Сойка-говорун

Первая мысль: меня не казнят. Вторая — лучше бы казнили. Уж лучше еще раз пройти Игры от начала до конца, чем оказаться в «Черном волке». В ней содержатся самые опасные преступники Панема. Маньяки, насильники, воры, дезертиры, мятежники - всех и не перечислить. А какие ужасы там творятся. Многие умирают в этой тюрьме, не отсидев и нескольких лет, женщин-заключенных насилуют, еду могут отравить. Для миротворцев поступить туда на службу - все равно что подписать себе смертный приговор. Попав туда, они никогда не возвращаются назад. — Заседание суда объявляю закрытым, — сообщает судья и ударом молотка ставит крест на моей свободе. Мэры один за другим отключаются, присяжные покидают зал. И все это в полнейшей тишине. Я, как громом пораженная, смотрю в одну точку. Будто во сне, по приказу миротворцев, встаю с места. На меня надевают наручники, мы покидаем зал. Конвоиры приводят меня в отдельную комнату, освобождают от оков и уходят, заперев дверь. Я сажусь на ближайший стул, обнимаю себя руками. Голова пульсирует, хочется кричать от безысходности. Пытаюсь себя убедить, что все это неправда, что все это сон, и мне нужно просто проснуться. Дверь открывается. — У вас пять минут, — раздается голос за дверью, и в комнату входят Брут и Энобария. Ни слова ни говоря, Брут подходит ко мне и крепко обнимает, как давным-давно, шесть лет назад, на церемонии награждения. Я едва сдерживаюсь, чтобы не зарыдать ему в плечо. — Мирта, — он берет меня за плечи и смотрит прямо в глаза. — Ты жива — это самое главное. Никто не знает, какая тюрьма «Черный волк» на самом деле, может, она такая же, как остальные, а все описанные ужасы — слухи. — А если нет? — глухо спрашиваю я. — Не думай об этом. Послушай, — он переходит на шепот. — Они устроили эту показуху из-за бунтов и волнений. Им просто нужно утихомирить дистрикты, вот и все. Когда шумиха уляжется и все стабилизируется, мы тебя вытащим. Через месяц, год, пять лет — неважно. Но мы тебя обязательно освободим. — Правда? — такой наивный детский вопрос, но на большее меня не хватает. Брут грустно улыбается, гладит меня по щеке. — Я тебе обещаю, что мы будем стараться. Ты, главное, не падай духом. Его слова произвели обратный эффект, нисколько не обнадежив меня. Я прекрасно понимаю, что в этот раз Капитолий пойдет до конца. Никто меня не спасет. — Мирта, подойди, — твердым голосом произносит Энобария. Я на дрожащих ногах подхожу к ней. Она взглядом показывает Бруту отойди немного подальше: этот разговор будет между нами. Энобария встает рядом со мной. Она не намного выше меня, на каблуках я с ней примерно одного роста. — Место, откуда невозможно сбежать. Место, где весь твой день расписан поминутно, и за каждое отступление от правил наказывают. Где ни в коем случае нельзя терять бдительность и надо смотреть в оба. Где все живут, как стадо, в одной конюшне. Там нельзя проявлять слабость, нельзя чувствовать, вообще ничего нельзя. Ничего не напоминает? Напоминает, еще как. — Приют, — тихо отвечаю я. Энобария кивает. — Именно. Ты уже знаешь, как выжить в подобных условиях. Ты уже была в тюрьме, так что же изменилось? Да ничего. Разве что соседи стали взрослее, а вместо надзирателей - миротворцы. Она права. Как бы я ни относилась к Энобарии (а отношения у нас не настолько прекрасные, чтобы мы могли считаться подругами), но только она знает, как мне было тяжело до поступления в Академию. Мы обе прошли через приют, для нас обеих было счастьем выбраться из этого капкана и доказать свою ценность. И отчасти нам удалось: Энобария — пример подражания для всех приютских, единственная воспитанница, победившая в Голодных играх, а я… Я же возвращаюсь к началу. — Думай об этом всегда и ничего не бойся, — продолжает Энобария. — Стань той, кто