***
Я в ужасе бегу, не разбирая дороги. Жуткий холод пробирает до самых костей. За мной погоня. Понимаю, что нужно не шуметь, нужно вести себя тихо, но не могу: страх буквально гонит меня вперед. Ветки деревьев хлещут меня по щекам, оставляя мелкие царапины. Он уже близко. Где-то там впереди Рог изобилия, нужно только дотерпеть. Я выбегаю на поляну, на которой когда-то мы вместе с другими профи устраивали лагерь. Сейчас же здесь, то тут, то там, валяются остатки наших припасов. Сзади раздается жуткий смех. Я ускоряюсь и со всех ног несусь к Рогу. Пытаюсь запрыгнуть наверх, но роста не хватает, чтобы зацепиться. В панике осматриваю поляну в поисках возвышенности. Взгляд упирается в один из ящиков, который каким-то чудом уцелел. Он тяжелый, но мне так страшно, что я умудряюсь как-то его дотащить до Рога. Взбираюсь на него, цепляюсь за гладкую поверхность Рога, но поздно. Чья-то неведомая сила хватает меня за волосы и скидывает на землю. И я вижу их. Всех их. Моих жертв. Они окружают меня, смотрят своими стеклянными глазами. — Куда же ты, Мирта? Давай поиграем, — они заливаются смехом. Я подрываюсь с места, но меня перехватывает жутко изуродованная Диадема. Она валит меня на землю. С ее покрытого волдырями лица льется гной. Пытаюсь оттолкнуть ее, но кто-то маленький запрыгивает мне на ноги. Рута. Она скалится, скачет на моих нога, грозясь сломать их. Из ее окровавленной груди фонтаном льется кровь. Остальные кружат вокруг меня, словно волки. Марвел, Китнисс, Пит, девка из Четвертого. Они все здесь. Вдруг Диадема смотрит куда-то вверх и кричит: — Убей ее, Катон! — Да, убей! — вторит ей Марвел. Трибуты заливаются смехом. Я зажмуриваюсь, стараясь не слушать их. Я не вижу, но чувствую, что кто-то навис надо мной. Открываю глаза. Катон ставит ногу мне на грудь. В руке у него здоровый булыжник. — Нет, — шепчу я. — Убей ее! — кричат все хором. Камень подброшен над моей головой. На мгновение я успею заметить торжественную улыбку на лице Катона.***
Я с диким криком вскакиваю с места, как заведенная осматриваюсь в поисках противников. До меня не сразу доходит, что все это сон и сейчас я нахожусь в комнате, где мне ничего не угрожает. Мокрая от пота футболка липнет к телу. Смотрю на свои руки: они дрожат. Дверь распахивается и в комнату заходит Катон. — Мирта! Я вжимаюсь в стену. — Ты кричала, что случилось? Я не свожу с него глаз. — Кошмар приснился, все нормально. Пожалуйста, выйди, дай мне прийти в себя. Я вижу, как он борется с желанием подойти ко мне. — Хорошо. Потом зайди ко мне: есть разговор по поводу Игр, — с этими словами он оставляет меня одну. Полностью прогнав от себя наваждение, я принимаю душ и переодеваюсь в темно-серый спортивный костюм. Сегодня первый тренировочный день. Заплетаю волосы в косу и иду в комнату Катона. Как только я вхожу, он закрывает за мной дверь. — Я слышал, как ты стонала всю ночь, но не решался зайти. Не хотел вызывать подозрений. Точно все нормально? — Да. Просто кошмар, только и всего, — говорю я, стараясь придать голосу обыденный тон. — Хорошо, если так. Ладно, сегодня первый тренировочный день. Я думаю, ты знаешь, как правильно себя вести на тренировках? — Я буду сама скромность и не буду красоваться, — говорю я. — Пусть то, что я действительно умею останется за кадром. — И правильно, — Катон походит ко мне и проводит пальцами по моему браслету. — Ты все еще его носишь… — Это единственная вещь, которая напоминала мне о внешнем мире, — я смотрю на Катона и задаю ему давно мучающий меня вопрос. — Зачем ты сделал гравировку? Только не говори, что ювелир сам до этого додумался. Он странно улыбается. — Вот и подумай, — наконец говорит он и открывает дверь. — Я не это хотела услышать, — недовольно бурчу я, выходя из комнаты. Мы садимся завтракать. Жаренные яйца с беконом, круассаны с разными начинками, кофе. Наевшись от живота, я откидываюсь на спинку стула. — Пока у вас будет тренировка, я и Плутарх встретимся с Бити и Вайресс, — говорит Катон. — Будем обсуждать ваш союз. Ты точно уверена, что хочешь иметь с ними дело? — Да и я уже объясняла почему, — говорю я, вспоминая, как вышвырнула кольцо Лестера. — Я в них даже больше уверена, чем в Анхеле. — Вот как? Тогда почему ты согласился с ним сотрудничать? — Потому что так действительно удобно, — поясняю я. — Мы из одного дистрикта, значит даже если Плутарх захочет ему что-нибудь отправить, это что-то может достаться и мне. — Логично. В назначенное время Катон вместе с одним из церберов сопровождает меня в тренировочный зал. Он еще закрыт, у дверей столпился народ. Судя по всему, разделили трибутов по половому признаку. Чуть поодаль от всех стоят Лилит и Грейс Гламур. Последняя, завидев меня, что-то яростно начинает шептать Лилит. Та ей кивает, бросает на меня недобрый взгляд. Ровно в десять глава зала мощная и атлетически сложенная женщина по имени Атала открывает двери, приглашая нас войти. Катон, пожелав мне удачи, идет к наставнице Лесли Вайресс. Атала зачитывает список секций для тренировок. Когда она заканчивает и все расходятся, она подходит ко мне и жмет руку. Меня это приятно удивляется. Почти все трибуты ушли в секцию по боевой подготовке. Лилит Хэлл стала заниматься мечами, даже Лесли Смит пытается что-то делать булавами. Позади меня раздается хриплый голос: — Дагер. — Самбер, — произношу я, поворачиваясь к собеседнице. Мэг Самбер крутит в руках остроконечные звезды. — Не составишь компанию? Или ты решила не тренироваться? — Почему же, составлю. Вместе с ней мы отправляемся в секцию по метанию. Главный по этой секции инструктор узнает меня и, кажется, даже рад меня видеть. Мы перекидываемся парой фраз, затем он запускает механизм, активирующий мишени. — Давай по очереди, — предлагает мне Мэг и прицельно метает остроконечную звезду прямо в район горла манекена. Я беру ножи. Слева от меня загорается цель, и