Синапсы. Драбблы.

      Кажется, это был городок на левом берегу итальянского сапога. От Рима вверх на поезде около двух часов, с пересадкой до конечной станции, рядом с названием которой был нарисован якорь. Портовый город, без туристов, без огромных магазинов.       Всю поездку они болтали, смеялись, один раз их даже оштрафовали за неоплаченный проезд. Хейли впервые за прошедший год действительно радовалась жизни. В море стояли паромы, маленькая табличка гласила: Piombino. Город свинцового моря. А может, здесь когда-то добывали свинцовую руду.       Они даже не искали ещё гостиницу, просто вместе с рюкзаками добежали до пляжа и влетели в море прямо в футболках и шортах. Хейли говорила и говорила, и единственное, о чем она не упоминала, был Питер. Не потому, что больно, просто не хотелось.       Когда на море упала ночь, они бродили по улицам и искали ночлег, но в итоге место нашлось лишь в пустующей гостинице, грозно светившей в небо своими четырьмя звёздами. Им отдали огромный номер на четверых за смешную цену, потому что в самом деле в городе было пусто, а Джим уболтал метрдотеля. Арбуз, купленный на рынке, пришлось резать ножницами, потому что под рукой не было ножа. Оба вымазанные сладким и липким соком, они раскидали арбузные корки по полу. В ресторане ткнули в первые попавшиеся пункты меню, и ели обжаренного снаружи и сырого внутри, невероятно вкусного тунца, вывалянного в крупной морской соли, и пили местное белое вино. На белом настояла Хейли, потому что «белое — к рыбе, красное — к мясу». Так положено какими-то правилами. Вино было вкусным, его было много. Дошли до отеля, спотыкаясь друг об друга, ловя маленьких, бегающих по стенам домов гекконов, и слушая оглушающих цикад. Кроватей было три: большая двухспальная, и две маленьких; Мэдрокс и Хейли героически придвинули все кровати к одной, и раскидали по ним подушки, утыкаясь в них лицом и вдыхая аромат свежего белья. Из огромного окна был вид на порт. Солнце, свалившееся за горизонт, ещё немного освещало алыми лучами море и паромы, которые Хейли разглядывала с балкона. — Я хочу быть с тобой, — слышит Хейли за спиной. — Останешься? — Куда я убегу из этой Тмутаракани? — эхом отвечает она. Её обгоревшее плечо трогают прохладные губы. — Ты всё время убегаешь. Как вода сквозь пальцы. — Мне больше не хочется бежать. Джим вдыхает запах её просоленных в море волос, а Хейли чувствует, что от Мэдрокса пахнет солнцем. У него прохладные пальцы, холодные от арбуза губы. Они оба пахнут арбузом, на щеках липкие пятна. Надо бы умыться, и Хейли вспоминает про ванну. От Джима нелегко уйти, он ловит её лицо в ладони, долго смотрит в глаза. — Я в душ, — бросает девушка, и Джим только успевает зацепить тонкую лямку её хлопкового платья, которая тут же соскальзывает с плеча. Ванная светлая, просторная. Дверь Хейли нарочно не запирает, хотя и задёргивает шторки. Она смывает с лица арбузный сок, поливает голову водой, смывая дневную соль, но Джим отчего-то не приходит. Хейли даже проверяет, не зашёл ли он, не стоит ли рядом — но ванная пуста. Странное разочарование. Она заматывается в полотенце, прямо как тогда, когда Джим принёс в её комнату биотоковый накопитель, выходит в комнату. Мэдрокс валяется на кровати, пролистывает найденную в тумбочке Библию. — Грехи прошлого жить не дают? — осведомляется Хейли, посмеиваясь, и Мэдрокс откладывает книгу на стол. — Ты не хочешь ополоснуться? Ты весь липкий. — Не хочу. Буду спать и прилипать к простыням и к тебе. — Он тянется, хватает её за край полотенца и валит на кровать. В шуточной борьбе Хейли стукает Джима в лоб, и вот уже два Мэдрокса на кровати. Против них, конечно, глупо бороться: один держит её руки, другой щекочет сквозь сползающее полотенце. Через полминуты один из них, Хейли уже даже не различает, который, спускается