ты есть на самом деле. Ты — профи. Ты — финалист Голодных игр. Вспомни, что это значит. Ни любви, ни жалости. Любое проявление чувств приведет к поражению, — она кладет руку мне на грудь. — Здесь должен быть всегда камень, только тогда ты выживешь. С каждым ее словом во мне растет решимость. Энобария права. Где же та Мирта, которая до потери сознания метала ножи, пока каждый из них не попадет в цель и готова была убить каждого на арене ради победы? Я расправляю плечи. — Я выдержу, — твердым голосом произношу я. — Я не сомневаюсь, — говорит Энобария. — Рано или поздно, мы тебя вытащим. Заходит миротворец и говорит, что время вышло. Брут напоследок меня быстро обнимает, Энобария просто кивает. Когда дверь за ними почти закрывается, меня словно поражает молнией. - Брут! - я подбегаю к двери. Миротворец меня тут же перехватывает. - Джефри! Мой кот, позаботьтесь о нем. Брут оборачивается. - Не волнуйся, мастер Стерлинг за ним присмотрит. Я хотела еще что-то сказать, но миротворец меня грубо заталкивает в комнату и запирает дверь. Я устало прислоняюсь к стене. На душе стало еще паршивее. Как же кстати пришлись бы слова Энобарии перед началом Игр. Что со мной стало? Неужели, я стала такой слабой, что позволила себе цепляться к каким-то уколам со стороны Гламур, Кашмиры, все той же Розали? В детстве я слышала вещи и похуже и не смела дать слабину. Все это очень странно, и дело не только в нависшей опасности, которую я осознала недавно. В последний день тренировок перед 74-ми Голодными играми Брут сказал, что один из моих главных козырей — это сдержанность. Я никогда не скандалила, не поддавалась панике и в нужный момент могла легко отключить все эмоции. А сейчас я себя совсем не контролирую. Вспоминаю изуродованное тело Розали. Неужели, она меня настолько разозлила? Вздыхаю, опираюсь спиной на стену. Какая теперь разница, прошлого не воротишь. Заново прокручиваю в голове слова Энобарии и чувствую легкое успокоение. Я финалист 74-х Голодных игр. Нет, я победитель! Катись к черту Капитолий, выиграла действительно я, а не Катон. Удивительно, сейчас при мысли о нем я лишь чувствую слабенький укол там, где должно быть сердце. Больше нет этой приятной дрожи, нет ничего. Дверь снова открывается, и на пороге появляется Катон. Я смотрю на него. В голове все еще слышу голос Энобарии, но с каждой секундой ее мантра становится все тише и тише и совершенно затухает, когда Катон произносит «Мирта». Не так, как тогда, в первый раз, когда мы увиделись в смотровом зале, а так тихо и обреченно. Совершенно забыв обо всем, я подбегаю к нему и крепко обнимаю, запоздало подумав, что, возможно, он уже проклинает тот день, когда меня встретил. Но почувствовав его объятия, я понимаю, что пора перестать сомневаться. Утыкаюсь носом ему в плечо и уже не сдерживаю слез. Он гладит меня по голове. — Мирта, — он пытается посмотреть мне в лицо, а я только качаю головой: не хочу, чтобы он видел мои слезы. Тогда он целует меня в висок и тихо шепчет: — Все не так плохо. Самое главное, что ты жива. Обещаю, я тебя обязательно вытащу. В этот раз я тебя ни за что не оставлю. — Угу, — все, что я могу ответить. — Послушай, — он подцепляет мой подбородок пальцами, но я старательно избегаю его взгляда. Он заключает мое лицо в ладони. По старой приютской привычке слегка жмурюсь, ожидая пощечины за слезы, но Катон лишь смахивает слезу с моей щеки. — Да, «Черный волк» не самое приятное место на земле, но уж получше, чем арена. Ты сможешь выстоять, я в это верю. — Энобария сравнила ее с приютом. — Тут я ничего не могу добавить, — говорит Катон. — Тем лучше для тебя: ты-то знаешь, как себя вести в подобных учреждениях. — Конечно, знаю. — Покажи им, чего ты стоишь, Дагер, — эту фразу он произносил несколько раз