Сойка-говорун

— Встать. Встать! Я охаю от боли. Окурок сигареты падает на пол. Смотрю на свои обожженные пальцы. Кто-то толкает меня в бок. Поднимаю глаза: рядом со мной стоят трое вооруженных миротворцев. — В чем дело? — спрашиваю я у них. Осматриваюсь. Я сижу на металлическом складном стуле в центре все той же комнаты Стартового комплекса, только Розали не видно. Она, наверное, уже на Играх или… Взгляд падает на постамент. Рот открывается от ужаса и изумления. Розали лежит на спине, глаза у нее открыты, под головой жуткая лужа крови. Лицо изуродовано до неузнаваемости. Миротворцы грубо подхватывают меня и ставят на ноги. Один из них замечает, что стул, на котором я сидела, весь в крови. — А вот и орудие убийства, — говорит он. — Эту в наручники. Мои руки отводят за спину и сковывают наручниками. — Смотри, ботинки у нее тоже в крови. — На допрос ее. Миротворцы грубо толкают меня к выходу. Я в последний раз бросаю взгляд на тело Розали, надеясь, что мне померещилось. Но нет: она все так же бледна и неподвижна. Меня ведут к веревочной лестнице, помогают на нее забраться. Тело тут же сковывает паралич. — Что произошло? — спрашиваю я, когда оказываюсь в планолете и вновь обретаю способность говорить. — Игры начались? Но вместо ответа мне на голову грубо надевают черный мешок и вкалывают что-то в шею, после чего наступает тишина. Не знаю, сколько я была в отключке, но пришла я в себя уже не в планолете. — Ох, голова… — простонала я. Руки по-прежнему скованы за спиной, голова немного кружится. Я в каком-то небольшом помещении, стены, пол и потолок сделаны из гладкого камня. На столе передо мной стоит лампа — единственный источник света. В комнате нет ни окон, ни дверей. Становится жутко. Пытаюсь вспомнить, что со мной произошло в Стартовом комплексе. Мы с Розали спустилась в катакомбы, и там она… наговорила мне кучу гадостей. Девчонка посмотрела полную запись Игр, и она видела меня с Катоном, когда он приходил вечером. Неужели… нет, я не могла ее убить! Да, она вывела меня из себя, и я… Я сложила свой стул и подошла с ним к ней... Что было потом, не помню. Пытаюсь пошевелить руками: наручники сидят плотно, не выберешься. Да и куда я пойду, даже если сниму их? По крайней мере, видимых путей отхода я не вижу. Неожиданно стена напротив меня отъезжает немного в сторону, и в комнату входит мужчина с какой-то папкой в руках. На вид ему лет тридцать. Темные волосы до плеч зализаны назад и покрыты каким-то гелем, который придает им нереальный блеск. Он гладко выбрит, на носу очки в темной оправе. Одет во все черное, даже руки в кожаных перчатках. Садится напротив меня и молча раскрывает папку. Стена за ним бесшумно возвращается на место. Я жду, что он заговорит первым. Но мужчина не торопится начать допрос. Меня не покидает ощущение, что я его уже где-то видела. Наконец, прочистив горло, он начинает говорить: — Мирта Дагер. Двадцать один год, родилась в Дистрикте-2. В пять лет попала в приют при Академии миротворцев. После успешного прохождения экзаменов, поступила Академию и в возрасте пятнадцати лет стала добровольцем в 74-х Голодных играх. Заняла шестое место... А, нет, — мужчина поднимает на меня глаза, улыбается. — Вот тут ошибочка. Зачеркнуто, и в скобках написано «второе». После Игр стала ментором, однако, никто из подопечных до победы так и не дошел. И вот наступили 81-е Голодные игры и… Вы снова отметились убийством. На этот раз, своего же подопечного. Неплохая биография. — Кто вы? — хрипло спрашиваю я. — Ах, простите, забыл представиться. Меня зовут Август Эмерсон. И я новый главный распорядитель Голодных игр - коих вы меня лишили. Точно, я видела его интервью по телевизору. — Нет… нет-нет, я… я не могла ее убить, это… невозможно, — у меня заплетается язык и вырываются нервные смешки. — Поверьте! — Но это случилось. — Я этого не помню! — Как удачно вас накрыла амнезия, — Эмерсон переворачивает страницу папки. — Согласно вашей медкарте, 6 лет назад вы получили серьезную черепно-мозговую травму. Вам даже инвалидность дали за неё. Но здесь нет ни слова о возможных провалах в памяти. — Клянусь, я