О прошедшем и грядущем

Санса бежит по коридорам замка, торопится, не обращая внимание на заходящееся в гулком стуке сердце. От самой богорощи она не сбавляет шага, стремясь оказаться как можно дальше от обагрённого кровью места. «Я осквернила пристанище Старых богов», — возникает в голове тяжёлая мысль, но Санса отгоняет её прочь. Не об этом она должна думать. Нужно непременно найти Джона, прийти к нему первой, пока кто-нибудь не успел доложить раньше. Вбегая в главный зал Винтерфелла, Санса застывает на пороге. Джон здесь — стоит к ней спиной, склонившийся над столом, поглощённый в свои мысли. Даже топот ног её не услышал. Каждый раз, оказываясь тут, Санса вспоминает былые дни. Когда-то в этом зале обедала вся большая семья Старков, и дети неизменно со смехом переговаривались за столом, а мать с отцом улыбались, глядя на них. Когда-то здесь бывали и шумные пиры, на которых средь народа было не протолкнуться, а столы ломились от яств и весёлая музыка не прекращала звучать. От всего этого осталось лишь призрачное «когда-то». Теперь большой зал кажется опустошенным, и эта опустошенность давит на Сансу. Мрачноватое помещение с серыми стенами, от которых так и веет холодом и одиночеством. Обстановка, не располагающая к задушевным беседам и, увы, так подходящая в этот момент. Санса мнётся на пороге, переводя дыхание, думая, с чего же начать разговор, не обещавший быть простым. Она знает, что брат может не так её понять — с его-то обострённым чувством справедливости и стремлением сохранять мир. Джон не желает лишней крови. А Санса, наверное, только что перешагнула черту, после которой что-то надломилось в её душе. Или напротив — сердце обросло бронёй? Этого она ещё не понимает. Однако сделанного не воротишь — отступаться поздно. Но едва Санса успевает шагнуть к Джону, как он вдруг оборачивается к ней сам. Услышав ли чужое дыхание в стоящей кругом тишине или шорох тяжёлого одеяния — Санса до побелевших костяшек сминает пальцами ткань в багряных пятнышках. Словно глупая попытка скрыть отголосок содеянного. Неприятно всё же чувствовать себя убийцей. В первый раз было не так сложно. Улыбка, по обыкновению сопровождавшая Джона при появлении Сансы, исчезает с его лица в тот же миг, как он сталкивается с сестрой взглядом. Санса вся напряжена, словно струна, а во взгляде — вызов с затаившейся тревогой. Она здесь не для того, чтобы просто проведать брата. — Санса? — Джон подходит ближе, а девушка не двигается с места. Лишь продолжает смотреть на него, плотно сжав губы. — Что-то случилось? — Случилось, Джон, — Санса наконец заговаривает с ним, и ощущает, как преграда неуверенности рушится и слова находят себя сами. Преодолеть молчание — всегда самое трудное. — Лорд Бейлиш умер. — Что? Как это? —Джон в недоумении: не ранее чем этим утром он видел Мизинца и с уверенностью мог сказать, что тот был в добром здравии. — Я вонзила кинжал в его спину, — сообщает Санса удивительно спокойным голосом, но внутренне ощущая дрожь — не от страха, но от непонятного предвкушения — пока наблюдает за тем, как расширяются глаза Джона. Он не ожидал такого, но эту правду принять придётся. Джон успевает подумать, что Санса, верно, над ним шутит. Но ненароком бросая взгляд на её руки, на алые кончики пальцев, на россыпь алых же капель на платье, понимает, что шуток здесь нет. Он может спросить, как это произошло, когда и где, и что вообще взбрело в голову его сестре — она так просто признаётся в совершённом убийстве, будто речь идёт о самом обыкновенном деле. Однако пугающая равнодушием уверенность Сансы его останавливает. Вместо бесчисленных расспросов с губ Джона срывается лишь краткое: — За что? — За измену, — холодно произносит Санса. Ответ твёрд и лаконичен под стать вопросу, но промелькнувшая искра слепой ярости в нём едва не заставляет Джона вздрогнуть. Только тут он начинает догадываться, что нечто произошло за его спиной. Что-то, о чём он ещё не знает, но повлёкшее за собой необратимый исход. Санса, конечно, всё ему расскажет: выбора у неё не остаётся, но сейчас необходимо что-то предпринять, пока не стало слишком поздно. Джон понимает, что у неё могут быть большие неприятности. Он лихорадочно соображает, с чего следует начать. — Где ты оставила тело? — В богороще, у большого чардрева, — Санса испытывает почти трепетную благодарность к Джону за то, что он не бросается осуждать её. Хотя бы сейчас. — Хорошо, — на самом деле ничего хорошего. Но разобраться во всём предстоит чуть позднее. Джон берёт Сансу за руки и по наитию растирает пальцами её бледную кожу, ощутив, что она слишком холодна. — Ступай в свои покои и переоденься. Никаких следов крови остаться не должно. И никуда не выходи. Мы поговорим позже.

