для неё пущего любования, чем бравым её спутником, ступающим рядом, и мерцанием солнца в сгрудившихся красках первозданного леса.       — Va‘esse deireadh aep eigean. Дальше ты доберёшься сама.       Словно рвётся от этих слов разрезанная шелковина, и сердечко её вздрагивает и срывается в опустелость.       Почему эльф бросает её против всякого чаяния? Не идёт дальше? Не ждёт опосля от неё должного радушия и гостеприимства?.. Враз стихает всякое чувство с его лица, взгляд погасает.       — С этой поры не заходи так далеко в лес. Держись всегда своих соплеменников. Иначе однажды ты не воротишься домой. И от тебя… останется ни следа, ни памяти.       Она не боится. Ни чуточку. Особенно теперь, после их встречи…       — Te vemod. Тебе не стоит больше видеться со мной. Будет лучше для нас обоих, если это — наш последний разговор.       Но… почему?       — Чьим-то встречам лучше никогда не происходить, — эльф как-то странно смотрит на неё, будто ожидая, что она сможет его понять.       Рысёнок в недоумении качает головой. Он преступник? Поэтому хоронится в одиночестве? Поэтому люди не застят свою вражду, когда он предстаёт пред ними?..       Векша молчит. Его золотисто-зелёный взгляд, непримиримый, отчуждённый, отражающий пляшущие от листьев и ветра блики солнца, устремлён прямо перед собой. Он стоит в тени плотных золотеющих крон, объятый мрачностью, подобный свирепому застывшему призраку.       Словно в ту ночь Беллетэйн…

***

      Когда они с сестрёнкой были ещё совсем ребёночками, пола́ти в доме были для них излюбленным ло́говищем. Друг за дружкой залезали они с печи на деревянный настил под самым потолком и устраивали наверху своё становье. Свободный край полатей ограждался невысокими перильцами-балясинами, между которыми дети любили наблюдать за родительницей в углу напротив устья печи.       Рысёнок ясно помнит, каким высоким им тогда казалось их детское убежище, насколько вершинным. И с каким тихоньким любопытством они поглядывали за маменькой. Вот она кочергой выгребает золу из печи, а вот ухватом цепляет пузатые глиняные или чугунные горшки. В ступе она толкает зерно, очищая его от шелухи. С помощью мельницы перемалывает его в муку.       В печном углу виднелась судная лавка, использовавшаяся в качестве кухонного стола. На стенах располагались наблюдники — полки для столовой посуды, оплетённой в «одежду» из бересты. Маменька никогда не выбрасывала треснувшие горшки, корчаги и миски, а оплетали их для прочности полосами березовой коры.       В детстве Рысёнок никогда не видела маменьку с пустыми руками. То помелом родительница подметала пол, то лопатой сажала в печь будущий каравай…       Во всяком доме печной угол считается исключительно женским владением. Мужчины даже своей семьи не могут зайти без особой надобности на женскую половину. Появление же там постороннего мужчины считается вообще недопустимым… Так говорила маменька. Поэтому у них в избе печной угол закрывался домотканой занавеской.       Они с Мальвой были ещё совсем малютками. Притаившись на полатях, жались друг к дружке, как котятки, поглядывая опасливо вниз. Словно боясь, что их обнаружат. Что шум в дальнем углу избы, сбоку от двери, прекратится.       Такой угол — рабочее место хозяина дома. Здесь стоит лавка, под ней в ящике хранятся его вещи.       Его вещи.       В стене вбиты деревянные колышки для одежды — когда-то там висел дублет с нашитой кольчугой.       Какой-то мужчина. Высокий. Медленно подходит к занавеске с той стороны, останавливается. Его грозный силуэт при свете лучины.       Он не войдёт сюда… Он не сможет. Ему сюда нельзя. Так маменька говорила. Почему же так страшно? Почему же хочется, чтобы он вошёл. Чтобы она его вспомнила.       В дальнем углу избы, на лавке — оружие. Тяжёлое, острое. Страшное. Его вещи.       Рукой, облачённой в латную перчатку, мужчина отстраняет в сторону занавеску. Делает шаг.       На нём тот самый дублет с нашитой кольчугой, что висел… висел когда-то, а может, ещё будет висеть в том углу. Темерский герб на груди. Вблизи этот человек строгий. Ещё он сильный. У него тяжёлый взгляд.       Он тянет к ней руки, вот-вот схватит и стащит к себе…       Папочка. Не уходи на войну.       — Просыпайся, лежебока!       Мутно-перламутровое заплаканное небо. От облаков веет бабской невыразимой нежностью.       Рысёнок медленно поворачивает голову, смотрит в сторону рассеянным взглядом. Под ухом шуршит сено. Из детского убежища на полатях она в одно чудесное мгновение перенеслась в нонешний день, где она уснула на стоге.       Рядышком сидит Мальва. Уже не как во сне, когда под стол пешком ходила, а крепкая телосложением, с высокой грудью, с растрёпанной белокурой косой до пояса.       — Моченьки моей нету! Я замёрзла, колики по телу пошли. Просыпайся! — щебечет сестрица. — Ах! Не терпится мне Вацлава увидеть! Нонче бахвалился, что придёт. А ежели светец сызнова ронять будут — ой, мамочки! Ой, оказаться бы рядом с ним да в потёмках!       О, Великая Мелитэле, как быстро проносятся дни! Трава ещё зелена и свежа, но вот-вот оголятся убранные поля, и народ будет отдыхать от тяжёлой работы. Осеняя стужа будет реять в воздухе, осыпая на землю жухлые листья.       Молодежь в деревне уже начинает устраивать посиделки. Девушки расправляют вышитые рубашонки, готовят вкусные угощения и пряжу для рукоделия, и всё в надежде привлечь к себе внимание парней. Паче остальных искрится Мальва. Ждёт не дождётся, когда Вацлав возьмёт её к себе на колено.       Вацлав этот — твердолобый, спесивый молодец. Хлебом не корми дай только с девицами позаигрывать: то прялку спрячет, то рушник, требуя за них в качестве выкупа поцелуй, а то и вовсе уро́чную пряжу подожжет. Ума он недалекого, голова если одной только соломой и набита. Да и глаза у него серо-бездумные, взгляд бесстыжий. Ну вот что Мальве в нём полюбилось? Яснёхонько, стало быть. Вацлав парень крепкий, кровь с молоком. Плечи широкие, руки крепкие, небольшой живот горделиво выпирает. С лица его воды не пить, зато овсяной чубец надо лбом зависает, вихрится.       — А тебя это нисколечко не волнует! — возглас сестры понукает очнуться от дремотной задумчивости. — Из-за тебя, девка глупая, без смотрин сижу! Свататься ко мне никто не ходит! Матерь не пускает… Ох! А ты всё о своём хмырном эльфе талдычишь! Небось во сне его сейчас и зрила! Говори. То-то, он-вишь и снился!       Тьфу, да пропади оно всё пропадом! Не стоило рассказывать Мальве о Векше, делиться с ней своей тайной. Она ведь ничего не разумела. Теперь жди сплетен, а то и вовсе наказания за сию неосторожность — найдутся и другие насмешники, желающие тайно попортить ворота их дома дёгтем. Молодежь горазда на выдумки.       — Да подожди же меня! Стой! Неужто обиделась?..       Предзакатное притихшее небо. Возгораются первые звёзды.

***

Ах, запевай, подружка, песню, Запевай котору хошь, А про любовь только не надо — Мое сердце не тревожь!

      Луна сияет над лесистыми холмами. Во дворе возле куреня, огороженном тыном, царит веселье. Курень, откупленный у хозяина на ночь, не вмещает и половины гостей. Собравшиеся парни и девушки веселятся, не зная продыху: кто-то играет в «слепого козла», жгуты или прятки, кто-то развлекается разговорами и задорными прибаутками. Завзятые плясуны требовательно упрашивают завести песню, да побойчее.       Мальва — в красной понёве, украшенной ткаными узорами, поверх рубахи, и в зелёных нарядных бусах, — угощается, сидя рядом с другими ребятами, краснеет и посмеивается.

Не ругай меня, маманя, Не ругай так грозно. Ты сама была такая — Приходила поздно!

      С крыльца доносится музыка: свищет свирель, гремят деревянные «клекотки».       Подвыпившие и румяные молодцы уже пускают похабные взгляды и улыбки. Под уханье и взвизги топчутся девицы.

Меня мама била-била, Что я поздно приходила. Чтобы маму не будить, Стану утром приходить!

             В доме сплошной бабий визг. Недовольный «слепой козел» грозно стучится ногами, кричит: «Афанас!» — и резко открывает дверь. Все в доме разбегаются с криком: «Афанас! Не бей нас, Афанас! Ходи по нас!». Наиболее ловкие стараются дразнить «козла», дотрагиваясь до него и отбегая. «Козел» пытается хватать всех, кто попадётся ему под руку. Если пойманный вырывается, то игра продолжается, если нет — сам становится «слепым козлом», и все начинается сначала.

А я с этим кавалером Познакомиться хочу. Красоты моей не хватит, Самогоном доплачу!

      Толком и не вспомнить всех собравшихся гостей, в достатке этим вечером и пришлых. Но не смотря на всеобщую кутерьму, кто-то уже избрал себе пару на вечер. Парни садятся рядом с девушками или берут их к себе на колени, угощают их орехами и пряниками.

Эх, мать, моя мать, Не пускает ночию. А я днем гулять пойду, Больше наворочую!

      Звёзды и луна светят ярко, разгоняя тьму — не страшно отходить от костра. Из полей веет полынным ветерком.       Отголоски покинутого веселья достигают слуха, далеко, без опаски летя в стылом воздухе ночи.

Шел я лесом, видел беса, Бес картошечку варил! Котелок на хуй повесил, А из жопы дым валил!

      Хворь, не иначе. Почему не будоражит ночная весёлость? Отчего сердце не на месте? Не радуют бойкие частушки, разнузданные напевы и наговаривания парней. Душа словно воет, рвётся из тела, прочь от людской сутолоки.       Если присесть на деревянный сруб, поставив ноги на отмосток, и заглянуть в колодезную яму, на дне видна тёмная неподвижная хлябь. Сорвётся звезда с небосвода, упадёт в колодец — канет.

Я тогда тебе поверю, Что любовь верна у нас. Поцелуй меня, приятка, Без отрыву сорок раз… А ты, говорит, ходи, говорит, Ко мне, говорит, почаще! А ты, говорит, носи, говорит, Мне пряники послаще!

      Кто-то в темноте блукает, подкрадывается. Вацлав. Один-одинёшенек. Не стал с Мальвой сходиться, колечко у неё красть и за руку уводить. Не мила Мальва Вацлаву.       — Чего дрогнула? Озябла? — блудя улыбкой, спрашивает.       Пляски нонче разгульные да ветер южный, в такую ночку не озябнешь. А он всё никак не прибьётся ни к кому? Всё плавает по двору, как навоз в проруби! Зачем за ней увязался?       — Тоску твою хочу разогнать, — гордо отвечает Вацлав, как индюк щуря заплывший хмелем глаз и поддёргивая штанину.       Спасибочко, но овчинка выделки не стоит.       — По тебе не видно, что ты подпитая, — догадчиво улыбается Вацлав, под ласковостью внешней скрывая настойчивое желание. — Расскажи, милаха, почто расселась? Ноженьки отказали служить аль приленилась? Аль ты целоваться разучилась?       Разъязви в душу! Никто его у колодца не «припевал», вечерять вместе не кликал. Стало быть, нечего и соваться со своими догадками!       Рысёнок умолкает и отворачивается, хороня дрожь в голосе и теплея от стыда. Со сжавшимся сердцем.       — Ты всурьёз или шутейно? — на минуту трезвея, вкривь улыбается Вацлав. — Эжешь нецелованная. Вот так хны!       Ахнуть бы поганцу вовсю! Пристал, как чёрт.       Вацлав без приглашения присаживается с ней рядом, на деревянный сруб, при этом с ужасной неловкостью, будто бы опасаясь ухнуться в колодезную яму.       — Обещалась, что ли, кому?       Рысёнок качает головой, медля с ответом. Чувств своих ни за что не раскроет. А обмануть — Вацлав на слово не поверит, и она сраму не оберётся.       Вацлав тут уже и жмётся теснее боком, прихватить покрепче пытается. Шельмовски гримасничает, дыша взаваром и сытой окисью пшечниного хлеба.       Сразу взял в намёт. Чисто оголодал!       Тихонечко подёргивается бабий испуг, колкой зыбью по телу разминается томная робость. Но не успевает тело покорно ослабнуть, толкнуться в объятия, как сердце девичье тревожно и протестующе стучит в груди. А то и вовсе вспыхивает незаслуженная обида.       Парню достаётся размашистая оплеуха.       — Уж больно взгальная ты! — не тая горькой злобы, сторонится Вацлав.       — Целуйтесь, тетери-етери!.. А не кулаками размахиваете! — подхватывают возникшие впотьмах приятели. Голоса их насмехаются, нарочито глумливо. — Не беспокойтесь, мешать не хотим! Мы толечко вас потеряли… О! Должны были разуметь! Покорнейше просим, ха-ха! Целуйтесь! Ну! Горька!       Мальва стоит в сторонке, зиркает круглыми, напуганными глазищами. Не разумеет, как обиду высказать, стыдобушку схоронить.       А Вацлав, раздувая ноздри и трясясь в уязвленной злобе, лаять вздумал:       — Девка чокнутая! Катись на болота к своим хмырным нелюдям! Тамо, можа, тебе и самое место? Оскомину себе под юбкой поди набила, да вот токмо показать не могёшь! Ну? Змеюка-вишь ещё та!       Ухнулась душа к самой земле, припала тяжёлым снежным комом. Во рту заплавилась горечь. Разболтала-таки сестрица! Да ни кому-нибудь, а всякому стервятнику.       Хряснуть бы как следует этого пустобрёха по мордасам, ожечь о землю. Сделать то и не охнуть даже. Да вот только силушек девчачьих не хватит.       — Векшу твоего на шибенице взвесят, всякого эльфа рано или поздно вешают! Шкуру с него сымут. Все они нелюди гадостные. Чума их разберёт… Тут-то вишь и слёзы лить начнёшь.

Зачем тебя я, милый мой, узнала, Зачем ты мне ответил на любовь, И горюшка тогда бы я не знала, Не билось бы мое сердечко вновь.

      Отголоски веселья со двора витают в стылом воздухе. Чей-то нежный девичий голос, несущий слова песни, взмывает в небо и рассеивается в пустой стыни обжигающими искрами.

Терзаешь ты сердечко молодое, Тебя твоя зазнобушка здесь ждет, Проходит только время золотое, Зачем же ты, желанный, не идешь. Я жду, и вот приходит долгожданный, Целует нежно, за руку берет, Ах, милый мой дружочек ненаглядный, И сердце песню радости поет.

***

      — Дéсмонд…       Эльфка, гибкая и тонкая, как красноталовая хворостинка, вкладывает свои руки в руки возлюбленного. Она ложится на него сверху, немного сбавляя учащённый темп.       Десмонд двигается ей навстречу, понимая её безгласную просьбу. Губы влюблённых соприкасаются в вожделенной ласке. И их разгорячённые обнажённые тела звучат в напряжённом упругом ритме.       В зеркале на стене отражается затемнённая стройная фигура.       — Мы бессильны… А ненависть не поможет нам скрыть наше бессилие, — в комнате слышится вкрадчивый голос эльфки. Она стоит у зеркала, вглядываясь в неподвижное отражение. — Руа Скаах это понимает. Поэтому белки рано или поздно восстанут за нового лидера.       — Мы должны забыть о слабости, Вайорика, — обнажённый по пояс эльф порывисто встаёт с места, подходит к ней вплотную. — Не забывай, мы боремся, чтобы вернуть былое величие нашей расы…       У Вайорики красивые бордово-чёрные глаза, тонкие подкрашенные дуги бровей и роскошные чёрные волосы, закрученные в тугие, ниспадающие на плечи локоны, переливающиеся как душистое красное вино. Льняная рубаха небрежно распахнута на округлой белой груди с бледно-розовыми ореолами вокруг выпуклых сосков.       — Всё в прошлом, Десмонд, — она с любовной тоской берёт лицо своего возлюбленного в ладони. — Зачем проливать кровь за то, что нам уже не дано вернуть, — надо думать о том, что ещё можно изменить.       — Борьба для нас — условие, Вайорика. Ты сама это знаешь. Мы дерёмся за жизнь, — Десмонд холодно берёт подругу за руку, словно намереваясь отстранить, но тут же замирает, не в силах заставить себя этого сделать. Он остаётся в плену её взгляда.       — Всё уже давно не так… — шепчет Вайорика, выжигая его своим проникновенным взглядом, своей терпкой нежностью. — Белки просто жаждут мести. Такие, как Арзель, считают, что мы независимы и действуем единственным возможным способом. На деле мы лишь тень былого величия Народа Гор…       Любовь к ней кружит голову, дурманит. Обливает сердце кипящей страстью.       — Мы просто… до конца цепляемся за нашу мечту, — Десмонд теснее притягивает к себе возлюбленную за её тёплую гибкую талию.       — … до того мига, когда меч или петля обрывает нашу жизнь, — договаривает за ним Вайорика, отводя взгляд. Она обессилено опускает руки ему на плечи. — Или… мы цепляемся за эту мечту до тех пор, когда мы вдруг понимаем правду.       — Это порой хуже смерти. Когда не за что бороться. Ты станешь это отрицать? Вайорика…       Вайорика льнёт к его груди, и Десмонд слышит её замирающее дыхание. По телу его пробегает ток. Её влажные губы смыкаются в истомном поцелуе у него на шее.       — Борись за нашу любовь, Десмонд. Пусть я стану твоей верой.       Их тела двигаются в диком, вольном ритме. Десмонд крепко обхватывает напряжённое тело Вайорики, она порывчиво выгибается в его хватке, подобно взведённому луку, опрокидывая голову. Её чёрные растрёпанные локоны взмётываются по плечам. Он влечётся к ней навстречу, алчно, до сплавляющей близости. Выполняя её просьбу. Её желание.       — Просто люби меня, Десмонд…

***

      Рысёнок вздрагивает.       — Кого же я вырастила? Ох ты горюшко моё!..       Маменька перестаёт размахивать утиркой — не сдюжить ей с нахальством дочери. Выцветшие пряди волос выбились из-под платка. Родительница присаживается на табурет. Злобится, ругает дочь на все корки.       — В кадку бы тебя, беспутную, посадить да сверху крышкой закрыть!       Рысёнок смотрит искоса. В горле у неё стрекочет невысказанная обида, слёзы мутят уставший взор. Ужели на то её вина, что всё так вышло? Что Вацлав на неё лаять стал, злобить вовсю, душу ранить недобрым словом? Эх, будь он неладен!        — Цыц! Бессовестная… Беспутная! В пятнадцать лет разума нет, так и не будет!       Родная мать на произвол судьбы бросает, супротив встала! Мальва, плутовка, не думая нарушила сестринскую верность и обиду лютую затаила, за то, что Рысёнок без её ведома с Вацлавом таилась. А в довесок и вовсе осрамилась перед деревенскими парнями — кулачья сучить вздумала. Тьфу! Вацлав на то на Рысёнка обозлился, скрутил девку чокнутую, дюжее только хребет ломать, приподнял над землёй да в воду колодезную окунул. «Пущай присмернеет!».       Смеху на то было! И сперва никогошеньки Рысёнку в подмогу не очутилось. Все парни и девки стояли, как столбы соляные, смотрели, потешались. Вацлав пуще всех забавлялся. Стоило Рысёнку страху колодезного наглотаться, тогда только честные товарищи среди прочих отыскались. Сжалились, достали беднягу из колодца. А от жалости их хитрой только ещё горше на сердце стало.       В ту же ночь растрезвонили языки злые про девку непутёвую, драку с парнем затеявшую и за выходку свою поплатившуюся. Вацлава и вовсе никто не упрекнул — за потеху общую да досужное заигрывание какой человек вздумает обвинять?       — На горох тебя ставить? Выросла, девка глупая, уже не такусенькая!       Переполнилась чаша терпения, лишили сил терпеть материны упрёки. Виданное ли это дело, что мать дочь за чужие прегрешения винит? Вместо заступничества выпороть грозится, как кувяку. А ведь над ней на виду у всех потешались, над чувствами её взаправдашними. Девичью честь и то не преминули опорочить. Всё матери высказала в сердцах.       Умолчала Рысёнок только про Векшу да про шибеницу разбойничью.       Родительница всерьёз оторопела, молчит. Слова сердитые на языке у неё перегореть не успели, а из глаз уже тоска бабья глядит. Так и выходит, что вслед Рысёнку родительский приказ воротиться летит, как некрепкой рукой брошенная палка.       Рысёнок тихонечко сходит с крыльца, окунаясь в предрассветную стужу. Скатывается с плеч гнетущая усталость…       Решено — этим днём в доме без неё справляются. Хватит Мальве рук к работе не прикладывать. Хозяйство водить — не разиня рот ходить. Пускай Мальва своими силами ноне в огороде матери помогает да корову на пастбище гонит, а не с цыплятами сидит играет, как бывалочи. На обиженных воду возят! А матерь пускай поглядит, какую дочь бестолковую ругать вздумала.       Рысёнок понимает, что сгоряча, а вовсе не со зла родительница грубых слов ей наговорила, вот только обуздать обиду тяжелее, нежели разжечь.       Эх! Сейчас бы на речку, рыбу удить, вот только «уловистые» снасти в избе остались… Рысёнок тяжело вздыхает и направляется за околицу, в сторону леса.       Нетронутый зарёй лес подёрнут серой дымкой.

