1887 год

Майкрофт Холмс Жарким июльским днем я приехал в "Диоген" после заседания теневого кабинета, мечтая только об одном — выпить холодной воды и спокойно посидеть в прохладе за своим столом. Не успел я расположиться в кресле, как дверь открылась и вошел Грей. Очень странно: я всего несколько минут назад велел ему никого ко мне не впускать в течение часа, сказав, что хочу отдохнуть. — Мистер Холмс, — мой секретарь был явно встревожен, — мне доложили, что полчаса назад приходила миссис Зисманд. Вся в крови. Просила вас зайти домой как можно скорее, сэр. Берта служила у меня много лет, хоть и не с первого года моего пребывания в Лондоне. Я нанял ее, когда понял, что без прислуги уже не обойдусь. Будучи изначально уборщицей, по сути Берта Зисманд давно уже превратилась в экономку, или, вернее сказать, домоправительницу. Вся прислуга, включая лакея, повара, охранников, даже кучера, подчинялись ей. Берта была на десять лет старше меня и относилась ко мне по-женски жалостливо — возможно, это было вызвано моей закоренелой холостяцкой жизнью. Однако держалась она со мной всегда официально и почтительно. А вот Шерлока она очень любила еще с тех пор, как он совсем молодым поселился у меня, бросив университет, называла «мистер Шерлок» и давно уже не смущалась, когда он при встрече склонялся к ее руке, а по-матерински целовала его при этом в макушку. Словом, Берта стала практически членом семьи, и, услышав слова секретаря, я поспешил домой. Грей, конечно, пошел за мной. Берта тут же вышла мне навстречу. Крови уже не было, но голова ее была завязана широким льняным полотенцем. В квартире же царил настоящий разгром, ящики комодов и шкафов вывернуты на пол, в кладовой все скинуто с полок. Я сейчас же послал Грея в экипаже на Бейкер-стрит, наказав ему немедленно привезти сюда доктора Уотсона и по возможности Шерлока. Когда Грей ушел, я начал расспрашивать Берту и понял, что Шерлок тут едва ли не нужнее, чем врач. — Надеюсь, ты ничего не трогал? — спросил взволнованный брат, едва очутившись на пороге. Джон бросился оказывать миссис Зисманд помощь, так что мы остались с Шерлоком одни. — Судя по всему, искали какие-то бумаги, — прибавил он, оглядев помещения. Было очевидно, что кабинет обыскивали более тщательно, пытались даже взломать сейф — тот, который всегда стоял у меня на виду. Этот сейф был вполне надежным, но по сути являлся обманкой, ничего сверхценного я в нем никогда не хранил. Вор обшарил и спальни. Судя по виду простыней, под них засовывали руку и щупали, надеясь обнаружить что-то спрятанное. — Не только я, даже Берта ничего не трогала. Она все еще помнит, как много лет назад ты объяснял ей, что нельзя уничтожать улики. Искали определенно бумаги, потому что напавший на нее человек в маске спрашивал, где я храню архив. Впрочем, лучше расспроси ее сам. Джон уже, кажется, заканчивает с перевязкой. Хотя... погоди. Я подозвал секретаря. — Вам придется поработать сегодня без меня, Грей. Отправляйтесь в клуб, там в сейфе выписки по последнему заседанию, надо придать им форму отчета. Я приду, как только смогу, и подключусь к работе. Когда Грей ушел, мы с Шерлоком отправились опрашивать Берту. Джон как раз делал перевязку. — Удар несильный, орудие прошло по касательной. Миссис Зисманд, повторите, пожалуйста, чем вас ударил вор? — спросил он. — Дело было так, мистер Шерлок: зазвонил дверной колокольчик — и я открыла. За дверью стоял мужчина в маске — как на итальянском карнавале, знаете? Только маска, не костюм. Я спросила его, не ошибся ли он дверью. Он поднял руку, и мне показалось, что вдруг зашло солнце и наступили сумерки. Я отчетливо помню, как он поднимал руку, но самого момента удара я не запомнила. Точно могу сказать, что он правша, потому что в левой руке ничего не было. Он отвел ее от звонка, когда