вниз, и целует прохладными губами её ноги у края полотенца, а второй трогает зубами мочку уха. Они оба одеты, а Хейли прикрывает лишь пушистое гостиничное полотенце, и белые трусики, которые она зачем-то натянула перед выходом из ванной. Они целуются. Впервые за столько лет — по-настоящему. Не за игрой в бутылочку, не по-дружески, от радости… Нежно, глубоко, сильно. Мэдрокс стискивает тело Хейли сквозь ткань, и девушка закидывает на него ногу. Две пары рук гладят её по бедру, пальцы касаются ткани белья между ног. Это щекотно, это возбуждает и бесит. Ей всегда хотелось отхреначить Мэдрокса чем-нибудь тяжёлым за его выходки, это желание было непреодолимым. А сейчас захотелось его стукнуть за то, что так долго играет с ней, дразнит, и внутри рождается звериное рычание в ответ на его прикосновения. Хейли расстёгивает пуговицы на рубашке, касается его груди, ощущая под пальцами мышцы и горячую кожу, и ахает от прикосновения губ к ткани трусиков. Дыхание сквозь бельё горячее, и то, что губы касаются лишь ткани даёт острое, ни с чем не сравнимое ощущение. Их у неё сейчас двое. И может быть сколько угодно, но всё это — один человек. Хейли слабо стонет в ответ на действия Джима у её ног, и тут же откликается Джим-настоящий: — Мне начинать ревновать? — Поздно, — откликается Хейли, выискивая нежное место на шее Мэдрокса, где чуть видна под кожей синяя венка, — сколько бы ни было твоих близнецов, каждый из них — это ты. — Жаль, что ты так думаешь, — отвечает другой Джим, и Хейли вспыхивает, когда в неё проникают его пальцы. Он трогает языком влажную ткань трусиков, будто пробуя её на вкус. Хейли путается в поцелуях, в руках, в сердцебиениях, которые она ощущает. Джим кусает её за плечо, оставляя влажный красноватый след, собирает её путающиеся светлые волосы в кулак. Руку запускает под полотенце, от груди, задевая соски, по рёбрам, по плоскому животу с серебристой серёжкой в пупке. Другой Джим прикусывает гладкое бедро, и сам уже стонет вместе с ней, задыхаясь от желания содрать ненавистные брюки, ощутить под собой упругое тело и оказаться в ней. У них болезненная связь, столетняя, будто много жизней подряд они встречались, но не находили друг друга. Влажные волосы Хейли веером раскиданы по подушке, и тихое — ммммм… — оглушает Джима сильнее любых звуков в мире. — Ты моя. С двенадцати лет ты моя. Едва переступив порог особняка, стала моей. — Что же ты не забрал меня сразу? — Знал, что ты всё равно придёшь ко мне сама, — шепчет он в её приоткрытые губы. Через секунду двойник исчезает, остаётся лишь один Мэдрокс, которого Хейли валит на кровать и нависает над ним, закрывая длинными волосами как ширмой. В зелёных глазах — бесы, плясавшие там много лет подряд. Она отдаёт себя им, отдаёт свою душу взамен на безумный танец сумасшедшего в стране чужого языка. И ей тоже хочется раздвоиться, если бы она могла. Они избавляются от ненужной одежды, от полотенца, на пол летит даже помешавшая подушка. И когда Джим оказывается в ней, Хейли хватает воздух губами, как рыба на берегу. Это громко, так громко, словно её убивает маньяк. Ритмичный стук спинки кровати об стену, и явно весь персонал уже понял, что здесь происходит, но мысль об этом — острее иглы, и возбуждает ещё сильнее. На развороченной кровати — пятна от арбузного сока. Джим ещё долго держит расслабленные пальцы Хейли, сплетая их со своими, перебирая блестящие ноготки. Запускает пальцы в её растрёпанные волосы, расплетая спутанные пряди, осторожно, чтобы не разбудить, проводит по изгибу от рёбер к бедру. На плече и шее припухшая кожа и полукружия от его зубов. Шёпотом, таким тихим, что Джим почти не дышит, он говорит ей: — Я любил тебя с самого начала. Останься со мной. Я уже слишком полон тобой, чтобы выжить одному. И Хейли слабо мурлыкает во сне, будто отзываясь.