***

      Заяц лежит в ямке под кустом. Серо-бурая шёрстка слиплась от крови, её капельки повисли на усах. Лежит заяц с полуоткрытми глазами, будучи не в состоянии закрыть короткими веками своих больших, навыкате, глаз. На боку у него видна глубокая кусаная рана.       Сперва Рысёнок решает, что шелест травы и скрип деревьев не даёт зайцу расслышать её приближающиеся шаги, поэтому ей удаётся подойти так близко. Затем она замечает кровавую рану. Шея у зверька не поворачивается, и он не может оглянуться, даже когда она присаживается возле ямы.       Передние лапы у зайца сложены крестом.       Рысёнок вспоминает, как когда-то давно за монеты и лакомства от охотников ходила с другими ребятишками охотиться за ушканами. Собирались они обычно после обеда, чтобы успеть к вечеру. Приходили на пади, поросшие кустами или ерником, и выискивали лесные островки, где и приходилось бивать множество зайцев. Детей заводили в лесные колки, после заставляли гнать зайцев с криками и палками. Ушканы выскакивали с логовищ и неслись прямо к засадам. После таких вылазок в деревню охотники всегда возвращались с хорошей добычей, преследуемые весёлой толпой вспотевших и разрумя­нившихся «загонщиков», весело прыгающих и громко подтрунивающих друг над другом.       Рысёнок остаётся сидеть около ямки, не решаясь взять в руки раненного зверька — зубы у него чрезвычайно остры, того и гляди начнёт жестоко кусаться.       — Ты долго собираешься здесь сидеть? Хм. Как правильно говорят люди из вашей деревни… «До морковиного заговенья»? Yea, seo. Я вспомнил.       От неожиданности Рысёнок вздрагивает, шустро оборачивается. Векша стоит чуть выше, на вывернутых корнях дерева, и внимательно наблюдает за ней внизу.       Она слишком устала и растеряна, чтобы оправдываться. Векша, не говоря больше ни слова, спускается к ней. Рысёнок сторонится, словно боясь столкнуться с эльфом вблизи.       Векша берёт раненого зайца за уши и за задние ноги. Ушкан сильно ослаб и не пытается вырваться, покорно остаётся на руках у эльфа. Только вот просыпается, начинает вопить от боли. Голос ушкана похож на голос плачущего младенца.       — Люди говорят, зайцы «хлипки» на рану, — эльф равнодушно смотрит на окровавленное тельце. — Но это не так. Мне доводилось находить и таких, что с пробитым сердцем или лёгкими пробегали ещё несколько миль, прежде чем умереть.

***

      Она не видит в этом смысла.       В мастерской светло и прохладно. Из пустых окон доносится шелест изнурённых листьев.       В доме пахнет травами и тяжёлым, словно бы осязаемым запахом гниющей плоти.       Векша срезает ножом жёсткую слипшуюся шерсть и рваные края кожи вокруг раны. Прокусы припорошены срезанными волосками и опилками. Зверёк не шевелится, и кажется, будто он уже мёртв.       Рысёнок сидит в углу на лавке, наблюдает за эльфом со спины. Она спрашивает, зачем это нужно?       — Нужно срезать.       Она не это имеет в виду. Вовсе не это. Что он пытается сделать?       — Разве я запрещаю тебе смотреть?       Зачем он кипятит иглу? Зачем достал на стол катушку ниток? Если эльф собрался мастерить чучело, то зачем портить шерсть?..       — Не совсем верно.       Шкурки с ушканов снимают на весу. Эльф должен в этом смыслить.       — Я попробую его вылечить.       Глупее затеи и быть не может! Неужто он не хочет потратить это время на что-то более стоящее?       — Хм… Тогда придумай развлечение получше.       Почему бы не сходить на речку и не поудить рыбы? А ушкана — закопать. Неизвестно, какой зверь хворый его изглодать успел. Но в том, что делает Векша, нет никакого смысла.       — Трудно в точности определить, что имеет смысл, а что не имеет, — вздыхает эльф.       Рысёнок больше не задаёт вопросов. Она всё равно ничего не понимает…       В окно тихонько задувает ветер, развеивая душный запах. Рысёнок подбирает под себя ноги, обнимает колени, с усталостью клонит голову. Векша занят своим делом и вовсе не обращает на неё внимания. Скоро Рысёнка одолевает дрёма, и она погружается в заветный сон.       Когда она просыпается, в мастерской по-прежнему светло и прохладно. Из пустых проёмов окон слышно, как в затишке шелестит листва и на плетях тоненько щебечут пичужки.       Векша стоит на том же месте возле стола, к ней спиной. Он стоит, сгорбив плечи и упершись вывернутыми ладонями в край доски.       — Рысёнок, может… Сходим на речку, половим рыбы? — подбадривающим голосом спрашивает эльф, оглядываясь к ней через плечо. Юношеское лицо его вкось пересекает снисходительная улыбка.       На столе оставлено мёртвое тельце, вокруг витают мухи. Заяц лежит с открытыми, навыкате, мутными глазами. На роговице уже появился серовато-жёлтый налёт. Передние лапы у зайца сложены крестом.

***

      Они долго идут вдоль прибрежных зарослей, прежде чем находят глубокое место у берега. Здесь река сильно сужает своё русло, однако остаётся тихой и лишь слегка журчит на небольшой каменистой отмели. Над головами свисают ветки деревьев. Нередко в воду падают насекомые.       Леса, ухнув в воду кругами, вытягивается струной и снова ослабевает.       — Кто учил тебя так размахивать удилищем? Хочешь закинуть грузило на тот берег?       Рысёнок фыркает и недовольно отворачивается к воде, тщась скрыть своё смущение. Но эльф и не думает над ней насмехаться. Терпеливо нанизывает на крючок взбухшие зерна.       Неяркое солнце бродит в зените.       Она спрашивает: как стать сильнее?       — Учись ждать. Терпение — великая сила.       Когда тебя бьют без причины, терпение не помощник. Необходимо отвечать ударом на удар — и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить противника бить снова.       Как ей стать сильнее?..       — Драться — плохо.       Рысёнок, недовольно подобрав губы, сосредоточенно глядит на недвижный конец удилища. Лучше неумело защищаться, чем терпеть унижение.       Эльф может помочь ей, он может научить её не только охотиться, но и сражаться.       — Ты уже намного сильнее, чем думаешь, — Векша жмурит золотисто-зелёные глаза. Солнце проглядывает ему на лицо сквозь ивовые ветви над их головами. — Но сила твоя в другом — ты молода и красива. Для любой женщины её красота есть самое грозное оружие.       Рысёнок густо краснеет, воротит взгляд. Слова эльфа жгут её крапивой. Её раздражает, что Векша видит в ней слабую девицу, но в то же время льстит само его признание — он считает её красивой…       Но как бы ни была красива женщина, внешностью одной ей не завоевать уважения. Особенно в том случае, если она этой красоты однажды лишится…       — Не жертвуй юностью ради ненависти и насилия. Став сильной, ты не избавишь себя от боли, а лишь сделаешь эту боль нестерпимее.       Она не боится боли. Правда.       В детстве ей чаще всего приходилось играть с подружками в тряпичные куклы да нянчиться с соседскими малышами, чем стругать охотничьи луки да расставлять силки на мелкую дичь с мальчишками. Чуть постарше Рысёнок стала пропадать со двора, убегать в становье охотников. Однако деревенские медвежатники вовсе не позволяли приблудной девчонке брать в руки их снаряжение.       Однажды в торговый день Рысёнок заприметила у прилавка стойку с выставленным на продажу оружием. На стойке грозно висели в большинстве своём тяжести: булавы, палицы и топоры. А рядышком, в сухом бочонке, небрежно были оставлены нагие, без тетивы, луки.       Рысёнок, расхрабрившись в отсутствие взрослых, воровато протянула ручонки к изогнутому древку. Вот только вытащить длиннющий лук из бочки так и не удалось, едва не выронила — не по росточку оказалось ей оружие.       — Дюввел хоел! * Ха-ха! Едрить тебя, балунья, что это ты тут делаешь?       В тот день Рысёнок впервые повстречала взаправдашнего краснолюда. А что это был самый настоящий дворф, она поняла сразу: низкорослый, — доставал взрослому человеку до груди, — и крепкий, с бритой головой и бородой до пояса, заплетённой замысловатым узором.       Краснолюд с весёлостью щурил взгляд, наблюдая за перепуганной девчонкой.       — Нет, стрекоза. Тебе это не подходит, уж больно ты недотёпистая. Дай-ка сюда! Ох, вот так вот. Да ты не кобенься. Вот-вот боднёшь, я погляжу. У меня для тебя другое предложение. На-ка, держи! Хо-хо! Ну то-то. Другое дело. Эта штука тебе лучше подходит, тут большого ума не надо. Только целься. Из такой штуки даже курица попадёт.       Рысёнок напыжилась, силясь удержать снизу за ложе тяжеленный арбалет.       — Встаёшь, значит, вполоборота, затыльник арбалета к плечу. Стреляешь на полувыдохе. Ты только на курок нажимать не бойся. Мягко, без рывка.       Она не боится. Правда.

***

      Выпущенная стрела не просто движется по снижающейся траектории. Будучи выстреленной горизонтально — всё равно забирает вверх, прежде чем снизиться, и всё равно уклоняется влево или вправо в зависимости от своей гибкости.       Выпущенная стрела движется вращаясь, по спирали.       — Ты боишься осуждения, Десмонд. А вовсе не своего выбора, — говорит Руа Скаах.       Вайорика склоняет голову, поднося губы к его ладони. В знак уважения, в знак прощания. Руа Скаах вырастил её как собственную дочь, но теперь им предстоит навсегда расстаться. «Навсегда» — как обманчиво и призрачно само понимание этого слова.       — Мы добровольно становимся предателями, — упрямо отзывается Десмонд, скрещивая руки на груди. — Дезертирами. И для нас всё будет кончено.       По мере натяжения лука дыхание становится всё более поверхностным. Оно задерживается перед выдохом.       Руа Скаах стар, его жизнь уже подобна отцветшей осени. И всё же в нём дремлет грозная сила, движения его спокойны и таят в себе отточенную ловкость. Кожаные доспехи на нём опоясаны кинжалами.       — Всё уже кончено… и предопределено.       — Прощайте… отец, — голос Вайорики гаснет, подобно пламени свечи, задетому порывом ветра.       Освобождение тетивы от захвата. Заключительной фаза натяжения лука. Мгновенное, одновременное и полное расслабление пальцев, удерживающих тетиву. Тетива как бы сама раскрывает полностью расслабленные пальцы и сходит с них с минимальным отклонением от плоскости выстрела.       Они бегут по ночному ожившему лесу, спасаясь от погони. Внезапно Вайорика останавливается, вскидывает взведённый лук, яростно целясь в воздух. Лицо её искажено злостью и отчаянием.       — Вайорика, нет!.. — Десмонд останавливается следом, оборачивается к подруге. — Надо уходить. Не останавливайся…       — Они убили его… проклятые убийцы! — срывающимся голосом кричит эльфка. — Арзель, ты поплатишься за это. Братоубийца, чудовище!..       — Всё кончено, Вайорика.       Они бегут прочь, гонимые воем волков. Сзади — лишь тьма, и она поглотит их.       Лес сходит по склону вниз; большие деревья расступаются, земля под ногами становится мягче, теряет свою упругость.       — Десмонд…       Вайорика валится с ног и кубарем катится вниз по мокрой траве.       — Что же ты делаешь, Арзель… Ты пролил Старшую кровь, — Десмонд стоит спиной к обрыву. Его силуэт на фоне зыблющихся звёзд и чёрной кромки леса. — Руа Скаах мёртв. И это ты убил его. Зачем было совершать это безумие? Зачем было его убивать?       Факелы несут жадные языки пламени, отбрасывающие красные блики в темноте. За ними — тьма, шелест и скрип взведённого оружия. Белки стоят молча, и лишь всполохи глаз, отражающие пламя, выдают их присутствие.       — Боги покарают тебя, Арзель… Ты предстанешь перед их судом. Перед судом наших предков, — рычит Вайорика.       Она стоит на коленях, к её шее приставлено лезвие. Арзель держит её за волосы.       Отсветы пламени падают братоубийце на нижнюю половину лица, его взгляд остаётся сокрыт.       — Кровь предателя, — отвечает Арзель. — Он предал наш народ… Вы предали. Перешли на сторону нашего врага. Отвернулись от своих братьев и сестёр. Скажи, Десмонд. Эта бестия, квартерон*, — это она склонила тебя к предательству?       — Ты сумасшедший, Арзель… Как после всего ты собираешься удержать власть? Вы все обезумели, вы поднимаете меч на Старшую Кровь!..       — Вы осквернили Старшую Кровь… своей подлой трусостью.        Удар лезвием спереди в шею разрезает артерию, ломает трахею. За спазмом следует удушение, кровь течет в дыхательные пути.       Затем наступает смерть.       — Чего же ты ждёшь, Арзель, — Десмонд смотрит на мёртвое тело подруги. — Закончи… начатое.       Выдох. Тетива рвётся из захвата. Выпущенная стрела летит вращаясь, по спирали, следуя к сердцу. Остриё наконечника рвёт броню, вворачиваясь в тело, толкая его в пропасть.       И Десмонд делает шаг назад, в бездну. К смерти, вслед за Вайорикой. Навсегда.       Ведь утратить веру хуже смерти.

***

      Мальва жалобно вскрикивает.       Сон ослабевает. Рысёнок слышит, как сестрица живехонько кутается рядышком в одеяльце, тихонечко хныкает, пряча лицо в ладонях. Она вся дрожит.       — Прости… я так испугалась. Мороз по спине дерёт, — Мальва жмётся к сестре. — Мне сон… ужасный сон приснился. Страшно!       Рысёнок обнимает испуганную сестрицу, убаюкивает. Но Мальва по-прежнему дрожит, как в лихорадке, и дышит обрывисто, будто горло ей сдавил прогорклый спазм.       — Там убивали… в моём сне. И огня много было. А запах мертвечины — взаправду. Так страшно, сама видела. А такого не было… Значица, будет? Я не хочу. Это страшно! Я не хочу, чтобы вы с маменькой умирали… Не уходи, сестрица, не бросай меня.       Рысёнок прижимает к себе сестрёнку крепче, заботливо целует в лоб. И уже неважно, что сердились они друг на дружку до этого часу, что Мальва не желала её больше знать. Исчезла всякая обида в ночь, когда охватил обеих страх. Когда вновь они, прижавшись друг к дружке, почувствовали себя маленькими девочками, прячущимися от незримых кошмаров       «Став сильной, ты не избавишь себя от боли».       Став сильной, она избавит себя от страхов. Боль станет волшебным снадобьем — пока она будет чувствовать боль, эту силу, она будет верить, что ей всё по плечу.       Ведь никто их не спасёт. Не успокоит.       Их отец не придёт.

