О прошедшем и грядущем

До приезда в Дорн Мирцелла могла сравнить свою жизнь со спокойным морем, на которое вдруг обрушился шторм в виде внезапно надвигавшейся войны. И после этого, в чужих землях, принцесса чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег и отрезанной навечно от семьи и дома. Она знала, что в Дорне её ждёт наречённый, но всё же была достаточно взрослой, чтобы понимать: причина крылась не только в этом. Её отправляли подальше от опасности, но Мирцелла не могла сказать, что страшнее: пережить захват родного города или плыть навстречу неизвестности в место мирное, но чужое. Мирцелла могла надеяться лишь на то, что тот самый принц, обещанный ей в мужья, окажется добрым юношей и ей не придётся страдать. Мать никогда бы не позволила отдать её в руки плохого человека. Но так ли много влияния имела Серсея, если в этот раз все её протесты против отъезда дочери были бесполезны? Она смотрела вслед отплывающему кораблю с тяжёлым сердцем — Мирцелла не могла этого видеть, но чувствовала, ведь и сама, стойко державшаяся во время прощания с семьёй, пустила слезу уже вдали от берега. Бессильная в противостоянии с судьбой, она попросила Деву послать ей хотя бы одну родственную душу, которая скрасит одиночество и тоску по родным в незнакомой стране. И та, видимо, ответила девочке благосклонностью: никакие опасения не подтвердились. Яркие впечатления от не похожего на привычную Королевскую Гавань Дорна захватили Мирцеллу в первый же день, не позволив ей скучать и печалиться. Жители Солнечного Копья встретили принцессу очень приветливо, а Тристан Мартелл, её будущий жених, оказался всего-то подростком, которого помолвка заботила гораздо меньше, чем желание научить Мирцеллу играть в кайвассу. Но не Тристану было отведено впоследствии особенное место в сердце Мирцеллы. Был в Дорне один удивительный человек, отличавшийся от всех, кого ей доводилось раньше знать. Не просто принц, а прославленный воин, заботливый отец восьми дочерей и тот, кто стал ей и другом, и защитником, и отцом. Только позже, когда прошло время, Мирцелла поняла, что дочерью она для него быть не хочет. Но поначалу он казался ей кем-то наподобие сказочного героя из разных песен, рядом с которым не страшны никакие беды. Оберина Мартелла любили все; если Дорн был землёй, то он — небом и солнцем над ней. Мирцелла даже удивилась, что правитель здесь не он, а гораздо более неприметный принц Доран, редко появлявшийся за пределами замка. Оберин же, несмотря на собственную большую семью, готов был посвящать ей так много времени. Он показал ей весь дворец до последнего уголка, устраивал прогулки по городским улицам и базарам, тут же покупая любую вещицу, на которую лишь падал её взгляд, подружил со своими младшими дочерьми, чтобы у Мирцеллы всегда были товарищи по играм. Если принцессе случалось загрустить, он порой угадывал это прежде её самой и непременно отвлекал на что-то весёлое, заставляя распрощаться с любыми тяжёлыми мыслями. Этого было с лихвой достаточно, чтобы получить любовь и доверие, исходившие от чистой, не знавшей коварных помыслов детской души. Но Мирцелла уже тогда не была ребёнком, незаметно для себя повзрослев. Ещё год-другой, и она стала бы женой Тристана, если бы всё шло, как надо. Но однажды её жизнь сбилась с верного пути. И началось это именно с Оберина. Мирцелла подумала позже, что никто из них не виноват в произошедшем. Или виноваты оба. Она была слишком наивной, чтобы видеть, на какое влияние способно её очарование. Оберин тоже не осознавал его силы, упустив тот короткий миг, когда миловидное дитя превратилось в расцветшую девушку. И одно в ней не изменилось: она по-прежнему восхищалась им. Только теперь могла выразить это иначе. Благородный изумруд её глаз затягивал