Соло сердца между вздохами будней

октябрь 2016 «Стоит обозначить „правильными“ словами нечто немыслимое и все волшебным способом исправится» Это прозрение прожгло мозг Чан Ука посередине диалога, и он неловко замолчал, уткнувшись растерянным взглядом в камеру. Режиссер Квак Чон Хван возник незамедлительно. — Стоп! Что это? Забыл слова? — Слова? — отмер Чанни легонько почесал затылок, — слова…нет…то есть да, Простите. — Перерыв! — провозгласил режиссер, и съемочная площадка пришла в движение. Засуетились техники, толкая неповоротливые камеры по гибким рельсам, опутавшим локацию, гримеры обступили актера, смахивая несуществующий пот и слой грима, чтобы старательно нанести новый. Чан Ука стоял, обдумывая идею, казавшуюся чем-то абсолютно очевидным, решением всех проблем. Как раньше он не понял, что все сказанное ранее было «неправильным», разрушительно эмоциональным и от того возымело эффект «обратной силы», растащив их с СынХо по разным сторонам любовного ринга, частям города и, казалось, Вселенной. Конечно! Это так просто. Какой же он дурак. — Кофе? — пластиковый стаканчик в руках Чи Гу рождал затейливый, почти колдовской пар, — ты чего примерз? Пойдем, сядем. Дорама, как и предполагал Ук оказалась посредственным, во многом шаблонным боевиком, выплывающим из небытия за счет эффектных экш-сцен и в меру звездного актерского состава. С ним, главным героем, на съемочной площадке носились все, от уборщика до режиссера, который, не веря в столь счастливый случай, позволял Чанни некоторые вольности. Впрочем, парень, верный слову, данному собственному менеджеру, работал усердно, выкладываясь максимально: физически и эмоционально, раскрашивая незамысловатый сюжет новыми красками. Между дублями ослепительно улыбался, легко шутил и угощал стафф булочками и напитками. Он появлялся в гримерной одним из первых, опережая услужливого друга, который, в очередной раз, застревал у закрытой двери Чануковской квартиры. «Спишь еще, хен?» «Я уже на месте. Купи по дороге пончики» Этот диалог повторялся регулярно, и Бан Чи Гу сдался, осторожно поверив, что с его другом все в порядке, а значит и его собственная жизнь входит в привычную колею. После трудового дня, ребята, прохватив пару-тройку приятелей могли отправиться в баню или спортзал. В самый разгар отдыха Чанни уходил тихо, по-английски, и уже через полчаса отвечал сонным голосом встревоженному другу: «Я уже дома, хеним, я спать. Увидимся завтра» Возвращение прежнего Чан Ука отмечала даже его мать, к которой они теперь ездили всякий раз, когда выдавался выходной, хотя и случалось это не часто. Съемки неслись галопом, фанаты неистовали «пожирая» кадры с локаций, удачные ракурсы и секундные ролики, выложенные в сети заботливым стаффом. Ук кажется даже не уставал, работал как машина, демонстрируя высокий профессионализм и число сцен, снятых минимальным количеством дублей стремилось к фантастической цифре. — Может возьмем таймаут, рванем на озера? — интересуется Чи Гу, болтая остывающий кофе. Ук молчит. Он удивляется сам себе, своему спокойствию и отрешенности, несмотря на «сумасшествие» трехмесячной давности. Похоже, он нащупал «рабочую кнопку», что включала эмоции и тело одновременно с отмашкой «Мотор!» Он не думает о роли не единой секунды за пределами съемок, но не может не гордиться собственной безупречностью. Он действует «как человек» и, признаться, совсем не устает. Ему просто не от чего. Каждый день, возвращаясь в квартиру, он заказывает на дом тайской еды, и сидит в тишине, глядя в стену. Он не читает сценарий, не смотрит телевизор и не листает соцсетей в тщеславной надежде увидеть на экране себя или понаблюдать за собратьями по цеху. Он просто живет, отмеряя время вдохами и «включается в жизнь» каждое утро. Его любовь к СынХо кажется теперь выдуманной, слиянием разыгранных сцен, застывших в памяти японскими гравюрами: прозрачно зыбкими и трогательными. «Отрицание действительности» (если такое и случается с Чанни тихими вечерами) ведет себя осторожно, даже деликатно, касаясь обугленных в припадке страданий нервов едва-едва и быстро сменяясь ироническим взглядом на жизнь, стоит чуть сосредоточить на себе внимание. Порой, чувство невыносимой потери накрывает его в душе, когда капли, струящиеся по кубикам пресса, напоминают прикосновения пальцев. Ук дергается словно от ожога, выключает воду и спешно одевается, пока обнаженность на вызывает в нем болезненного раздражения. Чувство к Ю скрывается в памяти Ука за массивной, вооруженной засовами дверью, но даже этот факт ускользает от его понимания, во избежание малейших признаков боли. Тем паче, мысль, возникшая теперь столь внезапно, представляется парню универсальным