я метко отправляю нож в сердце манекена. Так проходит час. Ни я, ни Мэг не промахиваемся. Наконец Мэг просит инструктора как можно быстрей подсвечивать цели. Она берет с десяток звезд, становится в центре. Инструктор начинает обратный отсчет. Цели подсвечиваются одна за одной, Мэг без промахов поражает каждую. Он стоит как вкопанная, только руки сверх точно выполняют свою задачу. В последний манекен она отправляет звезду с такой силой, что та почти полностью скрывается в нем. — Впечатляет, — растянуто произношу я. Обращаюсь к инструктору. — Мне так же сделайте, пожалуйста. Мэг уступает мне место. Обратный отсчет. Ножи летят один за одним, поражая все цели. Последний я метаю с разворота чуть под углом. Нож попадает в манекен при этом отбивая всаженную до этого звезду. Звезда падает с легким металлическим стуком, но этого хватает, чтобы остальные трибуты и распорядители — которые всегда присутствуют на тренировках — обратили на нас внимание. — Браво! — хвалит меня инструктор. — Действительно, браво, — шепотом произносит Мэг. — У тебя отлично получается управляться с таким оружием, — говорю я, когда мы покидаем секцию. — Весьма неожиданный выбор для воровки. Мэг улыбается. — Я использовала их для ликвидации скрытых камер. В тюрьме на отборочных я в первый раз убила человека. — Странно, что простую воровку посадили в «Черный волк». Не поделишься, почему все-таки ты загремела туда? Если не секрет конечно. — Я ограбила мэра Дистрикта-4. Трижды. И банк. Пять раз. А еще двоих победителей. Сколько раз не помню. — Вау. Вот это поражает. Мы доходим до секций по выживанию. Мэг становится непривычно близко ко мне. — Я хочу предложить тебе союз. — И ты прекрасно знаешь, что я откажусь, — я отхожу от нее подальше. Она понимающе кивает. — Я этого ожидала, — оно задумчиво смотрит в сторону распорядителей. Ее губы растягиваются в странной улыбке. — Давай тогда обмен. Расскажи мне какой-нибудь секрет, а я поделюсь своим. Без демонстрации, нам это ни к чему. Какая хитрая. Я задумчиво облизываю губы. Что понимать под секретом? Больные места, лучшие приемы, тактику? Вариантов множество. Учитывая способности Мэг, можно без сомнения сказать, что она не умрет в кровавой резне за Рог изобилия, а, возможно, протянет очень долго. Узнать что-то о ней, как о бойце действительно важно, пусть даже придется выдать свой секрет. Но кто сказал, что здесь нельзя мухлевать? — Сначала ты, — говорю я ей. Мэг подходит ко мне вплотную, понижает голос до шепота. — Я говорила, что не убивала людей до отборочных на Игры. Ключевое «не убивала». Но это не значит, что я не знаю, как ослабить человека, — она кровожадно улыбается. — Если всадить даже самую маленькую звездочку или лезвие в нужную точку, человеку будет так больно, что он не сможет ничего сделать, даже если будет абсолютно здоровым. Если ударить сюда и сюда. — Она касается моей внутренней стороны бедер. Меня передергивает, но я не отхожу. — Это временный паралич. А если попасть вот сюда, чуть ниже левого соска. — Она снова демонстрирует это на мне. — То у противника собьется дыхание и ему будет тяжело бороться. Вот так. Она отходит от меня. — Твой черед, — говорит Мэг. Я внимательно смотрю на нее. То, что она мне рассказала действительно походит на правду, но что же поведать ей в ответ… — Раз уж мы затронули тему больных мест, то я тебе расскажу о своем. — О голове? — Да, но отнюдь не о всей, — понижаю свой голос до едва различимого шепота, но я уверена, что Мэг меня слышит. — У меня пробоина сбоку, достаточно большая. Если ее задеть, будет очень неприятно, но и только. А вот если ударить чуть позади, в месте, где крепится защитная пластина, я могу потерять сознание. Я сама недавно это выяснила, когда упала во время работы в штреке. Меня долго не могли привести в чувство. Я почти не лгу. Эта проблема действительно обнаружилась в штреке, но сознание я не потеряла. Однако неудобства все равно возникли: мне показалось, что я на мгновение ослепла и потеряла ориентацию, но все довольно быстро прошло. Не знаю, что меня подвигло рассказать Мэг об этом, но других идей у меня не было. — Хм, хорошо. Спасибо, Дагер, — Мэг коротко мне кивает и уходит вглубь секции по выживанию. Сбоку от меня раздается грохот. Это Лесли уронила кувалду. — Ты что спину потянуть хочешь? — подойдя к ней, говорю я. — Нет, хотя шанс был велик. Надо же что-то освоить из оружия. — И ты выбрала кувалду? — я качаю головой. — Взяла бы короткий меч или копье. — Да, наверное, стоит, — говорит Лесли и берет в руки катану и начинает ей махать. — А ты с Мэг в союзе, да? — Нет, мы просто болтали. На самом деле я хотела тебе предложить союз. Катана вылетает из рук Лесли и отправляется куда-то в сторону, под недовольный возглас инструктора. — Правда? Ой, это здорово! — восклицает Лесли в своей привычной манере, не замечая ругани специалистов. — Вайресс мне намекала, что я должна с кем-то подружиться из профи. А я ей говорю, что к черту это все, у меня уже есть друг. Ты. — Спасибо, — смутившись, произношу я. — Но с нами еще будут Джерри и Анхель. — Куда ж без них… — Так что ты бросай это дело. Лучше позанимайся в секции по выживанию. Боевую часть оставь мне. Через два часа церберы собирают нас всех вместе и отводят в столовую. Выбор блюд огромен, глаза разбегаются. Обедаем мы все вместе за большим столом. Ничего не предвещает беды, как вдруг трибут из Дистрикта-11 — чернокожая мощная женщина, чья кожа вся покрыта татуировками — говорит: — Тише. Слышите? Мы все, как по команде перестаем греметь посудой. За стеной за нами слышно пение. Сначала тихо, но потом оно начинает усиливаться. Голос мужской и очень знакомый. — Это Анхель, — говорит Лесли. К пению присоединяются еще голоса. Мужчины-трибуты решили во время обеда расслабиться? Вдруг из колонок, висящих по углам столовой раздается противный скрежет. Но буквально сразу