***
Телефонный звонок прерывает размышления Бан Чи Гу о том, что ему выбрать на поздний, практически ночной ужин — острый, горячий тямпон или пряную говядину с кимчи. — Чан Ук, хен, как жизнь? — говорит он весело и через мгновение меняется в лице. А еще через секунды, рассыпав сушеную зелень, бросается к двери, подхватывая с тумбочки ключи и шлем. Бан Чи Гу любит Чан Ука всей душой, знает его с младенчества, прошел с ним огонь и воду и теперь руки его дрожат от волнения, сжимая руль мотоцикла. В голове огненным вихрем крутятся слова «Чи Гу, это я. Я в «Club Mass». Забери меня, пока я никого не убил» Бан Чи Гу мчится по ночным улицам, срезает путь, страшно боится не успеть. Он вылетает на проспект, где расположено заведение и, бросив мотоцикл, врывается в бар. Чан Ук стоит посреди танцпола, в окружении четырех парней и вытирает кровь с лица. Взгляд его совершено безбашенный, желваки медленно перекатываются, руки сжаты в кулаки. Он еле держится на ногах, в стельку пьян, но смотрит дерзко и яростно. Толпа неплотным кольцом окружает дерущихся, несколько человек снимают на камеры телефонов, но никто не стремится предотвратить потасовку. Бан Чи Гу выбрасывает руку вперед, но кулак Чан Ука врывается в челюсть одного из нападавших одновременно со спасительным жестом примирения. Следующие пять минут Чи Гу помнит плохо. Он не особо спортивный парень, да и дрался последний раз еще в школе, так что выступает скорее грушей для битья, чем напарником в драке, но именно это и отрезвляет Чан Ука, тело которого, отточенное на тренировках работает безупречно. Спасая «спасителя», Чан Ук отражает удары предназначенные обоим, а когда вдали слышится полицейская сирена, необычайно резво хватает друга за руку и выскакивает на улицу. Мотоцикл и удача спасают приятелей от разборок с полицией и, пролетев несколько кварталов (Чи Гу в ужасе, а Чан Ук весело хохоча), они шумно вваливаются в квартиру в южной части Сеула. — Ты сдурел, хен?! — причитает хозяин дома, осматривая в зеркало последствия драки, — что ты делал там, я думал ты на съемках. Что с тобой?! Чан Ук смотрит на друга. Яростное задор в его глазах умерился, уступив место всепоглощающему опьянению. Он опускает голову и нервно смеется. — Он бросил меня, донсен. Бан Чи Гу на мгновение замирает, недоуменно глядит на Чан Ука и осторожно спрашивает: — Ю СынХо? Вы повздорили? Вопрос, отпущенный в воздух, скользит по коже актера словно лезвие, что срезает тонкую полоску, обнажая нервные окончания. Тело ежится от боли, выгибается, стремиться избежать прикосновения острых граней брошенных слов и Чан Ук морщится, тяжело опираясь о дверной проем. — Не повздорили, донсен, расстались, — тянет он, — он меня оставил. Сказал, что устал. Что хочет двигаться дальше, что больше так не может… Еще секунду актер словно обдумывает сказанное, наблюдая как фразы скользят, не рассыпаясь, а значит вполне реальны и поднимает на Чи Гу грустный взгляд: — У тебя выпить есть? Через двадцать минут, приняв душ (Бан Чи Гу простоял за дверью, прислушиваясь, в готовности в любой момент вломиться внутрь) Чан Ук лежит на широком кожаном диване, механически поглаживая ворс брошенного поверх темно-синего пледа и смотрит на янтарный напиток, что убаюкивающе плещется в широком стакане. На кресле напротив сидит Чи Гу, символически пригубив обжигающий нутро алкоголь, и поглядывает на телефон друга, забытый на столе. На нем непрерывно мигает сигнал пропущенного вызова и юноша наконец не выдерживает. — Твой телефон. Гляди, пропущенные. Может что-то важное? — Посмотри сам, — равнодушно бросает Чан Ук, откидываясь на диванный валик. Бан Чи Гу смотрит на экран. Звонков много, пара десятков, большинство которых от менеджера Ли. — Надо бы перезвонить, — озабоченно говорит он, — договоренности потянут за собой проблемы. Ты что сорвал сьёмки? Чан Ук задумывается, и внезапно смотрит на