***

      Тёплая, погожая осень осыпается листвой, отступает за горизонт вслед за ветром. С неба медленно и с прохладцей падает крупными хлопьями сырой снег. Зима ещё не вступила в свои права, но природа уже начала впадать в тревожную дрёму.       По умятой скользкой дорожке бежать нелегко. Рысёнок успела изрядно запыхаться. Она оглядывается, чувствуя, как мурашки прокатываются по спине. В глазах её полыхает ужас.       Прочь! Пошёл прочь!..       Чудовище отскакивает от пригорка, и в следующее мгновение его кривые лапы тянутся к ней, вот-вот готовые ударить, растерзать. Омерзительная маленькая челюсть с вывернутыми зубами корчится, разевая гнилую пасть.       Рысёнок чувствует, как подгибаются её ноги, как страх накатывает душной, слезливой волной.       Нет!.. Прочь.       Руки в перчатках хватаются за арбалет, вслепую берутся за натяжитель, выхватывают стрелу. Стрела едва ложится в паз на ложе арбалета. Тетива остаётся перекошенной, стрела полетит вкривь, но Рысёнку слишком страшно, чтобы прицеливаться. Её руки трясутся. На бегу она поворачивается и, звонко вскрикнув, жмёт на курок.       Безумный, призывно-тревожный вопль чудовища рушится об землю.       — Разве я давал тебе согласие, чтобы ты совалась в мою жизнь? Тебя это не касается.       Рысёнок теряет равновесие, падает, едва не срывает рывком натяжитель. Из груди рвётся хриплый, сдавленный вздох. Не вставая с земли, всё ещё скользя коленями по скользкой тверди, она выхватывает следующую стрелу и вкладывает в ложе арбалета. Силится не смотреть перед собой, туда, где должно находиться чудовище. Она слышит его хриплый скрежет, его свистящее дыхание.       Она вскидывает заряженный арбалет перед собой, с безнадёжной храбростью, словно готовясь принять обратно на себя последующий выстрел. И с отчаянным криком жмёт на курок.       — Не смей это трогать!       Рысёнок рывком откидывается в сторону, ударяясь сгибом руки об землю. Кашляет, опустив голову, делает несколько тяжёлых вдохов. Слабость мутит взор, но Рысёнку удается подняться на ноги, поспешно и неловко. Сжимая оледенелыми пальцами арбалет, она делает шаг к монстру. Взгляд её опущен вниз, на его тёмное, распластанное тело.       Рысёнок выхватывает новую стрелу, но та выскальзывает из хватки и падает на землю, легонько ударившись о невысокое голенище сапожка. Не останавливаясь, она тянется к пустому колчану.       — Я погорячился. Не стоило тебе… произносить её имени.       Рысёнок заносит над головой чудовища сапожок. Она кричит и с силой опускает ногу. А затем ещё раз, снова и снова… Топчет, забивает, стирает, отводит.       — Моя возлюбленная.       Добивает.       Умри, умри, умри, умри. Сдохни.       — Cáerme.       Рысенок покачивается на месте, после чего делает шаг назад. По щекам её бегут слёзы, плечи вздрагивают. А в груди клокочет нестерпимая боль. Она чувствует себя настолько одинокой, никогда прежде ей не доводилось такого испытывать.       — Просто это не твоё дело.       Прошло уже много времени с того дня, когда Векша впервые её чему-то научил. Эльф больше не пытался прогнать её, не упрекал в назойливости. Для Векши её близость стала чем-то обычным, рутинным. Порой он улыбался ей, даже смеялся, когда ей удавалось его развеселить. В такие моменты Рысёнок чувствовала себя по-настоящему счастливой и желала, чтобы они случались намного чаще.       Векша часто выглядел задумчивым, редко сам начинал долгие разговоры. Всё чаще он задавал вопросы ей. Но случалось, что временами эльф начинал вести себя взволнованно, тогда он начинал рассказывать. В такие моменты он словно становился одержим желанием огласить нечто стоящее или, порой, совершенно бесполезное. Но всё равно всякий раз Рысёнок слушала его, затаив дыхание, не сводя с него глаз, страстно желая пересечься с ним взглядом. Однако во время своих повествований эльф переставал на неё смотреть, и взгляд его, без того плутовской, отречённый, становился вовсе слепым. Словно Векша видел перед собой нечто далёкое. Поэтому Рысёнок часто чувствовала горечь тоски, наблюдая за эльфом, и всё продолжала нелепо улыбаться. С одной стороны, она видела его искреннюю улыбку, его воодушевление, она слышала его голос. С другой… в такие моменты он и вовсе забывал про неё.       У эльфа были действительно умелые руки. Красивые… Длинные, крепкие кисти с выступающими венами. Сильные, мужские. Рысёнок не раз ловила себя на мысли, что задерживает на его руках взгляд слишком долго, слишком ощутимо. Порой ей приходилось насильно заставлять переводить своё внимание. Векша объяснял и показывал ей, как мастерить или чинить те или иные ловушки, как обращаться с охотничьим снаряжением и оружием, и каждый раз Рысёнок злилась на себя за расторопность и мешающие мысли, лезущие ей в голову во время его разъяснений.       Вовсе Рысёнок терялась, когда эльф подступал или подсаживался слишком близко, когда невзначай касался её или с явственным намерением дотрагивался. Векша не гнушался близостью и не видел ничего зазорного в том, что допускал в её сторону, порой, неумеренно интимные жесты. Он мог запросто коснуться её волос, выбирая из них запутавшийся лист, или её лица, заглядывая при этом ей в глаза.       Рысёнок видела в его поступках заботу, теплоту и нежность, но в то же время не могла определиться с чувствами. Она не могла понять его, не могла угадать его мыслей. Ей могло казаться, что она для него — нечто сокровенное, родное, но в следующее мгновение что-то между ними гасло, или исчезало, будто никогда и не допускалось мысли о существовании этого чувства.       Это волновало её. Это злило её и сводило с ума. Это заставляло её проливать слёзы и быть счастливой настолько, что в такие секунды она поражалась тому, как жила до этого раньше.       В деревне знали, что Рысёнок не боится леса, и что знает дорогу к логову Векши. Сперва было не обобраться сплетен и злых насмешек. Но всякие пересуды рано или поздно стихают, а жизнь перетекает в новое русло. Со временем соседи стали всё чаще приходить к их дому, просить Рысёнка добыть для них что-нибудь в лесу. Не раз видывали Рысёнка возвращающуюся с охоты, а то и вовсе с чудным снаряжением наперевес. А её смелый и решительный характер вскоре не оставил и следа от прежних перипетий.       И только маменька упрямо продолжала костерить дочь, запрещать ей уходить одной в лес и заниматься там невесть чем. Всё чаще Рысёнку приходилось врать, что уходит она в становье охотников, что совсем близко от деревни.       Маменька враньё угадывала, ведь чуяло материнское сердце, и каждый раз старалась унять свою строгость. Отпускала дочь, зная, что самой будет не спокойно.       С наступлением холодов Рысёнок уже наконец чувствовала, что в жизни её начинает всё налаживаться, приобретать строгий порядок и смысл. Потому что как никогда прежде горела в ней вера в предстоящую удачу, в неясное, но ощутимое чудо. И прошлое уже не имело для неё никакого значения. Ей казалось, что всё в нём было пусто.       Векша почти никогда не рассказывал о своём прошлом. Случалось, что Рысёнок подводила эльфа к такому разговору, но каждый раз он отвечал ей так, словно она знала о нём всё, что можно было знать. Порой ей казалось, что Векша забывал, что ему приходилось ей рассказывать, а что так и оставалось для неё нераскрытым.       Словно они были знакомы уже так давно…       Читать и писать Рысёнку приходилось на всеобщем языке. Этому её тоже учил Векша. С рунической письменностью эльфов ей приходилось сложнее, поэтому Рысёнок со временем стала уделять этому языку всё меньше своего интереса. Куда занятней было выбегать на улицу с арбалетом, стрелять по мишеням, да размахивать палкой, представляя, что держишь в руках грозное оружие.       Книг в доме у Векши было много, до этого Рысёнок никогда прежде не видела таких залежей. Однако все они были на всеобщем языке, поэтому и практиковаться на чтении рун ей не доводилось.       Когда однажды Рысёнок случайно увидела руны, высеченные на металлическом диске деревянной подвески, она сильно удивилась. Подвеска лежала завёрнутая в ткань на дне сундука, и дерево на ней выглядело грязным, но руны по-прежнему были чётко видны в центре диска. Подвеска напоминала собой оберег. К ней даже был привязан локон чёрных волос.       Векша сидел на краю койки, занятый обрамлением стрел. Он даже не взглянул в её сторону.       — Ты уже должна уметь читать самостоятельно, — отозвался эльф. — Или мне каждый раз ждать, пока ты прибежишь ко мне с просьбой прочитать тебе написанное?       Рысёнок поднесла подвеску к окну, словно при свете с улицы руны способны были поменять своё значение.       En'leass? Easnadh? Не удаётся прочить, вспомнить. Особенно последние слова. Des… Va… ha? Va…rikha.       Desm'und. Vaio'rikha.       Больше похоже на чьи-то имена… Кто это?       — Ghoul!.. Нет. Не трогай.       Векша подлетел к ней, злобно схватил за руку, в которой она сжимала оберег. Никогда ещё Рысёнок не видела во взгляде эльфа столько ненависти, никогда он не казался ей таким чужим.       Векша больно разжал её онемевшие пальцы, выхватил оберег. Не отступая, враждебно посмотрел на неё сверху вниз. Рысёнку показалось, что вот-вот эльф оттолкнёт её от себя.       — Почему ты делаешь всё без спросу? Разве я позволял тебе рыться в моих вещах?       Она ведь просто спросила… что это за вещь и кому она принадлежит. Чьи имена указаны на обереге. Это что-то важное? Кто-то важный?.. Почему он так разозлился? Что она сделала?       — Повторяю. Разве я давал тебе согласие, чтобы ты совалась в мою жизнь? Тебя это не касается!       Рысёнок молчит, не в силах больше произнести ни слова. Сердце её словно срывается и падает, ударяясь об лёд. Со всей силы.       Она даже не чувствует, насколько крепко и оттого больно эльф сжимает её запястье.       Векша отводит от неё взгляд, смотрит на их сцепленные руки и нерешительно разжимает хватку. Они оба молчат.       А потом с её губ срывается, шёпотом — прости…       — Я погорячился, — его голос всё ещё строг. Но теперь он избегает её взгляда. — Не стоило тебе… читать имена.       Имена?.. Те имена на подвеске. И тот локон чёрных волос. Кому они принадлежат?       — Cáerme, — твёрдо, не дрогнув голосом произносит он. — Наши имена. Наши с ней.       Израненное чудовище лежит на земле.       — Моей… возлюбленной. Вайорики.       Рысёнок стоит над ним, размазывая по лицу слёзы, — ей по-прежнему тяжело дышать.       После слов Векши, про его возлюбленную, она убежала.       И теперь она здесь. Стоит на умятой скользкой дорожке, ведущей в деревню, и не понимает, шевелится ли чудовище, в которое она стреляла. Живо ли оно или мертво. Конечности твари всё ещё подёргиваются в грязи, но возможно только из-за того, что труп не успел окоченеть.       Всё это время… он даже имени своего ей не говорил. Скрывал. Потому что они чужие друг другу. Она его совсем не знает. Думала, что знала… но это не так. И никогда не узнает. Она для него чужая. И теперь навсегда останется таковой. Потому что он… любит другую.       Рысёнок ждёт, стоя на холоде, пока издохнет, как чудовище, её израненная любовь.

***

      Красивая длинноногая эльфка ловко вскакивает на телегу, хватает низушка за шею и пинком выкидывает за обрешетку. Вокруг телеги кипит бой. Слышны удары клинков, крики, храп лошадей, стук копыт.       — Messea prodellienn*… — его рокочущий голос прокатывается по небу, подобно наступающей грозе. — Tenemos que prepararnos para la ingrath. Gar’ean. Aespar occidere.       Эльфка поднимает меч, встряхивает волосами, рассыпающимися из-под откинутого капюшона. Меч ослепительно сверкает в багровом свете вечерней зари, загораются браслеты на запястьях.       — Thaess… Va'esse deireadh aep eigean, va'esse eigh faidh'ar, — своим голосом он выжигает на её сердце руны, свою правду. И она чувствует, как закипает кровь в жилах. Слышит вой ветра.       Эльфка спрыгивает с воза, кружится, уходя ловким полуоборотом от выпада противника, а затем наносит ответный удар. Человек не успевает вскрикнуть. Взмахом эльфка разрубает его черную бороду, гортань, челюсть и лицо — до самого носа. Человек выгибается и падает навзничь, истекая кровью, колотя руками и раздирая каблуками землю.       — Anem sotir d'aquesta,  — слова его выжглись в её памяти и теперь пылают, взмётываясь кровяными искрами. Искры ударяются о земляную стынь, тают в грязи.       — Ну давайте, сукины дети! Проклятые белки…       Убить их всех. До единого. Аэлирэнн…       Эльфка опускает меч. В дыму догорающих фур мелькают силуэты вооруженных скоя’таэлей. Кругом валяляются ящики и бочки. Часть разбилась, и их содержимое рассыпалось.       Сквозь заполняющий уши монотонный глухой шум эльфка различает голоса. Через мерцающий и мокрый занавес слез пробиваются контуры живых и убитых.       — На сегодня бой закончен, Елена, — эльфка оборачивается на голос и видит перед собой командира. — Вы выполнили приказ.       Командир строго смотрит на неё запавшим взглядом. Прибранные светлые волосы растрепались на висках, едва прикрывая узловатый шрам на месте отрезанного правого уха. Благородное, невыразительное лицо его не дрогнуло, когда она отдала честь. Но синее пламя неугасимо и страстно пылает в глубоких глазах. Пламя мёртвого безумия.       — Честь и слава нашему командиру, нашему брату… Слава и честь. Аere Арзель!       Елена покорливо опускает взор. Плечи её тяжело вздымаются, она всё ещё не в силах справиться с возбуждением. В глазах её стоят слёзы. Но она ещё никогда не чувствовала себя настолько счастливой…       — Теперь мы двинемся на Север. И нас никто не остановит.

***

То не ветер ветку клонит, Не дубравушка шумит — То мое сердечко стонет, Как осенний лист дрожит, Извела меня кручина, Подколодная змея!. Догорай, моя лучина, Догорю с тобой и я…

      — Ах, какая же у меня сестра-красавица!       Рысёнок подносит к губам ягоду брусники. Когда она наносит ягодный сок на губы, то чувствует горько-кислый привкус на кончике языка. Ей приходится сдерживать себя, чтобы не стереть рукавом с губ неприятное жжение.       — Ах, поганые веснушки! — чирикает сестрица. — Ну ничего… Держи. Останется только присыпать на лицо.       Мальва присаживается рядышком, берёт Рысёнка за руку. Сёстры переглядываются между собой, после чего на их лицах возникают грустно-мечтательные улыбки.       Перед зеркалом и в его отражении дрожит пламя свечей.       — Я люблю тебя, сестрёнка… — винится Мальва. — Дюжее не придумаешь, правда-правда! Не бросай меня только, никогда.       Рысёнок подаётся вперёд, обнимая младшую сестру за плечи и чувствуя, как у самой на глаза накатывают слёзы. Мальва для неё всегда оставалась маленьким, милым, вредным созданием, которое никак нельзя было не любить.       — Я так боюсь… остаться без тебя.       Шероховатое серое покрывало обволокло небо. Лунный свет тускло подсвечивает ворсистые края облаков, мерцающих при дуновениях ветра. Голоса, смех и музыка, доносящиеся с крыльца куреня, глухо утопают в стылом воздухе.

Молодая канарейка Из-за леса вылета! Ой, и лёлё лёли лёли…

      Рысёнок смеётся. На ней расшитый тёмно-вишнёвый сарафан, на поясе повязан праздничный красно-жёлтый кушак, и длинный конец его вертится за ней, как хвост за кошкой. Кто-то из подружек хватает её под руку и ведёт к хороводу.

Распроклятая ты доля, Кто женатого любит. Ой, и лёли лёли лёли…

      В глазах её отражается пляска костра. Она щурится от разлетающихся искр, вдыхает близкий горький жар. А чьи-то руки держат её, крепко, увлекая за собой по кругу, всё ближе и ближе к огню. Рысёнок не сопротивляется. Не смотря на головокружение, на волнующий страх.

Кто женатого любит, Холостого ненавидит! Ой, и лёли лёли лёли…

      Она отдаётся этому потоку, этим животным голосам, влекущим её за собой. Грубость растворяется в весёлости, дым костра не даёт дышать полной грудью. И сердце её немеет, переставая чувствовать…

Молодая канарейка Из-за леса вылета! Ой, и лёлё лёли лёли…

      Вокруг неё пляшут тени, эхом разносится их смех. Зловещее, страстное пламя обжигает кожу на ладонях, слёзы застилают взор. Но ей хочется задыхаться в этом безумии, ей хочется, чтобы стук сердца заглушал топот её каблуков.       Рысёнок закрывает глаза, обращая лицо к небу, словно в какой-то момент возжелав взлететь над языкастым пламенем, вдыхая холодный воздух…       Она не замечает, что кружится в этом дымном вихре совсем одна. Страх обжигает её, понукая очнуться, когда кто-то сталкивается с ней. Рысёнок испуганно открывает глаза, застывая на месте. Горячность чужого тела, живое касание. Она стоит, прижавшись к незнакомому юноше. Он улыбается ей. Рысёнок смеётся, неуверенно отступает на шаг. Она чувствует радостную неловкость, но в то же время щемящая боль сдавливает сердце, и ноющая тоска отзывается во всём её теле. Она отворачивается и идёт прочь.       Что с ней происходит? Неужели, она настолько устала?.. У неё кружится голова, становится тяжело дышать. И нестерпимо хочется плакать.       — Э, взгальная, ещёжды ты! — к ней подступает Вацлав. Он выше её на голову, и Рысёнок невольно сторонится. — По-прежнему кулаками размахивать будешь, аль присмирела? Слыхал, с мужиками водишься в становье, у? Поди научили тама чему?       Рысёнок оглядывается на парней и девушек, сгрудившихся вокруг. Все смотрят на неё, и на лицах этих людей зияют подлые ухмылки.       Она горделиво вскидывает подбородок, рука в уверенном жесте ложиться на бедро. Однако Рысёнок не успевает и слова вымолвить. На плечо ей опускается чья-то ладонь. Кто-то подходит к ней сзади.       — Хорош собой, выжлец. Зацепился к девушке, как клещ, того гляди отдирать придётся с зубами.       Рядом с Рысёнком встаёт тот самый юноша, с которым она столкнулась у костра. Телосложением он высок и худощав, однако чувствуется в нём мужская ладная сила. Лицо у него узкое, горбоносое, глаза продолговатые. А взгляд, как у волка, долгий и проницательный.       — Ты кто таков? — кривится Вацлав, недовольно поглядывая на паренька.       — Пришлый гость, — юноша с вызовом склоняет голову, — из Гоздницы, что к северу от переправы. Приходилось о таких слыхивать?..       Вацлав со злостью щурит взгляд. Затевать потасовку с приезжими из Гоздницы никак не годилось, а стерпеть поражение — и того хуже. Кто-то из парней сунулся было к Вацлаву, вздумав помешать ему. Однако тот упрямо, как бык, клонит голову вбок, показывая, что не нуждается в ничьих советах.       — Ты, брат, не дерзи, — ворчит Вацлав, не сводя налитых злобой глаз с незнакомца. — Негоже нам ссориться. Я тебе худого ничего не делал, а ты, вон, обзываться лезешь.       — Я тебе не брат, — нахально усмехается в ответ худой юноша. — Как погляжу, тебе палец в рот не клади. Я тебе вот что скажу. К девушке не лезь. Бесчестно это, понимаешь?       Вацлав пыжится, тщится отговориться. Но после чует, что проку спорить с гостем нету вовсе, и уходит, уводя за собой остальных ротозеев.       Рысёнок недовольно скрещивает руки на груди, но не может сдержать довольной улыбки. Она могла справиться и сама, но… спасибо ему за это.       — Не надо, пустое, — юноша качает головой. Он и сам выглядит ничуть не менее довольным, чем Рысёнок.       Она хитро улыбается, косо поглядывая на незнакомца. Что-то в нём тревожит её, не даёт так просто уйти. Может, всё дело в этом его вызывающем взгляде? Он словно желает от неё что-то получить, и в то же время её не покидает чувство, что она может ему это дать…       Желание между ними продолжить общение походит на какую-то затеваемую игру, пробуждающий жгучий интерес.       Рысёнок не может определиться со своими чувствами. Остаться рядом с ним сейчас — как прыгнуть через костёр… Нечто пугающее.       Нечто желаемое.       — Меня зовут Горст, — он протягивает ей руку.