я открыла дверь, и она была все время у меня на виду. Шерлок осмотрел запястья Берты. Отчетливо виднелись следы от связывания. — Совершенно верно, — сказал Джон мрачно. — А еще этот подонок порвал миссис Зисманд уздечку языка кляпом. — Значит, вы очнулись уже связанной, Берта? — спросил брат. — Совершенно верно, мистер Шерлок. Я очнулась связанной и сидящей в кресле в гостиной. Он связал мне руки и ноги, я даже не смогла встать, рот был заткнут, и голова очень кружилась. Но прошло всего несколько минут, сэр, — посмотрела Берта на меня. — Я пошла открывать дверь в половине второго, а когда пришла в себя, часы на камине показывали только без двадцати два. Грабителя не было в комнате, я слышала шум из кабинета. Потом он вошел и был очень зол. Увидев, что я пришла в себя, он выдернул кляп и стал спрашивать: «Говори, где твой хозяин держит свой архив? Ну архив! Письма! Где его письма?» Я ответила ему, что письма моего хозяина у его адресатов. Он очень рассердился, назвал меня старой идиоткой и стал орать, что ему нужны письма, которые получал мой хозяин. Я сказала, что никогда не видела такого архива. Не только Джон, но и мы с Шерлоком были совершенно обескуражены такой неожиданной попыткой ограбления. Негодяй явно не знал, где искать, и вряд ли он вообще имел представление, как выглядит мой сейф, иначе бы просто не сунулся в одиночку ко мне в дом. — Мистер Шерлок, — Берта переводила взгляд то на брата, то на меня, — его слова натолкнули меня на одну мысль. Дело в том, что наш повар иногда приглашает в помощь себе сестру — с вашего разрешения, сэр. — Я кивнул. — Так вот, эта сестра примерно три недели назад рассказала мне, что разговорилась в парке с человеком, который представился вашим старым знакомым. Он спрашивал ее о ваших привычках, сэр, в частности он сказал, что знал вас смолоду, так как был личным слугой вашего сокурсника, и будто студенты смеялись, что вы всегда хранили множество писем от младшего брата. И Хелен — это сестра нашего повара — сказала ему, что не видит, над чем тут можно смеяться, мол, это очень хорошая черта — хранить все письма, особенно от брата. Мы с Шерлоком посмотрели друг на друга в еще большем недоумении. Если вор — тот самый человек, который разговаривал в парке с сестрой моего повара, то ситуация выглядела более чем бредовой. К чему искать старые письма, притом написанные ребенком или студентом? — Потом, сэр, грабитель стал переворачивать все ящики и рыться в вещах в гостиной, — продолжала Берта. — После этого он перешел в библиотеку. И только спустя сорок минут он ушел — я слышала, как хлопнула дверь. Еще около получаса у меня ушло на то, чтобы освободиться от веревок. И потом я сразу пошла в клуб, сэр, но вас там не было, и я попросила передать, что я приходила и дома неприятность. Вернувшись сюда, я взяла только одно кухонное полотенце и перевязала себе голову, как могла. Больше я ничего не трогала, мистер Шерлок. Джон с трудом уговорил Берту пойти к себе и лечь. Мы пообещали ей, что сами расставим книги по полкам, тем более что только я знал, каким образом они должны располагаться там. А уж потом Берта могла заняться шкафами и комодами. Скрепя сердце она согласилась и ушла в свою комнату. — Ты уже, наверное, заметил, нашли ли письма? — спросил меня брат. — Я не знаю, где ты их хранишь. — Их не нашли. Это не секрет, мой мальчик, где я их храню. Просто ты никогда не спрашивал. Кстати, Берта прекрасно знает, где они лежат. Хотя, конечно, она не знает кода. Я подошел к одному из книжных шкафов в углу гостиной и потянул на себя толстый том. Раздался щелчок. За шкафом находилась сейфовая дверь. — Ого! — сказал Джон, как только я легко отодвинул шкаф, крепившийся к стене на петлях. Я набрал код и открыл железную дверь. За ней находилась кладовка — небольшая, но