Cursed love

      Первое, что почувствовал Антон после пробуждения — безграничную пустоту внутри и пульсирующую боль в боку. Зажмурившись, он пошевелил руками, пытаясь приподняться на локтях, но из этого ничего не вышло, и он снова рухнул на что-то мягкое. Медленно приоткрыв правый глаз, парень чуть не вскрикнул от неожиданности, но пересилил себя и открыл второй, встречаясь взглядом с чернявым мальчишкой, что держался маленькими ручками за свою шею, будто бы пытаясь скрыть её от чужих глаз. Чуть склонив голову вбок, мальчишка смотрел на него с какой-то долей сожаления и грусти. Казалось, что он ничего не хотел делать, и Антон почти не боялся его.       Хотя Шастун уже один раз доверился ребёнку, но из этого не вышло ничего хорошего.       Резко дёрнувшись от громкого звука, словно в соседней комнате кто-то уронил слона, Антон кое-как облокотился на крашеную облупившуюся от времени стену и наконец осмотрелся. Комната, в которой он находился, была совершенно не похожа на подвал, в котором он провалился в темноту. Видимо, Арсений из лучших соображений решил перенести его в свою комнату. И не прогадал. Здесь парень и впрямь чувствовал себя лучше.       Самого же Попова в комнате не наблюдалось. И Антон почти успел расстроиться из-за этого наблюдения, как резкая боль в боку решила напомнить о существовании раны. Медленно оторвав взгляд от мальчишки, что всё ещё грустно смотрел на него самого, Антон задрал окровавленную майку вверх и искренне удивился, увидев бинт, бережно перевязанный вокруг его торса. Не успел он даже дотронуться до него, как услышал усталый, но такой знакомый и нужный сейчас голос:       — Не трогай, — мужчина измученно улыбнулся, облокотившись на дверной косяк. — Будет хуже, поверь мне.       Куда ещё хуже?       — Сколько я проспал? — хрипло вопросил Антон и сам испугался своего голоса: уж слишком каркающе он звучал.       Улыбка сползла с лица Арсения, а сам он потупил голову и, пройдя в комнату, прикрыв за собой дверь, плюхнулся в своё излюбленно кресло и устремил взгляд в окно, где солнце медленно заходило за горизонт, оповещая о приближении очередной ночи. Ещё одной ужасной и безжалостной ночи. Казалось, что мужчина и вовсе не хотел отвечать на поставленный вопрос; он будто бы ушёл далеко-далеко в свои мысли и старательно игнорировал всё, что происходило вокруг него. Включая Антона, который в нетерпении смотрел на него, прожигая уже не первую дырку.       Интересно, Арсений вспомнит о Шастуне, только когда загорится от его прожигающего взгляда?       Но пионервожатый, казалось, и вовсе не чувствовал на себе единственное оружие Антона, которое он был в состоянии использовать. Да и другого, в принципе, у него и не было вовсе. Он всё ещё находился в старой усадьбе чёртового графа Сенникова, где оружие было, как ни иронично, именно у детей. Божьих одуванчиков. Грёбаный граф Сенников, будь он проклят. Если после смерти всё же существовала какая-то кара за содеянные тобой грехи, — и это вовсе не про ад, рай или чистилище — то парень бы был очень рад, узнав однажды, что граф действительно страдает. По-настоящему страдает. И переживает самый неподдельный ужас — намного страшнее и жёстче, чем он сам перетерпел за эти долгие дни и ночи. Антон действительно желал ему самых страшных мук. Хотя, возможно, тот уже пережил их во время своей земной жизни.       — Последняя ночь, — наконец ответил Арсений, отчего Шастун вздрогнул, оторвавшись от своих мыслей и теперь во все глаза уставился на Попова. — Сегодня последняя ночь, — как бы невзначай повторил он, тяжело вздохнув.       Антон резко дёрнулся, отчего по телу прошла болезненная волна, заставив с силой сжать челюсти и на пару мгновений прикрыть глаза. А за ней последовала волна эйфории, которую, как можно догадаться, парень в последний раз чувствовал довольно давно, казалось, уже в прошлой жизни. Жизни, которая была уже пару сотен лет назад и явно больше не принадлежала ему. А принадлежала ли она ему хотя бы когда-нибудь в действительности?       Не важно.       