на арене. Как же давно это было. Катон осматривает меня с ног до головы и как-то странно улыбается. — Я, конечно, не знаю, как выглядит тюремная роба, но подозреваю, что даже в ней ты будешь сногсшибательна. — Что?.. — я отступаю от него на шаг. — А что? Ты видела себя в зеркале? Репортеры в зале суда снимали только тебя, а некоторые присяжные очень прониклись твоей историей. Я чувствую, как закипаю. — Ты к чему это клонишь, а? Что если костюмчик хорошо сидит, то все: похрен что ты скажешь, главное, задницу подчеркнуть? А остальное не важно, да?! Улыбка сползает с лица Катона. — Мирта, да я не это имел в виду… Не злись так. Я со стоном хватаюсь за голову. — Да что же со мной такое происходит… — я отхожу к окну, опираюсь руками на подоконник. Голова раскалывается на части, как будто меня снова ударили, а таблеток, чтобы заглушить боль, нет. Катон встает рядом со мной. — Прости меня. Я просто хотел тебя как-то взбодрить. Лучше бы не пытался. — Ты, конечно, нашел время говорить комплименты. — Опять нам не удается нормально провести время. То Игры, то слежка, то… это. — Еще будет время. Ведь будет? — с надеждой спрашиваю я. — Обязательно, — твердо говорит он, проводя большим пальцем по моему браслету. Тут я вспоминаю. Шепчу ему на ухо: — Я тебя не выдала. Если что, вали все на меня. — Не волнуйся за меня, я выкручусь. — Плутарх Хевенсби точно в курсе всех дел. Если он будет с тобой говорить, будь осторожен. В случае чего, скажи, что я тебя соблазнила и поэтому ты со мной поделился информацией, — серьезным тоном говорю я. Катон улыбается. — Ведь это почти не ложь. Шутник нашелся. — Ты покраснела, — с улыбкой произносит он. — Это из-за слез. — Ну да, ну да. Мы оба смеемся. Заходит миротворец. — Время, — строго говорит он. Катон крепко обнимает меня. — Помни о том, что я сказал, — быстро целует меня в щеку и следует за миротворцем. В дверях Катон чуть задерживается и быстро подмигивает мне. Я подхожу к окну, пытаюсь переварить происходящее. Что ж, в тюрьму, так в тюрьму. Да, там убивают людей, но они сами виноваты. А меня убить не так-то просто. Может, там хоть кто-нибудь слышал обо мне, и это даст какое-то преимущество. Это немного успокаивает. Через минуту ко мне приходят конвоиры, выводят из здания к бронированной машине. Мне не объясняют, куда мы направляемся. Едем долго, мотор шумит так, что я даже не могу понять, в городе мы или выехали куда-то за его пределы. Наконец, машина останавливается, и мне приказывают выйти. Передо мной пустырь, на котором расположился планолет, каких я еще не видела. Кажется, это самое бронированное средство для перевозки заключенных в мире. Он намного больше стандартных планолетов, полностью белый, иллюминаторов нет. На нем изображена огромная черная скалящаяся волчья голова. Вместе с миротворцами подходим к нему поближе. Когда мы приближаемся, замечаю на асфальте белую полосу. Мы останавливаемся ровно перед ней. В этот момент планолет опускает трап, и к нам выходят четыре миротворца. Они одеты в глухую черную броню, и мне даже непонятно, кто передо мной: живые люди или роботы - настолько у них четкие и синхронные движения. Броня мощная, из-за нее эти ребята кажутся в два раза крупнее обычного человека. Как только они подходят к полосе, капитолийские миротворцы приказывают мне переступить черту. Едва я это делаю, конвоиры возвращаются в машину и уезжают в сторону города. — Следуй за нами, — произносит один из миротворцев роботизированным голосом, и я даже не могу понять, кто именно из них. Миротворцы окружают меня, берут в "коробочку" и ведут в планолет. Когда оказываюсь внутри, у меня отвисает челюсть: передо мной целая воздушная тюрьма. Около двадцати однотипных камер, в каждой есть только койка. Все они пустуют, и одна из