Cursed love

      Антон предпринял ещё по меньшей мере пять попыток спастись, проходя, пробегая, перепрыгивая, выходя спиной через этот чёртов порядком развалившийся забор, но все они были тщетны — из разу в раз он всё равно оказывался в холле. И чувствовал себя так же, как и в первый раз — он боялся. По-настоящему. До дрожи в коленях и приступов тошноты. Ему казалось, что всё начинается сначала — он снова ступает на «старт» своего круга ада.       Он как будто был зацикленным; грозился никогда не кончиться и вывести бегуна на «финиш». Ведь финиша, собственно, и вовсе не существовало.       В голове набатом стучало одно-единственное слово «Что?», пока парень с вызовом смотрел на пионервожатого, стремясь его то ли побить, то ли наорать, чтобы выбить хоть одно чёртово слово. Арсений, по-прежде смотря себе строго под ноги, молчал уже несколько минут, надеясь, видимо, что Антон про него рано или поздно забудет и отправится по своим делам, а эта неудачная попытка вырваться из цепких лап старой усадьбы сотрётся из памяти до основания. Если бы человеческую память можно было отформатировать, как любую флешку, то Попов был самым счастливым не призраком на этом и том свете. Он бы явно радовался как самый настоящий ребёнок.       Но память была вовсе не флешкой. А человечество ещё не изобрело такое чудо техники, умеющее крашить абсолютно все воспоминания.       — Что, мать твою, происходит? — в очередной раз буквально проревел Антон, не выдерживая и толкая Арсения, а после хватая его за грудки и заглядывая в голубые глаза, море в которых, чудилось, готово было выплеснуться наружу.       Но ведь призраки не плачут.       А Арсений и не совсем призрак.       Блядство!       Протяжно зарычав, Шастун с силой сжал плечи пионервожатого, а потом, вкладывая, казалось, всю свою силу, оттолкнул его назад. Попов быстро-быстро попятился и, запнувшись о злополучный стул, что всё ещё стоял в середине комнаты, упал на грязный прогнивший пол, вбирая в ладони занозы. Он даже не пытался сопротивляться, позволяя делать с собой всё, что на данный момент хотел Антон — бить, толкать, унижать словесно. Можно было даже подумать, что будь Арсений жив, то сейчас бы даже допустил собственное убийство.       — Блять, Арс! Ты обещал, что я смогу выбраться! — Антон продолжал надрывать голосовые связки, враждебно надвигаясь на пионервожатого, который будто бы застыл в одной позе на полу и по-прежнему не смотрел на парня. — Ты обещал! — его голос звучал скорее обиженным, чем разгневанным.       Антону подарили надежду на спасение собственной шкуры, буквально вложили её в его голову и руки, уверяли в этом до конца, а потом, не жалея, отобрали, а потом ещё и добавили пенделя, гаденько посмеиваясь.       — Блять, мать твою за ногу, Попов! — выкрикнул Антон, отпинывая в сторону стул; тот влетел в сервант и развалился на части.       От упоминания своей фамилии, Арсений вздрогнул и, словно бы отойдя от оцепенения, посмотрел на Антона. Его взгляд был таким пронзительным и холодным, что Шастун даже растерялся на мгновение, но после вновь вернул себе уже привычное желание крушить всё вокруг. В приоритете было лицо пионервожатого, но рука почему-то не поднималась нанести действительно внушительный удар.       — Не выражайся, — непривычно холодный голос донёсся до ушей Антона. — И что ты вообще хочешь услышать, Антон? Ты правда не догадываешься, почему у тебя неожиданным образом начала двигаться рука, а бок не перестал болеть? — он отчего-то усмехнулся и потёр руки, скривившись. — Сними бинт, посмотри.       Антон окончательно растерял свой запал и машинально сделал пару шагов назад, переводя взгляд на окровавленную кофту; паззлы в голове постепенно начинали складываться в целостную картину, и от этого хотелось кричать. Трясущимися руками Шастун медленно задрал край кофты вверх, оголяя перевязанный бинтом участок кожи. Кое-как разорвав окровавленную марлю, парень одним рывком сорвал её с себя и от неожиданности и ужаса чуть не вскрикнул.       На месте, где некогда красовалась колюще-режущая рана, остался свежепоставленный порез, похожий на царапину кошки. Правда, кошка, оставившая эту царапину, явно была раза так в три или четыре больше обычной.       