все восстанавливается и оттуда начинает звучать песня. Поет безусловно Анхель. Его чистый, глубокий тембр невозможно ни с чем спутать. Вместе с ним исполняет песню добрая половина остальных мужчин-трибутов, даже безголосый Джерри подпевает. Я настолько шокирована, что не сразу разбираю текст. В песне поется о Капитолии, дистриктах, президенте Сноу. Но это не дифирамбы, а самое откровенное обличение «гнилого деспотичного строя». Песня кажется простой и шутливый, но даже самый глупый капитолией поймет, что к чему. У меня стынет кровь в жилах — за такое же могут расстрелять на месте! Церберы, охраняющие нас, по команде поднимают оружие и расстреливаю колонки. — Казенное имущество портите! — кричит Лесли, вскакивая с места, однако церберы ее не слушают. Убрав оружие, они быстро подходят к нам и довольно грубо поднимаю со своих мест. Нас как можно скорей пытаются увести прочь. Покидая столовую, я слышу, как во второй ее части раздается стрельба и крики. Церберы хаотично разбирают нас по одному и торопливо разводят по нашим апартаментам. Открыв дверь, охранник заталкивает меня вовнутрь. Я почему-то ожидаю, что мне в голову прилетит пуля, но этого не происходит: цербер просто закрывает за собой дверь. В гостиной очень тихо. Я сажусь на диван, все еще пребывая в шоке. Как Анхелю вообще пришла в голову такая глупая и безрассудная идея? И как ее могли поддержать все остальные? А что если их всех расстреляли и в Играх будут участвовать только женщины? Вопросы один за одним возникают у меня в голове. Я чувствую неприкрытую тревогу. Я безусловно осуждаю Анхеля за такую выходку, ведь скорей всего это ему здорово аукнется, но в то же время не могу не признать, что это было очень смело. Обличить президента прямо в его родном Капитолии — это сильно. Может Анхеля посадили в тюрьму как раз за подобные идейные песни? Что же ему могло не понравиться в Дистрикте-2? Ведь это один из самых богатых дистриктов в Панеме. Мы получаем хорошую поддержку от Капитолия, потому что сами предоставляем ему защиту. Но Анхель наверняка смотрел глубже. Проходит час, тренировка сегодня вряд ли продолжится. На всякий случай оставляю на себе тренировочный костюм и включаю телевизор: вдруг расскажут о случившемся инциденте. Но этого, естественно, не происходит. Только ближе к вечеру возвращается Катон. Вид у него обеспокоенный. — Слава Богам, я думал с тобой что-то случилось. Идем ко мне. Мы закрываемся у него в комнате. — Со мной все в порядке, — говорю я. — А что с Анхелем и остальными? Ты знаешь, что произошло? — Нет, нам самим сказали об этом недавно, — Катон достает из бара бутылку со спиртным. — Он жив? — спрашиваю я. — Да, думаю да. Парень наливает стакан и залпом осушает его. — Сейчас соберусь с мыслями и все тебе расскажу. Я сажусь на кровать и терпеливо жду, когда он продолжит. Катон наливает еще стакан и начинает говорить. — Начну с новостей касательно Игр. Завтра во второй половине дня у вас состоятся смотры, ну то есть индивидуальные показы. Нужно будет продемонстрировать свои умения. Эмерсон намекнул, что это очень важно, так что постарайся показать себя во всей красе. Далее — и это плохая новость — из-за инцидента, устроенного этим идиотом Анхелем у вас отменили второй день тренировок, так что завтра первая половина дня свободна. — Ну и ладно, я все равно там ничего толком не делаю, — говорю я. — Хорошая новость: я и Плутарх договорились с Бити и Вайресс — Третьи на вашей стороне. Они понимают весь риск и очень надеются на длительный союз. Что еще… ах, да. Я расспросил Плутарха о Россе. — Ну и? — я поджимаю под себя ноги. — Он тебе рассказал что-нибудь интересное? — О да. Начну издалека. Анхель Росс воспитывался в многодетной семье и был самым младшим из четырех детей. Его мать была скульптором, а отец каменотесом. Но денег на четверых детей все равно не хватало, поэтому надо было как-то подрабатывать. Его мать стала неофициально петь в дешевых кабаках. Так вот, неизвестно в какой момент, но ее репертуар стал пополняться достаточно провокационными песнями. Вскоре к этому творчеству присоединились отец Анхеля и старшие дети. Песни на первый взгляд обычные на самом деле таили скрытый смысл. Дело был в порядке слов, я не вдавался в подробности, как именно это работает. Конец всему наступил, когда Анхелю исполнилось семь. Его родные при поддержке еще каких-то людей написали песню и сделали клип по ней. Он был посвящен приюту при Академии. В клипе снималась дочка, которая показала, что путь воспитанника отнюдь не так прекрасен, как все думают. Тяжелые условия, сложный отбор, а если ты не прошел — то каторжные работы в горах или стройках. И даже если ты прошел дальше, то не факт, что ты выживешь. Клип показывал, что вся жизнь воспитанников циклична. Это стало последней каплей. В квартире организовали обыск и нашли еще кучу опасного материала… Семью расстреляли на площади на глазах Анхеля. Катон делает паузу. Я молча жду продолжения. — Его стала воспитывать бабушка. Традицию родителей он не стал поддерживать. Но когда не получилось с Академией, он стал петь, как и его мать. Многие знали, что он сын предателей и поэтому его нигде не принимали. Но все-таки он пробился. Потому что у него был очень приятный голос и красивая внешность. До поры до времени все было нормально. — Он тоже допелся? — И да, и нет. Он, как и его родные стал писать песни со скрытым посланием. Его приглашали петь даже на радио. Но песенка — прости за каламбур — была спета. Его арестовали и посадили. Сдала его родная бабка. Возможно, если бы ни она, он был бы на свободе еще сколько-то, а может быть и до сих пор. — Почему его не расстреляли, как всю семью? — Плутарх сказал, что не знает. Росс ему на эту тему ничего не сказал. — Что-то слабо тянет на пожизненное заключение, — подвожу я итог. — Я Плутарху сказал тоже самое. Он предположил, что Анхель