***

      — Дилетантизм! Это повлечёт за собой лишние расходы.       Граф де Мортен, низкорослый полновесный мужчина склонных лет, расторопно хватает со столика серебряный кубок с вином и жадно подносит к морщинистым губам. Пока граф утоляет свою жажду, вызванную жарким диспутом, его собеседник, сухопарый виконт Ламбаль, перенимает возможность высказать своё мнение:       — В борьбе с летучими отрядами скоя’таэлей обычные задрипанные щитники выглядят так же, как рыцарское седло на свинье, — виконт откидывается в своём кресле. — Поэтому не соглашусь с вами, граф. Я считаю решение короля целесообразным.       Граф де Мортен с кряхтением отставляет пустой кубок на стол. Он весь раскраснелся, и теперь пытается одной рукой ослабить высокий воротник, сдавливающий его мясистую шею.       — Вы считаете сбор шайки разбойников и головорезов на государственные средства целесообразным решением? Господин Ламбаль, это же полнейшее безумие! Вы хоть имеете представление, с какими людьми нам в таком случае предстоит сотрудничать? Да-да, я навёл кое-какие справки. И что касается того ублюдка, ставшего офицером… представьте, государь нашёл его на улице! Вчера — отродье грязной шлюхи, сегодня — главнокомандующий в армии!       Виконт Ламбаль задумчиво разглядывает кожаную перчатку.       — Это вовсе не тайна, что государя с этим молодым человеком связывают определённые отношения, — со скукой произносит он. — Возможно, в этой истории есть то, что нам неизвестно. Ходят слухи, что это внебрачный сын Его Величества, однако… сами понимаете, нам этого узнать не дано.       — Не порите чепухи, могу заверить вас со всей серьёзностью, никакого внешнего сходства с королём у этого человека быть не может, — граф качает головой, отказываясь верить в столь неправдоподобный слух. Он остаётся верен своей версии. — На лицо — вылитый головорез, коим и является, если судить, опираясь на его «послужной список». А у нас и без него жулья хватает! Просто опасно подпускать таких рецидивистов к государю… хотя, признаюсь, король никогда не отличался здравым умом.       — Не стоит так говорить, граф, — виконт с недовольством обращает взор на графа. — Кто знает, кто может подслушивать наш разговор.       — Я вас умоляю… это всё глупости.       — Во время войны с Нильфгаардом, — продолжил виконт, — этот человек сам выслеживал отряды скоя’таэлей. И сам вешал их главарей вдоль дорог. Такой человек не должен заниматься одной только борьбой с партизанами.       — Послушать вас, так любой разбойник достоин называться королевским вассалом, — фыркает граф де Мортен. — Вспомните первые отряды, сформированные королем Демавендом. Их борьба с белками выходила за пределы их профессиональной деятельности.       Раздаётся стук в дверь и стражник сообщает дворянам о прибытии офицера, о коем речь шла незадолго до этого.       — Пусть войдёт. Выродок… — последнее слово граф произносит вполголоса.       Стражник исчезает за дверью.       — Присаживайтесь, офицер, присаживайтесь, — граф де Мортен указывает на свободный стул из чёрного дерева. — Сейчас ужин подадут.       Вошедший человек сперва останавливается у двери. Он высок ростом и, на первый взгляд, довольно щупл. Также по внешности трудно определить его возраст, офицер выглядит старше, чем вельможи предполагали. Он не облачен в подобающие его новому статусу одежды, и перед ними предстаёт в простой чёрной фланелевой рубахе с расстёгнутым воротником, солдатских штанах и сапогах. Вид у офицера довольно изнурённый, бурые взлохмаченные волосы расторопно зачёсаны назад.       «Наверное, причиной тому разгульный образ жизни. По прибытию во дворец ничего не изменилось», — отмечает про себя виконт.       — Да… Благодарю, — офицер сдержанно кивает и проходит к указанному месту.       Виконт Ламбаль внимательно вглядывается молодому человеку в лицо.       — Мы слышали о вас много хорошего, — продолжает тем временем граф де Мортен.       Офицер с явным недовольством переводит взгляд на графа. Под глазами у офицера пролегают мрачные тени, на подбородке под выступающей щетиной трупно белеет шрам.       — И что же вы обо мне слышали? — спрашивает он.       — Что вы — прекрасный командир добровольческого отряда, — граф расплывается в тошнотворной ухмылке, — что преданы Темерии и доказали свою преданность на деле. Говорят, вы мастерски вешаете белок. Истребляете несносные отряды скоя’таэлей. Хотя… Это только слухи. Мы сами никогда не видели вас в работе. Может, на самом деле всё не так? Вы и впрямь их вешаете?       — Иногда приходится, — пожимает плечами офицер, равнодушно отнесясь к словам графа.       — В таком случае, как вам нравится организовывать добровольческое движение? Нравится самоуправство?       — Очень нравится, — всё столь же сухо отвечает офицер.       — Всё время на свежем воздухе, пока вешаете белок, не так ли? — усмехается граф, доливая себе в кубок ещё вина.       — Много воздуха, мало табака, — не принимает шутки офицер.       — Раз тема зашла о табаке, — вставляет слово виконт, — не желаете ли угоститься?       — Не откажусь.       — Сами-то вы откуда, офицер?       — Из Гастэра. Но это никакого отношения к делу не имеет. У меня приказ государя. Добраться до Венаска. А сейчас туда добраться трудно.       — А куда легко? — с наигранной весёлостью вопрошает граф. — До Венаска добраться не труднее, чем до любого другого места.       — Белки совершают там диверсии, — мрачно отзывается офицер. — Из Венаска я смогу действовать куда успешней. Нападать оттуда лучше, чем возвращаться на территорию столицы.       — Это земля графа Эвреля, — заявляет граф Мортен. — Там шагу нельзя ступить, чтобы он об этом не узнал.       — Теперь это земля скоя’таэлей, — говорит офицер.       — Значит, вам потребуется помощь в транспортировке, — отмечает виконт. — Недавно белки напали на возы с оружием в районе Венаска, теперь они располагают не только тамошним лесом, но и дорогами. Их атаман по имени Арзель — с ним шутки плохи. Он убил народу больше, чем холера.       — Операция несложная, — офицер спокойно закуривает трубку, — мы действовали на таком же участке в гораздо более опасном районе в Лавардене. И другие главари белок тоже поначалу гробили людей, как тиф.       — Кто «мы»? — переспрашивает граф.       — Я и мои люди. Мой отряд.       — Много вас было? — любопытствует Ламбаль.       — Около двадцати человек. Но это никакого отношения к делу не имеет.       — Почему?       — Для уверенности мне бы ещё человек десять. Сейчас только пятеро.       — Вам потребуются ещё люди?       — Тут особо надёжные нужны.       — Как насчёт людей из отряда Эвреля?       — Не годятся.       — Вы не в том положении, чтобы выбирать, — качает головой виконт.       — Я уже связался с нужными мне людьми, — хладнокровно отзывается офицер. — Так что это не ваша забота.       — Мы всё равно свяжемся с людьми из отрядов Эврела, — виконт твёрдо смотрит на молодого человека.       — Поступайте, как знаете, — сдержанно отвечает офицер. — Но ни в коем случае не встревайте в ход наступления. Организовать наступление ничего не стоит. Хотя всегда может возникнуть что-то непредвиденное. Я провожу наступление. Вы — перевозку груза и перекрытие дороги. Чтобы никакого подкрепления не могло подойти к противнику. Я должен знать, что по этой дороге мышь не проскочит.       Вельможи слушают его с мрачным недовольством. Граф де Мортен снова отворачивается, чтобы промочить морщинистые губы в вине.       — Вас послушать, так вы разыгрываете перед нами человека, сведущего в подобных рейдах, и тем самым внушающего доверие, — хмуро высказывается виконт Ламбаль.       — Вот только бы постричься вам не мешало, — ерепенится граф де Мортен, вновь отставляя опустошённый кубок на столик.       Новый глава темерского специального подразделения хищно скалится, прикусывая кончик курительной трубки. Он сидит на стуле из чёрного дерева, закинув ногу на ногу и едва покачивая сапогом. Под глазами у него пролегают мрачные тени.       — Я стригусь по мере необходимости, — отвечает Вернон Роше.

***

      Горст ступает рядом с ней плечом к плечу. Они долго идут в темноте, но время от времени с неба проливается лунный свет, освещая их лица. Сказанное между ними говорится без принуждения, и они слушают друг друга с трепетной отзывчивостью, стараясь не проронить ни слова.       Они угадывают в себе нечто общее, как всякий человек угадывает своё отражение в темноте. И это странное чувство понукает их всматриваться друг в друга, с усердной осторожностью, со страхом уловить вместо собственного отражения чуждую тень. Со страхом променять последующий шаг на падение.       Но доверие крепнет, растёт между ними, подобно грозе. И вот уже Рысёнок не может вспомнить тот момент, когда она доверилась Горсту настолько, что теперь уже не может справиться с желанием прижаться к его плечу.       Рысёнок не успевает запомнить его лица, звучание его голоса. Она может лишь угадывать в темноте его пепельно-русые волосы, узкое, горбоносое лицо и сосредоточенный взгляд, может чувствовать его близкое, оттого волнующее, присутствие.       Она знает его имя, знает, откуда он родом, кто его семья. Она знает, чем он любит заниматься, как прошло его детство. Она видела, как он ведёт себя с другими людьми… С людьми, смеющими обижать её.       И всё это о Горсте Рысёнок узнала за одну ночь, проведённую с ним. Когда с Десмондом ей понадобилось столько дней, чтобы только возыметь случайную возможность узнать его настоящее имя…       Она благодарна Горсту. И принимает его равным себе. Оттого по телу её прокатывается сладострастное спокойствие. Его присутствие кажется ей чем-то естественным, правильным. Необходимым.       — Мы ушли уже довольно далеко, — он вновь усмехается. Но в его полуулыбке она видит лишь тень заботы, и разделяет с ним его ноющую тоски. — Ты не боишься?             Нет, вовсе нет. Она не из пугливых.       — Да, верно… думаю, так и есть, — Горст не отводит от неё взгляда, она медленно подходит к нему, становясь напротив, совсем близко. — Но все, так или иначе, чего-то боятся… Чего же боишься ты?       И прежде чем Рысёнок успевает дать самой себе ответ на этот вопрос, прежде чем успевает постыдно сознаться самой себе, Горст наклоняется к ней и нежно целует в губы.       Она не успевает закрыть глаза, и взгляд её рассеянно блуждает по небу и не видит ни одной звезды. Лишь всполохи света в облаках.       Но затем… Горст обхватывает её тело, любовно прижимая к себе. Рысёнок перестаёт дышать, млея в его объятиях, чувствуя, как разгорается внизу живота знакомый жар. Нет, этот жар не имеет ничего общего с тем, что она испытывала, приближаясь к эльфу. Горст передал ей желание куда более сильное, чужое. Рысёнок закрывает глаза — ей не справиться с вихрем мыслей. Ей кажется, что вот-вот её тело сорвётся, и она, как обезглавленная марионетка, рухнет в бездну.       Пока по венам рук её пробегает ток, она мысленно кричит, сдаваясь всем божественным силам.       Она боится разочароваться в любви! В Десмонде. Она… она его любит. И, кажется, что никогда не перестанет! Десмонд! Десмонд! Десмонд! Она готова звать его в своих мыслях, обессиленно отгоняя его образ. Сейчас, когда её тело находится в чужих руках, отвечает на чужие ласки… почему её сердце бьётся из-за другого?       Рысёнок обхватывает Горста за плечи, подтягиваясь ближе к нему. Она осторожно проводит рукой по его волосам, по его затылку. Ей кажется, что она вот-вот сойдёт с ума. Ей хочется видеть в Горсте Десмонда, но это невозможно. У него другое тепло, у него другой запах, у него другие руки. Он другой.       Горст… она снова и снова произносит его имя вслух, подобно заклятию. Она пробует его на вкус, спешит привыкнуть к нему. Принять его.       И он помогает ей в этом.       Помогает забыть. Выжигая из неё мучительные воспоминания об эльфе долгими нежными поцелуями, вырывая их чувственными укусами. Удерживая её на месте, не давая сбежать, сохранив при этом толику мученичества, своей крепкой хваткой.       Она хочет, чтобы её удержали.       А затем… наступает затишье.       Горст отстраняется от неё, заглядывая ей в лицо. Взгляд её сперва остаётся пуст, но затем она поднимает на него глаза, и в них Горст улавливает зажёгшиеся звёзды.       И они бегут, громко смеясь. Обгоняя клонящуюся от ветра высокую траву. Горст держит Рысёнка за руку, и она изо всех сил пытается успеть за ним. Она видит, что он оборачивается к ней, улыбается для неё, и ей не надо ждать от него одобрения или внимания. Потому что они вместе, и для них в эту ночь существуют только они.       С займища они поднимаются к лесу. Горст идёт впереди. Он первым видит прошлогоднюю копну сена, устремляется к ней. Свернув набок шапку слежалого сена, роет яму.       — Лезь в серёдку, — Горст поворачивается и смотрит на неё. — Тут тепло. Замёрзла? Не трясись…       Ощущается горячий запах прели. Прежде чем зарыться в сено, Рысёнок подсаживается вплотную к Горсту и, обхватив его лицо ладонями, влажно и страстно целует его. Всё её тело дрожит от холода и волнения.       Рысёнок забывает, как дышать. В тот момент, когда ощущает своей кожей на теле его близость, когда замирает от его теплеющих касаний. Наслаждается его влажными, долгими поцелуями.       Пальцы его зарываются ей в волосы, и она порывисто откидывает голову назад, вздыхая под его телом. До этого момента она и мечтать не могла, чтобы Десмонд так брался за её волосы, так сжимал её напряжённые бёдра… Рысёнок и представить себе не могла, какое это может доставлять удовольствие.       И если это сон, значит, это её забвение.       Десмонд?.. Да пусть он катится ко всем чертям.       Зачем он нужен, если её тело может испытывать любовь так сильно…       Если могут восхищаться и любить её саму.

***

      Пасмурное небо дышит стужей. На землю опадает белая морось. Рысёнок смахивает морозную сухость с ресниц, проводит холодными пальцами по переносице. Её светлые длинные волосы выбились из косы и нетерпеливо взмётываются ветром.       Горст кладёт ладонь ей на щёку, задерживая взгляд на её губах.       — Я вернусь за тобой, — юноша обнимает её одной рукой и с тоской целует в лоб. — Обещаю.       Рысёнок грустно улыбается. Ей не приходится ему верить. Она знает наверняка. И, возможно, она даже будет его ждать.       При свете дня его лицо кажется ей чужим. Но стоит ей вложить свою ладонь в его руку, как сердце её успокаивается.       Рысёнок заправляет прядь волос за ухо. Она смотрит Горсту вслед. Юноша выходит за ворота деревни. На плечи его шерстяной куртки и дорожной сумки оседает белая морось.

***

      Рысёнок обессиленно падает на постель. Взгляд её невидяще опрокидывается в потолок.       Сама того не осознавая, она прислушивается к мирному потрескиванию поленьев в печи — этот звук убаюкивает её, унимает саднящую грусть. Огонь в печи, снедающий поленья, делится с ней силами.       Рысёнок старается не смыкать век, чтобы не уснуть. Но её обездвиженное тело всё нежнее обнимает усталость.       Рысёнку ещё никогда не приходило в голову задумываться о том, кто она есть на самом деле. Если размыслить, настоящей её не существует. Её просто-напросто нет. Она — выдумка самой себя. Сшивание случаев. Вся её сущность состоит из определённых воспоминаний. Сложись её жизнь иначе, была бы она сейчас тем же человеком, кем является ныне? Нет, это маловероятно. Поэтому она — всего лишь выдумка, от неё самой ничего не зависит. Её создают те, кто окружают её. И что остаётся ей самой?..       Будь жив их отец… вела бы она себя по-другому? А не будь у неё сестры? Родись Рысёнок от других родителей или за тысячу миль отсюда? Как изменилась бы она тогда? Была бы она собой? Влюбилась бы в того, в кого влюбилась? Или они… просто не встретились бы? Никогда-никогда.       Вот уже два дня прошло с тех пор, как Горст покинул деревню. И за всё это время Рысёнок так и не смогла вернуться к жизни. Ей казалось, что её душа опустела. И дело было вовсе не в расставании с Горстом. О нём она даже не вспоминала. Да, ей были приятны воспоминания об этом юноше, и она даже хранила толику любви к нему. Но дело было в другом.       В какой-то момент Рысёнок просто осознала, что устала достаточно. Всё это время она вела саму себя в никуда. Всё в её жизни было напрасно.       Все вокруг… были правы. Ей нужно было просто смириться со своей судьбой. Жить, как того велели люди. Это просто. И это правильно. Таков закон её существования, если у существования вообще имеются законы.       Иметь свой дом, свой очаг. Быть любимой мужем, родить детей, заботиться о них. Каждый день встречать со знанием того, что жизнь твою ничто не тревожит. Что ты можешь жить. Можешь просто существовать. И не выдумывать и не приписывать себе глупых страданий.       Треск поленьев в печи. Вой ветра на крыше. Горько-сладкий запах дыма и осенняя степь. Мурашки по коже от холода, и жар от палящих лучей солнца. Нежные касания матери, расчёсывающей волосы своей дочери. Смех младшей сестрёнки. Стук деревянной посуды. Неразгаданные воспоминания об отце. Чьи-то приглушённые шаги на крыльце у самой двери. Ожидание дня, когда Горст вернётся за ней…       Разве всего этого недостаточно, чтобы быть счастливой?       Верно…       Рысёнок делает глубокий вдох. Она словно желает вдохнуть невидимый аромат цветов полной грудью.       Усталость делает человека собой. И в этот момент Рысёнок чувствует себя. Она понимает, кем является.