Нервно усмехнувшись, парень облокотился спиной на пыльный сервант и зарылся пятернёй в взлохмаченные волосы, оттягивая их, будто бы стараясь вырвать с корнем, почувствовать максимум боли, но как бы он не старался и не усердствовал, результат был один — он практически ничего не чувствовал, если не считать, конечно, лёгкого покалывания, но это даже ни на йоту не походило на то, какие ощущения были раньше.       — Что это?.. — теперь в голосе Антона звучала только растерянность и безграничное удивление. — Как это?..       Арсений лишь усмехнулся, поднимаясь с пола и потирая ладони, на которых виднелись маленькие капельки крови. Выпрямившись, он вновь посмотрел на Антона; его взгляд стал мягче.       — Кажется я говорил, что мы практически ничего не чувствуем. Раны у нас затягиваются, а новые слишком быстро исчезают, — дабы подтвердить свои слова, Арсений поднял ладони вверх, демонстрируя их Шастуну. — Мы практически не чувствуем страха, да и любых других эмоций. Я был больше похож на безэмоциональную куклу, пока… — он тяжело вздохнул и сделал пару шагов к парню, заставив того посмотреть себе в глаза. — Пока ты не свалился мне на голову, как снежный ком. Я впервые за долгие десятилетия снова почувствовал себя живым.       Антон продолжал мелко дрожать, рассматривая свои руки, некогда стёртые в кровь и не верил своим глазам. Ещё пару часов назад он видел кровоточащие раны и чувствовал боль, а теперь всё это исчезло, будто бы и не было никогда. И если бы не затянувшиеся шрамы, то Шастун и вовсе мог подумать, что ему всё это приснилось.       Мысли хаотично метались по черепной коробке, беспрестанно жужжа; виски сдавливало с невероятной силой, словно бы голова Антона оказалась зажала прессом, а сердце… Он не чувствовал пустоту на месте, где оно должно было быть раньше. Оно не билось, не разрывало грудную клетку, не пульсировало где-то в горле, его как будто просто не было. Оно остановилось. И теперь парень окончательно это понимал; понимал, что дороги назад уже не было и она никогда больше не покажется на его пути. Он окончательно заплутал и больше никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Да и вообще жизни.       Он был мёртв.       Шастун как мантру повторял это из разу в раз, не в состоянии поверить, что вся эта история действительно приключилась с ним; что это не какой-нибудь второсортный ужастик, сюжет которого парень видел уже раз пятьдесят в разных интерпретациях, с разными актёрами и от разных режиссёров. Он до сих пор не мог осознать, что всё это реальная жизнь, а чёртовый сценарий бездарного писаки.       Хотелось кричать от обиды и несправедливости, проливать горькие слёзы и упасть на пол лицом вниз, стуча кулаками по прогнившим доскам. Не хотелось верить, что это богом забытая, ужасная и до безобразия неправильная усадьба теперь его дом. А его соседи — это маленькие безжалостные убийцы, которым всё же удалось отобрать у него жизнь, пионервожатый Арсений, которому всё же удалось стать родным Антону человеком, и маленький Саша с трудной и страшной судьбой.       Шастун, больше не в состоянии держаться на ногах, начал сползать по серванту вниз и совсем бы оказался на полу, если бы не Арсений, что вовремя успел подхватить парня и прижать его к себе. Антон в свою очередь прижимался к Попову, как к родной матери, хватался за него, словно за спасательный круг, в последний момент выброшенный в море спасателями. Он прижимался к вожатому, как к самому родному в мире человеку. И по сути, никого у него, кроме Арсения, и не осталось. Почувствовав, как чужая ладонь гладит его по волосам, парень прикрыл глаза, пытаясь унять непрекращающуюся дрожь в конечностях.       Он, блять, умер! По-настоящему! Он больше не существовал! Совсем, чёрт возьми!       — Почему ты ничего не сказал? — совсем тихий, дрожащий голос, но Арсений его всё же услышал. — Почему соврал?       Пионервожатый лишь шумно вздохнул и прижал парня ещё крепче, утыкаясь носом в его некогда пшеничные волосы — теперь они стали тёмными от крови и пыли, которая была в этом огромном доме повсюду. Казалось, что он полностью пропитался этой вязкой субстанцией, и если кто-то когда-то всё же захочет и сможет его снести, то просто утонет в крови, которая хлынет на бедолаг мощными потоками.       — Я просто не знал… как. Как можно сказать такому рвущемуся к жизни парню о том, что его больше нет? Как можно было отнять у него последнюю надежду на спасение? Как я мог, Антон? — в голосе Арсения звучала неискоренимая тоска.       Ему было действительно больно это говорить. Признаваться в своей слабости. Осознавать, что он всё же не смог защитить Антона, хотя так уверенно утверждал ему, что его никто не тронет; что он выживет и вернётся к своим друзьям и семье.       Получается, что он просто был лгуном всё это время? Но он же пытался… Он больше не хотел смертей, не хотел новой пролитой крови. Но не смог уследить, не смог подоспеть вовремя, чтобы защитить, скрыть от всех неприятностей; стать той самой каменной стеной, за которую так любят прятаться дамочки во время опасности. Он просто не мог признаться Антону, что он подвёл его. Не мог видеть, как надежда гаснет в его глазах. Он просто не мог видеть парня таким, каким он был сейчас. Сломленным и потерявшим всё. Шастун просто стал таким же, как и сам Арсений. Пионервожатый не мог этого допустить, хотя, по правде говоря, и хотел, чтобы парень остался с ним. Ему было сложно признаться в своих эгоистичных мыслях: в том, что он хотел всю оставшуюся вечность провести с этим человеком.       Он заставил его снова почувствовать. Он заставил его снова… полюбить?       — Но надежда всё равно рухнула, — по-прежнему слишком тихо. — Мог бы не стараться.       — Прости.       Шастун прикрыл глаза и, тяжело вздохнув, помолчал пару долгих мгновений, а после выпалил то, от чего у Арсения кожа покрывалась мурашками:       — Я хочу увидеть своё тело.       — Ты у-уверен?..       Арсений больше всего на свете хотел бы, чтобы Антон передумал, больше не повторял свою фразу. Пионервожатый не понаслышке знал, что это было далеко не самое лучшее, что можно увидеть после смерти. Да и, по правде говоря, видеть любое мёртвое тело не из приятных, будь ты в мире живых или в мире мёртвых. Ощущения одинаковые. Особенно, если ты видишь свой же труп.       — Да, — голос Антона звучал слишком уверенно и решительно, отчего Арсений вздрогнул. — Я должен на это посмотреть. Пока я не увижу это собственными глазами, то всё равно не поверю до конца, что это реально, — он горько усмехнулся и поднял глаза на пионервожатого, пытаясь, казалось, заглянуть ему прямо в душу. — Я до сих надеюсь, что всё это злая шутка. Спланированная шутка Позова и его дружка-гордость-университета. Или преподов, чьи пары я пропускаю. Да хоть кого-угодно, — под конец его голос дрогнул, грозясь перейти на крик. — Я не верю… Просто не верю, — но вопреки всему, Шастун перешёл на шёпот.       Арсений хотел было возразить, попробовать отговорить Антона от лицезрения его же мёртвого тела, но, шумно вздохнув, всё же передумал. Возможно, Шастуну на самом деле нужно было увидеть это далеко не самое приятное зрелище, дабы больше не возвращаться к мысли, что ещё что-то может измениться. Как бы это жестоко не было, но парню, видимо, это действительно было необходимо.       Мысленно кивнув самому себе, вожатый лишь крепче обнял Шастуна, а после быстро-быстро поцеловал его в макушку. Антон же, казалось, этого даже не заметил или сделал вид, что не заметил. Но в руках вожатого всё же обмяк и перестал трястись, как маленький испуганный зайчик. Ему определённо стало спокойнее.       Он стал чуточку увереннее, что всё сделал правильно, когда озвучил свои мысли. Обратной дороги больше не было. Прошлой семьи больше не существовало в его жизни мире. Теперь был только Попов, маленький Саша и сотни детей-убийц, всё-таки сумевших довести его до гробовой доски.       Нужно было начинать новую… жизнь? Как иронично, что Антон никогда не верил в жизнь после смерти. А тут… вот оно вот.       