товарища, словно очнувшись. — Сорвал? Вероятно. Ты видел прессу? В «Корея Star» написали что я скоро женюсь. Замечательная новость, не находишь? Чи Гу молчит. По правде сказать он не знает, что ему делать. Его друг выглядит так, будто с него живого содрали кожу, а он стоит, намертво вросший в землю воин, и смеется над пеплом, что заполняет его изнутри. Парень не знает какое действие будет уместно: шутка или дружеские объятья, назидательная лекция или молчание… Да и стоит ли отнимать у Чан Ука стакан с алкоголем, когда тот уже балансирует на грани хмельного забытья в отчаянной попытке унять боль. Вопросы роятся в голове Чи Гу и он не сразу реагирует на слова. — Что? Женишься? Ты? — улыбается он, — хорошая шутка. Трет переносицу пальцами и вскидывает голову, осененный догадкой, — так может и СынХо видел? И подумал невесть что? Чан Ук вздыхает: — Это приводило меня в ужас, — говорит он, резко поднимается и вопрошающе смотрит на друга, — я был в панике, понимаешь? Я летел как умалишенный. А он… Да, он видел, но вот его слова. Они не имели к ситуации никакого отношения. Он был как…как холодный огонь. Как чёртова ледяная принцесса, понимаешь? Оказалось, что он давно решил. И это всего лишь повод. Сколько он врал мне, дружище, кто теперь скажет? На мгновение Чан Ук снова оказывается там, в комнате отеля и боль жжётся у самого сердца. Он трет грудь и залпом опрокидывает стакан. Смотрит на Чи Гу. — Он убил меня. Так. Просто. Здесь, — тихонько бьёт ладонью в грудь, — словно дыра. Все обесценилось. Я труп, донсен, — он запрокидывает голову и выдыхает нервный смешок. Слезинка скатывается вниз по щеке, но Чан Ук сердито смахивает ее: — Я переночую у тебя? Позвони Сун Чану, он все уладит.***
Сын Хо ощущает себя в пузыре, наполненном глянцевой доброжелательностью, что скрывает истинные чувства. Он просыпается на рассвете, завтракает с Полом, сетует на то, что Майкл срочно уехал встречать команду мастеров граффити из Индонезии и, не в силах оставаться в комнате, где каждая частичка воздуха стынет с немом отчаянии, спешно уезжает. Возвращается в агентство, сдержанно улыбается выдохнувшему от волнения менеджеру, и запирается в комнате отдыха, обложившись сценариями фильмов, в которых ему предлагают участвовать. Он старательно пытается вникнуть в истории, но Чанни стоит перед его мысленным взором — бледный и потерянный. И хотя Пол уверил его, что все в порядке, тревога не исчезает. Правильность решения и действий, что причинили такую невыносимую боль им обоим не дает парню покоя. Он твердит себе, что любое страдание утихнет, и жизнь потечет своим чередом и зато теперь никто не пострадает… Время тянется умирающей улиткой и СынХо, забирая не просмотренные папки с собой, выходит в холл. Ловит себя на мысли, что ждет, постоянно и бессознательно, появление Чан Ука, возможности убедиться, что с ним все в порядке, на миг, пусть за маской усталого равнодушия, взглянуть на любимый профиль, на тело, что желанно так, как ничто прежде. Облегчить боль. Прячась, не касась… Но коридоры пусты и СынХо идет, неспешно и отстранено, убеждая себя, что так будет лучше. Так будет лучше. Туман головокружения поднимается снова, парень решительно встряхивает себя и заворачивает к менеджеру Паку. — Есть изменения в графике встреч? — спрашивает он, улыбаясь. Менеджер поднимает на него глаза, смотрит вопросительно, выжидающе, но актер не намерен раскрывать свои чувства. Снова такой ошибки он не совершит. — Все по графику, — чуть подумав произносит господин Пак, бросая взгляд на расписание, и делает очередную попытку прояснить ситуацию, — я пришлю машину завтра рано утром, откуда тебя забрать? — Из дома, я буду там, — не изменяя внешней доброжелательности кивает Сын Хо и закрыв дверь, идет к выходу.***