***

      — Прости, — шепчет Мальва, и её ладонь нащупывает под одеялом руку старшей сестры. — Я не хотела будить… Впрочем. Прости. Вот-вот заполночь.       Рысёнок привстаёт на локти, смотрит на сестрёнку при блекло-синем свете из окна. Она чувствует её тревогу, как свою собственную.       Что случилось?.. Она ведь не просто напугана.       — Я думала наутро сказать… Токмо теперича всякий в деревне знает. А ты кемаришь с обеда. Слыхом не слыхаешь!.. Я тебе скажу, токмо ты обещай — не делывай глупостей!       Почему во дворе лают псы, а в их доме так темно и тихо? Где мама?..       — Она к соседям погутарить вышла, сейчас как-никак вся деревня перепугалась! Ох! Мужики со становья воротились, говорят, чудовища из-за реки выползли! А ещё говорят, Векша твой… искровавили его. Чудовища в лесу. Говорят… ой-ей, трупов всяких в лесу видели! Ужас просто что творится! Говорят… не доживёт до зари Векша твой. Там он. В лесу остался… понимаешь? Ах, сестрица, не ходи больше туда! Видишь, как там опасно?..       Рысёнок оглушёно оглядывается на тёмные стены, будто ища на них, за что можно зацепиться умом и тем самым собраться с мыслями. Слова Мальвы ложатся ей на душу болотной прелью. Дыхание на миг замирает, поганое удушье заседает в горле.       Подслеповато ведя перед собой руками в темноте, Рысёнок медленно встаёт с постели. Мальва вспрыгивает следом, хватает её за руку и тянет вниз, понукая снова осесть на край койки.       — Стой! Куда ты?.. Сестрица, посмотри на меня. Нам нечего бояться, в деревне чудовищ нет. Их не впустят охотники! Я сама слышала… Сестрица?       Рысёнок наотрез качает головой, сдирает с себя её хватку. Вскочив на ноги, она вихрем бросается в угол избы, к лавке, под которой спрятаны сундуки. Когда-то здесь хранились вещи отца.       — Мама! — как малый ребёнок вскрикивает Мальва. На глазах у неё стоят слёзы.       Рысёнок надевает короткий кафтан, оставляя впопыхах застёжку на груди расстёгнутой. Наклоняется, чтобы достать из-под лавки высокие сапоги. Её длинные, распущенные волосы выбиваются из-под воротника, окутывают ей плечи и спину.       — Это я виновата! Прости!.. Дура дурой! — плачет тем временем Мальва.       Она подбегает сзади к Рысёнку, обхватывает её руками крепко-крепко, влажной щекой прислоняется к чёрствому плечу кафтана.       — Мне будет страшно! Не уходи, слышишь? Это я виновата! Разбудила тебя, дура дурой!       Рысёнок замирает, держа в руках рыбацкий острог.       Мальва права. Что она делает?.. Почему не может заставить себя остановиться, бросить оружие? Что с ней происходит? Почему тело её не слушается, а руки враз отяжелели, что невмоготу удержать древко?       Рысёнок кривит линию губ. Она сама вот-вот готова расплакаться. Чувство, будто она самой себе скручивает шею.       Мальва отступает от неё, опустив руки. В какой-то миг она перестаёт узнавать свою старшую сестру. Та кажется ей сильно повзрослевшей. Своей угрюмой решимостью Рысёнок напоминает Мальве их отца.       — Не надо… — трусливо повторяет Мальва.       Она вернётся. Это обещание. Она не может не вернуться… Но ей надо уйти. Уйти сейчас.       Рысёнок вешает древко за спину, туго обвязавшись верёвкой. Бросает разочарованный взгляд на лавку, где остаётся арбалет. У неё не осталось стрел… с того дня, когда она встретила в лесу чудовище, она больше не прикасалась к оружию.       В руке, обмотанной тряпицей, Рысёнок сжимает рукоять ножа.       Соседи собрались у дороги, у плетёного тына. Рысёнок не видит среди этих людей матери, но догадывается, что родительница вместе с ними. Поэтому Рысёнку нужно уйти до того, как Мальва перестанет хныкать, как малое дитя, и выбежит звать на помощь…       За домом воротца со скотиньего база ведут к пастбищу. С холма Рысёнок видит приближающиеся к деревни огни — мужчины возвращаются с луга, удостоверившись, что чудовища не успели окружить деревню. За собой они оставляют малочисленные костры.       Рысёнок сбегает вниз с холма, слегка оскальзываясь на грязи.       Теперь, стоит ей только глотнуть стылого ночного воздуха, как сердце её отмирает и громко и тоскливо начинает звенеть в груди. Векша… нет, Десмонд. Он умрёт. Его ранили чудовища. Этого не должно было случиться. Только не теперь. Только не сейчас.       Почему она бежит к нему? Откуда в ней это остриё, что вонзилось в её сердце и тянет её двигаться вперёд, делать эти несмелые шаги в темноту?.. Рысёнок знает, стоит ей остановиться, как эта невидимая ледяная цепь натянется, и остриё вырвет её сердце из груди. Нахлынет боль, с которой она не сможет справиться. Поэтому… ей нужно бежать. К нему.       Она не любит его. Нет. Это всё ложь. Обман. Он не нужен ей. Она ему — тем более. Тогда… почему она бежит к нему? За ним? Она чувствует себя жалкой марионеткой. Ей это нравится. Нравится быть зависимой от его существования… как скверно.       Рысёнок хочет верить в то, что они увидятся этой ночью. Как бы не сложились обстоятельства. Какие бы чудовища не встали сейчас на её пути, как больно бы не было сейчас Десмонду там, в темноте и одиночестве, она бежала, чтобы просто увидеть его.       Потому что она готова отдать за него и треск поленьев в печи, и вой ветра на крыше. Тот горько-сладкий запах дыма и красоту осенней степи. Она готова отдать за него даже нежные касания матери, расчёсывающей ей волосы. И смех младшей сестрёнки. Стук деревянной посуды. Неразгаданные воспоминания об отце. Чьи-то приглушённые шаги на крыльце у самой двери. Ожидание дня, когда Горст вернётся за ней…       Всё это она готова отдать, не задумываясь. Только бы увидеть его живым. Почувствовать его присутствие. Чтобы он посмотрел на неё, коснулся её.       Если это сон, думает Рысёнок, то это её преисподняя.       Если он уже мёртв, она станет наконец свободной.

***

      В мастерской эльфа темно и холодно, из пустых проёмов окон задувает колющий ветер. Вдоль стен уставлены резные сундуки с кладью, громоздятся кадки; за ними прячутся тени, они вздрагивают и мечутся по полу. В углу валяется размётанная рыбацкая сеть.       В доме висит тяжёлый, словно бы осязаемый запах гнилой земли.       Рысёнок медленно подступает к столу, раскидывая солому, покрывающую пол комнаты. В неживой тишине стучит её крадущийся шаг.       Вся поверхность доски запятнана кровью. Здесь же оставлено залубеневшее тряпьё. Отставив к краю доски острогу, дрожащими пальцами Рысёнок поднимает комок пеньки.       Нет, это звериная кровь для охотничьих ловушек. Уже высохшая…       Едва переставляя ноги, Рысёнок подходит к окну, прислушивается. По-прежнему тихо. Здесь никого нет.       Прижимая к груди заскорузлую тряпицу, Рысёнок садится на пол, согнув перед собой колени. Надрывный вздох. Из горла проламывается стон. Рысёнок зажмуривается, клоня голову.       Ей не справится. Ей ни за что не найти Десмонда… он уже мёртв. Его здесь нет. Она проиграла самой себе.       Рысёнок больше не сдерживается. У неё не остаётся сил. Она плачет, не боясь выдать своего присутствия, громко и затруднённо, вынуждая себя кричать в голос. Так нужно. Чтобы весь мир знал. Чтобы хоть кто-нибудь услышал…       Но даже сейчас, когда все воспоминания о нём оборвутся здесь, таким образом, Рысёнок знала — выпади ей шанс обернуть время вспять и не пойти той дорогой в лес, она бы не смогла поступить иначе. Она не отказалась бы от этой боли. Ни за что на свете.       Ветер снаружи гнёт стволы деревьев, скручивает ветви. Вой в лесу заглушает её слёзы, оттого ей кажется, что она вынуждена кричать ещё громче. На зло этому лесу. Поэтому даже когда на пороге возникает знакомая тень, Рысёнок не может справиться со слезами. Она обхватывает голову руками, цепляясь закостенелыми пальцами за волосы.       — Девочка моя… — Десмонд бросается к ней.       Рысёнок не шевелится. Даже когда эльф встаёт перед ней на колени, когда притягивает к себе и кладёт свою загрубелую ладонь на её распущенные волосы. Рысёнок вздрагивает. Она думает, что это самый подходящий момент, чтобы умереть. Чтобы время для неё застыло. Навсегда. Рядом с ним. Когда она сидит, уткнувшись носом ему в плечо, вдыхая его запах. Когда он зовёт её по имени.       Рысёнку требуется время, чтобы прийти в себя.       Её не покидает чувство обманчивости. Он рядом с ней. Почему? Почему он не умер? Если он жив, это значит, что он по-прежнему любит другую. А Рысёнок по-прежнему остаётся ненужной, жалкой девчонкой, сующей нос не в своё дело…       Собрав волю в кулак, Рысёнок отталкивает от себя эльфа. Но ей не удаётся совладать с собственной трусостью. Она продолжает цепляться за него. Будто отпустив, она сорвёт себя на мгновение назад, обратно в этот едкий сон.       — Со мной… всё в порядке, — вполголоса произносит Десмонд. — Ты мне не веришь? Смотри. Я перед тобой. Quien si no yo?       Она видит его перед собой. Но не верит. Не верит, что он способен её полюбить. Почему он не умер?.. Почему не оставит её в покое? Как ей избавиться от этих чувств, прорастающих, ветвящихся, а затем отмирающих в её груди? Её сердце вот-вот застынет в гнилой прели её задыхающейся любви.       — Как ты здесь оказалась?.. Ты пришла одна? Ты хоть понимаешь, насколько ты безрассудная? Eres… todo lo que tengo. Проклятие, — после этих слов эльф умолкает, одолеваемый сомнениями.       Рысёнок поднимает на него взгляд, влажный от слёз. Биение сердца. Ей страшно и совестно. Эльф читает всё по её глазам. Она находится столь близко от него, что он не может больше продолжать делать вид, будто не слышит её молитв.       — Tus deseos son mi flaqueza, — шепчет Десмонд, качая головой. Сам он едва сдерживается, чтобы не опустить взгляд на её губы.       Пожалуйста, думает Рысёнок, закрывая глаза, избавь меня.       По щекам её скатываются слёзы.       Десмонд касается кончиками пальцев её виска, медленно ведёт вниз. Во взгляде его сгущается сожаление. Это дитя… всё, что у него есть. Но она губит его своей страстью.       Ты всё, что у меня есть, думает Десмонд, и сейчас моё сердце видит лишь тебя. Прости меня.       — Haces latir mi corazón, — шепчет он, наклоняясь к ней ближе и вдыхая её робкое дыхание.       Её ресницы вздрагивают, и она пугливо перестаёт дышать. Эльф виновато целует её в губы, внимательно и нежно. И в этот момент Рысёнок познаёт его чувства к ней… заботу и тоску. Даже сейчас, когда они перенимают дыхание друг друга, он полон тревоги. Он не любит её так, как она того бы желала… но она не безразлична ему. Как ребёнок.       И его поцелуй… он настолько отличен от ласки Горста. В нём чувствуется жалость.       Её сердце с каждым биением впитывает в себя его тоску. Вбирает неведомое доселе чувство. И что-то в ней разбивается и рассыпается в персть. Тугое сплетение удушающих её волнений распадается, и всё в её глазах окрашивается в цвет израненной гордости. Рысёнок чувствует, как обсыхают на ресницах слёзы. Как мертвеют её губы.       Она понимает. Десмонд никогда не был способен поддаться её страсти. Только уступить, как прихоти любимого ребёнка. Но он никогда не будет с ней жадным, как был Горст той ночью. Она понимает, что всё это время обманывалась наивным влечением, придумывала себе облик возлюбленного, не видела в Десмонде его настоящего. В этом дарованном понимании нет разочарования, но её отроческие чувства стремительно перекраиваются, и что-то в душе рвётся, как истёртая струна.       Беспокойный фантом её мечтаний, её одержимость, прячущий от неё настоящий свет, истаивает, рассеивается. И вот она ощущает на себе этот живительный свет. Прекрасный, озаряющий, но не несущий в себе ни крупицы тепла. Исчезнувший фантом не позволял ей видеть, внушал смятение, но стоило ему исчезнуть, как она воочию узрела правду.       Её отроческая любовь искорёжила их отношения. Её похоть обожгла их обоих.       Я не хочу больше никого желать, устало думает Рысёнок. Не хочу быть рабыней чувств. Пусть любят другие. Им это больше подходит. Любовь — это не плохо, но только тогда, когда любят другие. Я же больше так не хочу. У меня не получается.       Десмонд прерывает их поцелуй, медленно отстраняется от неё. Они встречаются взглядами, полностью открытые друг другу, беспомощные. Рысёнок прикусывает нижнюю губу, продолжая любовно рассматривать точёные черты лица эльфа при лунном свете. Едва смелее она оглаживает его по подбородку и шее, после чего кладёт ладонь ему на грудь, туда, где должно биться его сердце.       Десмонд клонит голову, будто пряча от неё свой повинный горячащийся взгляд.       Слабо перебирая пальцами по прохладной поверхности его кожаной куртки на груди, она заботливо целует его в лоб.       Так для кого же… бьётся его пробитое сердце? Ради кого он преодолевает все эти мили?       — Me encanta… cuando hablas conmigo, — шепчет Десмонд. — Я восхищаюсь тем, как ты говоришь со мной. Поэтому я хочу открыться тебе. Но если… Si tu amor se apagó, dímelo a la cara, estoy aquí. Если твоя любовь угасла. Если ты собираешься оставить меня. Скажи мне это. Eres todo lo que tengo.       Она обнимает его, пряча от него свой взгляд.       Разве ей удастся когда-либо его разлюбить?.. Всё, что в её силах, так это связать своё сердце и никогда больше не проявлять своих чувств.       Хотя бы до той поры, когда она не узнает его получше.       Пока не стихнет боль.

***

      — Ноябрь, 1262 года, — сосредоточенно произносит девочка.       Женщина сидела за прялкой. Размеренно жужжало колесо. Нитка пряжи оборвалась, и хозяйка ладонью придержала обод колеса. На мужа она не смотрела.       — Силы Нильфгаарда стремительно продвигались на север, стремясь в Содден, — старательно выговаривает девочка, словно боясь ошибиться. Но она ни за что не ошибётся.       Мужчина за столом упорно молчал, не поднимая опущенной головы. Пил он мало и неохотно. В доме повисло напряжённое ожидание. При каждом стуке мужчина прислушивался и косился на дверь.       — После этого нильфгаардская армия форсировала Яругу.       Старшая дочка не спала. Свернувшись клубком, поджав ноги, она прислушивалась, как отец, отужинав, ходил по дому, покашливал. Сапоги его мягко постукивали по выщербленному деревянному полу.       — Был создан Союз Четырех Королевств.       В горенку, закрытую занавеской, заглянула женщина. Укрыв детишек одеялом, она укутала синим полушалком лицо и, сгорбившись, вышла. Вобрав голову в плечи, как побитая.       — В это же время, несмотря на сопротивление, Нильфгаард продолжал наступление на север…       В сенях смолкли шаги, скрипнула дверь.       Девочка рукавом кофты вытерла выжатую слезинку. Мигая она глядела, как трепещет от сквозняка на занавеске сверкание лучины.       Последнее, что Рысёнок запомнила об этой ночи, был мамин плач.

***

      Из очага доносится треск тлеющих поленьев. Огонь на них трепещет.       Рука Десмонда приподнимает деревянную подвеску. Локон волос, связанный нитью, лежит в его ладони под подвеской. Эльф смотрит в огонь. Во взгляде его плавится усталость.       Рысёнок сидит рядом с ним возле очага, обняв колени. В этот момент она понимает, что ей не стоит обращаться к нему, но всё равно не может отвести от него взгляда. Ей хочется коснутся его плеча, но она сдерживается.       — Va fail, — отстраненно произносит Десмонд, и бережно кладёт подвеску в огонь, опаляя себе пальцы. Но боли он не чувствует. Взгляд его остаётся по-прежнему невозмутим.       Рысёнок, вся сжавшись, крепче обнимает саму себя за плечи. Теперь она, как и эльф, смотрит на огонь.       Ей хорошо известно, что прошлое невозможно сжечь. Оно всё равно будет преследовать тебя и являться во снах. Прошлое вплетается в твои вены, и выжечь его уже невозможно, как бы не закипала порой в жилах кровь.       Рысёнок незаметно погружается в раздумья, поэтому робко вздрагивает, когда эльф кладёт ей на голову руку и ласково оглаживает по волосам. Она послушно пододвигается к нему чуточку ближе, садясь с ним вплотную, и Десмонд обнимает её, как последнее, что он способен потерять.       Рысёнок прижимается к нему щекой, продолжая из-под полуопущенных ресниц наблюдать за огнём, что горит перед ними в очаге. Своей ладонью она накрывает ладонь эльфа, сжимающую в кулаке металлический диск от подвески с выгравированными на нём рунами.