рассказал далеко не все. — Наверняка в дистриктах полно подобных певцов и их наверняка казнят на месте, — говорю я. — Я выяснил кое-что еще, — говорит Катон. — Я узнал об этом давно, не мог дождаться подходящего момента тебе все рассказать. Это касается преступления, за которое тебя посадили. Усмехаюсь. — Да что там выяснять, все и так было понятно. — Правда? А тебя не смутило, что это убийство было грязным? Не в твоем стиле. — Ты думаешь, если человека довести до белого каления, он будет следить за стилем? — я качаю головой. — Вряд ли. — И все же, когда тебя посадили, я решил во всем подробней разобраться, — говорит Катон. — Ну не смог я поверить, что ты способна на такое убийство. Оно лишено изюменки, красоты. После суда я встретился с доктором Кастом. Я хотел выяснить правда ли то, что он говорил на судье. Про твою невменяемость. Так вот он сказал, что скорей всего ты действительно была не в себе, но причиной не являются слова девчонки. Ты не могла так резко сорваться с цепи. Каст сказал, что проверит одну теорию и свяжется со мной, если она подтвердится. Через неделю он мне позвонил и попросил о личной встрече. На встрече, он рассказал мне, что провел анализ того препарата, который он тебе выписывал. Так вот в этих таблетках содержалось вещество, очень похожее по своим свойствам на морфлинг. Оно также вызывает привыкание, но действует по-другому. В малых дозах оно вызывает головные боли. Пациент пьет эти таблетки, чтобы ее притупить, но сам не замечает, как постепенно подсаживаешься на них. При частом употреблении они вызывают изменения в психике, которые меняюсь сознание. Каст мне сказал, что не знал об этом свойстве. — Но он же сам мне их выписал, — протестую я. — Этот препарат ему присылали, он сам его не покупал. Ты же их принимала чуть ли не с первого дня? — Да, но… Постой, как раз в последние недели перед арестом я стала пить их чаще и больше. У меня голова трещала чуть ли не каждый час. — А в тюрьме у тебя была необходимость пить таблетки? — спрашивает Катон. Я встаю с кровати и отхожу к занавешенным шторам. — Я помню в первый день пребывания в тюрьме голова болела. Я сказала надзирателям, что я всегда в таких случаях принимала таблетки, но с собой у меня их не было. Мне обещали сделать заказ в Капитолий, но так их и не доставили. А ведь точно, — я резко поворачиваюсь. — Боль сама прошла и больше не повторялась. Я так была занята, что и не заметила. Голова не болит уже больше полтора года. Катон разводит руками. — Вот видишь. — Неужели это все из-за моего чудесного спасения на Играх? — Уверен, что так, — говорит Катон. — Теперь ты понимаешь насколько ты опасна для Капитолия? Они стали сразу тебя контролировать. — Наверное, они думали, что я свихнусь, сделаю какой-нибудь опрометчивый поступок, и они спокойно смогут от меня избавиться. У них почти получилось. — Зато сейчас ты свободна от них. Относительно. Стоит тебе победить в Играх, и вы будете квиты. — Что-то я сомневаюсь в этом, — я возвращаюсь обратно на кровать. — И зря. Капитолийцам ты очень нравишься. У них память рыбки — они уже не помнят, что ты убила ребенка. Для них это норма: они каждый год это наблюдают. Я молча киваю. — Ладно, спасибо за информацию, я пойду. Уже поздно, — я собираюсь встать, но Катон меня останавливает. — Подожди, мне кажется, если ты рано выйдешь, это вызовет подозрения, — говорит Катон, при этом странно улыбаясь. — О чем ты? — спрашиваю я. — О том, что я твой хозяин, а ты моя собственность. И должна подчиняться всему, что я тебе скажу. И в данном случае, я требую, чтобы мы с тобой весело провели время. Пауза. — Ты понимаешь, что я буду сопротивляться? — строго интересуюсь я. Катон усмехается и, не предупредив, запрыгивает через меня на кровать. Я от неожиданности вскрикиваю. — О, это было кстати, — парень беззвучно смеется. — Ты идиот, ну что ты делаешь? — он хватает меня и валит на кровать. Та отдается скрипом. — Отлично. Нам с тобой надо изображать бурную деятельность, так что помогай, — Катон подпрыгивает на кровати. — Необязательно для этого меня хватать. И мы как маленькие дети начинаем скакать на кровати. Катон советует, когда и как это нужно делать. Я тихо смеюсь, когда он говорит, что я опять сбилась с ритма и слишком ускорилась. — Давай перекаты с прыжками делать как в Академии, — говорю я. Я переворачиваюсь на живот, упираюсь руками в кровать и в прыжке перемещаюсь на другую сторону кровати. В этот момент Катон перекатывается подо мной в противоположную сторону. И так по кругу. Балуемся мы так довольно долго. Наконец, полностью вымотанная, я падаю на спину. — О-ох, — стону я. — Я реально устала. — Ага. Понравилось? — спрашивает Катон, укладываясь рядом. — Прыгать-то? Да, а вот про остальное не знаю, — я вытираю лоб ладонь. — Так давай проверим? Я вместо ответа легонько бью его в плечо. Некоторое время мы лежим молча. — В Академии тоже были скрипучие кровати. По крайней мере у нас, — тихо говорит Катон, глядя в потолок. — Помню, мы с ребятами издевались после отбоя над надзирателями. Кто-нибудь из воспитанников тихонько дернется, кровать скрипнет. Надзиратели потом голову ломают, не могут понять, кто из нас шалит. Бегают, вычисляют. Забавно было… — В приюте кровати были такими же. Правда мы не смели шуметь, а даже если бы это вдруг случайно произошло, никто из надзирателей не стал бы даже выяснить, кто конкретно это сделал. Били бы всех одинаково. Они говорили, что мы должны спать тихо, будто находимся в засаде. Никого не волновало, что во сне тяжело себя контролировать. — Я слышал, что в приюте тяжко, но, чтобы вот так… У тебя были там друзья? — Нет, — отвечаю я, но знаю, что это ложь. В приюте у меня была подруга — Дея. Мы попали с ней в приют одновременно. Ее родители погибли под завалами в горах, других родственников у нее не было. Когда я первый раз попала в немилость у надзирателей, Дея