действительно не помню, что случилось. — Хорошо, хорошо. Не надо так волноваться, мисс Дагер, - примирительно произнес он. - Давайте тогда я напомню вам, как все было, — и достав из кармана небольшое устройство, кладет его на стол. Нажимает на кнопку, и передо мной возникает экран. — Съемка со скрытой камеры в комнате подготовки. Удобный ракурс - как раз у постамента. Я облизываю пересохшие губы и с тревогой смотрю на экран. Розали подходит к постаменту, я иду за ней. Замахиваюсь стулом. Удар приходится по голове, Розали падает на колени. Еще удар, и стул летит в сторону. Отхожу от нее на пару шагов. Розали, пошатываясь, встает и тут же набрасывается на меня. Я уклоняюсь от ее атаки и хватаю за шиворот. Несколько раз сильно впечатываю ее лицом в стену. Наконец, отшвыриваю ее на пол. Она еще в сознании, лежит на спине, заходится кашлем. — Ну что? Как тебе ощущения? — голос будто не мой. Столько в нем ненависти и боли. Я снова беру стул. — Прости, камня, нет, так что попробуем так! — бью ее по лицу. Розали глухо стонет. — Что ты говоришь? Я не слышу! — бью ее ногой в лицо. — Ну так что, легко это: выжить, когда тебе череп раскроили? Давай, покажи мне класс. Если ты выживешь, я упаду перед тобой на колени и назову тебя мастером. Хотя, ведь это так легко, да? Я хожу вокруг нее, точно волк вокруг добычи. Она кряхтит от боли, еле-еле цепляется за жизнь. — А-а, это не так легко, да? Что ты чувствуешь? Дай угадаю: в глазах все плывет, ты меня едва слышишь. Или слышишь?! — снова бью ногой по лицу. Стоны прекратились. — Сдохла, что ли? Значит, не так легко было выжить… Стою рядом с ней. В комнате звенящая тишина. Плюю на ее окровавленное лицо и отхожу от постамента. Камера меняет ракурс. Я раскладываю окровавленный стул, усаживаюсь на него. Достаю сигарету, закуриваю. — Вот так, — распорядитель отключает устройство. Я молча зажмуриваюсь, опускаю голову. — Я не стал включать запись с начала. Кстати, о каком прощальном поцелуе говорила несчастная? А, кажется, понял. Только вот как вы узнали? — снова улыбка. — Я сама все выяснила, мне никто не помогал, — как можно убедительнее говорю я. К черту мою судьбу - и так ясно, что впереди меня ничего хорошего не ждет. Но никто не должен узнать, что за этим стоит Катон. — Вот как? Я вам не верю, мисс Дагер. — Нет-нет, это правда, я… Послушайте, я все знаю. Знаю, что какие-то люди из дистриктов вылепили из меня образ спасительницы, но это не так. Я никогда и ни за что бы не предала Капитолий. Ни за что, — что-то мне подсказывает, что лучше сотрудничать с этим Эмерсоном. — А вот здесь я вам поверю, — после небольшой паузы произносит он. — Это не в ваших интересах, но поверит ли вам Капитолий… — Скажите, что нужно сделать, и я сделаю. — Будь вам меньше девятнадцати лет, я бы отправил вас на арену вместо убитой девушки. Но, увы, это нам не подходит. — Можно ведь… Можно ведь заменить ее. У нас много добровольцев, кто-нибудь согласится. — У нас нет времени, мисс Дагер. Игры и так перенесли. Зрители недовольны, трибуты в смятении. Никто не будет ждать. — Ну я не знаю, можно… — я в растерянности перевожу взгляд от одной точки к другой, будто это поможет найти решение. Чувствую себя загнанным зверем. — На самом деле, решение есть, — распорядитель протирает очки. — Игры состоятся завтра, в это же время. Только от Дистрикта-2 будет всего лишь один трибут. Мы объявим, что с девушкой произошел… несчастный случай. А после Игр или в течение их, назовем истинную причину. Кроме того, — он показывает указательным пальцем на потолок. — Наверху уже все всё знают. Понимаете, это убийство очень похоже на попытку сорвать Игры. — Это не так. Да, я убила Розали, но не для того, чтобы сорвать ваши планы. Я убила ее, потому что она меня довела. Я просто убила. Никаких мыслей о предательстве не было! — Вы можете убеждать меня сколько угодно, но многие в дистриктах воспримут это не как обычное убийство. — Вы меня убьете? — Хотели бы убить — сделали бы это сразу. Президент Сноу не хочет вашей смерти. Пока. Ведь убить вас — это нажить кучу проблем. Еще бы: смерть символа восстания. Нам