них, наверняка, моя. Сняв с меня наручники, мне приказывают подойти к миротворцу, который стоит у самой дальней клетки. Тот открывает передо мной дверь в небольшую ванную комнату. Я прохожу туда, он за мной. — Переодевайся. Все украшения, ценные вещи сдать, косметику смыть. Протягивает мне какой-то серый комбинезон и емкость для вещей. Переодеваюсь прямо при нем. Из украшений у меня только браслет. — Мне его вернут? — Как распорядится комендант, — отвечает миротворец. Значит, нет. Бросаю прощальный взгляд на подарок Катона и отдаю его. Умываюсь, поправляю комбинезон. — Бандану снять. — Нет, она закрывает мою рану. Врач приказал не снимать ее без крайней необходимости. Миротворец поднимает руку и что-то печатает на планшете. — Хорошо, — говорит он спустя некоторое время. — Выходи. Меня «селят» в одну из клеток. Заставляют лечь на кушетку и вкалывают что-то в шею. Я заранее закрываю глаза и отключаюсь. Не знаю, сколько я проспала, по ощущениям - целую вечность. Как только прихожу в себя, дверь клетки открывается, и миротворец приказывает выйти. — Руки сжать в кулаки, вытянуть вперед, — приказывает он, когда я выхожу. Подчиняюсь беспрекословно. Миротворец надевает мне на руки какие-то светящиеся браслеты. Они не связаны между собой, но ощущения такие, что рук у меня будто нет. На ногах застегивают обычные цепи, чтобы мне не удалось бежать. После всех процедур, в окружении четырех миротворцев, следую к выходу. Спускается трап, и меня под конвоем выводят на улицу. Естественный свет немного слепит глаза, и я на пару секунд зажмуриваюсь. Мы оказались на небольшом аэродроме. К моим конвоирам подходит один из миротворцев и протягивает планшет. Пока они заполняют какие-то формы, я осматриваюсь по сторонам. Замечаю несколько крупных грузовых планолетов. Погода пасмурная, прохладная, моросит дождь. Поднимаю глаза и вижу огромные заснеженные горы. Они намного выше тех, на которых стоит Дистрикт-2. В нескольких местах на горе мелькает блеклый свет. Скорее всего, там расположены шахты или штольни. Покончив со своими делами, конвоиры уводят меня с аэродрома. Мы оказываемся на небольшой площадке... Слева расположено несколько однотипных зданий, дальше — огромные склады. А по правую сторону виднеется большой особняк. Все это окружено высокой каменной стеной со множеством смотровых вышек. Меня ведут в особняк. При входе пристально досматривают — можно подумать, я смогла бы провезти что-то ценное. Здесь явно живет какая-то шишка. Дом внутри богато обставлен, и пока я поднимаюсь по лестнице на третий этаж в компании миротворцев, поражаюсь, сколько здесь сувениров из разных дистриктов и различных украшений, каких-то интересных механизмов, макетов планолетов, машин. Перед одной из дверей мы останавливаемся. Пока с меня снимают все оковы, я успеваю прочитать на табличке «главный комендант Д. Тодд». Миротворец стучит в дверь, за ней раздается «войдите». Боец открывает дверь и жестом показывает мне войти. Прохожу в комнату. Суеты с улицы здесь совсем не слышно. Кабинет обставлен не менее богато, чем коридоры. Мерно тикают часы, из музыкального проигрывателя тихонько играет музыка. У стола расположилась небольшая клетка с маленькими разноцветными птичками. Красные, черные, золотые, синие… И все бы ничего, если бы на дне клетки не лежало несколько трупов других птиц. Замечаю, что все птицы - и живые, и мертвые - разных цветов, ни одного повторяющегося. — Присаживайтесь, — от звука голоса я вздрагиваю. Только сейчас замечаю мужчину, стоящего у окна. Когда я сажусь, он поворачивается ко мне. На вид ему лет пятьдесят. Он совершенно лысый, через лицо проходит уродливый шрам. Одет в военную черную форму с генеральскими погонами. Он очень широкоплечий, мощнее, наверное, любого из надзирателей в