Пропущенные сцены

      Лежать в полумраке без движения было неимоверно скучно. Я попытался пошевелить руками, но вместо этого раздался протестующий звяк металла и край наручников больно врезался в запястье. Я уже и забыл, какие эти шутки неприятные. Надо было попросить Хоука обтянуть их мехом, что ли. Натурализм, бы, конечно пострадал, но зато не страдали бы мои руки.       Хотя, глупо жаловаться, когда вся эта сцена была моей идеей от начала и до конца, включая просьбу переодеться в доспех Защитника, чтобы «спасение» выглядело особенно убедительно. Гаррет благоразумно беспокоился, что мне придется долго ждать его в одиночестве, а я еще уверил его, что даже пара часов в кровати расстроит меньше, чем «герой», явившийся освобождать меня в домашнем халате. Жаль, нельзя взять слов обратно – сейчас я был согласен даже на линялые штаны, трусы или красный лоскут на шее, только бы не лежать здесь наедине со своими мыслями.       А они, как назло, ускользали из-под власти разума, напоминая о временах, когда тяжелый металл оков был для меня чем-то вроде сезонной моды. Тщетно я пытался напоминать себе, что все происходящее – часть прелюдии, и скоро войдет Гаррет, и картинно разобьет заранее подпиленное звено цепи, а после я выражу ему всю глубину благодарности, на какую хватит сил и дыхания. Главное, чтобы никто не разболтал Изабелле об этой сцене. Она же потом замучает советами как это было лучше обыграть. И я готов поспорить, первым же пунктом будет предложение пригласить кого-нибудь на роль безжалостного храмовника, которого потом можно будет наказать.       За дверью послышались шаги, и я поспешно прикинулся полубессознательным телом, картинно оседая на кровать. Но дверь не открылась, а вместо этого послышалось радостное «Колдовство» и топот, сменившийся невнятным шумом и лаем.       Где же моя любовь пропадает? Или решил, что раз все равно оделся, то можно сходить, забороть пару драконов, спасти десяток невинных жителей и только потом вернуться в спальню, добавив крови и подпалин для натурализма? От Гаррета всего можно ожидать… хотя, о чем это я – в первую очередь он бы прилетел в спальню и с тысячами извинений освободил меня, а затем невзначай попросил пройти с ним в пасть к очередному монстру. И я бы не смог ему отказать. Мне сложно говорить ему «нет», даже сложнее, чем становящемуся с каждым днем все настойчивее Справедливости. Поэтому я предпочитаю иногда просто молчать. Забавно, что многие обвиняют меня в болтливости, а ведь есть столько вещей, о которых я просто не могу рассказать.       Фривольные мысли окончательно отступили, подавленные темнотой и холодом металла на затекающих руках. Все так знакомо. С двенадцати лет, когда на меня впервые надели оковы, и до тридцати, когда Вэрел протянул кубок с оскверненной кровью – все это время храмовники то и дело таскали меня в цепях. Мне всегда было интересно, зачем они нацепляют кандалы на детей, едва открывших в себе дар? Чтобы те сразу поняли кем они являются для Церкви? Чтобы боль от потери семьи смешалась с ужасом рабского положения, на месте превращая мага в одержимого? И потом храмовники с огромным удовольствием заковывают тебя снова и снова. Кажется, будь на то их воля, все маги носили бы ошейники и цепи не снимая. Будто и без них можно хоть день прожить, не вспоминая о том, кто ты есть, и что с тобой сделают за попытку неподчинения!       