Теперь это уже всё не представляло никакого веса, ведь Антон услышал заветные слова — осталась ночь. Уже с утра он сможет распрощаться со всеми этими ужасами пристанища дьявола и снова попробовать жить нормальной жизнью. Главное слово здесь было — «попробовать». Он знал, что это будет действительно сложно или, скорее всего, невозможно. По правде говоря, Шастун до сих пор не был уверен, остался ли в трезвом уме и твёрдой памяти. Хотя, предположение о том, что с ним будет всё в порядке, было поистине глупым — его крыша уже явно держалась на соплях. Ещё одно неверное движение или даже дуновение ветерка и крыша мгновенно слетит со стропил.       — Последняя ночь… — как загипнотизированный повторил Антон и почувствовал, как страх липкой змейкой прополз по спине, а ладони в мгновение стали мокрыми, отчего защипали — раны на них даже не думали заживать.       Шастуну резко захотелось вжаться в кирпичную стену и слиться с облупившейся краской — он рано радовался. Впереди была целая ночь, за которую, как он уже успел привыкнуть, могло произойти всё, что угодно. Более вероятный исход — он умрёт. Если усадьба всё же отпустит его, то это явно можно будет приравнять к восьмому чуду света, не меньше. И от одного только воспоминания о минувшей ночи, его бросало в дрожь, а рана на боку, старательно перетянутая бинтом, начинала ужасно саднить. Словно какой-то умник вылил на неё целое ведро солёной воды из Атлантического океана.       Теперь, когда свобода была так близко, Антон дрожал как осиновый лист, не в силах сконцентрироваться и остановить бесконечный жужжащий рой в своей голове. В черепной коробке всё чаще и чаще возникали мысли, что ему не выбраться: путь для него в мир живых закрыт. Он был обречён на смерть. И от этого умственного вздора становилось ещё страшнее. Хотя, казалось, он пережил уже все стадии страха от А до Я за эти дни. Но теперь, когда собственный разум был против него, Антон в самом деле начинал мириться с мыслями, что вместо высшего образования, семьи и счастливой жизни вне этого дома его ждала мучительная смерть в этом же самом жилище.       — Тебе совсем плохо? — обеспокоенный голос раздался где-то около уха, из-за чего Шастун наконец раскрыл глаза и сфокусировал мутный взгляд на пионервожатом.       И только сейчас парень понял, что практически лежал, схватившись одной рукой за место, где на бинте появилось несколько красных капель. Неожиданно Антон усмехнулся, осознавая, что не может двигать второй рукой — она, будто многотонный камень, была прижата к матрацу.       Антон решил оставить вопрос Арсения без ответа. Ему казалось, что его внешний вид и так сполна без слов отвечал на этот вопрос. Ему определённо было плохо, совсем — ужасно, одним словом. Он до сих пор не до конца понимал, почему, на самом деле, остался жив. По всем законам ужастиков он должен был откинуть коньки и теперь блуждать по дому в качестве злобного призрака, подобно этим маленьким убийцам, которые полностью заполонили дом. Казалось, нельзя было даже вздохнуть без удара ножом, топором или любым другим острым предметом в брюхо.       Шумно вздохнув, парень кое-как снова принял сидячее положение — не без помощи пионервожатого, конечно — и перевёл взгляд куда-то за спину Арсению, неожиданно встречаясь глазами с маленького мальчика, что всё ещё крепко прижимал окровавленные ручки к горлу, то ли закрывая ужасный шрам, то ли останавливая кровь, чтобы та не хлынула прямо на пол. Смотря на него, Антон вовсе не чувствовал страха — только горечь и грусть. В глазах мальчишки не было и намёка на что-то ужасное, только бездонная печаль.       Проследив за взглядом Шастуна, пионервожатый лишь улыбнулся и кивнул мальчику, как бы предлагая ему подойти поближе к ним. Тот, ещё несколько секунд постояв на месте, всё же сделал несколько шагов к вожатому, всё ещё не отрывая взгляда от раненного парня.       — Не бойся его, он не навредит, — сказав это, Арсений посмотрел прямо в глаза Антону своим тёплым взглядом, то ли пытаясь успокоить, то ли убедить в своих словах. — Это Саша, ему десять и… он не такой, как остальные дети в усадьбе. Он как мы… — осёкся он, но тут же поспешил продолжить, — я. Он как я. И не призрак, и не человек. Что-то на грани.       Шастун, засмотревшись на мальчика, даже не заметил осечки Арсения. И тот с облегчением выдохнул, расслабляясь.       — Почему?       — Что? — Арсений искренне удивился, будто бы забыв, о чём говорил ещё пару мгновений назад.       — Почему он не такой, как все? — теперь Антон смотрел прямо в глаза пионервожатому, отчего последний вздрогнул и поспешил опустить взгляд — то ли от смущения, то ли от неожиданности.       Прошло пару долгих секунд, которые показались Антону самой настоящей вечностью, прежде чем пионервожатый тряхнул головой, нахмурился и по очереди посмотрел на парня и мальчика.       — Я не уверен, что всё оно так и есть на самом деле, но… — он тяжело вздохнул. — Вот ты когда-нибудь терял родного тебе человека, Антон? — и получив утвердительный кивок, продолжил: — Мы не такие, потому что теряли близких людей. Накануне произошедшего… — Арсений многозначительно помолчал пару секунд, бросая быстрый взгляд на мальчишку, но тот даже бровью не повёл, продолжая смотреть на раненого молодого человека. — В лагерь приехал человек из детского дома, сообщил, что родителей Саши, его единственных родственников, не стало. Авария. Виновником стал папа Саши. Не справился с управлением или что-то в этом роде. Впрочем, неважно, — он шумно вздохнул, — мы чувствовали боль утраты при жизни, поэтому, возможно, не хотим убивать сейчас, потому что понимаем, как больно будет тем, кто потеряет своего близкого человека.       Неожиданно Шастун ощутил, как волосы на затылке встали дыбом, а сердце забилось чрезвычайно быстро — что-то в комнате изменилось, словно бы девочка с топориком снова стояла в нескольких метрах от него и во все стороны размахивала своим холодным оружием. Дёрнувшись, парень попытался как можно сильнее вжаться в стену, непрерывно дрожа.       Заметив изменения в состоянии молодого человека, пионервожатый без раздумий притянул парня к себе, заключая в крепкие и в то же время нежные объятия — как любящая мама, успокаивая, заставляя отвлечься от плохих мыслей. Осторожно поглаживая Антона по волосам, Арсений тихонько шептал о том, что всё будет хорошо, что больше нечего бояться, ведь скоро всё должно было закончиться.       Совсем скоро.       — Что это? — совсем тихо и надтреснуто вопросил Шастун, только сильнее прижимаясь к пионервожатому, словно бы действительно видел в нём защиту, своеобразную кирпичную стену, которая должна была защитить от всяких неприятностей и ужасных мыслей, что не дают спать по ночам.       — Ночь. Она вступает в свои права, — коротко и ясно.       Услышав то, что он так боялся услышать, Антон уткнулся носом в грудь Арсения и вновь мелко затрясся, хотя его тело больше и вовсе не было холодным — напротив, оно как будто обжигало, согревая изнутри.       — Мне кажется, что я не переживу эту ночь, — совсем тихо произнёс Шастун, но Арсений его услышал и лишь шумно вздохнул, закрывая глаза и поднимая их к потолку, испещрённому трещинами. — Я чувствую, что мне конец. Моя ска…       — Нет! — неожиданно грубо и громко парировал пионервожатый, заставив парня подпрыгнуть на месте и теперь с грустью и интересом смотреть ему в глаза. — Я не оставлю тебя этой ночью. Больше нет.       Кивнув, Антон снова уткнулся к грудь Арсения и закрыл глаза, не в силах поверить, что он действительно скоро сможет вернуться к друзьям, семье, живым людям. Если, конечно же, что-то пойдёт не так.       А в жизни Антона в последнее время всё было не так.       По правде говоря, Арсений не знал, сколько прошло времени, прежде чем Антон смог оторваться от него и, взглянув на мальчика, вымученно улыбнуться. Он чертовски боялся неизвестности, которая могла подарить эта последняя ночь, боялся, что не сможет сделать этих нескольких последних шагов к победе над смертью, а упадёт, запнётся о собственный шнурок или, чего вероятнее и хуже, о собственную ногу. Растянется на полу, а орава детей налетит на него, вонзая в его несчастное тело тысячи и тысячи десятков колюще-режущих предметов, не оставляя ему ни единого шанса на победу над злом.       Сердце разрывало грудную клетку и набатом стучало в черепной коробке, но Антон пытался улыбаться из последних сил, смотря на этого маленького мальчика, который был будто бы самой последней деталькой паззла, без которой комната пионервожатого не была такой уютной и… родной.       — Ты поиграешь со мной? — неожиданно тонкий детский голосок вопросил, а после его обладатель сделал несколько шагов к Шастуну и, присев рядом с ним на колени, внимательно посмотрел ему в глаза.       Сердце Антона забилось куда сильнее, чем ещё пару секунд назад, из-за чего парень зажмурился, не в силах сдерживать напряжения, закрывая лицо обеими руками. Шастун даже не заметил неожиданной перемены в своём теле; не заметил, что вторая рука, прежде лежавшая камнем, снова начала функционировать, словно бы с ней ничего и не было. Словно бы она всегда была абсолютно здоровой.       Словно бы.       С Антоном происходила какая-то чертовщина, а маленькие обитатели усадьбы даже не были в этом замешаны. Он не замечал то, что стоило бы принять во внимание. Тогда, может быть, перестал изводить себя надеждами и наконец смирился со своей участью.       Слепец.       — Ладушки, ладушки… — услышав ласковый голос Арсения, Антон распахнул глаза и теперь с нескрываемым удивлением смотрел на вожатого, что быстро переставлял ладони, играя с мальчиком во всем известную игру.       Мальчик наконец-то убрал ручки от своего горла и Антон наконец-то смог понять, что он скрывал всё это время — на горле мальчишки красовались несколько глубоких кровоточащих ран, из которых на белую рубашечку капали бардовые капельки крови. Сердце, казалось, стучало уже так непозволительно быстро, что Антон и вовсе его не слышал. Или оно, не выдержав, всё же остановило свой бег, на веки вечные замирая в грудной клетке.       Так оно, впрочем, и было.       Смотреть на игру вожатого со своим воспитанником, несмотря на удручающую картину, всё же было интересно. И чем дольше Антон наблюдал за быстрым движением рук, тем ему становилось спокойнее, хотя атмосфера вокруг даже не думала разбавлять краски, напротив, только сгущая их.       — Ладушки, ладушки… — мальчик неожиданно повернулся в сторону Антона, заставляя того резко выставить перед собой ладони и принять первый удар от Саши.       — Где были? — тут же спросил парень, улыбнувшись и окончательно забывая о том, где он находился и что этот дом хотел с ним сделать ещё день назад.       Всецело сосредоточив всё своё внимание на этой забавной детской игре, парень и вовсе потерял счёт времени и перестал хотя бы приблизительно прикидывать, сколько часов или минут осталось до заветного восхода солнца, как он это делал все предыдущие ночи. Парень и вовсе не замечал, как его противники постоянно менялись, а губы всё шире растягивались в улыбке; вовсе не замечал, что впервые за долгое время действительно не испытывал страх в этом ужасном царстве кошмаров и детей-убийц; сейчас в нём играли совершенно другие чувства — спокойствие, ощущение защищённости и, кажется, даже счастье.       Впервые за долгое время Антону действительно не хотелось умереть.

***

      Парень и не сразу понял, что произошло, когда Арсений резко опустил руки вниз, тем самым чуть не получив от Антона удар по лицу. Он даже виновато поджал губы, представив, как несуразно и вовсе «не к месту» была бы красная отметина на лице Попова. А пионервожатый этого даже не заметил, продолжая смотреть в сторону окна, где во всю уже светило солнце, едва только касаясь верхушек деревьев.       — Утро, — констатировал Арсений, как бы подтверждая, что зрение никого не обманывает и ночь передала свои права другому представителю суток.       Услышав такое долгожданное слово, Антон глупо хихикнул и закрыл ладонями лицо, до конца не веря, что его мучения всё же закончились, а впереди его ждало какое-никакое, но всё-таки будущее — окончание универа, встреча с какой-нибудь неописуемой красоты девушкой, свадьба, работа, дети, заёбанность круглые сутки, алкоголизм, пенсия и смерть. Возможно, это был даже неплохой сценарий, если не учитывать, конечно, такого важного фактора, (а он определённо стал таким за эти дни), как Арсений. Шастун неожиданно словил себя на мысли, что будет скучать. Правда будет. И по пионервожатому, который до чёртиков напугал его своим первым появлением, и по несчастному мальчике Саше, с которым всю ночь напролёт проиграл в детскую забаву.       — Я свободен, — облегчённо выдохнул Шастун и буквально вскочил на ноги, больше не чувствуя боли ни в одной клеточке тела. — Я свободен, — повторил он, будто бы пытаясь убедить в этих словах самого себя, а может, и Арсения, который со вселенской грустью в глазах смотрел на него. — Я свободен, чёрт возьми!       