вместительная. Тут стоял сундук и несколько больших коробок. — Вот в этой коробке, — указал я, — письма от Шерлока мне в школу и колледж, а тут — в университет. В третьей коробке деловая переписка и документы по поводу продажи имения, мой детский дневник, который я вел до одиннадцати лет, и все дневники Шерлока, которые он оставил у меня лет десять назад. В общем — это личный архив. И я уверен, что никакого интереса ни для кого постороннего он не представляет. Доктор уставился на коробки с письмами. Видимо, его поразил их размер, потому что он даже присвистнул. Он не мог не чувствовать, что эти коробки хранят множество загадок. Он до сих пор слишком мало знал о наших с Шерлоком детских и юношеских годах. Пока Джон с вожделением смотрел на коробки, Шерлок прошелся по комнатам еще раз, остановился перед столом в моем кабинете и замер. Я подошел к нему. — Узнаешь? — кивнул он на стол. Прямо на столе лежала серебряная запонка с жемчугом. Слишком знакомая мне запонка. — Откуда это взялось?! — вскричал я, на мгновение потеряв присутствие духа. Увы, я никогда не обладал хладнокровием моей домоправительницы, которая рассказывала нам всю историю совершенно невозмутимо, как всегда. Конечно, я помнил эту запонку. И парня, купившего ее в Бристоле на деньги своего отца. И я никогда не верил в совпадения. Но чтобы человек носил одни и те же запонки в течение более чем двадцати лет, а затем потерял одну из них при поисках моего архива... перебор даже для человека, который в совпадения верит. — Ты хочешь сказать, что грабитель специально оставил у меня в квартире ЭТО? — спросил я у брата, но вопрос был скорее риторическим. — Посмотри сам. На столе порядок — да ты и не держишь на нем бумаги. Запонка лежит почти посередине. К нам подошел Джон и с удивлением посмотрел, как мы разглядываем запонку, словно она сейчас взорвется. Шерлок опустил глаза. Джон имел право знать все подробности той давней истории, но рассказывать должен был не я. — Идемте обратно в гостиную, — позвал я. В гостиной Джон сразу сел в одно из глубоких кресел. Я прошел к дивану. Шерлок остановился у камина, достал трубку и начал ее набивать, затем взял щипцами уголек и закурил. Мы ждали. Шерлок посмотрел на нас, кивнул и сел рядом со мной. — Когда я учился в пятом классе, к нам перешел старший мальчик из другой школы — той, что поближе к Бристолю, — начал он. У Джона хорошая память. При упоминании Бристоля он чуть наклонил голову, прислушиваясь. — Не буду вдаваться в подробности, но я считал его другом, а потом он поступил по отношению ко мне... непорядочно, и Майкрофту пришлось вмешаться. Этот парень, его звали... зовут Адриан Мейси, был нечист на руку, воровал у отца деньги — подделывал чеки. Запонки он купил на ворованные деньги. Это одна из тех, что он носил в школе. — Так это, получается, месть? — спросил Джон. — Запонка — это такой явный жест в расчете на то, что вы оба ее узнаете. Но зачем он все-таки вломился в квартиру? — В том-то и дело, дорогой мой: это совершенно нелогично, — покачал я головой. — Он спрашивал Берту о письмах. Зачем они ему? Тогда я действительно вмешался и сделал так, чтобы его убрали из школы, где учился Шерлок. Я посоветовал его родным вообще отослать его как можно дальше. Помните, в Бристоле мы показывали вам отделение чайной компании? Она принадлежала его отцу, и отец не только забрал Мейси из школы, но и отправил в Индию. Тот был увлечен историей, не так ли, мой мальчик? — уточнил я у брата. — Еще он был неплохим боксером. Отъезд в Индию поломал все его дальнейшие планы, я думаю. И он, несомненно, может захотеть отомстить мне за это. Но вот при чем тут письма? Зачем они ему? Конечно, он знал, что Шерлок мне пишет, не сомневаюсь, что все об этом знали, ведь он писал часто и много. Но что Мейси хочет в них найти? Упоминание