Чан Ук не помнит, чтобы в его жизни случались такие тяжелые ночи. Казалось опьянение сгладит нестерпимость потери, превратив ее в тупую, ноющую боль, но алкогольная анестезия длится совсем недолго. Провалившись в хмельной сон, парень уже через пару часов вырывается из мрака бессознательного и тут же сталкивается с острыми гранями вспарывающей душу реальности. Чан Уку чудится, что он доверху наполнен битым стеклом и каждый вздох причиняет боль. Оцепенение последних часов уступает место оглушающему чувству обреченности и на он почти жалеет, что добрался до дома друга живым. Чувство потери ширится с каждой минутой, парень тянет колени к груди, ёжится в попытке спрятаться, погасить разгорающееся пламя. Закрывает глаза и вскоре осознает, что тихо воет, словно смертельно раненный зверь, моля о сострадании. Тщетно он пытается вытолкнуть из себя липкое отчаяние, которое за сутки вросло в его душу тонкими ядовитыми шипами. Слезы текут ручьем и Чан Ук злится не в силах их удержать. Он обреченно раскалывается изнутри, изнывает в ожидании помощи, чуда, способного забрать страдание хотя бы на несколько минут. Память калейдоскопом собирает в причудливые узоры множество счастливых моментов пяти лет, что ребята провели вместе и нет им конца и становится все тяжелей. Когда душевная боль волной цунами перекатывается за все мыслимые пороги, Чан Ук неохотно поднимается и бредет на кухню, то и дело натыкаясь на мебель. Наполняет ледяной водой стакан и жадно пьет, в надежде, что холод сможет заморозить разрастающуюся пожаром боль. Внимание его привлекает ряд, утопленных в деревянную подставку, столовых ножей, глянцевая поверхность которых таит успокоение и безмятежность. Он вытаскивает из гнезда один, самый маленький и изящный и долго рассматривает его при равнодушном лунном свете. Лезвие манит к себе, шепчет об избавлении, убаюкивает. Парень крутит нож, любуется стальным отблеском, медленно дышит, думает, думает, думает и, приложив опасный предмет к ладони, с нажимом проводит по мягкой плоти. Вспышкой врывается в усталую душу боль тела, но становиться немного легче, будто где-то внутри открылся спасительный клапан. Чан Ук напряженно улыбается и раскрывает ладонь. Кровь струйкой стремится по запястью и дальше, капает на пол точками вожделенной опоры. — Хен! — Бан Чи Гу возникает в проеме кухни, бросается к Чан Уку, хватает за руку, — что ты творишь, Чанни?! «Чанни» спусковым крючком взрывает пустоту вокруг и Чан Ук валится на пол, заходясь в истеричном крике. — Не могу больше, не могу…ненавижу его, ненавижу… — плачет он, пока Чи Гу, стараясь не дышать, тянет опасное лезвие из рук и, отбросив нож, сжимает друга к тисках объятий. — Хен, хен…тише, хен… — шепчет он, качая его, ставшего в миг таким маленьким и беспомощным, — тише, хен…***
10 июля 2016 года Серый гранит кинотеатра Lotte Sinema в сердце Инхчона служит отличным фоном для ярких плакатов, буйства цветов и блеска влюбленных глаз фанаток, что выстроились плотными рядами у входа в ожидании любимой звезды — невероятно притягательного, трогательного и сексапильного Ю СынХо — главного фаворита дорамы «Ким Сон Даль». До начала промо-встречи остаются считанные минуты, когда черный Nissan наконец привозит его — улыбающегося и жизнерадостного. СынХо идет мимо ограждений, смущаясь и кивая, машет рукой, старается коснуться то одной, то другой протянутой ладони, что тянутся к нему, незаметно кивает охране, забирает несколько подарков, провоцирует взрыв эмоций в рядах поклонниц, и пару раз обернувшись, заходит внутрь здания. Менеджер Пак спешит впереди подопечного, перед началом весь актерский состав ждет фотосет и нужно торопиться. СынХо входит в комнату, здоровается с собравшимися, театрально обнимает пластиковую фигуру Сюмина и улыбается в камеру, неизменно следующую за ним. Он выглядит расслабленным и абсолютно «простым» — джинсы, кроссовки, футболка в крупную сине-красную полоску делают его образ мягким и свойским, без налета звездности. «Слышали новости? — делится