Академии. На груди у него прикреплен значок в виде волчьей головы. Мужчина пристально вглядывается мне в глаза, что-то бубнит себе под нос и садится за стол напротив меня. — Мирта Дагер, добро пожаловать в тюрьму «Черный волк». Теперь здесь ваш новый дом, семья и могила. Меня зовут Дерик Тодд. Я комендант тюремного комплекса «Черный волк». Сразу скажу: если нужно ко мне обратиться, обязательно добавляйте «господин комендант». Все ясно? — Да, господин комендант, — отвечаю я. Птицы в клетках начинают верещать. — Хотите чаю? — комендант ставит передо мной кружку, бросает один кубик сахара. — Я бы не стал на вашем месте отказываться, — добавляет лимон. — Такого вы больше не попробуйте. — Спасибо, господин комендант, — сухо произношу я. Беру кружку и грею руки. — Я всегда лично знакомлюсь с вновь прибывшими. Знаю в лицо всех осужденных, — Тодд делает глоток из своей кружки. — А также знаю, за что каждый из них сидит. Ваш случай не уникальный, мисс Дагер. Детоубийц у нас сорок девять человек, включая вас. По совокупности, на вашем с ними счету около сотни жертв. Он внимательно на меня смотрит, ожидая какой-нибудь реакции. Но мое лицо остается бесстрастным. Тоже мне: вот количество убитых детей на восьмидесяти одной арене действительно поражает. Птицы в клетках начинают верещать сильнее. Вижу как одна, золотого цвета, набрасывается на черную. — Эх, я надеялся, что хоть кто-то раскается. Знаете, через меня прошло столько преступников, и ни один не пожалел о своем поступке. — Ужасно, господин комендант, — отпиваю чай. Действительно, вкусно. — Более чем. Что ж, ладно, — он протягивает мне лист бумаги. — Ознакомьтесь. Это ваш распорядок дня. Рекомендую запомнить, как можно скорее. С этого дня вся ваша жизнь будет расписана по минутам. Всего у нас пятнадцать отрядов. В каждом по тридцать человек, не считая пятнадцатого и девятого. С вами в Отряде-15 будет двадцать девять персон. К сожалению, с каждым годом отрядов у нас прибавляется, но ваш особенный. Каждый год он теряет, минимум, одного человека. Комендант встает и подходит к клетке, наблюдая за происходящим. Я беру бумагу и прочитываю следующее: Распорядок дня осужденного 2-137. Отряд-15 Подъем — 6.00 Завтрак в жилой зоне — 6.15 Развод на работу — 7.00 Рабочее время — 8.00-17.00 ____ Обед в рабочей зоне — 13.00-14.00 Съем с работы — 17.00 Посещение душа 17.30-17.45 Личное время — 18.00-19.30 Ужин в жилой зоне — 19.30 Просмотр телепередач — 20.30 Подготовка ко сну — 21.30-22.00 Отбой — 22.00 Сон — 22.00-6.00 — Есть вопросы? — интересуется комендант. — Да, господин комендант. Что такое «развод на работу»? — Ах, да, — он отходит от клетки, в которой началась настоящая драка. — Так вышло, что местность, на которой построен тюремный комплекс, очень богата природными ресурсами. Здесь есть практически все виды руды и минералов. Так что работой осужденные обеспечены на десятилетия вперед. Думаю, вам придется по вкусу, скажем, золотодобыча. — Я за свою жизнь ни дня не проработала, господин комендант. — Это не беда. Вам в этом поможет ваш земляк. Осужденный 2-136, зовут Анхель Росс. Он, кстати, в вашем отряде. Первые три месяца будете под его началом, он объяснит, что и как. А уже потом начнете работать самостоятельно. У нас так принято: предыдущий номер передает свои знания текущему. — Все ясно, господин комендант. — О правилах внутри отряда он тоже расскажет. Да, по поводу номеров. Вам набьют ваш номер на левой руке. Первая цифра означает дистрикт, вторая — порядковый номер заключенного из этого дистрикта. Как видите, ваших земляков здесь предостаточно. Еще вопросы? — Только один. У меня был золотой браслет. Если возможно, мне бы очень хотелось вернуть его назад. С вашего позволения, господин комендант, — надежды, на самом