Шастун вздрогнул, когда Арсений резко оторвал его от своих объятий и, даже не взглянув на него, потащил куда-то вглубь дома. Антон не сопротивлялся, ни пытался идти наравне с пионервожатым; просто плёлся за ним, крепко держа за руку. Казалось, что теперь парень точно превратился в маленькую безвольную куклу, которую хозяин, Арсений, тащил, куда хотел. Он представлял себя плюшевым мишкой в руках мальчишки, который не отпускал свою игрушку ни на минуту, таская её повсюду с собой. И теперь этот самый мальчишка тащил своего плюшевого друга в глубь дома, где за одной из обшарпанных дверей была скрыта лестница в подвал.       Антон одновременно боялся и хотел увидеть то, что было там.       Как бы Шастун не старался сейчас, всё равно не мог вспомнить ни одного фильма из своей огромной коллекции ужастиков, где главный герой бы так рвался увидеть собственное тело после смерти. Они там, собственно, вообще не вспоминали о своём мирском теле: им было абсолютно плевать, что с ним было и станет в дальнейшем. Но Антон не был актёров среднесортного ужастика и ему было важно узнать, как выглядело его тело. По правде говоря, он не думал, что ему на самом деле станет от этого лучше, но всё же надеялся в глубине души на это. Если, конечно, душа вообще существовала, а уж тем более оставалась с… духом? после смерти тела.       С каждым новым шагом Антон начинал всё больше и больше дрожать, а ладони потели. И только сердце безмолвно молчало, хотя, парень был уверен, раньше бы оно не просто хотело переломать ему все рёбра, а уже давно бы выскочило из груди и танцевало безумную чечётку где-то рядом с ним. Но теперь оно просто игнорировало всё происходящее. Шастун знал, что не скоро привыкнет к этой новой особенности своей сущности.       Но Попов продолжал крепко держать его за руку, из-за чего всё равно становилось спокойнее. Почти незначительно, но всё же становилось.       Неожиданно Антон словил себя на мысли, что если бы не Арсений, то он бы даже не знал, как вести себя в такой ситуации, какая была сейчас. Если бы он умер, а рядом никого не оказалось. Он бы, наверное, сошёл с ума уже через пару мгновений. Если, конечно же, духи могут терять свой рассудок. Хотя, вспоминая детей из этой усадьбы, с призраками могло произойти всё, что угодно.       Шастун снова неожиданно вздрогнул, когда Арсений остановился около лестницы, внимательно смотря на него. Будто бы в последний раз безмолвно спрашивая, на самом ли деле это нужно Антону. На самом ли деле ему от этого станет легче.       Вместо ответа парень лишь отпустил руку пионервожатого и двинулся вперёд, но сделал всего пару шагов по ступенькам вниз, как замер. Что-то внутри как будто бы не позволяло Антону спуститься вниз и исполнить своё желание. Казалось, что перед ним неожиданно выросла стена, в которой не было ни единой трещинки, ни единой лазейки, чтобы прорваться через неё. И если бы не Арсений, что снова крепко взял его за руку и тепло улыбнулся, заглядывая в глаза, то парень бы так и стоял на месте. Стена рухнула и пара смогла сделать ещё один шаг вперёд, вниз, навстречу неизбежному. И даже если бы Антон решил передумать в эту секунду, то всё равно бы не позволил себе остановиться.       Только вперёд.       Чем меньше оставалось ступенек, тем глаза могли меньше различать цвета и предметы в темноте. И если бы не маленькое окошко под самым потолком, то Антон бы даже не смог увидеть что-то странное в углу на ящиках. Его передёрнуло, когда он наконец-то понял, что это было его собственное тело. Шастун, на автомате отпустил руку пионервожатого и сделал пару шагов вперёд, подходя к самому себе. Даже в тусклом, плохо освещенном уголке парень смог рассмотреть все увечья, которые были на его бедном теле. Хватило всего пары секунд, чтобы увидеть абсолютно бледное и перепачканное в крови и грязи лицо мертвеца. Вся одежда была насквозь пропитана кровью, кольца на пальцах неестественно болтались. Антон неожиданно подумал о том, что под безразмерной кофтой явно уже торчали рёбра. Если Шастун и был худым при жизни, то после смерти его масса уменьшилась ещё вдвое.       Не в силах больше смотреть на эту картину, Антон отвёл глаза ровно в тот момент, когда где-то наверху раздался знакомый голос, призывающий его. На секунду ему показалось, что всё это игра его воспалённого разума, но взглянув на Арсения, убедился в реальности происходящего — тот тоже слышал.       