еще предстоит узнать, откуда вы все узнали. — Я узнала все сама. — Возможно, — говорит Эмерсон. — Так вот, Игры состоятся. Вы, разумеется, будете отстранены от менторской должности и на время их проведения будете пребывать тюрьме. Тем временем, наверху будут решать вашу судьбу. И лучше бы вашему трибуту победить в этих Играх. Быть может, это как-то поможет вам. Эмерсон встает, забирает папку. — Да, вынужден признать, мисс Дагер, — он отходит к стене, стучит по ней три раза. Стена отходит. — Убиваете вы превосходно. Только убийство ребенка за пределами арены является преступлением даже в дистриктах. С этими словами он оставляет меня одну. Первое желание - разбить себе голову об стол и не мучиться. Но сделать мне это не удается. Я настолько надежно прикована к стулу, что даже наклониться толком не могу. Все предусмотрели: знают, что мне хватит всего пары ударов. Через пять минут за мной приходят двое миротворцев. Они ведут меня куда-то по коридорам и приводят в одиночную камеру. Она такая же небольшая, как та, в которой я была. Есть стол, на котором стоит маленький телевизор, напротив него кровать, небольшое окно под самым потолком. Меня запирают на ключ. С удивлением обнаруживаю на тумбочке бутылек с моими таблетками и пластиковая бутылка с водой. Рядом также находится несколько пачек сигарет и спички. Отлично, по крайней мере, я не умру от мигреней. Выпиваю таблетку и ложусь на кровать. Вот и все. Конец пути. Все-таки, я все испортила. Ловлю себя на мысли, что совершенно не сожалею о смерти Розали: девчонка получила, что причиталось. Но в чем-то она права. У меня с Катоном нет будущего. Боги, надеюсь, я не навлекла на него беду. А как же Брут, Энобария? Вдруг правительство переключится на них? Нет, я все возьму на себя. Мне терять уже нечего. Смотрю в окно: вечер. От усталости засыпаю прямо в одежде. Просыпаюсь я от шума телевизора, который сам по себе включился. — Доброе утро, Панем! — раздается голос Клавдия Темплсмита — бессменного ведущего Голодных игр. — Буквально через полчаса начнется главное событие этого года — 81-е Голодные игры! Не выключайте экраны и оставайтесь с нами! И чтобы вам не было скучно, представляю вам самые интересные моменты 80-х Голодных игр. Значит, осталось полчаса. Открывается небольшая створка в нижней части двери: принесли завтрак. Ем без аппетита и с тревогой наблюдаю за небольшими часами, отображающимися в углу экрана телевизора. Пятнадцать минут, десять, пять… Снова звучит гимн и вот она, арена. Густые тропические леса окружают довольно большой пустынный участок, в центре которого образовалось небольшое озеро. На озере стоит высокая пирамида, сложенная из огромных каменных блоков. Очень похожа на те, которые я видела в учебниках по древнейшей истории. А на вершине этого великолепия - Рог изобилия. Один за другим из катакомб поднимаются трибуты. Все они находятся близко друг к другу. Чтобы попасть к Рогу, им нужно перебежать пустыню, переплыть озеро и забраться по блокам наверх. Камера быстро показывает каждого из трибутов. Максвелл стоит последним в ряду, Первые далеко от него. Это хорошо. Начинается обратный отсчет. Хоть бы он выжил в этой резне. С каждой секундой мои ладони потеют все больше, сердце колотится, губы нервно подрагивают. Никогда я так сильно не нервничала, даже на своих Смотрах. Пять, четыре, три, два… — Трибуты! Вы могли заметить, что вас всего двадцать три. К сожалению, девушка-трибут из Дистрикта-2 не сможет участвовать в Играх в связи с несчастным случаем. Подробности будут позже. Один. Звучит гонг. Трибуты соскакивают с постаментов и несутся к Рогу. Даже Максвелл ни на секунду не задержался, хотя пока шло объявление его показывали: он был обескуражен. Ноги вязнут в песке, кто-то падает. Камеры скачут от одного к другому. Успеваю заметить Максвелла: он бежит впереди всех. В заплыве до башни выигрывают трибуты из Дистрикта-4, который специализируется на рыбной ловле. Они же первыми оказываются у башни. Вблизи видно, что блоки гладкие. Подъем вызывает у всех трудности: блоки выше самого высокого из трибутов. И тут до меня доходит: распорядители специально сделали так, чтобы в одиночку никто не смог забраться. Нужна помощь напарника. Трибуты сами это понимают и многие начинают в панике искать своих. Максвелл остался один. Пытаюсь увидеть его на экране. Он быстро договаривается о чем-то с Четвертыми и, кажется, они согласны помочь. Оба трибута из Четвертого низкорослые и даже вдвоем им тяжело забираться наверх. Помощь Максвелла как раз кстати. Следующие двадцать минут происходит подъем. Никогда еще путь до Рога изобилия не был таким сложным. Да, Август Эмерсон знает свое дело. У вершины первыми оказываются трибуты из Дистриктов 11 и 7. За ними Дистрикт-1 и союз Четвертого и Второго. Преодолевают короткое расстояние до Рога, и начинается резня. Как и ожидалось, Первые тут же набрасываются на Максвелла. Он удачно отбивается, но силы не равны. Трибуты из Четвертого встают на его сторону. Значит, их союз по-прежнему в силе. Пока Четвертые занимают других профи, Максвелл перекрывает дорогу остальным. Убив парочку аутсайдеров, он возвращается к профи. К тому моменту девушка из Первого уже мертва, буквально сразу убивают парня из Четвертого. После небольшой драки погибает Первый, который, однако, успевает сильно ранить мечом Максвелла в ногу. Некоторые трибуты за это время успели что-то схватить в Роге и спешно покидают пирамиду. Четвертая отправляет вслед одному из убегающих копье и остается безоружной. — Давай, — шепчу я в экран. Максвелл подбегает к девушке и перерезает ей горло. Теперь он последний оставшийся в живых профи. У Рога остается совсем немного людей, и парень решает переждать, спрятавшись за Рогом. Когда все затихает, он возвращается к Рогу. Набирает в рюкзак самые необходимые вещи. С помощью медикаментов обеззараживает рану, перевязывает Собравшись, скидывает оставшиеся вещи в кучу и обливает бензином. Искра - и все полыхает. Удостоверившись, что ничего не осталось, Максвелл потихоньку спускается с пирамиды, переплывает озеро и не спеша отправляется в лес. Все идет по плану. Я расслабленно вздыхаю и впервые за день улыбаюсь. Шанс есть.

***

Последующие дни я неотрывно слежу за Играми. После резни у Рога в живых осталось пятнадцать человек. В течение трех дней погибло еще четверо. Максвелл, судя по поведению, решает занять выжидающую позицию. Лекарства до конца не помогают, и он немного прихрамывает. На восьмой день начинается сильный ливень, а утром девятого дня вся арена покрывается ядовитыми испарениями. В этот день умирает еще пять человек. Максвеллу повезло: в Роге был респиратор (скорее всего, подготовленный как раз для таких случаев). К одиннадцатому дню остается четыре трибута. Рана на ноге Максвелла сильно распухла и начала гнить. Наверное, меч был смазан каким-то ядом. Противоядия среди стандартных лекарств не находится, а отправить ему что-то никто не имеет права без моей подписи в контракте. Максвелл медленно, но верно умирает. — Продержись, только продержись, — молю я Богов. Мне уже не важно, поможет ли мне его победа, лишь бы он просто выжил. На двенадцатый день ему становится еще хуже. Передвигается еле-еле и, кажется, теряет зрение. Эти дни стали самыми ужасными для меня: я почти ничего не ем, много курю и практически не сплю, а что такое душ и вовсе забыла. Зеркала нет, и мне страшно представить, как я сейчас выгляжу. Пытаюсь тасовать карты, которые мне так любезно предоставили миротворцы, но руки дрожат настолько, что колода то и дело рассыпается. Тринадцатый день ознаменовался смертью еще одного трибута, а также объявлением причины отсутствия Розали на Играх. Клавдий Темплсмит со всей горечью объявляет, что Розали пала от руки Мирты Дагер. Камера показывает Максвелла. С минуту он переваривает сказанное, а потом разражается хохотом. — Спасибо, мисс Дагер! — кричит он в камеру. Я почему-то улыбаюсь. Оставшиеся в живых трибуты совершенно плохи. Максвелл хоть и ранен, но имеет доступ к еде, которая сохранилась у него благодаря жесткой экономии. Остальные совсем ослабли от голода. В этот день ведущий объявляет о начале Пира. Первой на Пир приходит девушка из Дистрикта-7. И первое, что она