Скорее, про рэп

Прошла ровно минута с того момента, как Абба ввалился в квартиру Корифея в мятой, пахнущей потом одежде, и стоял перед ним, чуть покачиваясь, контрастируя с вылизанной начисто, чуть ли не сверкающей, квартирой. Корифей терпеливо ждал приветствия или хотя бы объяснения очередного внезапного визита. —А ты действительно знаешь немецкий или для понта фразу выучил? — была первая фраза эмси раздолбая. — Удивлен, что ты догадался спросить только сейчас. Немного знаю, в школе учил. —А скажи мне что-нибудь сексуальное на нем? — игриво, но еле разборчиво промямлил Серж. Димин мертвый взгляд мог смутить кого угодно, но не Сережу. Он лишь с нахальной вопросительной улыбкой смотрел в лицо Корифея. —Это язык тех, кто убил моего деда, а ты хочешь, чтобы я тебе серенады на нем пел? — Пфф, Сталинский режим уничтожил больше людей, чем убили немецкие солдаты под командованием Гитлера, но ты все еще говоришь на русском. Вот если бы я попросил тебя притвориться эсэсовцем… Форму там надеть… — мечтательно протянул Абба, чуть покачиваясь. — Зиг Хайль кричать… — То я бы настучал тебе по лицу, — твердо ответил Головин. — Ты и так уже настучал моему лицу, — напомнил краснощекий, указывая на желтизну заживающего синяка под глазом. — Извини. Абба картинно поднял брови, хитро смотря исподлобья: — Ты? Извиняешься? — с наигранным удивлением произнес он. Корифей кивнул, протягивая руку и невесомо очерчивая контуры синяка пальцами, отчего Сережа наклонил голову, кладя лицо в чужую ладонь, и еле удерживаясь от того, чтобы не мурлыкнуть. — Ты за меня стеклом резался, чтобы квитыми быть, а я так с тобой… — в голосе Димы действительно звучало сожаление. — Ухаживал за моей царапиной потом, заботился, а я мало того, что не поблагодарил тебя, так еще и побил. Извини. Не бездушный живодер же я, в самом деле. Аббалбиск горько ухмыляется, вспоминая кое-что: — Я в этом не уверен, но мне нравится твоя ласковая сторона, — и он трется щекой о шершавую ладонь бывшего соперника. Тот протягивает вторую руку, приближает лицо Аббы к своему и пристально смотрит другу в глаза. Момент затягивается. Они все еще у порога. — Всегда знал, что это твой фетиш. Гляделки эти, — подает голос Сережа, медленно моргая, пытаясь сфокусироваться, а не тонуть в зрачках напротив, что ему удавалось с трудом. — Я особо и не скрывал. Нас в армии заставляют зрительный контакт держать и орут почем зря, потому на баттлах злость моя выливается в глаза других, — сказал Корифей и тут же смутился своего признания. — Как-то так… Зачем ляпнул, кто за язык тянул? Но Абба, будто не услышав ответа, смотрел на Диму из-под полуприкрытых век, с одурманенным травой разумом и красным лицом, почти не воспринимая ничего из окружающей среды, кроме человека напротив. И тот к этому привык. Сережа редко был полностью трезвый, что позволяло Головину драть его, как сидорову козу целую неделю после своего проигрыша. Он отыгрывался на полубессознательном победителе, которому всё нравилось — и жестокость, и оскорбления, гонор только подстегивал его. Но один раз Корифей зашел дальше обычного — ударил по лицу за насмешки над наигранностью его раундов. Тогда победитель даже заметно протрезвел и свалил подальше, на чужой вписон, но на следующий же день Дима забрал его без объяснений, и они целый день молча бок о бок сидели на набережной, смотря на летнюю суету у воды. Не в их характерах было мириться, как нормальные люди. — С тобой относительно уютно, — наконец произнес Аббалбиск, выдыхая алкогольные пары и глупо улыбаясь. Корифей промолчал. В глубине квартиры громко тикали часы. — Если с женой ты такой же, как со мной, то я ей не завидую — женщины не любят, когда их бьют и игнорят, — обиженно пробубнил Абба. — Черт возьми, это было всего один раз, и я только что извинился, чего тебе еще надо? — в голосе звучало возмущение. Сережа подался вперед и пьяно ткнулся губами в губы питерского мц. — Этого, — прошептал он. Корифей обнял его, углубляя поцелуй, чувствуя вкус дешевого вина, шампанского и дури, запуская пальцы в грязные волосы. Искушение — вот чем Абба был для Димы. Как мясо для постящегося, как шлюха для аскета; непьющий и не употребляющий зожник Головин получал это всё через губы оппонента — сладкие от сидра, горькие от сигарет, мягкие и податливые, сухие и горячие, в любое время суток. Абба был донором опьянения, но опьянял не алкоголь — наоборот, контрастное чувство трезвости, когда Дима вытаскивал Сережу из бара, еле стоящего на ногах с закатывающимися глазами в дыму травки, и, обнимая, чуть ли не на руках нес к себе домой мимо удивленной жены в свою спальню. Он давал ему отоспаться на кровати, лежа рядом на полу, а не с женой в соседней комнате, и слушал рваное дыхание всю ночь, следя, чтобы он не захлебнулся во сне рвотой или еще того хуже. Эту нежность он не испытывал ни к кому и никогда, потому не знал, отеческий ли это инстинкт, рефлекс помощи ближнему или искренняя привязанность. Нет, после пары соитий стало понятно, что это явно не простой альтруизм, ведь Абба всегда отплачивал сполна: был развратным до неприличия, наглым, но послушным и старательным, он давал себя трахать жестко, не боясь боли, а после давал излить Корифею душу, не боясь слов. Утешал, как мог, ведь сам в утешении не нуждался, принимал все признания без кривляний, выключая жеманность специально для этих постельных исповедей. Да, сам великий стойкий Корифей нуждался в утешении. Ведь каждый раз, кончая от пошлых стонов Сергея, от того, как он идеально выгибается под ним и кричит его пафосный никнейм — секунду спустя Диму накрывал стыд. Стыд за свою сущность. Женатый лейтенант армии, который занимается сексом с богатеньким накуренным подростком, изменяя супруге и принципам. И Аббе каждый раз приходилось выслушивать тирады покаяния, лежа в обнимку с питерцем, в свою очередь ни о чем не жалея. — Не убивайся ты так, — говорил он и устало терся острым носом о шею лежащего рядом солдата. — Никто тебя в ответе за это держать не будет, смирись с тем, что нам хорошо вместе. Забей. Корифей смотрел на сверкающие наглые глаза, на красные щеки любовника, которые так поносил в раундах, но втайне обожал, на его еще более багровые губы, и обреченно затыкался, понимая, что у того на всё один ответ. А на следующий день надеялся, что он забудет и секс, и ночные исповеди, идя по этому циклу самообмана неделями. Наконец Аббалбиск с влажным звуком оторвался от губ Головина: — Отсоси мне, пожалуйста? Вопрос застал Диму врасплох. Он даже подумал, что парень бредит сквозь алкогольный туман. — Чего? — Ну, ты же шел за 20 тысячами и головой Аббалбиска, — и он подмигнул, — понял? Хотя бы голову получишь. Корифею невероятно сильно захотелось разбить лоб фейспалмом, но он подумал, что если перестанет держать партнера в объятьях, тот рухнет на пол прямо у входной двери. — Долбоеб, — только и произнес он, пытаясь придумать причины, по которой эта идея глупая, но находя её, наоборот, всё более и более привлекательной. Сережа снова поцеловал парня: — А сейчас? Он спустился чуть ниже, влажно целуя кадык, аккуратно прижимая кожу зубами, затем ключицы, залезая руками под домашнюю футболку и гладя напрягшийся пресс любовника. — А сейчас? — повторил он вкрадчиво. У Димы была истинная армейская выдержка, но ласки Аббы, пусть даже самые незамысловатые, заставляли сцеплять зубы и таить дыхание. Тот мог манипулировать строгим лейтенантом и играть на нем, как на детской скрипке — слишком умело. Сейчас его язык скользил по коже, хаотично выводя мокрые узоры, пока Корифей стоял столбом и изо всех сил пытался подавить желание повалить пьяного партнера на пол и выдрать без смазки. Он поклялся себе больше не причинять Сереже боли, быть исключительно хорошим и сдержанным, но тот так елозил по телу, словно шлюха во время приватного танца, что финалист невольно оттолкнул его от греха подальше, и он знатно приложился затылком к стене. — Черт! — Дима бросился к любовнику. — Извини, — он был так зол на себя за резкие движения, что забыл все слова, кроме извинений, — извини, извини… Ты всё портишь. — Да похуй, — закатил глаза Абба, в миг мрачнея и потирая ушиб. — Пойду лучше домой. И он, покачнувшись, двинулся в сторону выхода. — Даже не смей, — Корифей крепко, но аккуратно взял парня за плечи и повел в свою спальню, — выспись тут, в таком состоянии ехать через весь Питер нельзя даже в такси. Он усадил Сережу на кровать («удачно, что твоя жена в командировке», прокомментировал