***

Санса ожидает Джона, сидя на краю постели. Много размышлений приходит в голову. Нетрудно понять, почему Джон отослал её, отложив разговор на потом, — хотел уберечь. Никто не узнает, что Мизинца убила Санса. Иначе Джон не велел бы ей скрыть все следы. Наверняка уже нашли тело Бейлиша, наверняка начались выяснения по этому поводу, наверняка все подумают на наёмника, и уж наверняка начнут поиски, которые ни к чему не приведут. И лишь двоим известна правда. Насколько же она страшна для Джона? Когда за дверью раздаются шаги, Санса подскакивает с кровати в одно мгновение. Ей хочется тотчас бежать навстречу Джону — нет сомнений, что это он, — и рассказать всё без утайки, поведать то, о чём молчала раньше, чтобы не осталось ни капли противного, когтями скребущего в груди чувства вины перед ним. Мимолётно поймав взглядом своё отражение в зеркале, Санса только теперь видит, что лицо её белее снега. По глазам вошедшего в комнату Джона на сей раз трудно прочесть эмоции — винит он её или же просто в изумлении от содеянного Сансой, она не знает. Но догадывается, о чём он может думать. Джон не задавал вопросов, когда Санса по своему усмотрению казнила Рамси. Он понимал её лучше, чем кто-либо мог. Но здесь — другое. Перед ним сестра, хладнокровно признавшаяся в том, что заколола человека кинжалом. И не просто человека, а того, кто оказал им неоценимую помощь, того, благодаря кому они отвоевали дом. Пусть небескорыстно, пусть он был хитёр, расчётлив и опасен. Но её поступок — поистине внезапен. И если перед Мизинцем у Сансы была вся её жёсткость, то перед Джоном не остаётся ничего, кроме искренности. — Я виновата перед тобой, — сходу начинает Санса, — но не тем, что убила Петира. А тем, что не открыла сразу всей правды. Он подстрекал меня к предательству. Думал, что я продам тебя… за возможность править Севером. Хотел объединить силы Долины против тебя с моей помощью. Он был изменником. Последнее слово особенной горечью отдаётся во рту. Она замолкает, ожидая ответной реакции брата. Смотрит почти с мольбой. «Пойми же — я сделала это ради тебя!» Опускает взгляд, не выдерживая напряжённого молчания. Какая-то наивная обида прокрадывается в сердце, заставляя проглотить комок в горле. Хуже всего, если Джон не поймёт. Не увидит её истинных намерений защитить, сберечь их маленькую семью. Она не тронувшаяся кровожадная убийца, не думающая о последствиях, она просто девушка, потерявшая почти всё. — Почему же ты не пришла ко мне тогда, не сказала? — в голосе Джона нет ни злобы, ни осуждения, и Санса вскидывает на него глаза, почти воспряв духом, но что-то останавливает её. Эта слишком вкрадчивая мягкость в его голосе, сквозящее в нём покровительство. Точно так же говорила с ней в детстве мать, воспитывая, — без видимого упрёка за проступок, но тем не менее, отчитывая. — Санса, я понимаю твои чувства, но ты не должна была марать руки кровью из-за меня. — А из-за кого же ещё это делать? — Санса повышает голос, обуреваемая стремлением доказать ему, что она поступала из самых правильных побуждений. Что не нужно говорить с ней таким тоном, словно она не в себе. Она в здравом уме и отдаёт себе отчёт в содеянном. — Да, я поступила опрометчиво. Но ты сам говорил, что мы должны держаться друг друга. Никто не защитит нашу семью, кроме нас самих. А Петир… он хотел отобрать у меня последнее, самое близкое и важное, что осталось, разлучить с тобой, я не могла допустить, чтобы… — речь Сансы становится почти бессвязной от нахлынувших эмоций, она сердится за это на саму себя и восклицает почти гневно, грубее, чем намеревалась: — Я не потерплю никаких изменников рядом с тобой! Ты понимаешь? Джон замирает, глядя на сестру, с которой враз схлынуло всё её видимое хладнокровие. Он, наверное, впервые видит её такой — настолько откровенной и беспощадной в своей решимости. Неужели ему не кажется — и беспомощная, натерпевшаяся от жизни девушка, которая недавно приходила к нему искать защиты, теперь сама рвётся защищать его? Рвётся до такой степени, что готова проливать чужую кровь без сожалений. Два чувства борются в Джоне. С одной стороны, его пугает такое поведение Сансы, с другой — в душе пылает что-то сродни восхищению и благодарности. За то, что им так сильно дорожат, так крепко… любят? Он никогда бы раньше не подумал, что Санса