делает - потрошит рюкзак Максвелла и разбивает какой-то шприц с синей жидкостью. У меня есть подозрения, что это было противоядие от яда. Умная дрянь. Максвелл не успевает ее остановить. Между ними завязывается продолжительная кровавая дуэль, в ходе которой он одерживает верх. Максвелл сильно ослаб, еще день он не протянет. И тут к столу подходит девушка из Дистрикта-3. Худая, кожа да кости, в дрожащей руке нож. Помню, что ей семнадцать, но выглядит она, как ребенок. Я не моргая смотрю на экран. Все решится сейчас. Между ними несколько метров, можно попробовать метнуть в нее копье. Что профи и делает, но промахивается. Девочка выглядит испуганно и ничего не предпринимает. Камера задерживается на Максвелле. Лицо жутко изуродовано, вены стали зелеными, глаза помутнели. Он не идет, ползет к Третьей. Два метр, один, он совсем рядом. Девушка отступает. Он встает на ноги, но тут же падает. Сил встать нет. Камера приближает его лицо. Максвелл смотрит прямо в камеру и мне кажется, что его взгляд пронзает мне сердце. Еще вдох, и он замирает навсегда. Гремит пушка. — Дамы и господа! Приветствуйте победителя 81-х Голодных игр из Дистрикта-3! — Нет, — я прячу лицо в ладони, раскачиваюсь на одном месте. — Не может быть… Телевизор гаснет и дверь моей камеры открывается. На пороге стоит Август Эмерсон с неизменной папкой в руках. — Соболезную, мисс Дагер. — Он мог бы победить. Мог. — Да, но реальность такова. Жаль, очень жаль. Теперь шансы на ваше спасение невелики. — Мне плевать на это, — отвечаю глухо. — И мне жаль не себя, а его. Он был самым лучшим из всех моих подопечных. — Нет-нет, он был как все. Просто Вы стали для него лучше. Но все это слова. Дистрикт-3 дождался своей победы, и я за них, признаюсь, рад. Так вот, мисс Дагер, — мужчина раскрывает папку, поправляет очки. — Пока мы готовим девушку к награждению, вам тоже стоит подготовиться к суду. — Суду? — Да, мисс Дагер. Вас будут судить по законам Капитолия. Вам вменяют в вину убийство несовершеннолетнего ребенка. Каждое преступление рассматривает суд. Мы дорожим своими людьми и поэтому не казним всех направо и налево, как в дистриктах. Вас, наверное, на родине за такое бы расстреляли. — И… что мне делать? Нужен же адвокат, да? — я совершенно не разбираюсь в подобных вопросах. — Нужен. Вам его предоставят. Пока просто приведите себя в порядок. Вы ужасно выглядите. Я распоряжусь, чтобы вас кормили лучше, а сразу же перед заседанием суда привели стилиста, — он делает какие-то пометки. — Ах, да. Дело резонансное, так что вместе с присяжными заседателями вашу судьбу также будут решать мэры дистриктов, — он лучезарно улыбается и, не попрощавшись, выходит. — Принесите еще сигарет! — кричу ему в след. Последующие дни мне напоминают подготовку к Играм. Кормят меня, как трибута, чуть ли не насильно удерживают в душе; приходит даже врач, чтобы удостовериться, что я выдержу суд. Чувствую я себя намного лучше. В один из дней миротворец отводит меня в комнату для свиданий. Молю Богов, чтобы Катон забыл меня как страшный сон, потому что если он придет, то Эмерсон все точно поймет. Но это не Катон. В комнату заходит Брут. Прошло не так много времени, а ощущение, что мы не виделись годы. Он как-то осунулся и, кажется, постарел на несколько лет. — Брут… — я подхожу вплотную к разделяющей нас прозрачной стене. — Мирта… Глупенькая, Мирта, что же ты натворила, — вздыхает он и усаживается на стул. — Я не знаю, как так вышло, Брут. Я… я не специально, — сажусь напротив перегородки. — Мирта, ведь я тебя предупреждал, — с легким укором говорит мой бывший наставник. — Я знаю… Прости… — глупые слова срываются с губ. Мне хочется как-то оправдаться, но оправдания мне нет. — Ладно хватит, — строго говорит он. — Слушай меня внимательно. Завтра состоится твой суд. Я буду там, Энобария тоже приехала. Мы проходим как свидетели защиты, попробуем представить тебя в положительном свете. — Это может помочь? — с надеждой спрашиваю я. — Не знаю, но попробовать стоит. И еще есть доктор Каст. Я поговорю с ним и постараюсь убедить, чтобы он встал на нашу сторону. Он может доказать, что