Тьма отпрянула, разрезанная всполохами голубого пламени, и я поспешно подавил рвущуюся наружу ненависть. Здесь нет никого, кому следовало бы мстить! Не в этом доме. Нет. Они все прячутся в каменных твердынях – Мередит, Орсино, Эльтина. Те, кто должен был защищать магов. Те, кто обещал обменять их свободу на безопасность, а вместо этого режут как овец! Тот храмовник… он Усмирял и насиловал магов одного за другим. И никому до этого не было дела! На стол Эльтине лег проект по массовому Усмирению, а она не потребовала даже провести расследование кто и почему предложил такое кошмарное деяние! Просто отклонила и позволила дальше пополнять гарем по одному! Орсино не пошевелил и пальцем, чтобы защитить своих подопечных! Этот… Все, на что его хватило – покричать на площади, взывая к сочувствию слепой толпы! Мередит убивает магов по одному лишь подозрению, нашептанному её больной фантазией! Круг окончательно превратился в тюрьму, а все требуют от меня замолчать, будто от этого каменные стены падут или хоть покроются мягким бархатом! Словно все смерти и жестокость происходят лишь потому, что я обращаю на них внимание, а если плотно зажмуриться, то мир станет прекрасен.       Я закрыл глаза с глухим стуком врезаясь затылком в деревянную спинку кровати. Боль немного прояснила сознание, изгоняя часть жутких образов. В темноте и одиночестве мне неожиданно захотелось того, что казалось глупым долгие годы. Прислушавшись, я убедился, что никто не подходит к двери, и только после этого решился:       - Создатель, я же знаю, ты меня не слышишь. Никто не слышит, но ты хотя бы не говоришь о моем безумии, - шепот таял в воздухе, смешиваясь с отзвуками из коридора. – Если ты и вправду посылал к нам Песнь, то как заставил тех, кому было безразлично, пойти за ней? Как убедил восстать против рабства и несправедливости?       Проговаривать вслух, то, что мучило днями, оказалось удивительно легко. Так же, как говорить с собой в одиночном заключении. Если вдуматься, я чувствовал себя так же, как в тот жуткий год, когда Грегор надеялся свести меня с ума, вынудив стать одержимым. Только сейчас вокруг вместо пустых стен и кота были какие-то говорящие существа и Варрик с Хоуком. Сложно сказать, кто из них понятливее.       - Что мне сделать, как убедить магов бороться? Как показать им, что мир больше невозможен? Как заставить их сражаться?       Я осекся, и последнее слово повисло беззвуным эхом в тишине. Принудить.       Заставить. Подвергнуть последнему насилию, которое вырвет их из испуганного полусна и заставит взглянуть на реальность. Но я не могу так поступить, я не должен. Это… просто неправильно. Я же не хочу, чтобы они погибли, сражаясь… или хочу? Которое из «я» так отчаялось видеть безропотную кротость магов, что готово швырнуть их перед выбором драться или умереть?       - Я не знаю, что делать, - губы послушно шептали ложь, пока хладнокровная ярость уже диктовала ответ.       Мне нужно встряхнуть их. Разозлить и без того воющих на кровавую луну храмовников так, чтобы они показали свое истинное лицо. Уродливое, жестокое и безжалостное. Пусть овцы увидят волчью суть своих «защитников». Они не захотят умирать просто так. Некоторые сдадутся под нож, в основном ученики, но старшие чародеи слишком дорожат своими жизнями. По Ирвингу я это изучил достаточно. Они будут драться, и они спасутся.       Я чувствовал себя странно. Неестественно и на удивление гармонично. Месть раскаленным металлом вплавился в мою душу, заполнив трещины нерешительности и подавляя всполохи сочувствия. Но я не хотел их терять окончательно. Нет, я должен остаться человеком, понимать все те страдания, на которые я обрекаю магов, тот ужас, который обрушится на город, ту боль, которую я причиню Гаррету. Это чудовищно на столько же, на сколько необходимо. И мне важно видеть обе стороны.       Поспешный звук шагов не на много опередил полосу света от стремительно распахиваемой двери.       - Прости, Андерс, - было первым, что произнес Хоук, совсем не по сценарию. – Авелин заходила договориться насчет Плюша. Хочет погонять новобранцев.       - Я испортил игру, да? – сообразил он, уже сделав несколько шагов в сторону кровати. – Или еще не поздно войти еще раз и сделать вид, что я тебя спасаю?       От звука его голоса разъяренная часть души слегка утихомирилась, уступая место теплу и состраданию. Пресловутая сила любви, наверно.       - Ты очень плох в таких играх, ты в курсе? – я облегченно улыбнулся, закрыв глаза, и позволяя себе расслабиться и забыть об ужасах, совсем недавно приходивших в голову. С обостренной до болезненного чувствительностью Гаррет явно уловил в моем поведении странность, потому что тут же подошел, замораживая и разбивая цепь.       - Что с тобой? – матрас упруго просел под его весом, а теплая ладонь накрыла мои порядком закоченевшие пальцы. – Снова влияние Скверны? Или Справедливость?       Иногда меня пугает на сколько хорошо он успел изучить меня за эти годы. Еще больше мне страшно от того, через что я заставлю его пройти. Он слишком хороший человек для этого города, и он слишком хороший возлюбленный для меня. Я не стою его. Я вообще мало чего стою.       - Это не то, о чем тебе стоит беспокоиться, - магическое тепло поползло по моей ладони, переходя на его руку, мягко завихряясь спиралями белесого волшебного дыма. Мои слова только заставили Гаррета нахмуриться.       - Андерс, если я могу чем-то помочь, тебе стоит сказать это. Ты же знаешь, я всегда готов тебя выслушать.       Вот только ты ничего не сделаешь. Ты слишком добр для радикальных действий, и слишком занят спасением отдельных жителей, упуская из виду город, проваливающийся в Бездну. А еще ты устал, подавлен чувством вины за все ошибки свои, и чужие, ночами тебе снятся кошмары, а днем терзает чувство ответственности без реальной власти. Город цепей сковал тебя привязанностями и титулом. Сделал живой символ, содрав кожу на знамя. Я рад, что знаю тебя с этой стороны. Что ты позволил мне её увидеть. Жаль, что я не смогу оправдать твоего доверия.       - Нет, пока мне нечего тебе рассказывать, любовь моя. Может, чуть позже, - когда я решу, что именно буду делать.       - Лучше закрой дверь и разожги камин, я пока расстегну наручники. В виде обрубков они вызывают еще более странные ассоциации, - я не дал ему продолжить разговор, и Гаррет, хоть и с сомнением, выполнил просьбу.       В молчаливом согласии не расспрашивать, пока не будут готовы рассказать, было некое доверие. Готовность принять действия без их объяснений. Сколько раз тебя оно подводило, любовь моя? Как хорошо для меня, что ты не учишься на своих ошибках. Не уверен, что смог бы долго выдерживать допрос под взглядом голубых глаз, все еще светлых и прекрасных, как первозданный лириум.       Уже сняв громоздкие части доспехов, медленно целуя охотно подставленную шею, я вспомнил о ночи, когда впервые остался в этой комнате. Как после трех лет отчаянного желания получил шанс произнести жегшее язык признание. Тогда тоже горел камин, и рыжеватые отсветы разгоняли темноту, вместе с голосом Гаррета, развеивавшим мрак в моем мире. И поддавшись этому воспоминанию, я прижал Хоука ближе, как и в ту ночь признавшись:       - Я люблю тебя.       - Учитывая, что ты произносишь «любовь моя» чаще, чем моё имя, это сложно не заметить, - улыбнулся Гаррет, подарив беззлобную, но колкую шутку, на которые тот изредка был способен.       - Это может означать разные вещи.       - И что же на этот раз?       «Прости».       - То, что я и сказал, - с этими словами я поцеловал его как можно нежнее, словно пытаясь смягчить то, о чем он еще не знал.       И как же хотелось бы мне, чтобы хоть раз в моей жизни «я люблю тебя» значило «я не причиню тебе боли».