со стаффом Ко Чан Сок, — Джи Чан Ук замечен был в пьяной драке, по центральному каналу даже показали видео. Вот что значит вседозволенность и звездная болезнь. Думает, мальчишка, ему все сойдет с рук». СынХо сжимает кулаки и делает пару глубоких вдохов. Хлебнув кофе он смотрит на часы и шепчет менеджеру, что отойдет в уборную, «на пару минут, мы успеем?» и спешит по коридору в поисках нужной двери. За очередным поворотом он сталкивается с Чан Уком так неожиданно, что на секунду теряется. — Чанни? — говорит он одними губами и отступает на шаг. — Привет, малыш, — улыбается Чан Ук, но глаза смотрят настороженно. Сын Хо быстро оборачивается, чтоб убедиться, что они одни, и вновь глядит на парня: пальцы мелко дрожат, под глазами темные омуты, вся поза говорит о том, что последние сутки были для того непростыми. Выхватывает взглядом перевязанную ладонь и нервно сглатывает: — Что ты делаешь здесь? Как ты прошел незамеченным? — спрашивает он, обхватывая себя руками. Чан Ук машет рукой куда-то в сторону: — Я уже был здесь однажды. Там…служебные выходы. Это было просто, — он смотрит на СынХо и голос его становиться мягче, — Я…я пришел извиниться за свое поведение…и убедиться, что с тобой все в порядке. — Со мной все в порядке, — говорит СынХо тихо, — тебе нужно уходить, у меня выход через пару минут. Чан Ук не двигается и страдание льется из него молчаливой волной. Кажется, что с их последней встречи прошло так много времени и все эти часы он провел в невыносимых пытках. Сердце плачет, толчками выбрасывает боль, колется иглами и разливается щемящей нежностью. Сын Хо не выдерживает и делает шаг навстречу: -Чанни, — вздыхает он, — Чанни, послушай… Тот преодолевает оставшееся расстояние и сжимает СынХо за плечи. — Скажи мне, почему? — вопрошает он, вглядываясь в увеличивающиеся зрачки юноши, — почему? Я… дьявол, я одержим тобой, я люблю тебя, больше жизни люблю… Что я сделал не так? Чан Ук обнимает СынХо, прижимается всем телом так, что Ю чувствует исходящий от него жар. Жар полный отчаяния, любви и надежды. Он проклинает себя за жестокость, но решительно освобождается от объятий. — Дело во мне, — говорит он твердо и отступает, — это я…я тебя больше не люблю. Мне очень жаль. Слова переламывают Чан Ука пополам. В следующее мгновение на СынХо обрушивается удар и он ощущает, как кровь сочится из разбитой губы. — Тебе жаль?! Жаль? Чертов ублюдок! — кричит Чан Ук в ярости. СынХо вытирает ладонью губы и вытягивает руки перед собой, — Чанни… Послушай… Не кричи… — Самовлюбленный ублюдок! Все что тебя интересует, это имидж, общественное мнение! Тебе было плевать на нас, на меня, на наши чувства. Да и какие чувства, это просто цирк! Я ошибался, Господи, …ненавижу тебя… По коридору слышны шаги и голоса. Охрана, среагировав на шум, подлетает и скручивает Чан Ука, укладывая его на пол. За ними спешит менеджер Пак, бросается к СынХо, который опустившись на колени склоняется над Чан Уком. — Вызывайте полицию, — причитает менеджер Пак, но СынХо останавливает его умоляющим взглядом: — Нет, нет, не поднимайте шум, я в порядке. Просто увезите его домой. Я прошу Вас. Менеджер смотрит в растерянности: — Он тебя избил, Ю СынХо, ты что не понимаешь? Как ты выйдешь сейчас на сцену? — Все будет в порядке, я одену маску, скажете, что я упал, заболел…да что угодно. Только не надо полиции, — СынХо вцепляется в менеджера мертвой хваткой. Тот закатывает глаза и отступает: — Нет времени разбираться, не поднимайте шум, это повредит фильму, — бросает он охране, — отвезите его в агентство, я сообщу Бан Чи Гу. Совсем с катушек слетел, идиот. Двое рослых парней рывком поднимают Чан Ука и тащат его прочь. Он уже не сопротивляется, и только неотрывно смотрит, как СынХо, сидя на полу, закрывает лицо руками. Ярость горит в нем, ярость поднимается все выше и выше, выжигает все, что было. Ярость убивает и нет от нее спасения.