в момент убийства ты была невменяема. Ну, знаешь, девчонка напомнила тебе об Играх, и тебя переклинило. — То есть, хотите выставить меня сумасшедшей. — Уж лучше быть сумасшедшей, чем мертвой, Мирта, — говорит Брут. — Тебе просьба, нет, даже приказ. Раскайся в содеянном и во всем помогай следствию. Поняла? — Да. — Не слышу. — Да, Брут. — Постарайся в этот раз не облажаться, — Брут встает с места и коротко попрощавшись, выходит. Меня отводят обратно в камеру. Утром перед судом ко мне заходит обещанный Эмерсоном стилист. Его лицо кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить, где его видела. Каштановые волосы, зеленые глаза. Выглядит он нетипично для капитолийского жителя. Он молча готовит меня к выходу, я тоже не рискую заговорить с ним. Покончив с нарядом, мужчина приглашает своих помощников, которые должный сделать из меня конфетку. Они тоже молчат, но я чувствую, как им хочется поболтать. Вероятно, им всем запретили общаться с убийцей. Черт, где же я их всех видела… Наконец, с приготовлениями покончено и стилист поворачивает ко мне ростовое зеркало. У меня отвисает челюсть: это точно я? На мне надет красивый красный брючный костюм - сидит, как влитой. Легкий макияж, волосы распущены и слегка завиты, и даже бандана смотрится здесь уместно. — Подходит под браслет, — писклявым голосом говорит один из помощников и тут же получает локтем под бок от стоящей рядом женщины. Да, им действительно запрещено со мной общаться. Я поднимаю левую руку. Я не снимаю браслет с тех пор, как мне его подарил Катон. Он стал неотъемлемой частью меня. Но сейчас от взгляда на него мне становится грустно. Даже если меня признают невменяемой, то посадят в сумасшедший дом. Интересно, в Капитолии есть дурдомы? Стилист делает пару завершающих штрихов и, удостоверившись, что все выглядит идеально, уходит вместе с помощниками. После обеда меня ведут под конвоем в зал суда. В этот раз мешок на голову никто не надевает. Как выяснилось, все это время я была в городской тюрьме. На улице меня встречает толпа разгневанных жителей, кто-то даже пытается пробраться через строй миротворцев, чтобы достать меня. Мне кричат самые последние ругательства, грозятся разорвать прямо здесь и сейчас. Путь до Дворца правосудия (оказывается, в Капитолии даже он есть) недолгий. Из соображений безопасности, меня отвозят на бронированной машине. У Дворца так же, как у тюрьмы, толпы народу. Ведут они себя более сдержанно. Меня в наручниках доставляют в зал суда через черный ход. Их снимают только, когда я оказываюсь на месте подсудимой — в небольшой клетке. Ровно в час в зал заходит главный судья с двенадцатью присяжными. Они занимают свои места. Среди присутствующих зрителей очень много знакомы лиц: стилисты, менторы, замечаю Кашмиру, Блеска, Джоанну, которая сочувственно поглядывает на меня. И, конечно же, Грейс Гламур и Катона. Последний выглядит совершенно разбитым. Силой воли заставляю себя не смотреть на него. За судьей загораются двенадцать экранов. — С нами на связи мэры всех двенадцати дистриктов, — говорит судья. Действительно, среди всех я замечаю нашего мэра. — Заседание суда объявляю открытым. Я впервые в жизни наблюдаю за этим процессом. По мне, он достаточно долгий и муторный. В течение часа говорят все, кроме меня. Как и велел Брут, веду я себя спокойно и всячески показываю свою печаль на камеры, которых тут предостаточно. Не удивлюсь, если это заседание транслируется на весь Панем. После долгой речи прокурора обвинения, который через каждое слово говорит об ужасе моего поступка, наступает очередь защиты. Мой адвокат — пожилая женщина, которая после каждого слова запинается. Даже я, совершенно далекая от закона, понимаю, что она несет чушь. Да уж, предоставить мне капитолийского адвоката - все равно что поставить волка караулить овцу. В определенный момент подходит очередь свидетелей. Первым вызывают Брута. В течение десяти минут он в красках рассказывает о том, какая я, на самом деле, замечательная. Даже каверзные вопросы обвинения не способны его сбить. Я легко улыбаюсь: это напомнило мне интервью с Цезарем