о том случае? Он и так знает, что я в курсе всей истории. И кстати, Шерлок не описывал мне это... эту ситуацию в письме, он рассказал о ней лично. Да даже если и написал бы — что с того? — В самом деле, очень странно, — задумчиво протянул Шерлок. — Мы учились вместе меньше года и с тех пор никогда не виделись. Какой ему интерес в детских письмах? Даже если бы он нашел какие-то, где я писал о нем, то он бы прочитал там только самые восторженные отзывы. — Даже если бы прочел невосторженные... он же не может знать, что именно и когда ты мне писал. Допустим... история произошла перед Рождеством, так? Ты приехал домой через два дня. В принципе, ты мог успеть мне написать. Ну и что? Это письмо, даже существуй оно, ничего бы не доказывало, к тому же ворошить старое вовсе не в его интересах... Я запнулся и посмотрел на Джона. Наверняка он понял, что произошло тогда в школе. В конце концов, увы, ситуация не так редка... — Может, его все-таки интересовали не письма, — предположил доктор, — а дневники? Предположим, Шерлок мог не успеть отправить письмо, но оставил запись в дневнике. — Но он точно не мог знать, что Шерлок оставил свои дневники у меня, — вздохнул я. — Логичнее было бы искать тогда у вас. Так что нет, он искал то, о чем говорил — письма. Нелепица какая-то... Вдруг он считает, что ты описывал мне в письмах какую-то совсем другую ситуацию? Что-то другое, что сейчас ему повредит? Но я не помню ничего такого в твоих письмах... ничего криминального... Ты не помнишь? — Если и было что-то криминальное в моих письмах, — сказал Шерлок, — так это в тех — из университета, которые ты сжег. Их три было, кажется? Но у Мейси университетского образования нет. Никто с ним откровенничать не стал бы — он чужак. — Их было четыре, — поправил я и покосился на Джона, но он сидел с самым невозмутимым видом. Ладно, захочет — сам потом у Шерлока спросит. — Ты мне их, кстати, так и задолжал, мой мальчик. Шерлок написал мне в свое время несколько писем, которые я посчитал опасным хранить — слишком уж откровенные в них высказывались мысли, — пояснил я Джону. — Я сжег их, и это были единственные четыре письма от брата, которые я не сохранил, все остальные вы только что видели, дорогой мой доктор. Так вот, когда Шерлок приехал, я сказал, что уничтожил эти письма и он теперь должен написать мне четыре письма заново, так сказать — для точного счета. Помнишь, мой мальчик? Пока я говорил все это, у меня в голове вертелась еще какая-то мысль. Наконец я поймал ее. — Этот грабитель сказал, что был слугой моего сокурсника, но этого точно не могло быть. То, что он описал — что студенты смеялись из-за писем — не соответствует действительности. Никто — то есть вообще никто, кроме самого Шерлока и Берты, при которой я иногда перечитываю какие-то из этих писем — не знает, что я вообще их храню. Я увозил их домой частями, никто не видел их в таком количестве. Да и не стал бы никто в Оксфорде смеяться над этим. Нет, мы правы, наш неудачник-грабитель — Мейси. Вот только я так и не могу понять, что он искал на самом деле... Письма действительно совершенно невинные — обычные детские письма. Из них можно понять только то, что мы с братом всегда очень любили друг друга. Хм... Шерлок, а мог он... он ведь говорил тебе, будто думает... Ну что я мямлю, в конце концов, — дети мы, что ли? — Он полагал, что у нас с тобой не просто братская близость, помнишь? Может быть, он ищет какое-то подтверждение этому? Хочет таким образом зацепить меня? — Ну... он ненормальный в таком случае, — Шерлок потер лоб. — Если он наводил о тебе какие-то справки, он должен понимать, что ты ему не по зубам. Он, конечно, подлец, но он не идиот. У Джона было такое лицо... Он-то точно считал Мейси идиотом. — Он может сильно ненавидеть меня и слишком жаждать мести, — я пожал