***

      Рысёнок перемахивает через вывернутые корни дерева, разрывшие землю. Она ловко, как кошка, взмётывается вверх, на кочку, разворачивается на месте на каблучках. Рёв чудовища, преследующего её по пятам. Свисток. Капкан всаживается в лапы чудовища, с хрустом сминая тому кости и суставы. Тварь кричит дурным голосом, падает и начинает возиться на земле, роя под собой яму.       Тебе конец. Сдохни!       Рысёнок встаёт вполоборота и уверенно целится из арбалета. На это ей требуется уже не так много времени, как раньше. Но руки ещё по-прежнему дрожат из-за тяжести. Щелчок затвора, арбалетный выстрел.       — Orcor naar toronilyar! — Десмонд показывается следом из-за деревьев. На нём старая куртка, на поясе в ножнах висит охотничий нож с костяной ручкой. Чехол, сшитый из бычьей шкуры, надёжно предохраняет от сырого тумана тисовый лук. Холодный ветер обрушивается с запада, ерошит эльфу волосы, забранные в короткий хвост на затылке. Ветер настолько силён, что стволы деревьев дрожат у самой земли. Туман ненадолго рассеивается. — Снова ты за своё. Говорил же тебе, не отходи от меня ни на шаг… несносная девчонка.       Рысёнок звонко смеётся, вскидывая арбалет на плечо. За спиной у неё висит самодельный ранец с деревянной основной. Жуликовато прищуривая глаза, она наблюдает, как эльф взбирается к ней на пригорок и недовольно смотрит оттуда на издыхающее тело чудовища. Ветер внезапно стихает.       А разве ей ещё что-либо остаётся, как ни брать всё в свои руки? Рысёнок надменно усмехается. Эльф, возможно, уже староват и не настолько прыток, чтобы справляться со всем в одиночку!       — Atangolmo na laiwave, — качает головой Десмонд, и его юношеское лицо вкось пересекает снисходительная улыбка. — Забавы ради рискуешь. Что мне с тобой делать, скажи?       Рысёнок притворно задумывается, отводя взгляд. Хм, может, привязать её к нему верёвкой? Чтобы следовала за ним по пятам, как послушная собачонка, и эльф тогда ни за что бы от неё не отделался!       — Откуда берётся твоё хорошее настроение? — усмешливо дивится Десмонд, позволяя ей приникнуть к нему и проказливо поцеловать его в губы. Это их первый поцелуй за долгое время. И оба они воспринимают его как нечто присущее их настроению.       Всё дело в азарте. Это просто.       — Верни мне арбалет, — эльф мягко отнимает у неё из рук оружие. — Ты выглядишь нелепо. Я понесу сам. Теперь-то ты никуда не денешься. Ampamaita!       Рысёнок пожимает плечами. Она следит за тем, как Десмонд спускается к капкану и присаживается возле затихшего чудовища. Пока эльф занят работой с капканом, Рысёнок, напустив на себя скучающий вид, оглядывается по сторонам. Между голыми стволами деревьев ветер подбрасывает в вечерний воздух редкие листья. В наплывающих сумерках листья кажутся ей живыми существами, летающими по воздуху.       Вот уже минуло несколько дней, как тревога в деревне утихла. Чудовища отступали и теперь было сложнее выведывать их норы. Всё дело было в взрывчатке, которую использовал Десмонд. С её помощью он уничтожал их логова один за другим.       Что же касается той ночи, что они провели вместе… после неё их отношения стали другими, более честными и открытыми. Но о прошлом они больше не заговаривали.       Лес, погрузившись в сумерки, молкнет. Рысёнок замирает, внимательно прислушиваясь к дыханию опустелости. Её тела под одеждой будто касается что-то влажное и скользкое, некий осязаемый страх. Она тотчас припадает к земле, словно испугавшись едкой темноты.       Десмонд… там кто-то есть. Какой-то человек. Он идёт сюда.       Эльф удивлённо смотрит в её сторону, но уловив в её взгляде потерянность, в миг становится серьёзным. Он подбирается к ней ближе, жестом веля спуститься вместе с ним за вывернутые из земли корни.       — Uquetima… Замри.       Рысёнку кажется, что проходит целая вечность, прежде чем эльф наконец-то поворачивается к ней. Взгляд его опущен в землю, на лице его застыло выражение замешательства. Она понимает, что эльф пытается разглядеть их собственные следы.       Да что происходит? Там действительно кто-то есть?..       Рысёнок раздражённо отворачивается и пытается встать с места, но Десмонд требовательно хватает её за руку.       — Здесь что-то не так… — эльф старательно подбирает слова, теперь он строго смотрит ей в глаза. — Забирай это, уходи первой. Будет лучше, если ты вернёшься в деревню. Не спорь, aiya? Так мне будет спокойней. Раз я прошу тебя, то сделай это.       К чему всё это? Ей это не нравится. Если надвигается какая-то опасность, она останется вместе с ним.       — Никакой опасности, — вопреки опасению говорит Десмонд. — Это люди из твоей деревни. Будет лучше, если ты вернёшься домой и нас не застанут здесь. Вот тебе моё обещание. Я приду за тобой сегодня ночью. Ты согласна? Дождёшься меня?       Его слова приводят её в смятение. Рысёнок неуверенно кивает. Придёт за ней?.. Хочет увидеться с ней ночью? Да что с ним такое! Из-за слов Десмонда её сердце стало биться так часто…       — Тогда быстрее уходи. Не трать времени. А я… Я со всем разберусь, — эльф шутливо касается кончика её носа.       Рысёнок чувствует, как краснеет. Недовольно хмыкнув, она, всё ещё не в силах справиться с довольной улыбкой, спешит скрыться. Рысёнок чувствует на себе взгляд эльфа, но больше не оборачивается. Любовно прижимая к груди арбалет, она спускается по охотничьей тропе, вьющейся в густых зарослях. В ушах звенит восторг. Она чувствует себя ребёнком.       Она так и не узнает, что там, позади, двое разведчиков скоя’таэлей на отлогом склоне холма в этот самый момент встретили свою смерть. Один из разведчиков венчается выстрелом в голову. Его приятель остался лежать на сырой земле со вспоротым почерневшим кафтаном на животе.       Спустя недолгое время мрачноватый туман начнёт расползаться по долине, и на тела убитых разведчиков нахлынут чудовища, стерёгшие свой час.

***

      Над каминными трубами поднимаются в небо столбы дыма, в воздухе пахнет горящими дровами и приготавливаемой пищей. То и дело в темноте в деревне вспыхивают теплым светом окна. На свежевыпавшем снегу яркими пятнами выделяются редкие следы. Рысёнок ступает к дому, и каждый шаг её заметает позёмка.        Хорошо, что загодя насушили целую сажень дров, довольно думает Рысёнок. Внезапно, вороний крик понукает её остановиться. Пробивая завесу тумана, со стороны леса к деревне летит большая чёрная птица. Рысёнок не отрываясь следит за её полетом. Она ловит себя на мысли, что ей не достаёт с собой пращи. Метнуть бы в дурного вестника камнем. Ворон тем временем, будто высматривая вблизи людского жилья добычу, делает круг и возвращается в сторону леса. Там его вновь поглощают иглы далёких деревьев.

***

      Маменька оборачивается на скрип двери.       — О, кто пришёл! — женщина не глядя берёт длинный ухват, поддевает тяжёлый горшок и переносит на печной верх. — Ранехонько воротилась, небось простыла? Дожидай, вот-вот ужин поспеет.       Рысёнок кладёт арбалет на лавку, снимает со спины самодельный ранец и укладывает его рядом. Повесив на гвоздь верхнюю одежду, ступает в комнату.       Женщина ставит перед дочерью на стол долблёную деревянную мису. В мисе дымится ячная каша, без скупости сдобренная подливой.       — Совсем ты у нас отощала, хабалда! Кожа да кости.       Рысёнок берёт со стола деревянную ложку, улыбается. Мать замечает её весёлость, взмахивает утиркой.       — Цыц! И стыда в глазах нет. Жуй, приблуда. Сбегаешь опосля в дровянник за поленьями. А сейчас — жуй.       Чайник над камином призывно свистит.

***

      Десмонд пробирается через лес заметённой, малохожей тропой. Глаза его застилает пелена. Дрожащей рукой он касается своей щеки и понимает, что плачет. Второй рукой он крепко сжимает рукоять меча, который достался ему от убитого скоя’таэля.       Вечерняя стужа затянута кровью. Тени стелются по земле обрывками плоти. И след его медленно заметает бурая позёмка.

***

      Рысёнок накидывает короткий тулуп, застёгивая воротник, оглядывается и смотрит на маму. Женщина сидит за столом, размалывая клубни болотника, высушенные в печи. Не поднимая взгляда от работы, она обращается к дочери:       — И не загуливайтесь допоздна. Нонче холода наступили, нечего слоняться и ночевать где ни попадя. Срам только отморозите! Так и передай своей блудливой сестрице.       Пока родительница оглашает наставления, Рысёнок незаметно цепляет к голенищу охотничий нож. Так, на всякий случай.       Время шло к ночи, однако дел у Рысёнка оставалось по-прежнему не в оборот. Чего только стоило поручение отыскать сестрицу и привести домой.       — Дочка, — дрожащая улыбка касается лица матери. Она поднимает голову и смотрит на Рысёнка. — Будь всё-таки осторожна. Следи за собой.       Рысёнок останавливается на пороге, недовольно смотрит на родительницу, ведь та по-прежнему обращается с ней, как с дитятей. Рысёнок бормочет что-то в ответ и изображает согласную улыбку, спеша при этом поскорее выбраться на улицу. Ей не терпится разобраться со всеми делами как можно скорее. Десмонд может прийти за ней в любой момент, а она до сих пор не готова к их встрече.       Сестрицу искать она отправляется на соседний двор, где живёт её подружка Смила. Мальва действительно сидит вместе с другими девушками на веранде. Девушки смеются и жуют медовые коврижки. Но когда видят Рысёнка, враз умолкают, недовольно глядят на неё искоса, будто чуя, что та пришла портить им вечерю.       Мальва, разумеется, на родительское веление начинает артачиться. Упрямится так, что Рысёнок из последней могуты сдерживает себя, чтобы не взвесить той оплеуху. И как у них доселе заведено, кончается сестринская перепалка разводом. Рысёнок, грозно умолкая, долго и недовольно смотрит на сестру, после чего уходит, бросая ту на произвол судьбы. Мальва вначале храбрится, возомнив себя победительницей, однако спустя какое-то время расторопно вскакивает и, придумывая с ходу оправдания для своих подруженек, пускается следом за сестрой.       — Стой! Подожди! Темень-то какая! Ни зги не видно! Упаду, расшибусь!.. — хнычет дурёха, плетясь следом и покусывая медовую коврижку.       Рысёнок резко останавливается и дожидается, пока сестрица встанет с ней вровень. Мальва нехотя протягивает ей покусанное угощение. Рысёнок фыркает и в знак своего прощения отнимает у той коврижку.       Пока они идут к дому, Мальва выпытывает у Рысёнка про эльфа. Рысёнок какое-то время колеблется, но всё же сдаётся и рассказывает сестрице про их сегодняшнюю тайную встречу. Всё равно Мальва проснётся посреди ночи, увидит, что Рысёнка нет в постели рядом.       — Ох! — Мальва неодобрительно качает головой. — Не выкликай волка из лесу… Темнёхонько, хоть глаз выколи! Куда ты собралась? Жуть как страшно в такую темень рыскать!       Мальва хватает её за рукав тулупа, нащупывает её ладонь своими заледенелыми пальцами, и дальше сёстры идут держась за руки.       Рысёнок смотрит на ступающую с ней рядом младшую сестрёнку, и сердце её начинает постепенно наполняться тёплой любовью к ней. Люди в деревне поговаривают, что они с ней похожи, как две капли воды. Но Рысёнку думается, что сестра намного пригожей: у той пушистые ресницы, прямые, гордые брови, аккуратный вздёрнутый носик и раскосые небесно-голубые глаза. И длинные прямые волосы цвета льна.       Вдруг Мальва останавливается, крепко сжав сестринскую ладонь. Рысёнок замечает, как в глазах её вспыхивает испуг, после чего сестрёнка вся столбенеет, словно утратив душу. Как в тот день на ярмарке, когда жуткий человек в плаще протягивал ей яблоко…       — Дым… чёрный, — роняет сестрёнка. — И голоса. Слышишь?       Рысёнок следит за взглядом сестры. Мальва права. Расстояние остаётся значительным, но в темноте видно, как над деревней поднимается столб чёрного дыма, в котором мелькают оранжевые языки пламени.       Из домов один за другим показываются соседи. Слышно, как перепуганные женщины начинают громко молиться.       В той стороне наш дом, вдруг осознаёт Рысёнок. Ноги её врастают в землю, и вот они с сестрой стоят, посреди людской сутолоки, и смотрят на разгорающиеся всплески огня.       А затем… раздаётся чей-то дикий вопль. И гул. Рысёнку чудится, будто от него сотрясается земля под ногами. Вслед за ним возникает дробный сильный звук. Он нарастает. Словно все они вот-вот потонет в рокочущем потоке.       Столбом взвивается пыль, и из её клубов вырываются кони с налитыми кровью глазами и дико развевающимися гривами. На их спинах всадники в жутких, оборванных одеждах. Их лица изуродованы краской. В руках они держат оружие.       Одна за другой вспыхивают кровли домов. Рысёнок не успевает понять, откуда возникают пожары. Огонь от наконечников стрел моросит в небе, как дождь. Разглядеть всполохи невозможно.       Мальва начинает вопить. Рысёнка словно толкают в грудь. Она просыпается от этого кошмара, смотрит на сестру. И сердце её опаляет ужас. Мальва кричит, впиваясь себе в лицо ногтями. Её обезумевший взгляд бегает из стороны в сторону, будто она ослепла.       Тем временем улицу запружают разбойники. Их воинственные кличи, подобно хоругвям, взмётываются над хором воплей жителей деревни.       Перемена, произошедшая с сестрой, заставляет Рысёнка действовать. Она хватает ту за плечи, грубо толкает в сторону. Но Мальва не желает двигаться с места. Рысёнку удаётся разобрать немногое, что кричит сестра:       — Она умерла… нет! Дай мне проснуться… Сестра. Помоги… Помоги, сестра. Дай проснуться…       Десмонд… помоги.       Рысёнок свирепо бьёт сестру по лицу. Она и не замечает, как сама кричит в этот момент. Мальва уставляется на неё глазами, полными слёз. Она вся сгорбилась и дышит, будто вот-вот её сердце замрёт.       Бежим… бежим к маме. Домой. Мама будет их искать. Просто добраться до дома.       Смысл сказанного едва ли доходит до Мальвы. Но делая дрожащие шаги вслед за сестрой, она нерешительно кивает. Сознание начинает постепенно к ней возвращаться.       Сёстры слышат, как чей-то знакомый голос недалеко от них кричит:       — Партизаны! Скоя’таэли! Это они… спасайтесь!       Не оглядывайся, Мальва. Умоляю тебя. Не отпускай моей руки.       То тут, то там вспыхивает мольба о пощаде. Стоны и дикие крики сраженных сливаются в один ужасный хор.       Смотри на меня, сестрёнка. Не думай об огне. Не смотри на него. Ты обожжёшься. Это будет больно, если ты будешь смотреть. Ещё немного, только не отпускай моей руки. Не слушай. Просто не слушай эти голоса. Люди просто напуганы. Им просто страшно…       Рысёнок видит, как один из разбойников кидает на землю женщину и коленом прижимает ей живот. Она узнаёт эту женщину… эта жена одного из охотников. Она часто кормила Рысёнка обедом, когда та убегала в становье. Их дочка, она…       Разбойник дважды вонзает кинжал в горло женщине. Женщина страшно хрипит, изо рта у неё ручьем хлынет кровь, по телу проходит смертельная судорога… затем она выпрямляется, будто передумав вырываться. И остаётся лежать. Неподвижно.       Рысёнок чувствует, как горло сдавливает прогорклый спазм, и внутренности её обжигаются желчью. Но она не останавливается, продолжает бежать, увлекая беспомощную сестрёнку за собой.       Просто думай о маме, слышишь? Просто думай обо мне. Думай об отце. Что если бы он был рядом? Защитил бы он нас?       Десмонд, помоги. Я вот-вот упаду.       Тень всадника падает на них сверху, как тень коршуна. Рысёнок не успевает уйти в сторону, но видит на земле сбоку от себя переднее копыто животного. Головой она едва не ударяется о шпоры. Мальва оттягивается назад, сама же Рысёнок падает в сторону, и их руки расцепляются. Твердь под ними содрогается. Всадник проносится прочь.       Рысёнок пытается встать, но колени у неё подгибаются и она падает на жёсткие прутья забора, обдирая щёку.       Мальва! Мама! Кто-нибудь… отец, помогите мне.       С шипением бранясь от боли и испуга, Рысёнок привстаёт, удерживаясь руками о вбитый в землю колышек. Рысёнка не покидает чувство, будто всадник разрубил её только что пополам… но она сумела выжить. Боли в теле не чувствуется. Она мотает головой, возвращаясь в сознание, и бросает взгляд за спину, выискивая сестру.       Жители деревни даже не пытаются защищаться. Они просто мрут, подобные перепуганным животным. Никто… никто не пытается спасти себя. Никто не пытается спасти их всех. Разбойники. Скоя’таэли. Почему?..       Мальва лежит на земле, дрыгая ногами и слабо вскидывая верхнюю часть туловища. Вначале Рысёнок думает, что сестра снова подверглась приступу, но потом она видит, как убойными толчками из её рассечённой груди бьёт кровь.       Не помня себя, Рысёнок бросается на землю и ползёт к сестре. Мальва ещё в сознании, она задыхается. Напряжённый, обезумевший взгляд сестры устремлён в небо. По векам стекают слёзы. Жилы на лбу и на шее вздулись. Губы словно помазаны землёй.       Рысёнок не может пошевелиться. Её взгляд прикован к телу сестры. Биение сердца. Ей кажется, будто она слышит биение сердца сестры. Раз, другой… Рысёнок хватает разорванные края одежды, пытается их соединить. Руки её вмиг покрываются горячей кровью. Она чувствует скользкое влажное тело сестры, разорванную рану. И это горячее, приятное на холоде биение. Кровь исторгается из её тела, как из родника. И она полощет в этой святой горячности свои руки. Пытается ухватить продранные края плоти. Словно она хочет укрыть сердце сестры…       Рысёнок не замечает, как по лицу сбегают слёзы.       Она ведь остынет. Без крови ей не прожить… так почему она не останавливается? Ведь сейчас так холодно, она лежит на снегу. Как мне спасти её сердце?       Рысёнок вспоминает слова Десмонда. Про зайцев… про пробитые лёгкие и сердце. Вспоминает того зверька, которого он притащил к себе в дом. Пробитые лёгкие. Переломанные кости. Пробитые лёгкие. Кровь на снегу.       — Сёстрёнка, помоги, — Мальва переводит на неё напуганный взгляд. Такой ясный, будто она вовсе не ощущает боли. — Я не могу… пошевелиться. Сделай же… сделай же что-нибудь. Я не хочу… умирать. Помоги мне.       Рысёнок не может пошевелить губами, она едва силится дышать. Руки её увязают в остывающей влаге, жёстких набрякших нитках разорванной одежды. Она вспоминает катушку ниток. И иглу. И стол в мастерской эльфа. Что если принести её в дом к Десмонду? Что если обрезать края одежды, прилипшие к телу…       Да, всё должно получиться. Просто, как сшить разорванную тряпичную куклу. Это ведь всего лишь одежда. Это ведь всего лишь царапина…       Но когда Рысёнок переводит взгляд на лицо сестры, отнимая одну руку, чтобы погладить её по голове, успокоить, то видит, что Мальва уже мертва. Её голова чуть наклонена в сторону, рот слегка приоткрыт, в уголке губ скопилась кровь. Помертвелый взгляд смотрит мимо Рысёнка. Глаза сестры пусты, как у тряпичной куклы.       Рысёнок прикладывает ладони к её лицу, вначале робко, испугавшись, что испачкает малышку кровью со своих рук, но затем смелее, требовательней. Она гладит её по волосам, касается шеи и подбородка. Слёзы застывают на её лице. Рысёнок чувствует, как всё внутри неё мертвеет. Как мертвеют её чувства. Как мертвеет мир вокруг неё, мертвеет огонь. Она низко-низко опускает голову, прижимаясь сестре. Так она сидит какое-то время, пока небо над ней не делает полный оборот и земляная твердь не встаёт на своё место.       Рысёнок поднимает омертвевший взгляд перед собой и видит образ чужака из её детских воспоминаний. Он сидит напротив, через тело её сестры, и смотрит на Рысёнка. Сквозь пелену до Рысёнка доносится его вкрадчивый голос. В нём теплится сочувствие.       Чужак в демонической маске подбрасывает яблоко. Плод падает на землю… она его не ловит.       — Береги свою сестричку, детка, — не смотря на холод, дыхание чужака не оставляет в воздухе пара.       И вот она снова — беззащитный ребёнок. Ей хочется, чтобы чужак снял перед ней маску. Её губы молчаливо произносят эту просьбе. Но человек в маске не отвечает. Он продолжает сидеть неподвижно. А затем чужак кладёт руку в перчатке на маску, готовый открыть девочке своё лицо. Но в этот момент его призрак… исчезает. Её воспоминания заканчиваются.