может его любить. Всё, что он видел от сестры с детства, — безразличие, граничившее с пренебрежением. Наверняка такое отношение Санса неосознанно переняла у матери. Хотя вот вторая сестрёнка, Арья… Арья его любила и ценила, не смотря ни на кого. Но Санса — не она. Не хуже и не лучше. Просто другая. По-своему особенная, со своими недостатками и достоинствами. И в эту минуту рядом с ним лишь она — единственное, что у него осталось от семьи. И это в ней он нуждается сильнее всего в этом мире. Так сильно, что она, вероятно, и не подозревает. Джон шагает к сестре, порываясь обнять её и утешить. Санса сурова, словно ощетинившаяся волчица с горящими глазами, что загрызёт любого, защищая последнего члена своей стаи. Но в то же время так хрупка и беззащитна в страхе потерять его. Не потеряет — волки будут держаться вместе. Теперь это их негласный закон. Джону не хочется более продолжать их разговор. Сансе достаточно только знать, что её не станут подозревать в убийстве. Эта тайна, которую они разделили, останется в прошлом и не будет омрачать их жизнь. Санса цепляется за него руками, прижимаясь, укладывая голову на плечо, обдавая тёплым дыханием шею. Джону слышится подобие тихого всхлипа — но её слёз он не чувствует. Санса всегда находит в себе силы их остановить. — Я не всё рассказала по поводу Петира, — она вдруг прерывает безмолвие сбивчивым шёпотом, а Джон не уверен, что хочет слышать это. Но он не смеет оборвать сестру, что так чистосердечно готова открыть перед ним душу. — Он убеждал меня, что ты несправедливо завладел Севером, что я должна свергнуть тебя, он немало подобного говорил. И мне стыдно, очень стыдно за то, что я испугалась. В один миг я стала бояться, что ему действительно удастся посеять во мне сомнения. Что-то неприятно сжимается у Джона в груди. Зачем она говорит так? Он всё равно не поверит, что Санса могла послушать Мизинца. Что бы она ни думала о себе. Но не боится ли он сам, что между ними поползёт трещина недоверия? Нельзя позволить этому случиться — никакие силы не заставят его отвернуться от Сансы. — Но это было лишь на миг. Я бы ни за что не предала тебя, Джон. Надеюсь, что ты мне веришь. Верит ли он ей, единственному родному человеку? Да кому же ещё в этом мире верить? Джон отстраняется от Сансы, чтобы взглянуть в её лицо. И чувствует, как дрогнуло что-то внутри. От печали, застывшей в глазах Сансы, от её скорби, что кажется вечной. Он не может больше видеть её настолько подавленной, разбитой, одинокой в своём непрекращающемся горе. Она не может быть одинока рядом с ним. Ни за что. Ничего Джон сейчас не жаждет больше, чем увидеть хоть крупицу радости в светлых глазах. Хоть подобие улыбки, преображающей самое милое ему лицо. Все мрачные мысли об измене, об убийстве, отходят на второй план теперь, когда Санса оказывается настолько близко, что они почти сталкиваются носами, а она так и не поднимает свой взгляд. В этот миг Джону хочется лишь одного, и он позволяет себе подчиниться этому порыву — податься ближе, прижаться губами к губам, ощутить их манящую нежность и живую теплоту. Джон не знает, сколько времени это длится — пару секунд, минуту — сейчас важно лишь то, что безумно приятное ощущение кружит голову, что Санса не отстраняется, что он может чувствовать аромат её волос, мягкость кожи и не думать больше ни о чём. Просто целовать, жадно и дурманяще сладко, совсем не так, как брат мог бы целовать сестру. И эта мысль пронзает его подобно летящей стреле, слишком резко, пугающе, до рези в груди. Охватившее рассудок забытьё рассеивается, и Джон с колотящимся сердцем отступает назад. Он почти с ужасом в глазах смотрит на Сансу, которая ещё не успевает понять, что произошло. «Что я сделал? Зачем?» Ответы на эти вопросы не приходят к Джону, но он понимает, что впервые подчинился какому-то запретному чувству, заставившему его увидеть в Сансе совсем не сестру. Он боится даже думать об этом. Боится, что нечто может осквернить их непорочные, почти священные для него узы. И совестно даже от мысли, что он затронул неприкосновенное, позволив себе так посмотреть на Сансу. Джон покидает её покои быстро, бросив на прощание что-то утешительное, не желая смотреть ей в глаза. Санса улыбается растерянно и впервые за день чувствует странное облегчение. Что бы это ни было, она всё запомнит.