Скорее, про рэп

— Тебе бы больше пошло «Дочь проститутки». Или просто «Проститутка». С большой буквы. Паша кисло кривит личико, гладкая кожа чуть морщится в уголках рта. Не злится — много раз уже говорили. Не отвечает — устал придумывать едкие ответы, каждый раз новые, каждый раз качественные, каждый раз злобная защитная реакция пиздюка, что заводит их еще больше. «Позлись еще для меня, детка». 17 лет уже, какая детка. Мерзкие, мерзкие люди, но ведь нравится. И каждый раз сравнения с Лолитой, а он не читал эту срань, в школьной программе нет — и ладно, нахуй надо, да? Учить пытаются, лежа в постели дешевой гостиницы с подростком, звучит неправдоподобно, кто их просил? Он сам справится со своим подростковым максимализмом, сам выяснит (в конечном счете), что делать с этой дурацкой жизнью, даже если это будет стоить еще ста отвратительных ошибок и еще ста ржавых ключей от номеров, приправленных понимающим взглядом регистраторши. Возможно, это даже испытание: пройти сквозь чужие машины, оценивающие взгляды в зеркало, собственные липкие руки, услуги и почему-то всегда влажные деньги. Мама всё знает, и это, конечно, похуже Версуса, но оно пройдет, как и все подростковые увлечения, вот стукнет восемнадцать — и сразу мудрый, так ведь работает? Желание пропадёт, в университет приличный поступит, работу найдет и девушку. Конечно, мам, обещаю, так и будет. Но совершеннолетие наступает, а ничего не меняется. Ведь пустота-то на месте. Зияющая дыра проигрыша, тотального лузерства, прОклятой влюбленности, которую он заполняет кем угодно, только не человеком, выстрелившим свинцовою пулею в золотое сердце золотого мальчика. Бери в руку чужой член, представляй его, зажмурься, мотай головой от боли в груди, фантомными стонами заполняй пространство, доставляй удовольствие всем, кто попросит, ведь так приятно, что хоть кому-то нужен. Общаешься с ним уже год — а толку. Смотреть в его глаза гораздо страшнее, чем всё то, что делают с тобой незнакомцы. И всё равно смотришь. Их первая встреча после его второго места — Паша язвит и давит на якобы больное, ну, что, продал айфон? И сразу в холодный пот от ответки: ну, что, продал себя? Нервная сигарета у двери незнакомого бара, они гуляют хер знает где, ведь Сережа не знает Питер, а Паша ослеплен. Человек-похоронный оркестр, называл его Артем на баттле, человек-боль, называл его Артем в разговорах с Соболевым. И не то чтобы сверхпроницателен, не то чтобы супер-сыщик, просто всегда попадает в точку. Три сигареты за раз только чтобы не отвечать на подъеб, а он молча ждет с руками в карманах, и, в отличие от Пашиных, они вряд ли сжаты в кулаки. Подобная уверенность возбуждает. Нечаянно дымишь ему в лицо, он забирает сигарету из рук, на секунду касание, надеешься, что он хоть что-то чувствует, ведь твои руки хвалили все, кто с тобой спали — красивые, нежные, ловкие. Руки мягкого, несмотря на колючую внешность, человека. И Паша глупо надеется, что Сережа поймет, каков он внутри, каков он на самом деле под маской уже-не-малолетнего распиздяя из года общения Вк и пары коротких встреч в рамках баттлов. Он же видит оппонентов насквозь, почему же его видеть не хочет? Четвертая сигарета, Голиков исчерпал запасы терпения, у него, черт возьми, жизнь своя есть, вырывает её изо рта, кидает в ближайшую урну, просит наконец сказать, что хотел. Паша давится словами, но делает вид, что дымом. Как же сделать всё правильно, как разыграть карты, чтобы не стыдно? Сын проститутки решает проблемы, воистину. — Как ты всё это узнаешь? Факты твои. — Не мог спросить Вк? — Окей, нахуй факты. Ты... клевый чел, я зря про тебя на баттлах хуйню нёс. Пожимает плечами, чешет орлиный нос. — Правила такие, чего уж извиняться. Я ж не Забэ. — Да не извиняюсь, сожалею реально, не хочется общаться с недопониманием на пути. Ну, не хочу, чтобы что-то мешало дальнейшему... общению. Непонимающе суживает глаза, темные, почти черные в летних сумерках. — Ты со мной дружбу решил водить что ли? Что за «дальнейшее общение»? По канонам, Лолита должна быть смелее и дерзче, только Паша этого не знает, да и соблазнить человека напротив кажется невыполнимой миссией. Он неосознанно теребит края футболки. Поправляет отросшие волосы. Это хуже презентаций в классе, хуже выступлений на разных площадках, хуже, чем приставать пьяным к прохожим и на спор целоваться с друзьями, хуже внимания взрослых мужчин, оставленных на тумбочке денег и хуже болезненного возбуждения от одной мысли о человеке-боли. Сейчас или никогда. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Поэтому Соболев резко целует Сережу, придерживая его за шею двумя пальцами, словно сигарету, целует глубоко и отчаянно, вырывая драгоценные секунды, пытаясь рассказать о чувствах без слов. Шелковые губы, щетина под ладонью, никаких укусов, ни капли страсти, он так долго хотел этого, невольная непрошеная нежность. Пойми же меня, пойми же меня, пойми! Но тот отталкивает — правда, несильно, осторожно, будто девочку. — Тебе не понравилось? — плаксивый сарказм на грани фола. Он смотрит в глаза, а затем сплевывает на асфальт. — Извини, со шлюхами не целуюсь. И уходит. Паша остается один, внешне красивый и ладный, а внутри растерзанный и побитый. В третий раз побежденный, в который раз униженный. Слезы злости, крик вслед «ну и ладно!». Садится на землю, прислонившись к стене бара и долго и громко орет в колени, пока рядом апельсиновым пожаром горит сигаретная урна.