была единственной, кто подошел ко мне и успокоил. После этого мы стали общаться и по-настоящему дружить: этого никто не запрещал. Мы обе были маленькими и щуплыми и нас стали сразу готовить на «молний». Как-то, уже и не помню при каких обстоятельствах, мы придумали интересную забаву, за которую нас могли не то чтобы высечь, а элементарно расстрелять. Забава заключалась в том, чтобы незамеченными надзирателями и миротворцами пробраться на стену, отделяющую учебный комплекс от остального мира. Мы очень рисковали и в любой момент могли получить пулю в голову. Но это была своеобразная и неофициальная проверка наших качеств. Забравшись на самую высокую точку, мы смотрели на город, горы и Улицу победителей, которая с этого места была очень хорошо видна. И вот нам исполнилось по десять лет и вскоре мы должны были проходить отбор в Академию трибутов. И вот именно за день до отбора, ночью, мы полезли на стену, по пути украв у заснувших постовых пару яблок. Мы добрались наверх без приключений. Свесив ноги и взяв по яблоку, мы стали глазеть на Улицу победителей. — Когда-нибудь мое имя будет там. Я кивнула в сторону огромного рекламного щита, на котором было изображение Энобарии Голдинг. Этот шит виден всему городу и присутствие на нем является одним из бонусов, который предоставляет Дистрикт-2 своим победителям. Рядом с ее именем было написано: «Ею гордится Дистрикт-2». Изображение сменяется и вместо него появляются все наши победители. Они гордо демонстрируют свой профиль, а внизу появляется надпись: «Войди в историю, стань одним из нас». — Ну-ну, ты сначала в Академию пройди, — насмешливо сказала Дея и откусила большой кусок от яблока. — А вот и пройду! И буду стоять на главной площади перед Дворцом правосудия и все мне будут аплодировать, когда я вернусь с победой. — О, если так случится, то я буду первая, кто тебя поздравит. А на следующий день меня забрали в Академию. Дея дальше не пробилась. Что с ней стало после приюта, мне неизвестно. После 74-х Голодный игр я так погрузилась в собственные проблемы, что не удосужилась расспросить о ней. По идее, ее должны были отправить в горы, так как она была одной из тех, кто успешно сдал вступительные экзамены в Академию. Если это так, то искать информацию о ней все равно, что иголку в стоге сена. — Я тоже ни с кем старался не связываться, — голос Катона возвращает меня в реальность. — Энобария говорила, что это лишнее. — Останешься со мной до завтра? Обещаю, приставать не буду. Я поворачиваю к нему голову. — Нет. Раз уж мы с тобой играем, так давай играть до конца, — я встаю с постели, поправляю одежду. — Ты мой хозяин, я — твоя вещь. Ты меня завлек, использовал, получил, что хотел. Зачем тебе со мной еще до утра возиться, правильно? — Логично. Думаю, тебе нужно порвать футболку. — Казенное имущество портить? — передразниваю я голос Лесли Смит. — Ну уж нет. Спокойной ночи. — До завтра, — говорит Катон. Я открываю дверь и выхожу в зал. Тишина полнейшая, впрочем, от церберов иного ждать не приходится. Все-таки то, что я была под каким-то веществом, не отменяет того факта, что убийство Розали совершила я. Хотя в глубине души, я надеялась на чудо. Я никогда не жалела и сейчас не жалею о смерти девчонки, но все-таки это все равно пятно. Очень надеюсь, что на Играх я смою его до конца. *** Эта ночь прошла на удивление спокойно. Не знаю, что тому причина: то ли ночные игры с Катоном, то ли факт моей косвенной непричастности к смерти Розали. Настолько спокойно, что проснулась я около одиннадцати часов дня. Я уже собралась выскочить в одной пижаме в зал и наорать на Катона за то, что он меня вовремя не разбудил, как понимаю, что сегодня тренировки нет и я ничего не пропустила. Переодевшись, я выхожу в зал. Катон сидит на диване и почитывает какой-то журнал. — Утро, — говорит он, не отрываясь от своего занятие. — Сегодня индивидуальные показы, помнишь? — Как о таком забыть. — Придумала, что будешь показывать? — Если честно, даже не думала об этом, — признаюсь я. — А зря. Я же говорил, что Эмерсон намекнул на важность этих показов. Придумай, что будешь делать, у тебя еще есть час. Этим же вечером покажут результаты. Я на скорую руку ем и начинаю, не торопясь разминаться. Разогреваю спину, руки, запястья. Делаю несколько перекатов, кувырков. Запрыгиваю на диван, делаю с него сальто. — Шею не сломай, — говорит Катон. — Не сломаю, — повторяю тоже самое. — Мирта, я приказываю, — нараспев произносит Катон, переворачивая страницу журнала. Я рычу от досады, но прекращаю. Через полчаса, Катон сообщает, что у менторов запланировано очередное собрание. Сухо желает мне удачи на индивидуальных показах и уходит. Ровно в час церберы уводят меня в Тренировочный зал. Освободив от наручников, они запускают меня в небольшую комнату, где я буду ожидать приглашения на показ. Мы вновь собрались только женским коллективом. Все молчат, даже Лесли сидит в уголке и чертит невидимые узоры на полу, бубня что-то себе под нос. Цербер приглашает в зал Мадж Андерси. Время идет, участников остается все меньше, а мне в голову так и не приходит ни одной более-менее приличной идеи. На 74-х Играх я просто метала ножи направо-налево, поражая все, что ни попадя. Сейчас такое не прокатит: я как-никак фаворит, а значит должна соответствовать. Через десять минут цербер называет мое имя и отводит в зал. Помещение набито самым разным оборудованием, оружием, организована полоса препятствий. Распорядители в количестве пятнадцати человек сидят на возвышении. Впереди всех, занимая самое удобное место, сидит Август Эмерсон. — Мирта Дагер, у вас есть пять минут. Время пошло, — объявляет он и висящий под потолком секундомер начинает обратный отсчет. Я чувствую, как у меня потею ладони. Всего пять минут. Что же делать? Я подхожу ко стенду с большой коллекцией самых разных ножей. Беру один из них в руку, совершенно