Антон ринулся наверх по ступенькам, всего за пару мгновений преодолевая это расстояние, которое ещё несколько минут назад казалось огромным. Не успел парень даже выйти в коридор, как встретил на своём пути незнакомого человека. Его взгляд был настороженным, ищущим. И в следующую секунду он прокричал его имя, а после прислушался, надеясь, наверное, на ответ. Но ответа, как и предполагалось, не последовало. Шастун даже не думал кричать, что он здесь, прямо перед носом этого мужчины — он прекрасно знал, что это бесполезно. Если он его не увидел, то уж тем более не сможет услышать.       — Поднимайтесь наверх, я проверю в подвале, — эта реплика была следующей, которую прокричал незнакомец.       — Хорошо, — в ответ прокричал знакомый голос.       Антон, быстро отреагировав, ринулся в ту сторону, где, по его расчётам, должен был быть Позов. И не прогадал — он увидел друга именно в тот момент, когда тот начал подниматься по ступеням на второй этаж. Фантомное сердце забилось с невероятной скоростью, а на коже будто бы выступила испарина. Мысли в голове устроили гонки сторожевых собак, стремясь кусануть за хвост рыжую лисицу, что решилась спереть парочку кур у хозяина фермы. Шастун уже дёрнулся следом за другом, но случайно задел ногой ножку стула, отчего та отлетала далеко в сторону; Шастун чертыхнулся. Позов обернулся и внимательно оглядел всё вокруг большими глазами, старательно избегая того места, где стоял Антон, прошептал тихое «Чертовщина!». Дмитрий не видел ни друга, ни всей другой хуйни, что происходила в этом проклятом месте.       Последняя надежда рухнула — Димка его тоже не видел. Но… почему? Почему тогда он сам смог увидеть Арсения, когда попал сюда впервые?       Позов двинулся дальше по лестнице, но не успел ступить и нескольких шагов, как незнакомец позвал его, оповещая, что он нашёл. Но нашёл этот мужчина явно то, что они с Дмитрием хотели найти меньше всего на свете. Позов тут же сорвался с места и помчался в сторону подвала, на ходу пиная несчастную ножку стула. Антон задумал было снова побежать за другом, но вместо этого сделал несколько шагов назад, передумал, осознавая, что не хочет застать тот момент, когда лучший друг увидит его тело. Не хочет видеть, как Позов окончательно потеряет всё, увидев эту ужасную картину.       Если бы он был жив, то лучше бы умер, чем застал тот момент, когда Дима спустится вниз, в ужасный подвал, что хранит страшные тайны, мало света и мёртвое тело.       Пожалуй, такое сам Антон бы не пожелал даже самому злейшему и гнусному врагу. Это было ужасно. Ужасно даже для самого злейшего человека на всём белом свете.       И через пару мгновений в усадьба раздались душераздирающие рыдания — Дима увидел своего лучшего друга. Точнее, его мёртвое изуродованное тело. Антон почувствовал, как фантомное сердце пропустило удар, а после его крепко-крепко стиснула невероятно сильная, уродливая и костлявая рука самой Смерти. Ноги стали ватными, начали подгибаться.       — Мне жаль, — как по волшебству рядом возник Арсений. — Там…       Но не успел пионервожатый даже договорить, как Антон неожиданно обнял его, прижимаясь всем телом; прижимаясь настолько сильно, что если бы Арсений был жив, то точно бы умер, потому что ребро бы проткнуло лёгкие (да и не только лёгкие, а его всего от макушки до пят); Арсений на пару мгновений даже забыл, как нужно правильно дышать и как вообще происходит этот процесс (хотя, ему это было и не нужно), а после обнял парня в ответ, осторожно гладя того по спине.       — Почему ты тогда… — начал было Шастун, но осёкся, понимая, что задаёт не тот вопрос: — Почему я тогда смог увидеть тебя?       — Тебе просто повезло, — Арсений шумно вздохнул. — Понимаешь, за все эти тридцать два года меня смогли увидеть только трое бедолаг. Остальные просто не видели, не слышали и погибали в первые же минуты пребывания в усадьбе. Я прыгал перед ними, прикасался к ним, кричал, пытался делать абсолютно всё — бесполезно. Из-за этого я пришёл к неутешительному выводу, что нас могут видеть только один раз в десять лет.       Во рту Антона пересохло, а несказанные слова так и застряли в горле рыбной косточкой.       Просто повезло.