деле, мало, ну, а вдруг. — Не проблема. Я уже распорядился, чтобы вам его отдали. Вернут, когда будете готовиться ко въезду в жилые корпуса. Только берегите его. Как и у любой ценности, у браслета тоже есть цена. Сейчас вас проводят. Время у нас подходит к шести вечера, а значит, вы успеваете на прогулку, — Тодд встает с места, протягивает руку. — Удачи, мисс Дагер. Или как там говорят: пусть удача всегда будет с вами? — Все верно, господин комендант, — я пожимаю ему руку. В кабинете наступает тишина: птицы в клетках закончили свои бои. — О, а вот и победитель, — комендант отходит к клетке, в которой осталась в живых одна маленькая красная птичка. Мужчина открывает клетку, но птица не спешит вылетать на волю. — Надо же. Ей представлены все шансы, а она ими не пользуется. Глупенькая красная птичка. — Комендант достает птицу из клетки, гладит по голове одним пальцем. — Ну, раз ты не хочешь жить, то… — Тодд берет голову птицы и сворачивает ей шею. Кидает труп к остальным в клетку и с улыбкой смотрит на меня. Кажется, он ждет какой-то реакции за устроенное специально для меня шоу. Но сказать я ничего не успеваю: в кабинет заходит миротворец. После особняка меня отводят в небольшой домик, где выдают тюремную одежду. Состоит она из плотных серых штанов, водолазки, левый рукав у которой короткий, едва закрывающий плечо, а правый длинный. Клетчатая рубашка и теплая куртка на случай холодов. На куртке слева нашивка с моим номером. В конце выдают мой золотой браслет и новую бандану. В этот раз мне позволяют переодеться в одиночестве. Сапоги, сделанные из теплой кожи, хорошо сидят по ноге, одежда мне как раз. Я аккуратно снимаю красную бандану от стилиста и осматриваю рану. Сама дыра закрыта тонкой пластиной, защищающей от внешних раздражителей, а вокруг нее образовалась небольшая проплешина и несколько уродливых шрамов. Никто из капитолийских врачей не потрудился что-либо сделать с этим, хотя у них есть возможности. Слегка надавливаю на пластину — больно, как и раньше. Надеваю бандану и выхожу к миротворцу. Там он не один, пришел еще мужчина. Одет он так же, как и я, только без куртки, и цвет рубахи у него отличается. В руках у него небольшой чемоданчик. Он усаживается на стул и просит сесть рядом. — Левую руку ко мне. Я сделаю татуировку, будет немного больно. Подставляю руку, он протирает кожу ваткой, пропитанной спиртом. Сама процедура длится недолго, но болезненные ощущения присутствуют. Заключенный выбивает на руке – чуть ниже плеча – мой номер. После небольшого медицинского осмотра меня отводят к машине, которая отвезет меня в жилой корпус тюрьмы. Окна там не тонированы, так что я могу лицезреть действительно красивый горный пейзаж. Едем мы около десяти минут. Дорога идет под откос. Жилой комплекс находится будто в углублении. Машина въезжает на территорию комплекса. Стены нашей Академии по сравнению со стенами тюрьмы — дачный забор. Они высоченные, через каждые десять метров по смотровой вышке. Пытаюсь посчитать миротворцев на стенах, но на третьем десятке бросаю это дело. На улице меня встречают новые конвоиры. — У Отряда-15 сейчас свободное время, — сообщает миротворец, провожающий меня. — Правила на прогулке такие: драк не затевать, не говорить антиправительственных речей, к охранникам обращаться в случаях крайней необходимости. Мы проходим небольшую площадку, огибаем несколько зданий. Миротворец ведет меня мимо пронумерованных ворот. За воротами номер пятнадцать оказывается небольшой полуосвещенный коридор, в противоположном конце которого вижу дверь. Конвоир отворяет ее, и я оказываюсь на прогулочной площадке. Слева и справа сплошные стены, напротив — высокий сетчатый забор с колючей проволокой и видом на горы. Усмехаюсь: а ведь действительно — все как в приюте.