ключом, способным исправить любую, даже фатальную ошибку. — Озера? — переспрашивает Ук, допивая крепкий, сладкий напиток, — можно и съездить, если ты хочешь. Но я бы предпочел закончить здесь все побыстрее. Он сминает стаканчик и метким броском посылает его в ближайшую урну. Время летит молнией, врезается в вечер, опустившийся на площадку легкозвездным одеялом, и режиссёр объявляет окончание съёмочного дня. ЧанУк спешно прощается с коллегами, кивает ЧиГу, коснувшись ладонью уха — «Позвоню», и исчезает быстрее, чем гаснут последние софиты. Он ловить такси, жалея, что оставил дома верного стального друга и, натянув на глаза кепку, называет адрес, за пару кварталов до заветного места. Через несколько минут уже идет по аллее, между похожими друг на друга домами. Он бывал здесь не часто. Квартира СынХо, там, за поворотом, на восьмом этаже стеклянного исполина, напоминающего гигантские медовые соты, политые небесной глазурью, принадлежит агентству. После обустройства их совместного жилья, нужды приезжать сюда не было. Редкие безделушки и вещи СынХо перевез в большой спортивной сумке, а потом они просто покупали необходимое, заполняя пространство общей энергией. Квартира, их квартира, так и стоит запертой и Чанни даже не хочет думать, исчезли ли оттуда вещи Ю, хотя помнит, как ЧиГу робко спрашивал об этом. Здесь же, в съёмной комнате, в которой СынХо останавливался в авральные периоды, когда не было возможности уехать домой, Чанни был всего-то раза четыре. Официальный интерьер, стильный, но холодный не радовал их обоих, и только кровать хранила тепло и удивительный, не с чем несравнимый родной запах. Окна квартиры темны и Ук, присев на скамейку в импровизированной сквере, зажатом в тисках домов, с грустью понимает, что не имеет ни малейшего понятия дома ли его бывший партнер. Он всматривается в пустоту чернеющих окон и внезапно ощущает себя вернувшимся домой. Уку чудится, что даже воздух здесь наполнен существованием Хоши, его дыханием, его жизнью. И неважно, дома он или квартира пустует, ожидая хозяина. «Наверное, — думается парню, — я мог бы сидеть здесь бесконечно долго» Замурованная любовь, расцветает в груди белоснежным лотосом, спрятанным на дне колодца. ЧанУк не испытывает гнева или печали, сердце его не сжимается от мучительной потери. Возможно, свойство неумолимого времени коснулось и его? Парню тихо и спокойно, как человеку, разгадавшему главный секрет. Волшебство принятого решения, спасительных слов, помогает раскрыться воспоминаниям: легкой застенчивой улыбке, тонким запястьям, голосу, едва подернутому шелком. Ча Ук не решается вспоминать глубже, но и этого достаточно, чтобы губы его тронула мечтательная улыбка. Он перебирает слова, словно морскую гальку: люблю, ты, вместе, знаю…какое из них окажется тем самым ключом, заклинанием, достаточно волшебным, чтобы все исправить, создать заново, преобразить, ракрасить чувства, которые казались незыблемыми? Вереницы слов выстраиваются в голове Ука множеством комбинаций и он даже иронично посмеивается, удивляясь собственно красноречивости. В глубине души он чувствует — хватит одного — двух, или просто взгляда. И даже признание в любви, отчаянное, выстраданное, но не забытое, не кажется Чанни достаточно надежным. Просить прощения запоздало, а задавать вопросы неуместно. Может быть СынХо сам разрешит этот ребус? Может быть он знает слова, что избавят обоих от похороненного в глубине, но не погаснувшего огня страдания, от нелепого недоразумения, ставшего причиной разрыва? Уку кажется, что он уже и не помнит, не хочет помнить холодное «я не люблю тебя», настойчиво вытесняемое сознанием, словно призрачную, придуманную фразу, мираж, воспринятый в припадке ярости. Чанни глядит на сине-черный бархат неба и впервые за долгие дни, ощущает, что живет. — СынХо — шепчет одними губами, вздыхает прохладный, наполненный обещанием дождя, воздух. — Сын… — выдыхает, — Хо… Вот оно, дыхание его жизни? Как вообще возможно жить без него? Погружённый в ожидание, как теплую, молочную ванну, Ук не сразу реагирует на остановившуюся у подъезда машину со знакомой эмблемой агентства. Ю СынХо, уставший, но невероятно стильный, выходит из машины, чуть улыбаясь, бросает пару фраз водителю и идет к дверям. И вдруг, повинуясь неясному порыву, оборачивается и прилипает взглядом к ЧанУку, укрытому сумерками. Тот не двигается с места и только смотрит, смотрит во все глаза, ощутив внезапный восторг от возвращенной близости. Время застывает и миг тянется бесконечной волной нового узнавания. Ук делает шаг, короткий, робкий, острожный шаг в сторону своего невообразимо желанного мальчика, но СынХо, опускает глаза, и решительно толкнув дверь, скрывается в доме.