плечами. — Если он уверен в своих предположениях и надеялся найти подтверждение моей извращенности в письмах... ты представляешь, какой будет скандал? Либо он получит способ шантажировать меня этим до конца жизни... У вас свежий взгляд на ситуацию, что вы думаете, Джон, дорогой? «Дорогой Джон» никак не мог прийти в себя от такого количества информации. Но мысль выдал здравую: — Если было что-то, чего вы не помните, то, может, стоит посмотреть дневники Шерлока? Их ведь, наверное, немного? — Ну, хуже не станет. Я все-таки думаю, что это письма, и Мейси ищет подтверждения гипотезы с инцестом. Но почему бы и не посмотреть. Я встал и снова открыл сейфовую дверь. Вытащил коробку с дневниками, достал стопку — несколько толстых тетрадей. — Это мой, я начал вести его в пять лет, когда пошел в школу. Последняя запись... в день похорон мамы. Больше я никогда не писал ничего в дневник. А вот это — твои. Я протянул стопку тетрадей брату. — Просмотри, вдруг там и правда есть что-то, чего не было в письмах. Шерлок взял дневники и начал пролистывать их. То есть он читал, на самом деле, только делал это очень быстро. Конечно, не все в его детских дневниках было так уж печально, он даже прочел вслух пару забавных записей, но, открыв новую тетрадь, брат вдруг помрачнел. — Почитай сам, — сказал он, отдавая ее мне. Я машинально взял тетрадь и взглянул на открытую страницу. Это была запись о моем первом посещении школы, когда я застал мальчика в лазарете... Я даже не знал, что Шерлок записал потом все это... Я посмотрел на брата. Он по-прежнему сидел рядом со мной на диване, губы его были плотно сжаты. Может быть, он прав, и не надо ему читать все подряд, там ведь наверняка много такого, о чем вспоминать совсем не хочется... Но мне было как-то не по себе от предложения читать чужой дневник. Пусть даже это дневник брата, и пусть я сам был участником многих событий, описанных в нем. — Ты уверен, мой мальчик? Все-таки это личные дневники. — Уверен. Только не переживай, пожалуйста. Я попрошу тебя дополнить эти записи своими воспоминаниями. Думаю, Джон имеет право знать. Я кивнул. Что ж, это было правильно. Мы бы не смогли рассказать в подробностях — слишком тяжелые воспоминания, а Джон действительно был достоин нашего доверия и откровенности. — Хорошо, дорогие мои. Я прочитаю сегодня ночью и допишу, что помню. Увидев протестующий жест доктора, я добавил: — Не сердитесь, Джон. Я все равно вряд ли засну. — Давайте тогда наведем здесь порядок, — предложил Шерлок. — В бумаги мы не полезем, но твою методу ставить книги на полку я знаю, так что мы с Джоном займемся библиотекой, если ты не против? — Не против, дорогие мои. А я пойду в кабинет с дневниками. Грею придется поработать без меня. Я ушел в кабинет и погрузился в чтение. Опомнился я лишь тогда, когда Джон вошел ко мне с чашкой чая в руках. После весенних событий, когда я приехал из Парижа искать Шерлока и мирить мальчиков, отношения между нами стали совсем теплыми, и меня не удивило, когда Джон подошел ко мне сзади и, поставив чай на стол, обнял за плечи и заглянул в лицо. Наверное, по мне видно было, что чтение не доставляет мне радости, потому что доктор вздохнул: «Попейте чаю, дорогой мой» — и погладил меня по голове, выходя. Я читал дневники брата и вспоминал описанные в них события. Нет, не все это Шерлок захочет давать читать Джону. И вовсе не в недоверии дело... Я понимал, что эти обрывочные записи, какими бы красноречивыми и печальными они ни были, не позволят Джону понять некоторые вещи, которые ему уже настало время узнать. Он кое-что слышал от меня и о нашем с Шерлоком отце, и о нашей матери, но я о многом умалчивал, а брат, скорее всего, просто проговаривался порой, впрочем, Джону больше могло сказать его упорное нежелание вспоминать детские и юношеские годы.