он), раздел его до нижнего белья, затем уложил на чистые простыни и нерешительно сел рядом, не зная, остаться или уйти в другую комнату. Аббалбиск кивнул: «останься». Дима в свою очередь разделся и лег рядом, утыкаясь носом в спину подростка, лежавшего лицом к стене. Настало гнетущее молчание, снова выделяя режущее ухо тиканье часов. Где-то на улице в темноте летней ночи пели песни местные гуляки. — Знаешь, — глухо подал голос победитель сезона, — я не настолько пропитый и обдолбанный, чтобы забывать твои выходки. Думал, пронесет, не запомню, но нет. Дело в том, что мой «юношеский максимализм», — он настолько язвительно, насколько позволял уровень вина в крови, выделил эти слова, — преподносит мне их, как что-то интересное. Увлекательное. Экстремальное. Да, сперва мне нравилось, как ты отыгрывался на мне за свое жалкое поражение, отрицать не буду, но лицемерно с твоей стороны вдруг перейти на нежность и делать вид, будто ничего не было. Корифей горько сожалел обо всём, что когда-либо натворил, но молчал. Такие грехи не исповедуешь в церкви. — Ощущение, что закомплексованный подросток — ты, а не я. Злой, грубый. Не то чтобы это плохо, мне поебать. Но, опять-таки, ты этого не признаёшь и позиционируешь себя как сверхчеловека. На фотографиях Вконтакте добрый, улыбчивый, дружелюбный, домашний, а со мной, как с врагом. Не переиграл ли ты в войну, лейтенант? Ты прав. — Прости, — прошептал Дима в спину партнера предельно тихо, так что тот почувствовал только движение губ на коже. — Прости. — Понимаешь, я с самого начала относился к тебе по-дружески, хоть ты и ныкался от всех, как отшельник. При толпе пластырь предлагал, между строками пытался говорить с тобой, как с нормальным человеком, а ты лишь нахуй слал, как и в отношениях после проекта, в то же время, вожделея меня, как шавка во время течки. На баттле чуть носом лицо мне не продырявил, как лез целоваться, а после сидел сычом за стойкой, кидая злобные взгляды, тогда как стоило мне заговорить с тобой, и я оказывался оттраханным. Вроде и про чувства рассказываешь, будто я тебе священник, а вроде и бьешь по лицу за шутки. Не знаю, что за нахуй с твоей биполярностью, но я устал. Ничего от тебя не хочу, наверное: ни чести, ни доброты, ни уважения. Но себе хотя бы не ври, праведный обличитель чужих грехов, блядь. Головин хотел твердить «прости» снова и снова, будто сломанная пластинка, но тут Абба рвано выдохнул со всхлипом, и Дима понял — еще чуть-чуть, и он разревется. Теперь простым «прости» было не отделаться — панически метавшиеся идеи в голове наперебой предлагали побить себя, посыпать голову пеплом, пойти выпрыгнуть из окна, рявкнуть «Рядовой, прекратить!» и множество других абсурдных решений. Не придумав ничего лучше, он, осторожно взяв за плечо, повернул тело любовника к себе, и тот позволил это сделать, отворачивая лишь пошедшее алыми пятнами лицо, смотря в потолок и часто моргая, отчаянно пытаясь вкатить предательские слезы обратно в глаза. — Сереж, — произнес Корифей настолько мягко, насколько мог, смотря на партнера с вселенским раскаянием, — я клянусь… всем, что у меня есть… и было… что никогда больше не сделаю тебе больно. Правда, для этого мне, скорее всего, придется тебя покинуть. — Пидорааас, — всхлипывая, яростно прошипел в ответ Абба, — не смей уходить! — Хорошо. Головин обнял парня и прижался лбом к его мокрому лицу. — Я признаю́ поражение, беру обратно все слова с баттла, только прости меня. Я шел за головой, но получил всего тебя, а это намного лучше, просто поверь, — горячечно шептал он, будто парень ускользал куда-то, хотя тот лежал на месте и глубоко дышал, успокаиваясь. — Ты, главное, поверь мне и я исправлюсь. Сережа последний раз прерывисто выдохнул, глотая ком в горле, и внезапно сказал: — Если бы я сейчас был трезвый, то смачно въебал бы тебе под дых. — Лучше просто спи. — Заткнись. — А то что? — На хуй иди, лейтенант. — Разве что на твой, — с любовью парировал лейтенант. — Ага, теперь ты его не получишь. — А завтра? — Возможно. Я подумаю. Рассвет застал их спящих в объятьях друг друга. Настенные часы тикали, отсчитывая их время, проведенное вместе. В это утро их непонятным дисфункциональным отношениям исполнился месяц.