От радости Антон подхватил с пола мальчишку и, крепко обняв, покрутился вокруг своей оси, слушая радостный и задорный детский смех. Но стоило ему снова поставить Сашу на место, как улыбка сползла с лица ребёнка, а в глазах снова появилось отчаяние и грусть.       Но Шастун был слишком рад новости, что его больше ничего не держит в этом проклятом доме, что вовсе ничего не замечал вокруг себя.       — Арс! Чёрт… Арс… — с широкой улыбкой парень кинулся обнимать пионервожатого, с силой сжимая его. Он неожиданно подумал о том, что если бы это было возможно, то точно бы переломал Арсению все кости.       И только отпустив Попова из своих объятий, парень схватил его за руку и потащил в сторону выхода. Ему как никогда хотелось бежать, стремиться вперёд, преодолевая преграды, ведь впереди мелькала такая нужная и необходимая ему свобода, а все препятствия казались небольшими проблемками, разрешить которые не стоило и выеденного яйца.       Антон буквально перепрыгивал через ступени, больше не боясь прогнивших досок и дыр в них же. Теперь, казалось, его не страшило абсолютно ничего, кроме, пожалуй, количество времени, оставшегося провести в стенах этого особняка. Теперь его стены не казались такими чёрными и безрадостными; казалось, что его внешний вид за ночь преобразился, а маленькие убийцы навсегда исчезли из усадьбы, больше не угрожая покромсать по курсам.       Шастун мчался вперёд, не замечая Арсения, которому приходилось, подобно парню, на всех порах нестись по ступенькам вниз; не замечая, каким безрадостным и даже виноватым было лицо пионервожатого.       Ещё издалека завидев дверной проём, проход в его новую-старую жизнь, парень быстро-быстро затараторил:       — Арс, спасибо тебе огромное за всё! Если бы не ты, я бы сдох здесь в первый же день и теперь не смог вернуться к прежней жизни, — резко остановившись прямо около дырки в стене, где раньше находилась дверь, парень развернул к себе Арсения, заглядывая ему в глаза. — Мужик, чёрт возьми, если бы не ты… — а потом резко и без предупреждений поцеловал Попова в щеку, как благодарили все маленькие дети своих родителей. — Обещаю, что я обязательно найду твоих родителей и поговорю с ними, расскажу, какого на самом деле золотого человека они воспитали! — Антон продолжал тараторить, а лицо пионервожатого становилось всё более безрадостным. — Просто спасибо! Я тебя никогда не забуду, обещаю!       А после, крепко обняв Арсения на прощание, резко развернулся на пятках и несколько долгих секунд смотрел вперёд, на улицу, на тропинку, которая должна была вывести его на трассу, где он обязательно должен был найти свою машину и вернуться в Москву, где его, скорее всего, уже обыскались.       — Ну что, вперёд, — парень озвучил свои мысли и двинулся вперёд.       Спустившись по прогнившим ступенькам вниз, где теперь на перилах не было и намёка на птиц, он уверенно прошёл к забору и, остановившись, дабы сделать последний шаг, оглянулся назад. Арсений с грустью смотрел на него с крыльца старого особняка, который Антон хотел бы забыть, как самый страшный кошмар. Хотел забыть всё, что связано с этой злополучной поездкой, кроме, конечно же, Арсения. Человека, который, казалось, открыл ему глаза на то, кем на самом деле является Антон.       Шастун его никогда не забудет и точно будет хранить этот образ в сердце. До самой смерти. До того самого мгновения, когда маленькая девочка с топориком — его личная смерть — не придёт по его душу.       Улыбнувшись пионервожатому в последний раз, Антон закрыл глаза и сделал шаг вперёд, навсегда покидая это место. Антону чудилось, как ласковый летний ветерок ласкает его кожу, а солнце согревает, принимая в новым мир, как бы разделяя всю жизнь Шастуна на до и после.       Но стоило ему снова открыть глаза, как всё рухнуло — он по-прежнему находился в старой усадьбе графа Сенникова, а рядом стоял Арсений, виновато опустивший взгляд вниз.       — Что? — единственное, что смог выдавить из себя Антон, переведя взгляд на пионервожатого. — Что это за хуйня?       В ответ ему было лишь гробовое молчание.