Синапсы. Драбблы.

Хейли любит северные ветры, и не переносит жару. Для неё лето — пора, когда нужно уезжать, бежать подальше от южного солнца, и быть где-нибудь у прохладной воды. Когда-то мать с отцом возили её в Скандинавию в самый разгар июльской жары, и там было… идеально. Она никому не сказала, и не собиралась говорить, что сегодня у неё — день рождения. С тех пор, как не стало отца, ей захотелось раз и навсегда забыть, сколько лет прошло. А самым громким счётчиком были её дни рождения. Ей было десять. Отца не стало. Тик. Одиннадцать. Мать её ненавидит, Хейли ушла. Тик. Двенадцать. Новый дом среди мутантов, таких же, как она: изгнанных, потерявших всё. Больше не хотелось слышать этих злых часов. Но дом на озере — идеальное место в летнюю духоту. Воздух такой густой, напоенный влагой: ждёшь дождя с минуты на минуту. Джубили привезла их сюда во второй раз, и Хейли убегает в лес, чтобы найти черничную полянку, о которой рассказывал Курт. Убегает одна, ей хочется побыть наедине с этим чёртовым днём. Черника уже созрела, и девушка собирает её щепотками, отправляет в рот. И когда ягоды лопаются под зубами, выпуская сладкий сок на язык, Хейли вспоминает, как ела чернику, сидя на капоте машины у грязного мотеля. Вспоминает, и отбрасывает ягоды, чертыхается. Теперь в груди ещё больше пустоты. Девушка садится на поваленное дерево, укрытое островками изумрудного мха, рассеянно вытирает губы пальцами, на которых уже отпечатались фиолетовые черничные пятна. Она слышит шаги: под чужими ногами хрустят ветки и сухие листья. Наверное, Курт тоже решил посмотреть, созрела ли черника? Но среди деревьев видна долговязая фигура с опущенными плечами: Хэнк. Он просто приходит и садится рядом. Хейли всё ещё не может избавиться от чувства вины перед ним. Ей не хочется видеть эту глубокую складку между его бровей, которая пролегла там совсем недавно, но теперь уже — навсегда. Зверь одет непривычно: светлая хлопковая футболка и джинсы. Видны его крепкие плечи, и даже не смотря на небольшую сутулость, рельеф мышц на спине. Он не похож на учёного, скорее — на лесоруба, на рыбака, на того, кто много работает руками и живёт в домике у озера, а не в каменной глыбе особняка. На поляне в тени прохладно. А от Хэнка пышет жаром и свежим потом, таким сильным мужским запахом, совсем не тем, который можно учуять летом от жирных мужиков в метро. А чуть сладковато, нагретой солнцем кожей. И яблоками. Хэнк смотрит на Хейли, и девушка задается вопросом: почему он не сменит свои огромные очки на контактные линзы? Впрочем, они его не портят, только наверное, мешаются в жару. — Я никому не скажу, — говорит Хэнк. Хейли хмурится, смотрит на него из-под бровей. — Да. Не надо. Я не люблю этот день. — И всё же я бы хотел тебе о нем напомнить, — он тянется в карман, Хейли отворачивается. Ещё чего придумал, черт бы тебя побрал? — В этот день ты выжила, когда другие люди погибли в авиакатастрофе. Через год ровно в этот же день ты появилась на пороге особняка маленькой молчаливой девочкой, которой было интересно подавать мне гаечные ключи и включать в розетку паяльник. — Да, всё самое гадкое в моей жизни случается в этот поганый день, — не глядя на него, отвечает Хейли. — А по-моему, это здорово, что ты пришла к нам. — Её руки что-то коснулось: веревка? Хейли поворачивается посмотреть: Хэнк в несколько оборотов завязывает вокруг её запястья тонкий кожаный шнурок, на котором болтается серебристая гайка. Девушка вопросительно смотрит на Зверя. — Это деталь накопителя. Ты помогала мне его создать. Благодаря ему я узнал тебя совсем с другой стороны. И я хочу, чтобы ты знала… — он умолкает, отводя взгляд, подбирая слова, — что ты мне небезразлична. Ты дорога мне. — Хэнк, мне семнадцать. Тебе — двадцать семь. — Восемнадцать, — поправляет её МакКой, и девушка морщится. И правда. С сегодняшнего дня — на год больше. — И какое это имеет значение? — Ты видел меня совсем сявкой, когда я прыгала в резиночку, плакала от разбитой коленки и спала с плюшевым зайцем. — Хейли умалчивает, что с зайцем она спит до сих пор. — Это я всегда смотрела на тебя, открыв рот, и мечтала, что ты попросишь меня помочь тебе с компьютером или этими… микросхемами. А в итоге наворотила таких дел, что теперь вовек не разгрести. Мне стыдно перед тобой за всё случившееся. Мне даже в глаза тебе тяжело смотреть. — Голос у Хейли обрывается, в горле больно царапает. Хэнк берёт её за подбородок, поднимает лицо так, чтобы встретиться с ней взглядом. У Хейли глаза карие, и в них отражаются верхушки деревьев. А потом легко прижимается губами к её лбу, и гладит по волосам. — Пойдём, все, наверное, уже идут купаться. Они встают с лежащего дерева, и какое-то время идут, взявшись за руки: Хэнк помогает Хейли переступать через валежник и ямы. Потом Зверь отпускает её руку, когда сквозь деревья становится виден дом, и их бегающие, кидающие мяч друзья. Он уходит к оставленному им занятию: на большом пне лежит недоколотое бревно с воткнутым в него топором, голубые глаза прячутся за бликами на очках, губы чуть трогает улыбка. А на запястье девушки теперь висит серебристая гайка, маленькая, будто из часового механизма. Но слишком значимая для неё.