***

      — Néscios! Mesmo foi dito e deixar as mulheres, — Одхан аэп Тахра спешивается с лошади. — Você deu a alguém para sair?       Одхáн аэп Тáхра, командир подразделения одного из сильнейших партизанских формирований на Севере, отряда Арзеля Диáстреха, известного под прозвищем blaidd, lladd llawer. Шакал, убивающий многих. Арзель, хитрый и нахальный зверь. По степени дерзости партизанских рейдов он, пожалуй, превосходит даже doeth llwynogod*. Так считает и Одхáн аэп Тáхра.       — Убиваете всех без разбору, как изголодавшиеся по крови звери, отбросив приказ, — огрызается Одхан. — Хотите, чтобы Арзель спустил с вас шкуры? Тащите выживших сюда. Живей! Если вы убьёте всех в этой деревне — этого всё равно будет не достаточно. Наша задача — воспользоваться их жизнями.       Одхан передаёт узды своей лошади подошедшему бойцу, даже не взглянув при этом в сторону. Командир остаётся мрачно размышлять об исходе выдавшейся бойни.       Командир подразделения облачён в лёгкие доспехи из сыромятной кожи, его непокрытые плащом предплечья и кисти оплетены боевыми татуировками. Из-под зелёного платка на голове ниспадают тугие чёрные косы.       — Lle oedd y rheolwr yn mynd?.. — вслух размышляет Одхан, воинственно ступая по окроплённой кровью тонкому снежному покрову. Стылая морось липнет к трупам и земле. — Yr wyf yn teimlo fel ein bod mewn trafferth heno.       Из леса показываются пешие бойцы, до этого дежурившие в тылу. С собой они ведут одинокого пленного.       Пленный — один из них.

***

      Голоса ударяются о землю, ломают ледяную корку.       — Mae hyn peth yn dal i fod yn fyw. Dweud wrthych.       Голоса будят Рысёнка. Но ей не достаёт сил, чтобы открыть глаза. На ресницах застыл снежный налёт. Всё тело её сковало жгучей болью — она замёрзла.       — Gweler, yma?       Голоса над ней становятся всё реальнее, они обретают вес. Рысёнок тщится поймать эти слова, узнать. Вспомнить. Но она не понимает, о чём говорят эти люди. Кто они?..       Неожиданная, мгновенная боль. Удар приходится ей под рёбра. Жёсткая сила переворачивает Рысёнка на спину, заставляет одну её руку откинуться в сторону. Рысёнок слышит, как её затылок возится по земле.       — Yn byw, — с презрением произносит незнакомый женский голос. — Anadlu.       Жива. Осознание вонзается в её тело, как заточенное остриё, вспарывая душу. Значение последнего слова — «жива», обжигает сознание Рысёнка. Это слово само возникает в её голове, в её мыслях.       Она осталась… жива.       — Rydych chi'n iawn, Elena, — недовольно соглашается мужской голос. — Fel arferol.       Рысёнку не требуется смотреть по сторонам, чтобы понять, что это — не сон. Это его конец. Рядом с ней лежит труп её сестры. Застывший, искажённый труп. И вокруг — догорающая смерть.       После того, как замерло дыхание её сестры, Рысёнок осталась лежать на земле рядом с её телом. У неё отняли половинку сердца. Разве можно было продолжать двигаться дальше?.. Как показаться на глаза матери? Как вынести эту вину?       Но после этого… она ничего не помнила. До появления этих зловещих голосов.       Скоя’таэли.       — Поднимайся, сукина ты дочь. Давай, ползи!.. Иначе я вспорю тебе брюхо. До самого желудка. Ты хочешь жить со вспоротым брюхом?       Мама. Нужно выжить, чтобы найти маму… Она наверное ужасно волнуется.       Рысёнок распахивает глаза, и на них тут же наворачиваются слёзы. Слишком яркий свет… но ночь ещё не кончилась.       — Если не можешь встать, — эльфка с прищуром оглядывает её тело, — ты бесполезна. Бесполезное дерьмо. Ты слышишь меня? Ты вся в крови. Но это… не твоя кровь. Поэтому, вставай.       Рысёнок понукает себя перевернуться на бок, пробует приподняться на руках. Рядом с ней — тело её сестры. Она задевает его, тут же вздрагивает. От испуга. От омерзения. Это больше… не её сестра.       Стараясь не смотреть по сторонам, Рысёнок встаёт на ноги. Колени дрожат. Эльф, высокий и сильный, больно хватает её за предплечье, толкает двинуться с места.       Рысёнок делает шаг, второй…       Вокруг бродят неприкаянные тени. Разбойники. Людей среди них нет. Всё, что осталось от людей — комья плоти. Эти комья волочатся по земле, налепляются на другие комья. Исчезают в огне. Разбойники стаскивают трупы в кучи и поджигают их.       Тень одного из разбойников возникает совсем близко, едва не задев Рысёнка по плечу. Она поворачивается вслед за тенью.       Зачем он идёт в ту сторону?..       Рысёнок смотрит, как разбойник встаёт над телом её сестры. Он приседает, хватает Мальву за ногу… А затем она видит, как эльф пренебрежительно волочет труп её сестры по земле. Видит, как трётся об землю её неподвижная голова.       Рысёнок спотыкается. Перед глазами проносится вспышка.       Нет… не смей. Не трогай её. Не трогайте. Если это правда — вам не жить. Я всё ещё существую, они — нет, и если это так… Если это правда — я вас убью.       — Rhoi'r gorau! Заткни рот, — эльфка ударяет Рысёнка по лицу. Боль отворачивает ей голову.       Охотничий нож… у неё есть охотничий нож. Она взяла его с собой.       Как только боль проходит, Рысёнок начинает рваться прочь, силясь побороть хватку разбойника. Однако тот, не сбавляя шага, заламывает ей руки, и вновь толкает двигаться вслед за эльфкой. Рысёнок начинает кричать.       Наш дом, думает она, он в той стороне. Но там везде огонь. Всё горит. Мама.       Стоит Рысёнку вспомнить о матери, их предстоящую встречу, как вся сила её обращается в трусость. Она перестаёт сопротивляться, отдаваясь во власть истязающих её разум мыслей.       Разбойники ведут её к кромке леса. Крайнее хозяйство, обнесённое тыном, не тронуто огнём, но дверь распахнута, и внутри дома темно и пусто. Один из разбойников сидит на крыльце и что-то жуёт, исподлобья наблюдая за округой. К воротам привязано несколько лошадей.       Перед воротами ещё несколько разбойников, будто ждут их.       — A dyna holl y gallech ddod o hyd?       Рысёнка сажают на колени. Один из разбойников, в зелёной косынке, стоит перед ней, но обращается к эльфам, стоящим за её спиной.       — Ты. Человек, — эльфка толкает Рысёнка в спину коленом. — Ты ранена? Истекаешь кровью?       Голос эльфки звучит для Рысёнка сигналом. Взор её перестаёт видеть, тело само порывисто подаётся вперёд. Выхватив с голенища нож, Рысёнок подпрыгивает вверх, целя лезвие эльфу в горло. Всё происходит слишком быстро и стремительно, она должна успеть.       Одхан не двигается с места. Прежде чем рысёнок успевает полностью выпрямиться в прыжке, эльф ударяет её вначале по руке, а затем и по сгибу шеи. Рысёнок, подавившись собственным дыханием, падает, теряет способность мыслить.       — Силы есть. Ни воды, ни еды на неё тратить нет необходимости. Слишком прыткая. Подойдёт, — на всеобщем произносит Одхан.

***

      Недолгое время спустя приводят ещё двух выживших людей — девушку и старика. Дед Ярек настолько обезумел, что трясётся и несёт всякий вздор. Бросается в глаза, что старик помочился в штаны. Разбойники судят, что от Ярека, лишившегося рассудка, им не будет никакого толку. Старику вспарывают горло.       Рысёнок, не отрываясь, смотрит, как дед Ярек захлёбывается кровью, в предсмертной движении хватает себя за шею, ногтями впивается в воздух. Она помнит, как этот старик был добр с ней и с её сестрой, как мастерил им деревянные игрушки.       Те самые игрушки, что были в доме, уже должно быть сгорели.       Имя девушки — Злата, она ненамного старше Рысёнка. Тот разбойник, что привёл её, долго договаривается с командиром в зелёной косынке. То, что этот эльф главный, Рысёнок поняла сразу.       Всё это время Злата смотрит на Рысёнка. Рысёнок стоит у коновязи, руки её связаны. Наконец, разбойник, что привёл Злату, снова уводит девушку за собой. Они идут к пустому дому. Эльф, сидящий на крыльце, встаёт, давая им войти внутрь, и, недолго раздумывая, следует за ними.       — Они сумасшедшие, — Рысёнок слышит, как эльфка обращается к своим товарищам на всеобщем языке. — Трахают эту грязную бабу под носом у Арзеля. Если командир узнает, им конец. Больные ублюдки. Всаживать член в эту низшую тварь доставляет им удовольствие? Насколько же они обезумели от голода.       — Завидуешь им, Елена? — усмехается один из разбойников. — Подожди ещё немного, может, и тебе раздобудут низший член. Мы не расскажем командиру. Верно, Одхан? Ты ведь разрешил тем двоим позабавиться с этим человеком.       — Заткнись, — невесело смеётся Елена. — Заткнись, ты знаешь, что меня лучше не злить.       — Знаю, — соглашается её приятель. — Поэтому предлагаю тебе пойти на половинный компромисс. Забирай ту девчонку, что мы привели сюда. Не трать времени, пока Шакал не появился.       Рысёнок чувствует на себе взгляд эльфки и тут же замирает. Ей чудится, будто разбойница догадалась, что она вот-вот избавиться от верёвки, сдерживающей её запястья. Но Елена лишь гнусно усмехается, после чего отворачивается от неё.       Рысёнок чувствует, как дрожит всё её тело. Ей не справится, не успеть сбежать… разбойников слишком много.       Она осторожно опускает взгляд на верёвку. Ещё немного, она уже почти свободна.       — Y felltith! — разбойники у ворот приходят в движение. — Alla i ddim credu fy llygaid!       Рысёнок трусливо приседает, бросая попытку высвободиться. Но дело вовсе не в ней. Всеобщее внимание отнимает приближающийся конвой скоя’таэлей. Среди новоприбывших разбойников двое краснолюды, ещё трое — эльфы. Один из них Десмонд.       — Dylech fod yn farw… — роняет Одхан.       Рысёнок не верит своим глазам. Она внушает себе со всей оставшейся уверенностью, что это не может быть он. Что во всём виновата ночь, что эльф, с перерезанными сухожилиями на одной ноге и влажными волосами, облепляющими лоб, виски и шею — не Десмонд.       «Вот тебе моё обещание», — звучит в её голове его голос. «Я приду за тобой сегодня ночью. Ты согласна? Дождёшься меня?»       Рысёнок не двигается с места. Ноги её врастают в землю. Затаив дыхание, она следит за тем, как скоя’таэли подбираются всё ближе и ближе. Вот уже стоит Десмонду отвести взгляд в сторону, и он увидит её… узнает.       — Выблядок, его хрен поймаешь! — гремит один из краснолюдов. — Несколько раз пытался сбежать. Скольких наших положил в лесу. Если бы не пришлось тащить — перерубил бы ему нахер обе ноги!       — Этим займётся наш командир, — отзывается Одхан, отвлекаясь от раздумий. — Он будет неприятно удивлён. А жаль. Всё шло по строго намеченному плану.       — Sut wnaethoch chi ei oroesi? — восклицает кто-то из эльфов. — Ты был жив всё это время! Будь ты проклят, и будь проклята твоя удача.       В это время из дома показывается один из эльфов, тот самый, что до прибытия девушки закусывал чем-то на крыльце. Руки его запачканы кровью. Бранясь, эльф выходит за ворота.       — В чём дело? Откуда кровь? — недовольно спрашивает Одхан.       Эльф мрачно оглядывает новоприбывших и, не признав в Десмонде знакомого, отвечает, но уже на всеобщем языке, ссылаясь на присутствие краснолюдов. Но делает он это с явным недовольством.       — Это ничтожество… она стала сопротивляться. Бутылку с водкой разбила, которую я нашёл. Случайно это получилось. Ноэль ударил, а она головой…       — Мертва? — спрашивает Одхан.       — Мертвей не бывает.       — Вы всё испортили. У нас остаётся только одна женщина.       — Duwelsheyss! — ухмыляется один из краснолюдов. — Не одна. Теперь — не одна. Вы гляньте-ка, кого мы вам привели. Такой, как он, будет стоить не одной бутылки водки.       — Beth ydych chi'n siarad am. Такой как он не стоит и ломаного гроша.       Рысёнок не слышит их разговоров. Их слова больше не имеют для неё ни малейшего значения. Она не отрываясь смотрит на Десмонда. Она понимает, что никогда прежде не любила его сильней, чем в этот самый момент.       Ты всё, что у меня есть, думает Рысёнок, и сейчас моё сердце видит лишь тебя. Прости меня. Прости, если сейчас я… убью нас.       И он наконец-то замечает её. Их взгляды соприкасаются. И этого становится достаточно, чтобы узы спали. Рысёнок опускает руки. Верёвка падает на землю. Из глаз вновь прыскают слёзы. Задыхаясь от судорожных спазмов, она тихо зовёт его по имени.       Рысёнок читает по его взгляду всё то, что он хотел бы сказать ей вслух. Ей нельзя подходить. Теперь нельзя. Никогда больше. Всё конечно. Если она подойдёт, если окликнет его — всё будет кончено.       Но всё уже кончено.       И она рвётся с места, бежит к нему. Её хватают, бьют, бросают на землю, но она снова рвётся к нему, не видя и не слыша ничего вокруг. Последний её вздох, это он.       Десмонд обессилено припадает на колено, разбойники, удерживающие его, дают ему осесть на землю. Десмонд стискивает зубы, едва качая головой, будто отрекаясь и отрекаясь от увиденного. Но Рысёнок снова встаёт. И теперь… теперь ей позволяют добраться до него. Ей позволяют его коснуться. Десмонд заключает её издрогшее тело в объятия. Он чувствует запах её крови и пота, запах её волос, талой воды. Его мучает жажда. Он не может позволить им отнять её у него. Это дитя — его тело. Эта девушка — его душа, измученная, израненная, но всё ещё живая. Её имя — его молитва.       — Это командир… — Елена замирает, во взгляде её рождается нечто потаённое. — Честь и слава нашему командиру, нашему брату…       Десмонд целует светлые волосы, запачканные кровью. В тот самый момент, когда он увидел её в тот день, в лесу… ранним ясным утром, он уже утратил веру.       — Честь и слава нашему командиру, нашему брату… Слава и честь. Аere Арзель! — слова разбойников звучат в унисон. И слова их звучат подобно молитве.       …а утратить веру хуже смерти.

***

      Горст выходит из дома. То, что он увидел внутри, он не мог представить себе даже в самом кошмарном сне. Четыре трупа. Первый труп — младенец, насаженный тельцем на деревянную балку. Второй труп — пожилая женщина, тело её рассечено поперёк. Третий труп — старик, голова полусрублена. Одна нога у него деревянная. Возможно, бывший солдат. Четвёртый труп — молодая девушка в разорванных лохмотьях.       Горст проводит ладонью в кожаной перчатке по лицу, будто бы надеясь смыть с себя увиденные образы. Но стоит ему снова открыть глаза и окинуть взглядом деревню, как перед ним предстаёт чёрное пепелище. Белое небо. Серый, едва различимый снег, соединяющий эти два мира.       Горст кладёт руку на хвост топора, висящий на поясе, и медленно сходит с крыльца. На нём боевое обмундирование темерской армии. Кожаная броня с поясом поверх кольчуги, синий поддоспешник. На шее повязан полосатый платок, голову покрывает серый капюшон.       На груди — Темерский герб.       У ворот ещё один труп, который разбойники не предали огню. Возле трупа дежурит старший солдат. Тот самый мужчина, который хорошо отнёсся к Горсту, когда тот изъявил желание вступить на службу. Его имя Зураб, но чаще к нему в отряде обращаются «Тринадцатый».       — Всё носишься? — Зураб сплёвывает табак на землю.       — Это ведь… эльф? — Горст с сомнением смотрит на труп у них под ногами. — Один единственный труп эльфа на всю деревню. Кому-то… повезло? Повезло этого ублюдка зарезать?       Зураб выдыхает дым, отводя курительную трубку в сторонку. Взгляд его остаётся безразличным. Только чёрные усы слегка подёргиваются.       — Нет. Не повезло. Совсем не повезло. Этому, который сейчас с нами тут лежит. Его свои же и зарезали. Это я тебе точно сказать могу. Чума их эльфов разберёт, за что они воюют.       Зураб вдруг переводит взгляд на паренька, будто бы враз о чём-то вспомнив.       — Ты, малой, сам как? — спрашивает старший солдат. — Нашёл свою голубушку?       Горст в беспомощности и злобе сжимает кулаки. Он качает головой.       — Нет… не нашёл.

