Полюбить Зло

      Королевский сад за столько лет практически не изменился: в основном потому, что супруг покойного короля не желал ничего менять. Только на каменной статуи бывшего короля Севера увядали обвивающие и растущие вокруг него цветы. Но постоянно вырастали и зацветали вновь, не без магического вмешательства, естественно.       В тенях от листвы, что шелестела из-за мягкого, ласкающего ветерка, шли двое: старик, явно бывший когда-то прекрасным мужчиной, чье лицо покрывали глубокие морщины, а некогда сияющие ярко-желтой краской волосы изменили цвет и покрылись серебряными нитями, и только глаза его были с такой же проникновенной голубизной и с теми же добродушными искрами, как и несколько десятков лет назад, но сейчас огонек в них постепенно угасал, предвидя скорый конец; придерживающий его под руку молодой мужчина был одновременно похож на него молодого и не похож, имея несколько отличительных черт, как, к примеру, налитые кровью чувственные губы и глубокие синие глаза, отдающие при разном освещении фиолетовой гаммой.       Они подошли к статуе, и внезапно в глазах старика заплескалась необыкновенная теплота.       Алан Джонс, чей отец сейчас с такой трепетной нежностью разглядывал возлюбленного, и сам взглянул на своего папу. Он мягко улыбнулся, словно впервые видя такие прекрасные черты, и вновь подметил, что взгляд у статуи не в первый раз как-будто изменился, когда сын или возлюбленный подошли ближе: уголки глаз слегка приподнимались, словно Иван пытался улыбнуться.       Альфред никогда не пытался утаивать от сына то, что его папа превратился в камень из-за проклятия, как своего собственного, так и древнего, насланного магическим зеркалом. А когда Алан достиг уже сознательного возраста, рассказал всю их историю в подробностях и в том числе о тяжелом решении Ивана, которое тот захотел принять. Отец говорил об Иване с такой любовью, что даже у сына клокотало в груди, и Алан никогда не чувствовал в его рассказе и не видел во взгляде осуждения за то, что он, по сути, стал причиной ухода папы. Альфред всегда отваживал эти мысли, со слезами на глазах говоря, как он любил сына, как был счастлив, что тот появился на свет, а еще никогда не забывал упомянуть о той всеобъятной любви Ивана к сыну, которая пропитала мальчика насквозь.       Будучи очень способным учеником Артура, раньше обучавшийся у его папы, Алан, несмотря на запреты отца, пытался искать спасение от проклятья, чтобы вызволить папу из камня, — экспериментировал, пробовал заклинания, взрывал лабораторию очередным неправильным подбором ингредиентов для зелья, но успех так не настиг его.       В один вечер, когда Алан пытался использовать одно найденное им в древней книге заклинание — вновь безуспешно, к слову, — он заметил, как отец стоял невдалеке и тихо наблюдал. Юный Джонс тогда слегка испугался, но, к счастью, отец лишь ободряюще улыбнулся ему. Он подошел к статуе, мягко, словно боясь побеспокоить, смахнул с ее плеч лепестки вишни и слегка провел рукой по каменной щеке.       — Знаешь, — сказал он тогда. — Ты так похож на него: и внешне, и сердцем. Он тебя очень любил.       — Я знаю.       — Иван не заключен в камень, сын, он и есть камень. Вернуть пропавшую душу, увы, никому не под силу, Алан, даже самым могущественным волшебникам, — Альфред улыбался, но во взгляде читалась тоска мудрого, наученного жизнью человека. — Посмотри вокруг.       Алан нахмурился, но решил оглядеться по просьбе отца.       — Хочешь знать, что я чувствую? Его. Каждая травинка и лепесток, насекомые, живущие здесь уже несколько поколений, кирпичные стены замка, каждое дуновение ветерка — все здесь пропиталась его магией за столько лет, его духом. Когда я начинаю скучать по нему, то просто выхожу и брожу по окрестностям, иногда чувствую его запах в благоухании цветов, его ласковые прикосновения в ветре, — Альфред отвел взгляд куда-то вглубь сада и тяжело вздохнул, сморгнув слезы. — Ты не сможешь сделать прежним листок, оторвавшийся от дерева, и ты не сможешь вдохнуть жизнь в камень.       — Значит, ты сдался? — в сердцах выпалил, не сдержавшись, Алан, но отец улыбнулся вновь.       — Смириться и сдаться — разные вещи, сынок. Тем более, что я слишком любил твоего папу, а потому и понял со временем, что я должен уважать его выбор. Еще я понял, что его решение принесло мне огромное счастье — тебя. Он хотел бы, чтобы я никогда не жалел о том, что потерял и что обрел. Когда-нибудь и ты поймешь его, а потом простишь нас обоих.       Алан все годы переваривал эти слова снова и снова, и решил просто жить. Успокоиться, не забывать любовь папы, дарить свою любовь отцу и учителю и просто жить.       И сегодня он должен сделать то, что обещал отцу еще очень давно.       — Вижу тени неуверенности и смятения на твоем лице, сын.       — Ты уверен, что действительно хочешь этого, отец? — в который раз переспросил Алан.       — Я знаю, что мой конец уже близок, Алан, и я очень хочу наконец воссоединиться с ним. Я заслужил это, как думаешь, — Альфред подмигнул сыну.       Младший Джонс возмущенно выдохнул, но перечить старику не стал. Лишь вытянул руку, и вокруг отца заискрилась синевато-голубая магия.       Морщины стали исчезать с дряблой старческой кожи, спина избавилась от горба, помолодевшее тело стало наливаться силой, а конечности вновь взбухли от крепких мускулов. Альфред слегка взлохматил словно выделанные из золота волосы и сверкнул белыми крепкими зубами, сложенными в улыбку.       — Словно со своего старого портрета сошел, отец, — восторженно сказал Алан. — Но эффект не продлиться долго.       — Я знаю. Ты сделал то самое зелье? — Альфред выжидающе взглянул на сына и протянул ладонь.       Алан немного потупился и отвел взгляд, лишь бы не глядеть в эти самоуверенные глаза.       — Алан, сынок, ты знаешь, что пора. Ты обещал мне, — Джонс ласково провел по таким же пшеничным волосам, что и у него самого, как делал когда-то в детстве.       Парень сдался и порылся в кармане, нехотя протянув небольшую склянку.       — Спасибо.       Альфред принял ее и открыл, но, поймав на себе жалобный взгляд, посмотрел на сына.       — Знаешь, ты так похож на него, и…       — И он любил меня, я знаю, — договорил за отца Алан и почувствовал, как по щекам стали катиться горькие слезы.       — И я тоже люблю тебя. Мы оба всегда будем с тобой, пока ты будешь помнить нашу любовь.       Он крепко обнял своего сына и ободряюще похлопал его по спине.       — А мне пора, сынок.       Джонс вновь открыл склянку и одним махом выпил содержимое. Он встал рядом с Иваном и взял его за каменную руку, которая была чуть протянута вперед. Альфред тепло взглянул на сына, наблюдающего за тем, как ноги отца становятся каменными, и ободряюще спросил:       — Мы хорошо смотримся вместе? — улыбнулся он.       — Просто идеально, отец, — улыбнулся абсолютно такой же улыбкой ему в ответ сын.       — Наконец-то мы с тобой будем вместе, любимый мой, — Альфред провел носом по каменным губам Ивана, а затем улыбнулся и отстранился, взглянув сначала на дорогого сына, а затем возлюбленного в последний раз.       Несмотря на то, что Алан Джонс был уже довольно взрослым мужчиной, он, не сдержавшись, громко расплакался, так, как плакал бы на похоронах отца. Он наколдовал себе стул со столиком, на котором уже стояла заполненная чем-то крепким рюмка, и просто рухнул за него. Когда Алан чуть успокоился, то смахнул слезы и взглянул на родителей. Черт бы его побрал, если на губах статуи Ивана действительно не появилась куда более счастливая улыбка, чем прежде.       Алан не знал, нужно ли было себя корить за то, что произошло с отцом. Но годы научили его уважать чужой выбор, особенно, выбор дорогих его сердцу людей. А глядя на них обоих, таких влюбленных и счастливых, из души парня постепенно улетучивались все сомнения — у них должен был быть именно такой конец, они заслужили оказаться вместе спустя столько лет.       Младший Джонс вытянул руку: немного увядшие незабудки вновь наполнились силой, словно засияли насыщенным голубым оттенком и расползлись еще в сторону отца, а обвившая ноги Ивана дикая роза перекинулась и на ноги Альфреда, раскрыв свои ароматные алые бутоны, чем привлекла внимание пчелок. Алан взглянул на приспущенный в трауре флаг, который слегка колыхался над замком — дикая роза, завернувшая в свои шипастые стебли три незабудки, — и довольно улыбнулся.       Это был флаг новой эры. Эры Школы Волшебства.