Фликерманом. Он, к слову, тоже здесь, ждет не дождется подробностей. Энобария выставляет меня настоящим профессионалом своего дела. Смотрю на присяжных: они озадачены. Прокурор тоже заметил эту перемену. — Все это прекрасно, но как быть с реальными угрозами подсудимой? Мне известно, что Мирта Дагер в открытую угрожала смертью одной из жительниц Капитолия, которая сейчас находится в этом зале. Встаньте, пожалуйста. С места встает Грейс Гламур. — Да, совершенно верно. В день нашей встречи, подсудимая нанесла мне увечья, а также поклялась убить при следующей встрече. — Это правда, мисс Дагер? — спрашивает судья. Вот мерзавка! Я скрежещу зубами от злости, руки сжимаются в кулаки. Собираюсь грубо ответить, но тут замечаю взгляд Брута. Он едва заметно мотает головой. Опускаю голову. — Да, Ваша честь. — Вы угрожали убить мисс Гламур? — Да, Ваша честь. — Почему? — допытывается судья. Я нервно провожу рукой по волосам, совершенно забыв, что могу повредить укладку. Мой взгляд мечется по залу заседания, я судорожно пытаюсь придумать вразумительный ответ, но но не могу придумать ничего лучше, чем: — Меня облапошили. — То, что вас облапошили, мисс Дагер, - с усмешкой произносит обвинитель, кое-кто из присяжных улыбается, - целиком и полностью ваши проблемы. Видите, господа присяжные и многоуважаемые мэры, подсудимой присуща агрессия и неудивительно, что из-за любой детской шутки она впадает в припадок ярости. Присяжные кивают, делают пометки в блокнотах. Злость переполняет меня. Вот как тут дела решаются, вот он, Капитолий, во всей красе. Неудивительно, что их так ненавидят почти все жители страны. Надо же, я впервые понимаю этих несчастных людей в бедных дистриктах. Неплохо придумали: выставляют меня бесчувственной убийцей перед мэрами, чтобы те убедились, что никакой сойки-говоруна, на самом деле, нет. — Кроме того, на интервью с трибутами, мисс Дагер показала мисс Гламур весьма интересный жест, — прокурор щелкает пультом и на экранах появляется фрагмент передачи. Присутствующим демонстрируется момент, когда я в зрительном зале «перерезала» себе горло. — Как вы это объясните, мисс Дагер? — Ваша честь, позвольте, — Энобария встает с места и после одобрения судьи продолжает. — Этот жест показывают воспитанники приюта, чтобы запугать других детей. Поверьте, в этом нет ничего такого. Энобария тщательно подбирает слова: ведь официально никакой Академии добровольцев у нас нет. А здесь присутствуют менторы из других дистриктов и мэры. Надо быть осторожней. — Ладно, оставим эту детскую шалость, — говорит прокурор. — Я предлагаю на самом деле увидеть, из-за чего мы здесь. Чувствую холодок по спине. Если они покажут все с самого начала, с самой нашей беседы с Розали, все кончено. Но запись начинается с того момента, как Розали упоминает меня в Голодных играх. Реакция у зрителей бурная: кто-то ахает, кто-то притворно падает в обморок. Сидящий в первых рядах Плутарх Хевенсби одобрительно кивает: на арене такое убийство бы оценили. — Все ясно, — бубнит мой адвокат. — Я предлагаю вызвать последнего свидетеля защиты Тибальда Каста — лечащего врача подсудимой. Все-таки, они его уболтали! Доктор Каст со всеми здоровается и садится на место свидетеля. Прокурор начинает свой допрос. — Сколько вы курируете подсудимую, мистер Каст? — Долго. По несколько консультаций в год на протяжении шести лет. — Да, но последнее время, вы не так часто наведывались к ней. — Да. Поскольку, на мой взгляд, мы прошли самый сложный период, — спокойно говорит доктор. — Какой период? — Период адаптации. Видите ли, каждый победитель, каким бы сильным он ни был, испытывает некие чувства, которые мешают ему влиться обратно в общество. Самое популярное из них — это навязчивое ощущение присутствия на арене. — Поясните, — просит судья. — Я, пожалуй, встану. Привык читать лекции стоя, — Каст встает и поправляет пиджак. — Исходя из определения, можно объяснить это так: даже по окончании Игр победитель продолжает видеть себя на арене, и окружающие его люди становятся потенциальными соперниками. Я знаю несколько случаев, когда этот синдром заходил