не представляя, как его использовать, чтобы поразить судей. Я чувствую, как все сверлят меня глазами. Оборачиваюсь на распорядителей. В этот раз они сосредоточенны: в прошлые мои Игры они были по большей части заняты поеданием всяких вкусностей и общением друг с другом. Хотя, когда выступала я, распорядители внимательно наблюдали. Сейчас они даже одеты по-другому: все в черном, среди темной мебели, только белоснежная шелковая ткань, подвешенная под самым потолком на золотых веревках над их головами, выделяется из общей концепции. И тут до меня доходит. Я возвращаю нож на место, вместо этого беру кинжал и два небольших метательных ножа. Прошу троих инструкторов подойти ко мне и помочь. Вручаю одному из них кинжал, а двум другим ножи. Размещаю одну из мишеней в центре зала, отхожу от нее подальше и встаю спиной к ней. Двое инструкторов с ножами занимают позиции по бокам от меня. Я встаю левым боком к мишени. План такой: инструктор с кинжалом должен подкинуть мне кинжал, а я должна его отбить в сторону мишени. Когда я это сделаю, двое оставшихся инструктора по очереди, начиная с того, перед которым я сейчас стою спиной должны метнуть в меня ножи. Я объясняю свою мысль своим помощникам. Они кивают и ждут моей команды. Я последний раз бросаю взгляд на трибуну распорядителей. Закрываю глаза, настраиваюсь. Подобный трюк в свое время исполняла Зенобия Ривенделл — первая девушка-победитель из Дистрикта-2, правда, в ее случае кинжал не подбрасывали. Она просто выбила его из рук и ногой отправила в цель. Я совершенно не уверена, что у меня получиться сделать тоже самое, но не это главное. Это лишь отвлекающий маневр, самое интересное впереди. — Давайте! Инструктор с закруткой подбрасывает кинжал. Я с разворота отправляю его ногой в сторону мишени, не заботясь о том, попадет он в нее или нет. Уже хорошо, что я не ударила по лезвию. Бьющая нога закручивает меня, и я оказываюсь лицом к лицу с другим инструктором, который уже отправляет в меня нож. Мгновение и он оказывается у меня в руке. Резко поворачиваю голову налево и ловлю свободной рукой второй нож. Боли нет, значит все сделано правильно. Вдох: теперь главное не промахнуться. Поворачиваюсь на одной ноге в сторону распорядителей в этот момент, располагая руки так, как будто обнимаю себя. У меня есть пара секунд, чтобы отметить цели. Выдох: отправляю ножи прямиком под потолок, туда, где крепится ткань. Щелчок, и она падает на судей. Раздаются пораженные крики, накрывает всех кроме, Эмерсона, который выглядит ничуть не пораженным. Он бросает ленивый взгляд на чертыхающихся судей, потом смотрит на меня. Его губы трогает легкая улыбка. — Вы закончили, мисс Дагер? — Да, — отвечаю я. — Тогда можете идти. Я поворачиваюсь в сторону выхода и с удовольствием подмечаю, что кинжал, пущенный в манекен все-таки попал в цель. В сопровождении церберов я возвращаюсь обратно в свои апартаменты. Там меня встречает взволнованный Катон. — Ну как прошло? — Лучше не бывает, — весело отвечаю я. — Кажется, я произвела на распорядителей неизгладимое впечатление. — А что ты сделала? Рассказываю. — Ни все же одной Китнисс Эвердин выпендриваться, — заканчиваю я рассказ. Катон выглядит очень довольным. — Молодец. Уверен, они это надолго запомнят. Осталось только дождаться оценок. — А как прошло собрание? Что рассказывали? — К сожалению, я не могу тебе сказать. Это секретная информация, — отвечает Катон. — Но поверь: когда узнаешь, тебе понравится. До ужина я провожу время в своей комнате. Перспективы у меня отличные, я почему-то в этом не сомневаюсь. Конкуренцию может мне составить Лестер Вильямс и возможно Мэг. После ужина мы с Катоном занимаем места перед телевизором в ожидании оглашения оценок. Перед этим быстро показывают вновь обновленную таблицу рейтингов, которая в общем-то не очень поменялась. Разве что на третье место вырвалась Мэг, обойдя Джерри на десять пунктов. Звучит гимн, но на экране появляются не оценки, а всегда не унывающий Клавдий Темплсмит. — Добрый вечер, Панем! — весело объявляет он. — Добро пожаловать на оглашение оценок трибутам за их индивидуальные выступления. В этом сезоне эта церемония будет весьма необычна. Начиная с самых первых Игр, каждый трибут получал свою личную оценку, но в этом сезоне оценки трибутов из одного дистрикта будут суммироваться. Да-да, вы не ослышались. Представители дистрикта, набравшего самое большое количество баллов будут награждены особым призом от распорядителей Игр. Что это будет вы все узнаете завтра, когда трибуты окажутся на арене. Ну что ж, начнем объявление оценок! И Клавдий один за одним называет каждый дистрикт. На экране появляется пара трибутов, Клавдий называет сумму баллов, полученную ими, после над каждым портретом появляется индивидуальная оценка. Я очень напряжена и взволнованна: за себя я ручаюсь, но вот что делал Анхель? После его выходки с песней вряд ли судьи оценят его очень высоко. На данный момент все трибуты получают достаточно неплохие оценки: от шести до восьми баллов. На первом месте как ни странно расположился Дистрик-12, но его обходит Дистрикт-4, набравший в сумме восемнадцать баллов: по девять на каждого трибута. Лесли и Джерри вместе едва сумели наскрести на тринадцать. Наступает очередь Дистрикта-2. Я с замиранием сердца слушаю результаты. — Дистрикт-2. Мирта Дагер и Анхель Росс, — на экране появляются наши портреты. — И их суммарный балл составляет… Двадцать. — Да! — Катон вскакивает с места. Под моим портретом появляется «одиннадцать», под Анхелем девятка. Я расслабленно выдыхаю. — Итак это пока максимальный балл, — продолжает Клавдий. — Но у нас еще остается Дистрикт-1. Итак, Дистрикт-1. Лилит Хэлл и Лестер Вильямс. И их общий балл составляет… Двадцать один. — Нет! — это уже вскрикиваю я. Под портретом Лестера появляется число двенадцать. Двенадцать! Это просто немыслимо: на