***

      — День, когда мы найдём тебя, был всего лишь вопросом времени, — ледяным голосом произносит blaidd, lladd llawer. — В этом вся справедливость. В этом наш закон. За предательство нашего народа полагается своя цена. Всё это время ты знал это, Десмонд? Не было ни одной ночи, когда бы ты не засыпал с мыслями об этом.       Десмонд медленно отстраняется от девушки. Одной рукой он продолжает удерживать её за затылок. Он не смотрит ей в лицо. Сейчас он не способен выдержать вида её слёз. Он старается не слушать её шёпота.       — Не говори так, будто тебе всё известно. Ведь это не так, — Десмонд берёт руки девушки в свои и с силой опускает их со своих плеч. — Тебе абсолютно ничего не известно обо мне. Rydych yn ffwl. Я ни раз представлял, как снова увижу твоё гнусное лицо. Но сейчас, когда ты стоишь передо мной, я понимаю, что все мои раздумья были напрасны. Всё должно было кончится не так.       Скоя’таэли не осмеливаются вмешиваться. Елена делает нетерпеливый шаг, намереваясь схватить девчонку, но Одхан останавливает её требовательным жестом. Эльфка замирает в нерешительности.       — Боги даровали тебе второй шанс, — рокочущий голос blaidd, lladd llawer прокатывается по небу, подобно наступающей грозе. — И ты не захотел им воспользоваться. Поэтому всё закончится именно так. Это священнейшая справедливость, Десмонд. И ты это не усвоил. Мы непобедимы, потому что высшая и самая характерная черта нашего народа — это чувство справедливости и жажда ее.       Десмонд с вызовом бросает взгляд на предводителя. Чёрные пряди волос облепляют ему лоб и виски, влага стекает по скулам и шее, на щеке кровенеет свежая ссадина.       — Ты называешь убийства — справедливостью, — набирающим силу голосом отзывается Десмонд. Каждое его слово пронизано отвращением. — Уничтожение всякой цивилизации — справедливостью…       Blaidd, lladd llawer смотрит на них запавшим взглядом. Узловатый шрам на месте отрезанного правого уха скрыт кожаной повязкой. Исхудалые скулы выпирают острыми, уродливыми углами.       — Потому что справедливость необходима народу более, нежели цивилизация. Это наше единственное служение…       — Ты служишь лишь самому себе, — перебивает Десмонд, — своей жестокости и жажде мести… ты, сумасшедший убийца, уже не различаешь вкуса крови. Те, кто следует за тобой, всего лишь несчастные обделённые дети. Ты питаешься их страданиями. Их боль делает тебя сильнее. Ты самое настоящее чудовище, Арзель.       — Подлый ублюдок, cyfrwys, да как ты смеешь! — кто-то из эльфов хватается за оружие.       — Даже смерть неспособна была повлиять на тебя. Ты всё такой же, — blaidd, lladd llawer, не изменившись в лице, хладнокровно делает знак опустить оружие и не вмешиваться. Взгляд его не отрывается от предателя. — Вновь стоя на краю жизни, ты и не думаешь молить о пощаде. В тебе горит эльфская гордость. Мне горько от одной только мысли, что ты отвернулся от нас, Десмонд.       Из деревни слышатся победные вопли скоя’таэлей. Ночь не угасает, продолжая пылать вонью и смрадом.       — Я слишком хорошо знаю, на что способен blaidd, lladd llawer, — вполголоса произносит Десмонд. — Ты ни за что бы не пощадил нас.       После этих слов по лицу Арзеля пробегает тень. Его ледяной взгляд переводится на человека, сидящего возле Десмонда. На девушку. Рысёнок никогда прежде не видела столь безумного, но в то же время пустого взгляда. Однако в тот момент, на долю мгновения, ей показалось, что в глазах предводителя отразилось удивление.       — Нас… — словно смакуя это слово, вторит Арзель. — Право, я начинаю испытывать ненависть к Вайорике, — Рысёнок чувствует, как напрягается тело Десмонда при словах предводителя, видит, как желваки едва дрожат на его лице. — В этом нет толку, знаю. Ведь она уже давно мертва, в отличие от тебя. Но это она отравила твой разум. Эта грязная полукровка. Но ты… ты пал ещё ниже, Десмонд. Что я вижу? Человек. Ты назвал меня сумасшедшим убийцей. Так знай, тебя я считаю сумасшедшим убийцей тоже.       — Твоя правда против моей, — Десмонд больше не смотрит на Рысёнка. Он едва горбит плечи — боль в ноге становится нестерпимой, и он вот-вот потеряет рассудок.       Арзель качает головой, не сводя ледяного застывшего взгляда.       — Твоя ложь против правды нашего народа, наших богов.       — Ты прав, — Десмонд кладёт руку себе на колено, со всей силой впивается пальцами себе в мышцы, тщась выхватить из себя боль. В глазах его горит ярость. — Я предатель.       — Слишком поздно для покаяния, Десмонд, — равнодушно не соглашается Арзель.       — Нет. Пока я жив, ещё не поздно. Я предал Руа Скааха, своего командира. Свой народ. Если бы только я остался в ту ночь, если бы только не допустил его смерти. Если бы остановил Вайорику. Воспрепятствовал. И если бы сумел стать тебе братом, Арзель. Если бы только не отвернулся от тебя, не бросил после всего того, что с тобой случилось. Я не поддержал тебя после того, как ты был спасён из плена. Не защитил от тебя Руа Скааха. Я сбежал, как трус. Но это ли соразмерная цена за мою недобросовестность? Столько жизней. Что мы с тобой наделали, Арзель?.. Что люди сотворили с нами?       Blaidd, lladd llawer долго молчит. В этот момент никто из его отряда не догадывается, какие чувства испытывает их командир. Никто даже не догадывается, что своим голосом Десмонд выжег на его сердце руны, свою правду. И что Арзель в этот момент чувствует, как закипает кровь в его жилах, дремавшая столько лет.       — От нас прежних ничего не осталось.       Он слышит вой ветра. Как в ту ночь, когда он убил Руа Скааха.       И если бы сумел стать тебе братом, Арзель, — слова Десмонда. Вновь и вновь разносятся эхом подо льдом. Если бы только не отвернулся от тебя, не бросил после всего того, что с тобой случилось. Я не поддержал тебя после того, как ты был спасён из плена. Не защитил от тебя Руа Скааха.       Да, думает Арзель, по прозвищу Шакал, убивающий многих, слишком поздно для покаяния. Ты не спас Руа Скааха. Ты допустил это.       Но теперь всё это в прошлом.       Я уничтожу всех. Потому что это моё единственное служение.       Потому что уже слишком поздно для покаяния.

***

      Рысёнок отчаянно мотает головой. Нет, нет, хватит. Страх мутит взор, и она уже не может видеть лица Десмонда. Его голос звучит урывками, она перестаёт его слышать.       — Мы больше никогда не будем вместе. Прости, что не смогу выполнить своё обещание. Я уйду первый. Смотри на меня. Нет, не перебивай. Просто слушай меня внимательно. Это не твоя вина. Просто так должно было случиться. И ты бы ничего не смогла сделать.       Эльф-разбойник удерживает Рысёнка со спины, не даёт вырваться. Она вопит, раздирая горло в кровь, тщится изранить разбойника.       — Спасибо, что не отвернулась от меня. Спасибо, что позволила мне тебя полюбить. И прости, что не смог тебя защитить. Что не смог защитить твою семью.       Хватит. Нет, перестань. Перестань такое говорить. Почему, Десмонд? Почему ты не сражаешься? Как смеешь ты смотреть мне в лицо и извиняться, когда стоишь на коленях? Когда признаёшь своё поражение? Какой же ты мужчина, если готов умирать без боя.       — Слушай меня внимательно. Они оставят тебя в живых. Потому что им нужна приманка. Они дадут тебе возможность выжить. Чтобы убить, когда придёт время. Поэтому ты должна оставаться сильной. Для тебя это ещё не конец.       Нет, Десмонд. Почему я должна оставаться сильной? Почему должна оставаться вновь одна? Ты сильнее меня, так почему ты так поступаешь? Если ты умрёшь, то я тоже. Я хочу умереть вместе с тобой. Вместе с семьёй.       — Это невозможно. Твоя дорога… она ещё не кончилась. Это не то место, рысёнок, — голоса разбойников заглушают его голос. Их тени — они сгущаются, закрывают его от неё. Рысёнок перестаёт кричать, чтобы последний раз расслышать его голос. — Ты должна будешь идти дальше. Без возврата. Не оглядываясь. Ни за что не оглядывайся назад, слышишь? Me a merch. Me a gath fach. Me a chynhesrwydd. Моя девочка… нет. Больше ты мне не принадлежишь. Squaess me.       En’ca digne, шепчет Рысёнок. Слова срываются с её губ. Десмонд всегда говорил эту фразу в ответ на её неуклюжие извинения. Она даже не помнит значения этих слов. Есть ли у этой фразы смысл?       Короткий скрежет разрезаемого горла.       Она так и не смогла отвернуться.

***

      Рысь в клетке — с крупную собаку. Туловище у неё короткое, плотное. На ушах длинные кисточки. Морда короткая, глаза широкие, зрачки круглые. Удлиненные волосы по бокам морды образуют «бакенбарды».       — А вы знали, что рысь известна как один из наиболее легко приручающихся зверей? — с напущенной весёлостью вопрошает бродячий артист. — Даже взрослые рыси, пойманные капканами. Иногда они привыкают к человеку до такой степени, что позволяют брать себя на руки! Можете представить, какой шум будет стоять, когда такая кошечка начнёт мурлыкать, а?       Ватага ребятишек шумит у самой клетки. Кто-то из детей начинает швырять в дикую кошку жёлудями. Рысь жутко скалит пасть и готовится прыгнуть на стенку клетки. Ребятишки восторженно вопят и отбегают прочь.       Кошка показательно прыгает на прутья клетки. Её лапа с огромными изогнутыми когтями с лёгкостью пролезает через прутья.       Бродячий артист со знанием дела бьёт кошку по лапе длинной палкой.       — Но прежде чем начнёт мурлыкать, обглодает вам весь череп, — уже без должной весёлости сообщает артист. — Так что этой стерве неплохо бы было примерить ведьмину узду*.

***

      Вначале кожаный ремень.       Узкий жгут опаляет тебе щёки, давит на зубы, и тебе кажется, что вот-вот этот кожаный ремень проникнет тебе в глотку, и тебя выкрутит наизнанку. Кричать уже не остаётся терпения. Сил — предостаточно, они берутся из боли.       Глубь леса, стылая ночь. Низкий потолок палатки. С тобой поблизости двое эльфов. Один пытается тебя раздеть, но тебе удаётся спустить кожаный ремень на подбородок. Ты выворачиваешь себе шею и впиваешься зубами эльфу в скулу. Солоноватый привкус крови во рту, жёсткие, мощные удары по всему телу.       Ты чувствуешь, как смерть подкрадывается с улицы, вот-вот она войдёт в палатку и заберёт тебя с собой. Но она лишь в нерешительности топчется у входа. Бредёт прочь.       Затем верёвки. По всему телу. Тело требует притока крови, а ты требуешь распрощаться с этой жизнью. Ночь, повозка. Рядом эльфка. Она говорит с тобой. Говорит так, чтобы ты понимала её. Она настроена на разговор? Ты — другое дело. Тебе плевать. Ты просто ищешь взглядом предмет, которым можно бы было перерезать себе артерию. А эльфка продолжает говорить о том, что если ты не будешь вести себя, как хорошая приманка, то тебе вырвут глаза. Эльфка вырвет, сама. Или вонзит нож в глазницы.       Снег. Запах лошадиного дерьма. Вонь костров. Эльфка вдавливает тебе зубы, в глотку тебе проникает земля и корни каких-то растений. На зубах твоих — комья земли. Смех эльфки.       Открытое небо. Земля — голая. Холод уже не узнаётся. Понимаешь, что ногти на ногах уже давно почернели и, возможно, их нужно срезать или вырывать. Понимаешь, что и ноги, и ногти тебе больше не нужны.       Пещера. Вонь немытых тел. Тёмный угол и беличий отрубленный хвост. Хвост свисает сбоку от твоей головы, одним концом он привязан к железному сгибу узды. На твоём лице — выкованная узда, плотно прилегающая ко рту. Даже языка не высунуть.       Велят встать. Не встаёшь. Велят ползти. Ждёшь удара. Тебя вскидывают на плечо и несут на улицу. Ждёшь, что тебя сбросят с обрыва. Предвкушаешь возможную радость.       Лицо предводителя. Глаза запали ещё больше. Вот только во взгляде что-то поменялось. И губы у него — сухие и мёртвые, тебе становится противно смотреть на него вблизи.       Он долго смотрит на тебя. Он всматривается в тебя, будто тщится увидеть за твоим телом прореху в другой мир. Ты вся дрожишь. От ненависти к нему, от отвращения. Перед глазами — кровь, что брызжет и убойно стекает из рассечённого горла.       Ты чувствуешь худое тело эльфа, его выпирающие узкие рёбра и плотные мышцы. Когда он удерживает тебя, не давая возможности сопротивляться, когда входит в тебя и начинает сбивчиво двигаться. Ты даже не замечаешь, удаётся ли ему в тебя кончить, потому что помнишь одно лишь тепло, больно согревающее твоё обмороженное тело. На твоём лице — железный намордник. Атаман белок обхватывает твою голову за железные прутья, замирает, всматривается тебе в глаза, но не видит в них ничего, кроме страха и унижения.       Снег перестаёт идти, и в лесу воцаряется тишина. А ты слушаешь, как с повторяющейся ритмичностью звенит капель. Ты закрываешь глаза, лёжа в пещере, на полу, и представляешь, как твоё лицо под железным намордником гладит рука умершего. И сердце твоё стучит, как маленький молоточек, разрушающий изнутри твои кости. Тук-тук. Тук-тук. Ты гниёшь и мочишься под себя.       И вот однажды твой сон, что уже почти слился с камнем, тревожит шум извне. Тебя тревожит эльфка. Она подставляет к твоему горлу нож и велит подняться на ноги. Ты не встаёшь. Взмах, лезвие рассекает кожу на твоей ключице. Твоё сердце трепещет. Эльфка встряхивает лезвие, вцепляется в твоё обмякшее тело и тянет на себя. Ты замечаешь, что разбойница ранена. Ты слышишь её хриплое дыхание, видишь зернистые капли пота, сбегающие по её побелевшему лицу.       А твои руки… они ведь свободны. Потребовалось столько времени, чтобы избавить кисти от верёвок. Но ты смогла. Ноги — другое дело.       Рывок. Ты чувствуешь, как по твоей груди под одеждой стекает горячая кровь. Она щекочет тебе кожу. Одной рукой ты хватаешься на лезвие, другой — тянешься к лицу эльфки. Разбойница хватается за голову и падает на пол. Ты садишься на неё сверху, одной рукой удерживая лезвие, другой продолжая выскабливать эльфке лицо. Разбойница извергает проклятия. Половина её лица залита кровью и жёлтыми сгустками.       Но ты не закончила. Ты не провернула лезвие… в её глазнице, и ты пытаешься выхватить у неё нож. Тебе не достаёт сил и ты бьёшь головой, этим тяжёлым железным намордником, эльфку по лицу. Нож падает на пол.       Эльфка — она исчезает, стоит тебе слезть с неё. Ты теряешь её из виду. Ты ищешь нож. Ты не слышишь ничего вокруг. Твой взор сузился, ты можешь видеть лишь жалкий клочок земли, свои исхудалые пальцы, ползущие по земле и железные прутья у краёв глаз.       Ты наконец находишь его. Вот он. Липкий нож. Ты хватаешь его и из последней могуты поворачиваешься на месте всем телом, оставаясь стоять на коленях. Твои ноги дрожат, но рука взмахивает ножом, прочерчивая в воздухе рваные полосы.       К тебе приближается тень. Ты тщишься подняться на ноги, но тебе не удаётся, ты оседаешь на земляной пол, одной рукой упираясь перед собой. Второй рукой ты удерживаешь поднятым нож.       Тень становится всё ближе, она наклоняется к тебе, заслоняя свет. Она наполняет весь твой мир собой. Тень тянется к тебе, вот-вот схватит и…       Рукой, облачённой в латную перчатку, тень хватает тебя за поднятую руку.       Ты видишь перед собой лицо этой тени. Этот человек… Темерский герб на его дублете.       Отец?..       — Тише, девочка. Брось-ка ты эту штуку, а то поранишься. А, дьявольщина… только не реви. Иди, иди сюда. Сейчас, э-э… папочка со всем тут разберётся.       Ты ведь знаешь сама. Он пришёл, чтобы тебя спасти.       Чтобы тебя приручить.       И дорога твоя отныне без возврата.       — Хватит. Смотри на меня, девочка. Ну, вот так. Как тебя звать-то?

***

      Корабль сильно качнуло, и Бьянка проснулась, ощутив всем телом, как сжимаются от тяжести волн доски. Обычно она никогда не просыпалась из-за таких пустяков, привыкла к ускользающим звукам, но этой ночью что-то звало её очнуться.       Рядом на лежанке раздалось сопение и Мальва едва шевельнулась во сне. Нет, не Мальва… Арья. Бьянка посмотрела на девушку, укрытую одеялом, и сердце её заунывно затрепетало от нежности и заботы об этом человеке. Как давно… как давно она не испытывала удовольствия от этого чувства.       — Сестрёнка… — шепчет Бьянка.       Осторожно протянув руку, она заботливо погладила Арью по волосам.       — Спи спокойно.       Бьянка бесшумно встала с лежанки и, как кошка, шустро прошмыгнула к выходу из каюты.       На палубе дежурили матросы, и те клевали носом на снастях.       У края палубы стоял человек в капюшоне. Бьянка провела рукой по лицу, рассеивая морок. Ей показалось, что ей доводилось видеть этого человека… давным-давно. Но вот он обернулся, и девушка уловила его хищный взгляд. Убийца-ведьмак. Глаза у него жёлтые, как у кошки, и непроницаемые, как у рептилии.       — Не спится? — спросил тот.       Бьянка подошла к нему и встала рядом. В иное время она ни за что бы не стала заводить с этим типом разговора, но в эту ночь девушка чувствовала себя по-особенному потерянной.       И эта ночь казалась ей продолжением того сна.       — Тебе, как я вижу, тоже, — всё-таки ей хотелось бы, чтобы на палубе в эту ночь оказался Геральт. Но пришлось довольствоваться этим мрачным убийцей. — Ведьмакам ведь тоже полагается время от времени дрыхнуть.       — Ведьмакам не много что полагается, — Зеррит отвернулся.       Они долгое время молчали, каждый по-своему вслушиваясь в шелест волн. Бьянка с некой завистью щурила взгляд, силясь различить очертания берега.       — Ты можешь увидеть, что там, на берегу?       — Я мутант, а не ястреб, — ровно отозвался ведьмак.       — Ну ты же видишь в темноте.       — Вижу. Но берег — сейчас он слишком далеко.       — Значит, Геральт тоже не смог бы сказать, что там, на берегу?       — Почему бы тебе не спросить у него?       — Обязательно спрошу, завтра утром. Знаешь, — помолчав, продолжила девушка, — однажды я и сама чуть не стала ведьмачкой. Я не шучу. Это было в детстве. На ярмарке, осенью. Я была в тот день с сестрой. К нам подошли… какие-то странные люди. Один из них был в маске. Он хотел угостить меня яблоком. Я не видела его лица, но он… кажется, он назвался ведьмаком. Говорил всякую ерунду. Я и поверила.       Бьянка вопросительно взглянула на ведьмака, но ответа так и не последовало. Лицо его было скрыто за капюшоном. Тогда она отвернулась и продолжила.       — В тот день… он сказал. Этот человек в маске. Он сказал, чтобы я защищала свою сестру. Потому что я ей была нужна. Но знаешь, что? Я не смогла. Она умерла по моей вине. Я оказалась… слишком слабой и не смогла ничего сделать. Как бы этого не хотела. Поэтому, я понимаю, что ты чувствуешь. Что значит потерять… половину себя. Половину, данную тебе с рождения.       Бьянка неуверенно умолкла, ощутив на себе пристальный взгляд ведьмака. Теперь Зеррит смотрел прямо на неё, своим жутким немигающим взглядом. Ведьмак едва прищурился, и ей показалось, что он вот-вот был готов ей что-то ответить. Поколебавшись недолгое время, Зеррит вновь отвернулся.       — Уже довольно поздно, — без особой весёлости, лишь чтобы скрасить неловкое молчание, выдохнула девушка. — Мы прибываем рано утром. Лучше будет… лечь спать.       Бьянка повернулась на месте, по-солдатски, и зашагала к трюму.       — Эй.       Бьянка не ожидала, что ведьмак решится её окликнуть, поэтому повернулась куда быстрей, чем следовало бы.       Девушка едва успела вытянуть руки, чтобы поймать в воздухе какой-то предмет, который убийца-ведьмак швырнул ей через пройденное ей расстояние.       — Увидимся утром, maeth meoi, — Зеррит стоял вполоборота, скинув с головы капюшон. Лицо его вкось кривила довольная ухмылка.       Бьянка удивлённо посмотрела на свои руки. В них она сжимала спелое яблоко.