дальше положенных рамок. Например, победитель из Дистрикта-8 спустя пять месяцев повесился на дереве из-за того, что оно напомнило ему дерево с арены. Первый победитель Дистрикта-2 настолько погрузился в иллюзию арены, что несколько раз пытался напасть на людей, которые подходили к нему со спины. Это довело его до того, что на следующий год он вновь вышел добровольцем и, к сожалению, проиграл. Недавний случай: Энни Креста - победительница из Дистрикта-4 - впадает в панику каждый раз, когда речь заходит об Играх, и это чувство лишь усиливается, когда ей напоминают о конкретном эпизоде из Игр. Я сам лично проверял. У Мирты Дагер почти такой же случай. Только паника заменена агрессией. — Так вы хотите сказать, что подсудимая опасна для общества? — Все победители опасны для общества. По сути, это живущие на свободе убийцы. И все они потенциально могут сорваться. Многие глушат свои воспоминания наркотиками, выпивкой, затворничеством. Некоторые, конечно, обладают крепким характером и сдерживают это глубоко внутри. Но агрессия есть у всех. И я уверен, что, если бы я во время наших встреч постоянно напоминал мисс Дагер об арене, она бы наверняка набросилась на меня. И я был бы виноват. — Вы хотите сказать, что Розали Митчел нарочно спровоцировала подсудимую? — скептически интересуется обвинитель. — Да. Девушка, безусловно, не ожидала подобной реакции, но вывести мисс Дагер она хотела. Это подтверждает запись. А что касается случая с Грейс Гламур — мы все друг другу угрожаем. Меня жена обещает убить чуть ли не каждый день. В зале раздаются смешки. — Кроме того, надеюсь, мисс Гламур не будет отрицать тот факт, что она также спровоцировала мисс Дагер на конфликт. В общем, я могу со стопроцентной гарантией утверждать, что Мирта Дагер была невменяема в момент убийства Розали Митчел. — И что вы тогда предлагаете сделать, доктор? — Я уже давал советы шесть лет назад. Если бы распорядители послушали меня и оградили навсегда мисс Дагер от Игр, ничего бы не произошло. Вот тебе раз. Оказывается, Каст всегда был за меня? А на наших встречах все выглядело иначе. А что если я действительно психопатка, и он сейчас вовсе не несет чушь? Катон тоже говорил, что у меня нехорошо с нервами. Но такое со мной впервые, обычно я спокойная, как удав. — И какое же решение вы видите, мистер Каст? — спрашивает судья. — Принудительное лечение и никакой причастности к Играм. Вот мое мнение. Наступает тишина. — У вас есть еще ко мне вопросы? — интересуется доктор Каст. — Нет, вы свободны, — отвечает судья, и Каст занимает свое место в первом ряду. — Встаньте, мисс Дагер. Встаю. — Вы признаете себя виновной в убийстве Розали Митчел? — Да, Ваша честь. — Вы раскаиваетесь в содеянном? Как же хочется сказать «нет». Конечно же, не раскаиваюсь: девчонка получила по заслугам. Я пытаюсь выдавить из себя скорбь, но выходит только озлобленность. Нет, я не стану прогибаться под вами, не дам насладиться Гламур моими унижениями. Смотрю в ее сторону и перехватываю взгляд Катона, и сердце сковывает действительность: мы никогда уже не будет вместе. Даже если меня признают невменяемой, то посадят в психушку. Я никогда не выберусь на свободу. У нас нет будущего, как и предсказывала Розали. Я чувствую дрожь в ногах и, чтобы не упасть, хватаюсь руками за решетку. — Да, Ваша честь, — голос срывается, я едва себя слышу. — Я… я виновата. Мне нет прощения. Победа была в моих руках, но я все испортила… Мои слова больше адресованы Катону, а не судье. Я виновата перед ним. Что-то горячее течет по щеке. Слезы. Боги, я впервые с детства заплакала. Опускаю голову, до крови прикусываю губу. — Суд удаляется для принятия решения. Падаю обратно на стул. Томительные полчаса ожидания. Наконец, входит судья и присяжные. — Господа присяжные, господа мэры, вы вынесли вердикт? — спрашивает судья. — Да, Ваша честь, — председатель встает с места. — По единогласному мнению, Мирта Дагер признана виновной в убийстве Розали Митчел и приговаривается к пожизненному заключению в тюрьме «Черный волк». Данное решение вступает в силу незамедлительно и обжалованию не подлежит.