Соло сердца между вздохами будней

октябрь 2016 Я проснулся, когда рассвет погрузил в молочную дымку кровать и казалось, что мы плывем на большом корабле, только двое в целом мире грез и надежд. Рука Чанни лежала на моей груди, была легкой и тяжелой одновременно. Я медленно вздохнул, наблюдая, как ладонь его поднимается, едва заметно скользя по телу, еще влажному, но приятно утомленному и расслабленному. Я любил смотреть на его руки. Аккуратные фаланги длинных пальцев были изящны, но неизнеженные, широкая ладонь почти всегда была теплой, вены на запястье отливали серебром. Я хорошо помнил, как красив лабиринт линий на обеих руках, особенно на правой, что спряталась сейчас под щекой Чан Ука. Раньше часами разглядывая замысловатый рисунок, я бродил по тропками Жизни и Судьбы, верил, что Счастье обязательно отражается в этих «письменах», а я являюсь его частью. Пусть не единственной, но совершено необходимой. Тонкий, потёртый браслет — косичка из потемневшей кожи, слегка прилегал к запястью. Мы купили его на Средиземном море прошлым летом, когда графики отпусков фантастически совпали, и мы смогли провести на берегу целых четыре дня. Чанни учил меня нырять, и его руки, сильные и уверенные, касались меня под водой, будоража ровно до той степени, чтобы, вдоволь насладившись морем, я изнывал от желания отдаться ему под прохладными струями душа, куда мы ввалились, хохоча и целуясь. Я тихонько провел пальцами по лежащей ладони и скользнул выше. Мышцы напряглись, а Чан Ук прерывисто вздохнул. Подготовка к сьемкам не прошла даром. Было заметно, как увеличился объем и упругость плеча с нашей последней встречи. Чанни заметно возмужал, и я, прикрыл глаза, возвращая себе ощущение цепких пальцев, требовательных прикосновений и бесстыдной нежности, с которой Ук касался меня в самых откровенных местах еще пару часов назад. Мне стало жарко и пальцы слегка задрожали, выдавая растущее желание. Я тихо повернулся на бок, рука соскользнула, но Чанни тут же обнял меня, не просыпаясь, но мгновенно уловив возникшую пустоту. Я повернул голову, приподнялся и поцеловал его руку. Еще и еще раз, пока не почувствовал, как он улыбается. Сонные глаза смотрели на меня с бескрайней нежностью и я на мгновение почувствовал себя страшно виноватым и абсолютно беспомощным перед его любовью. Пальцы наши переплелись и Ук снова закрыл глаза, отдаваясь разлившейся меж нами близости. Он сжал мою руку и, через ладонь, я ощутил, как бьется его сердце. Я продолжил целовать его пальцы, один за другим, переместился на покрасневшие, чуть сбитые костяшки, лизнул соленую кожу, ощутил на языке вкус собственной спермы. Смутившись, Чанни попытался отпустить мою ладонь, но я, погружаясь в хмель возбуждения, выписывал кончиком языка узоры на его руке и, наконец, когда он ослабил хватку, погрузил в рот сразу два пальца. *** Я не маньяк, но оставаться равнодушным, когда кто-то ласкает языком твои пальцы сложно. Сердце сразу перешло на бодрый галоп и стучало где-то пониже пупка, но я не мог заставить себя прекратить это утреннее безобразие. Я чувствовал себя чертовски счастливым. Как будто пропасть, в которой плавилась моя боль, непонимание и смертельно раненная любовь, захлопнулась, оставив после себя гул потерянного времени и отныне все станет как прежде. Да, что там говорить, ощущение было такое, будто никакой катастрофы и не было вовсе. Но я не дурак. Уже нет. И я знаю, что скоро слова «Тебе лучше уйти» разрежут иллюзорный пирог беспощадным ножом реальности. Пусть уж лучше делает с моим телом все, что хочет, пусть. Только молчит