моей памяти еще никто не заслуживал максимальный балл. Катон, чертыхаясь садится обратно. — У нас есть победитель! — весело объявляет ведущий. — Дистрикт-1 получает специальный приз от распорядителей. Леди и джентльмены, вот мы и заканчиваем курс передач, посвященных началу 1-х Тюремных голодных игр. Но впереди вас ожидает самое интересное! Напоминаю, стартуют Игры завтра, в десять часов дня. Не пропустите это грандиозное событие. Счастливых вам Голодный игр! — Звучит гимн, и передача заканчивается. Я в шоке смотрю на темный экран. Что же такое могут дать распорядители? Оружие? Еду? А может Лестера и Лилит раньше запустят на арену? — Ну и ладно, не беда, — говорит Катон спокойным голосом. — Значит начнем как обычно, не страшно. — Угу, — бормочу я. — Не переживай, — он слегка сжимает мое запястье, но тут же убирает руку. — Тебе надо отдохнуть. — Так и сделаю, до завтра. Все было так хорошо и вот на тебе. Я прекрасно понимаю, что хоть и являюсь одним из фаворитов, на деле я ничуть не лучше остальных. Мое преимущество заключается лишь в том, что я не понаслышке знаю, что такое Голодные игры, но на этом все. Все остальные являются опытными бойцами, как и я и каждый хорош в своем деле. Тревожные мысли то и дело появляются в моей голове, и я не могу от них отвлечься. Через пару часов скитаний по комнате, я выхожу в зал. Катона нет, и я прошу безгласого достать мне хотя бы одну сигарету. Я не курила с тех пор как приехала в Капитолий, но сейчас мне это явно необходимо. Безгласый бросает взгляд на церберов, потом кивает мне и достает из одного из множества шкафчиков целую пачку и зажигалку. Моей радости нет предела. Возвратившись в комнату, я устраиваюсь в кресле и закуриваю. Выкурив подряд три сигареты, я чувствую, что нервы потихоньку пришли в себя. — Это просто Игры, Мирта, ничего больше, — говорю я себе под нос. — А ты профи и знаешь, как себя на них вести. Все будет хорошо. Ближе к одиннадцати вечера я ложусь спать, но сна ни в одном глазу. Ворочаюсь с бока на бок и дико злюсь на себя. Мне надо выспаться, чтобы быть в форме. Бросаю взгляд на часы: час ночи. Я встаю и выхожу на балкон. Весь город спит в предвкушении завтрашнего дня. Капитолийцам надо хорошенько выспаться, чтобы успеть к такому раннему началу. Постояв сколько-то на свежем воздухе, я возвращаюсь в комнату и подхожу к двери. Прислушиваюсь, тишина. Вздыхаю, возвращаюсь на кровать. Кто-то идет. Я поворачиваю голову как раз в тот момент, когда дверь моей комнаты открывается. В комнату тихонько заходит Катон в пижамных штанах и майке. — Ты почему не спишь? — спрашиваю я. — Я-то ладно, а вот ты почему? — кроет он и садится рядом. Принюхавшись, он добавляет. — Ты что курила? — Ну да, а что такого? Надо же мне как-то нервы успокаивать, — сажусь рядом с ним, поджав под себя ноги. — Нервничаешь? — Да. Причем очень сильно, — хриплым голосом говорю я. — Потому что не знаю, что будет впереди. Какие союзы будут заключены, как будут вести себя остальные. Раньше все было предельно ясно: ты профи, убивай всех и постарайся, чтобы не убили тебя. Катон на это не отвечает, только берет меня за руку. Ладонь у него холодная. Я поднимаю на него глаза: он смотрит отрешенным взглядом в одну точку, слегка нахмурив брови. Я невольно залюбовалась. — О чем задумался? Вместо ответа он поворачивается ко мне и ни слова не говоря целует в губы. От неожиданности, я пытаюсь отпрянуть назад. Поза у меня неудобная, поэтому, чтобы не завалиться я хватаюсь за плечи Катона. Кажется, ему только это и нужно было. Он подминает меня под себя. Поцелуй становится более страстным и жарким, и я уже не в силах сопротивляться. Я зарываюсь пальцами в его волосы. Мне уже неважно, что со мной случится и что будет ждать меня в будущем. Здравый смысл еще предпринимает попытку остановить это безумие. Я едва различимо шепчу Катону в губы, что здесь везде камеры, но он отвечает, что ему плевать. Это окончательно отрывает меня от реальности и возносит куда-то выше. Катон рукой забирается под мою футболку. Я не могу сдержать стон, когда его ладонь сжимает мою грудь. Я разрываю поцелуй, поворачиваю голову набок, чтобы хоть как-то набрать воздуха. Катон переключает на мою шею. Он покрывает ее поцелуями, слабо покусывает. От удовольствия я прикрываю глаза. На ум почему-то лезет странная ассоциация с Энобарией, которая прокусила шею своей сопернице. И тут все становится на свои места. Мне действительно не важно, что станет со мной, но мне не все равно, что будет с Катоном. Я не имею права сейчас давать ему какую-то надежду, ведь возможно уже завтра я навсегда покину этот мир. Я распахиваю глаза. — Катон… Стой, остановись, — я упираюсь руками ему в плечо, силясь оттолкнуть его. — Не могу, — шепчет он. — Забей ты на эти камеры, пусть они там подыхают от зависти… Я так хочу тебя… — Я… Нет, подожди так нельзя, — я вновь предпринимаю попытку оттолкнуть его от себя. В этот раз она успешна. Катон затуманенными глазами смотрит на меня. — В чем дело? — Так нельзя, Катон. Я… Пойми, я не могу… Не сейчас… Ведь уже завтра я могу умереть. — Не говори глупостей. — Это не глупости, — протестую я. — Я боюсь, понимаешь? Я правда боюсь, но не за себя. Я не хочу, чтобы ты страдал, когда я умру. — И ты думаешь, что я не буду страдать, даже если мы с тобой не переспим? — Катон садится на кровать, взъерошивает волосы. — Ладно, я все понял. — Он уже собирается встать, но я его останавливаю. — Стой, не уходи, — мой голос звучит почти жалобно. — Останься со мной. А то я боюсь не усну без тебя. Он хмуро на меня смотрит, потом его губы трогает улыбка. — Какая ты коварная, Дагер. — Ну не хочешь, не надо, — ко мне возвращается моя привычная раздражительность. — Еще чего! «Не хочешь», конечно хочу, — он по-хозяйски ныряет под одеяло. Я поправляю футболку, ложусь рядом. Катон подвигается ко мне, обнимает одной рукой. — Не