хлеще морских пучин, а золотистые локоны рукам были приятнее самых дорогих шелков. Как он мог устоять перед этим? Принцессе каждый обмен взглядом и прикосновением казался невинной игрой, где она обязана одержать победу. И она побеждала его, смертельно опасного Красного Змея, потому что знала: её он никогда не ужалит. А Оберин окончательно сдался, видя, какой счастливой делает Мирцеллу отклик на её чувства. Она совершенно забылась, одурманенная им, его зрелой красотой и мужественностью, с какими никак не мог сравниться Тристан. О том, сравнивает ли Оберин её со своей возлюбленной, Мирцелла старалась не думать. Эллария была матерью его детей, но всё-таки не женой. И, к собственному удивлению, принцесса не ощущала ревности. Было нечто другое, заставлявшее её каждый раз при встрече с Элларией отводить глаза с учащённо забившимся сердцем. Она слишком поздно осознала, что это чувство — страх. Быть может, задумайся Мирцелла раньше, она смогла бы уберечь себя от ошибок. Но тогда она ещё не ведала, что губит себя. Слишком прекрасно было не заботиться ни о чём и просто наслаждаться жизнью. Лишь иногда на Мирцеллу накатывал стыд. Из-за того, что совсем забыла о родных и Дорн ей теперь милее прежнего дома. Но это чувство посещало столь мимолётно, если рядом был Оберин. Стоило ему только посмотреть ей в глаза своими чёрными омутами, накрутить задумчиво на палец светлую прядь волос и одарить поцелуем выступающие ключицы, как Мирцелла таяла в его объятиях. И снова безвозвратно забывалась. Но это блаженное забытьё не было вечным: мир Мирцеллы был слишком хрупким, и момент, когда он пошатнётся, оказался лишь вопросом времени. Мирцелла так и не забыла, каким хмурым было лицо Оберина в тот роковой день, когда он вошёл в её покои и сказал, что так больше не может продолжаться. — Ты невеста моего племянника. Я знаю, что поступаю бесчеловечно с тобой, но ещё есть возможность всё исправить. Возможно, тогда их тайна уже была известна кому-то третьему, но Мирцелле не пришло это в голову. Она боялась только за себя, свои отвергнутые чувства, и потому расплакалась, как ребёнок. — Но я хочу быть только твоей, — всхлипывала она. Оберин, ничего не сказав, просто прижал её к себе, утешающе гладя по волосам. А она и рада была растопить его сердце, ещё не зная, что видятся они в последний раз. На следующее утро Оберин уехал в Королевскую Гавань и больше не вернулся. Вернулась только Эллария, и самая тёмная туча после самой жуткой грозы не могла с ней сравниться. Сквозь слёзы скорби, стоявшие в глазах женщины, Мирцелла разглядела ненависть. И песчаные змейки, бросившиеся утешать Элларию, уже не смотрели на принцессу так дружественно, как раньше. Мирцелла оплакивала Оберина несколько ночей и ни о чём не мечтала больше, как поскорее уехать из этого места, ещё недавно казавшегося ей раем. Она была Ланнистером, а рядом находились люди, которым было не важно, кого из Ланнистеров ненавидеть. Только одна мысль успокаивала: Оберин не простил бы Элларии, случись что-то с Мирцеллой. Он всегда оберегал её. Он обещал, что с ней ничего дурного не случится в Дорне... И это оказалось правдой. Потому что конец настиг её уже в море, когда она повисла на руках у Джейме, захлёбываясь кровью, что ручьями текла по лицу и заливала одежду. А ликующее лицо Элларии, которая сейчас была далеко, стояло перед глазами. Она всё-таки отомстила. Не столько за Оберина, сколько за себя. Думает, что победила, отправив Мирцеллу туда, где когда-нибудь окажется сама. Где сейчас, возможно, и Оберин. От этой мысли вдруг стало так легко, что вся боль испарилась, а ужас смерти обратился блаженством предстоящего покоя. На губах назло всему миру застыла улыбка. Нет, победа не за тобой, Эллария. Оберин видел всё это. И он не простит.