и не убивает меня снова. Я смотрел, как ресницы Хоши подрагивают крылышками райской колибри: трогательные и невесомые. Ночью они блестели обсидианом то ли от дождя, то ли от слез, обрамляя горящие от чувств глаза, а я смотрел и смотрел, и все слова, что слетали с губ СынХо, разбивались о мою зачарованность, мою веру, мое желание вновь прикоснуться к ним и целовать каждую ресничку, что мягким контуром подчеркивают глубину зрачков. Однажды, ослепленный густым смоляным росчерком в момент экстаза, я спросил, не вмешалось ли в сие «божественное» творение косметическая индустрия? Хоши избил меня подушкой и обиделся, и его прощение стоило мне трех риммингов. Видит Бог, я был пошутил так снова, но малыш врят ли теперь поведется на столь откровенную провокацию. Когда пальцы мои нырнули между влажных, припухших губ глубже, я едва подавил стон и Хоши бросил на меня довольный взгляд. Черное марево ресниц всколыхнулось и вспыхнуло, лаская меня где-то глубоко внутри. ***  — Куда ты смотришь? — воспользовавшись паузой, я по-детски чмокнул его в ладошку и отпустил руку. — На твои ресницы, — улыбнулся он, — они фантастические. — Ты опять? — нахмурился я, намекая, что хорошо знаю этот взгляд, скрывающий желание подловить меня на эмоцию. Не люблю свои ресницы. Считаю их редковатыми и слишком короткими, но Чанни упорно твердит, что они прекрасны. Хотя, после неудачной «шутки» про услуги косметолога, я ему не верю. Извинение было сладким, но осадок остался. И вот опять. Я вижу, что и Ук помнит про тот случай, и глаза его смеются, внимательно наблюдая за мной. Часы показывают 6.30. Серебро рассвета становится все прозрачнее и реальность наступает на меня своей неизбежностью. Мы не должны вот так лежать вместе, не должны были снова встречаться, не должны были… — Мне это не нравится, — бормочу «обиженно», перекатываясь через Ука, — я в душ. Свари, пожалуйста, кофе, помнишь где что находится?  — не даю ему возможности возразить и скрываюсь в ванной. Убегаю от него. От себя. От того, что неминуемо. Быстро ныряю под прохладные струи и замираю. Тело неохотно отдает блаженное оцепенение сна, но вода спасительно освежает голову. Капли скользят по плечам, спине, бедрам, вторят прикосновениям чанниных пальцев. Мгновенно вернувшееся чувство вины царапает изнутри и мутной рябью поднимает во мне злость на самого себя. Я поступил плохо, но я хотел его спасти. Я обманываю его, но он продолжает меня любить. Я поклялся себе отпустить Ука, но не смог совладать с собственным желанием. Доказывал, что мы не пара, упрашивал и разъяснял, а потом стонал под его руками, как последняя шлюха. Я должен сказать, чтобы он уходил. Но я не могу. Злые слезы покатились по щекам. Я схватил щетку и начал ожесточенно тереть тело, в надежде избавиться от запаха Ука, чтобы через несколько минут, смыв с себя «ночь», выйти спокойным и решительным. Поговорить. Выпить кофе. Пожелать удачи и разъехаться в разные стороны. Почему, черт возьми, мы должны проходить через это снова? Из-за меня. Ручка двери дернулась и, после секундной паузы, Чанни постучал. Я закрыл воду. — Впусти меня, Хоши. Это чертовски больно. Я поморщился и помотал головой, словно Чан Ук мог увидеть. Он снова постучал. — Открой пожалуйста дверь. Наскоро замотав полотенце вокруг талии, я щелкнул замком. Запах свежесваренного кофе тут же смешался с влажным воздухом, окутав нас горьковато-бодрящим ароматом. Он не боялся. Стоял и смотрел на меня. Так провожают взглядом воздушный шар, безвозвратно взмывший в небо. Я опустил голову, хотел проскользнуть на кухню, дать возможность