забудь меня завтра разбудить, — говорю я. — Тебя не могут не разбудить. *** Утром я себя чувствую не такой разбитой, как в прошлый день. Катон меня будит в семь утра. Он сообщает, что процедура остается такой же: планолет, катакомбы и собственно подъем на арену. В положенное время я переодеваюсь в балахон, и мы вместе с Катоном и церберами поднимается на крышу. В планолете мне вводят под кожу следящее устройство, правда не в предплечье как обычно, а в район шеи. — Надеюсь, он не даст сбой как в прошлый раз. Катон до этого пребывавший в угрюмом настроении улыбается. Полет занимает от силы минут пятнадцать. Мне становится еще радостей, когда я вижу… — Цинна! — я подлетаю к своему стилисту и крепко обнимаю. — Я и не думала, что ты тоже будешь здесь. — И оставлю тебя без одежды? Ну нет, — Цинна жмет руку Катону. — Я все сделал, как договаривались. — О чем вы? — я в недоумении смотрю на мужчин. — О твоем костюме, — поясняет стилист. — В этот раз нам развязали руки. У каждого трибута он будет уникальным. Мы были вольны использовать любые материалы, которые соответствуют разрешенным. Мы проходим в комнату и принимаемся за завтрак. Ем очень мало: живот сводит. Остается совсем немного времени до начала. Чищу зубы, расчесываю волосы, пытаюсь как-то абстрагироваться. После завтрака мы с Цинной уходит за ширму. Катон остается ждать. Цинна помогает мне переодеться. Мой костюм полностью черный, без малейшего вкрапления других цветов: плотные обтягивающие штаны, сапоги до колен из мягкой кожи. Подошва прорезинена с небольшими острыми шипами. Верхняя часть состоит из нескольких слоев. Сначала тонкая водолазка, которая смотрит на мне как вторая кожа, куртка со множеством ремней и застежек и в довершении некое подобие бронежилета, закрывающее грудь, спину и плечи. Стилист протягивает мне пару кожаных перчаток без пальцев: на костяшках есть даже маленькие отделения для шипов. Вообще отделов очень много, что меня несказанно радует. Когда мы выходим к Катону, у него открывается рот от изумления. — Вот это да, — протягивает он. Цинна поворачивает ко мне ростовое зеркало, и я присоединяюсь к реакции Катона. — Кожа тонкая, зато очень прочная, — поясняет Цинна. — Защитит в любую погоду, будь то жара или лютый холод: костюм сам подстроится. Бронежилет, конечно, не спасет от оружия, но зато защитит от града и мелких осколков. Я снабдил костюм множеством карманов и отделов для ножей самых разных размеров. Катон мне дал примерный список. — Мы как раз говорили на собрании на эту тему, — говорит Катон. — Что-то еще мне нужно знать? — спрашиваю я. — Остальное конфиденциальная информация. К сожалению. — Остался последний штрих, — Цинна заплетает мне косу, на манер той, какая у меня была на 74-х Играх и протягивает бандану. — Голова — единственное твое больное место. Эта ткань прочная, мне кое-как удалось убедить распорядителей, что это не даст тебе никакого преимущества перед остальными. — Спасибо, Цинна, большое спасибо за все, — распинаюсь я перед стилистом, но он прикладывает палец к губам. — Посмотри сюда, — он быстро указывает на левую часть бронежилета. Я опускаю голову и вижу под левым плечом тонкие, выбитые на броне числа. Семьдесят четыре, восемьдесят три. Они расположены друг под другом и отделены полосой, выглядит как числовая дробь. — Она приобретет цвет, когда ты победишь. У меня нет слов. — Знай я болею за тебя, — Цинна меня обнимает. Из динамиков раздается: — Две минуты. — Не буду вам мешать, — стилист жмет руку Катону и выходит из комнаты, оставляя нас одних. Я вижу на стене секундомер, висящий над постаментом, который доставит меня на арену уже меньше чем через две минуты. Смотрю на Катона: он очень бледен, губы подрагивают. Я, чтобы его как-то отвлечь нарочито серьезно спрашиваю: — Будут какие-нибудь напутственные советы, ментор? — Будут, — он остается серьезен. — Мирта, я знаю, ты веришь в союзников, но помни: они не всегда смогу тебе помочь. Не потому что захотят предать, а потому что они могут просто не успеть. Понимаешь? — Да, — шепчу я. — Я тебя заклинаю, будь осторожна, следи за тылами и вернись с победой. Я с ума сойду, если ты погибнешь. Он меня обнимает. Я прижимаюсь к нему и шепчу: — Не оставляй меня. — Не оставлю. Ни за что. Мы стоим так, пока из динамиков не сообщают, что остается одна минута. Катон желает мне удачи и целует в лоб. Я встаю на постамент. Сердце бьется как бешенное, я нервно сглатываю. Вдруг я схожу с постамента — он еще открыт — и быстрым шагом иду к Катону, и пока он не успел ничего сказать, я встаю на цыпочки и целую его в губы. Впервые за все время я сама его поцеловала. Он до боли сжимает меня в объятиях, поднимает над полом. — Двадцать секунд. Мы отрываемся друг друга. Катон, кажется, поражен моим поступком, но все равно светится от счастья. Мне почему-то хочется оправдаться. — Вдруг у меня больше не будет такой возможности. — Я убью тебя, если ты будешь так говорить. Я улыбаюсь и бегу к постаменту. Буквально сразу за мной закрывается прозрачная звуконепроницаемая перегородка. Катон показывает мне жест, который можно встретить только в нашем дистрикте: полностью сгибает мизинец, немного безымянный, остальные пальцы распрямляет. Этот жест используется для много и одно из его значений — это приветствие победителя Голодных игр. Я показываю ему тоже самое и в этот момент постамент начинает подниматься. Я закрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Несколько секунд я пребываю в полной тишине. Но вот я чувствую едва уловимые звуки: мы на месте. Осторожно втягиваю носом воздух. Он кажется очень спертым и тяжелым, но есть ветер: значит мы на открытом воздухе и такое ощущение, что на пустыре: ни шелеста деревьев, ни звуков воды. — Леди и джентльмены, первые Тюремные голодные игры объявляются открытыми! Я распахиваю глаза. И первое, что вижу — это кромешная темнота.