и ему не прерывать молчание, но он обнял меня, горячий, слегка липкий от пота, и поцеловал в губы. — Кофе? — услышал я сквозь гул в голове. Мне показалось, что я отключился на мгновение, растворился в поцелуе кусочком сахара. Как бы там ни было, член у меня «предательски» дрогнул. — Да. Прости, что не открыл. Я… Чанни приложил палец к моим губам: — Не надо. Пожалуйста. Он обошел меня и закрыл дверь. Я дождался пока шум воды тихим шелестом просочится сквозь дерево и вернулся в комнату. Сдернул с кровати покрывало и подхватив белье, небрежно сброшенное у широкой деревянной ножки, не дыша закинул их в корзину в прихожей. Нашел в шкафу свежее белье и футболку, быстро оделся. У дверей одиноким куполом замер зонт. Кепка, оброненная второпях, немой свидетель нашей внезапно вспыхнувшей страсти примостилась рядом. Я поднял разбросанные по полу вещи: влажный тонкий свитер Чанни и его джинсы, собственную рубашку и брюки. Запах Ука был повсюду, хотя к нему оказались примешаны и другие ароматы: озона, от затихшей к самому утру грозы, отголосок мяты, ведущей ноты любимого Чаниного парфюма, терпкий и соленый — наших тел. Я едва подавил в себе желание зарыться носом в его одежду, забыв о том, что пару минут назад старательно избавлялся от малейшего намека на его присутствие. Перебросил джинсы на спинку кресла и вздрогнул от звона ключей, выпавших из кармана на ковролин. Машинально потянулся за ними и только зажав в руке узнал связку. Это были ключи от нашей квартиры: маленький и большой, скрепленные широким кольцом и брелком с парой белых, скрученных ракушек. Их двойник лежал в нижнем ящике письменного стола в углу комнаты. Хотел ли Ук, чтобы я забрал из квартиры свои вещи, окончательно освободив его или носил с собой связку, как надежду на мое возвращение? Я никогда бы не решился спросить. Осторожно опустив ключи в карман, я оставил Чанины вещи на кресле. Теперь я понимал, что мои слова ничего не решат, что я останусь здесь, вскрыв затянувшуюся рану и буду грезить его руками, голосом, дыханием на моей коже. Невозможность выхода опустошала меня. Мысли кружили в голове, но не одна не казалась правильной, не была решением. Я был готов все рассказать, но Чанни не спрашивал и слова застывали во мне острыми кубиками льда. Я отчаянно хотел, чтобы он меня спас, а он был готов жить так, как я ему позволил. Он балансировал на тонкой возможности быть со мной, здесь и сейчас. Спокойный и уверенный, он не пытался меня провести, я чувствовал, как он отчаянно не хочет теперь выяснять кто из нас прав, кто виноват. Он любил меня. По-настоящему любил. Я снова открыл шкаф чтобы поменять простыни и наткнулся на черный мрак прохладного шелка, аккуратно сложенного на одной из полок. Раскрыл полотно и застелил кровать, поглаживая волны складок. Услышал, как открылась дверь ванны и обернулся. Ук стоял обнаженный и мокрый, держа в руках поднос с кофейными чашками и парой обжаренных тостов. Я готов был разозлиться на такую выходку, но тут же вспомнил… — Ты убрал из ванны мое полотенце, — сказал он. Я не сводил глаз с его торса и лениво торчащего члена. Было что-то дикое в сложившейся ситуации. Я — одетый и растерянный и он — голый и улыбающийся. Смутившись, я подошел к шкафу и стараясь не смотреть, протянул Уку чистое полотенце. Он поставил поднос на стол у кровати и сел, набросив хлопковую ткань на колени. Капли воды сорвались с плеча и упали на черный шелк. *** «Он издевается», — думается мне. Сидя на черных простынях, небрежно прикрывая «рвущееся в бой» достоинство я чувствую себя героем порнодрамы: вынужденный улыбаться, когда все катится к чертям. СынХо уже все решил, недвусмысленно показывая своим видом, что встреча подходит к концу, что это был да, приятный подарок, но ничего не изменилось и вот она дверь. «Пей свой кофе, Чан Ук, и шагай домой» — Хочешь, чтобы я ушел? — интересуюсь. — Если тебя увидят здесь, будут неприятности,  — Хоши тянется за чашкой. Руки у него дрожат. — У меня и так неприятности, — усмехаюсь я,  — мой парень разбил мне сердце. — Я не твой парень, — голос Ю звучит словно эхо. — Да, ты говорил, — я ложусь на кровать, ощущая, как прохлада шелка щекочет спину, — теперь это просто секс, ничего личного. И поэтому ты надел чертову футболку, закрыл дверь в ванной и ждешь не дождешься, пока я, удовлетворив свою похоть, оправлюсь восвояси, так? Просто длинный риторический вопрос. Я даже не злюсь. Хоши молчит, а мне отчаянно хочется опуститься на колени и умолять его просто быть рядом. Не отталкивать меня, не душить молчанием. Я не хочу. Ничего не хочу знать. И страшно боюсь. Я пришел поговорить, найти выход, а теперь давлюсь словами, словно булыжниками. И вся комната, все пространство наполнено грудой этих чертовых камней. Только тела, тела действуют без разрешения, подходят друг другу так же идеально как прежде. — Встречаешься с кем-нибудь? —  рывком поднимаюсь, не без удовольствия отметив, что Хоши бросает взгляд на кубики пресса, беру с тарелки тост и отправляю его в рот. — Зачем тебе это, Чанни? — СынХо старается говорить спокойно. — Мне интересно, как ты живешь без меня, — пожимаю плечами,  — с кем ты проводишь ночи. — Со сценарием,  — он делает большой глоток и ставит чашку на место. Проходит к шкафу и вытаскивает рубашку и брюки. — Держи, это твои, — ловит непонимающий взгляд и неожиданно улыбается,  — ты даже не помнишь, как привез их сюда? Забыл? — бросает мне одежду, — твоя все равно промокла насквозь. В голове проносятся обстоятельства вчерашнего дня: мое намерение поговорить, и долгое ожидание, Хошин приезд и уход, дождь, печальная смиренность и большой, черный, бесполезный зонт, который СынХо держал надо мной, со слезами объясняя бессмысленность моих надежд. Квартира, вода в прихожей. «Я только обсохнуть и позвонить» Поцелуи… Я подхватываю вещи, но не тороплюсь одеваться. И правда узнаю кремовую рубашку (купил в Тайланде) и брюки от Мехх, подаренные ЧиГу. — Куртку возьмешь мою, холодно, да и на такси будет лучше, — говорит СынХо, а я понимаю, что осталось совсем немного времени. — Не боишься, что я не верну тебе куртку? — спрашиваю, — буду дрочить по ночам, вдыхая твой запах. Звучит так что пошло, что внутри меня передергивает. Но если я перестану шутить, я просто разрыдаюсь. СынХо меняется в лице. — Ты думаешь это смешно?! — Прости, — я встаю и полотенце падает на пол, — я опять все порчу. — Черт… — шепчет СынХо и снова отводит взгляд, — не мог бы ты одеться. Меня посещает шальная мысль. Я подхожу к Ю, быстрее, чем он успевает что-либо сообразить и, прижимаю его бедра к своим. — Я люблю кофе с молоком, — шепчу в самое ухо, поражаясь собственной наглости. Легко подхватываю его на руки, и через секунду опускаю на гладь шелка. — Нет, подожди, нет, — твердит он, сопротивляясь, но недаром я провожу пять дней в неделю таская железо в спортивном зале. Хоть какая-то польза от этого пустого фильма. Задираю футболку, скольжу языком по косым мышцам живота, заставляя СынХо выгнуться и, в нетерпении спускаю его брюки, вместе с боксёрам. Влажный, божественно пахнущий смазкой и мылом член тут же поднимается мне на встречу, и я беру его в рот во всю длину.