***

Наш отец отличался сложным нравом. Честно говоря, многие считали его самодуром. Он был вспыльчивым и несдержанным на язык человеком, но жену обожал, и только она и могла его успокоить и как-то смягчить. При нашей с Шерлоком маме отец становился шелковым и никогда не повышал голоса. Отца я любил, отчасти за то, что его любила мама, отчасти из-за нашего с ним сходства, да и просто потому, что это был мой отец. Сам он, могу сказать это определенно, тоже любил меня и очень мною гордился. Между нами никогда не было особой нежности — главным образом из-за моей нелюбви к прикосновениям. Исключения я делал только для мамы и порой для бабушки. Конечно, ребенку никуда не деться от досужего внимания нянек, но это я как-то пережил, потому что мама была тогда здорова и весела. Отец никогда не высмеивал мою привычку ласкаться к ней, даже когда в пять лет я уже был отправлен в школу и появлялся дома только на каникулах. Незадолго до того, как я уехал учиться, мама произвела на свет мертвого младенца. Помню, когда она только носила его, я с любопытством посматривал на то, как все больше округлялся ее живот, и мне казалось, что она прячет под юбками большой мяч. Мама смеялась и говорила, что там прячется мой маленький брат и я смогу стать ему другом и заботиться о нем. Отец то ли в шутку, то ли всерьез возражал: мне будет некогда, учеба займет все время, а когда я вырасту, меня обязательно назначат премьер-министром. Я переживал, что ребенок так и не смог появиться на свет. И за маму переживал. Врачи категорически запретили ей и думать о новой попытке, отец их полностью поддерживал и, вероятно, предпринял все доступные для того времени меры, чтобы супруга не забеременела вновь. Но мама так умоляла его, что отец в конце концов не выдержал. Я помню, что в то время, когда наша обожаемая королева прятала свое «интересное положение» под широким кринолином, мама решительно вернулась к моде времен регентства, благо уединенная жизнь в поместье позволяла ей не стесняться чужих глаз и не прятать живот. Мысли про мяч меня больше не посещали: конечно, знакомство с анатомическим атласом открыло мне глаза на многие вещи, но совершенно не шокировало. Напротив, я воспринимал существование в материнской утробе живого маленького человечка как некое чудо. Шерлок родился в ясный морозный день. Рождественские каникулы еще не закончились и были наполнены волнениями. Врача к маме приглашали последний месяц перед родами регулярно, и тот уложил ее в постель сразу после Рождества, чтобы поберечь сердце. Мне разрешили остаться дома, пока она «не поправится». Помню, отец сказал это с таким мрачным выражением лица, что напугал меня. Я при первой возможности старался пробраться в спальню к маме, чтобы побыть с ней. Правда, я не мог заметить никаких особых причин для тревоги: пусть она выглядела бледной и уставшей, но я не верил, что она может умереть. Слава богу, она все же произвела на свет мальчика; отец не столько радовался второму сыну, сколько явно испытывал облегчение, что все закончилось благополучно. Он, помню, даже забыл о моих странностях и, после того как навестил жену и новорожденного, с довольным видом потрепал меня по голове. Меня пустили к маме через несколько часов. «Посмотри на своего брата, Майки», — слабо улыбнулась она. Я с любопытством заглянул в колыбель. Младенец спал, наевшись сытного молока кормилицы. Я рассматривал маленького человечка, не веря, что сам был таким когда-то. Но ребенок мне понравился: из-под чепчика торчали тогда еще светлые волосики, личико морщилось во сне, но это выглядело забавным. «Теперь ты никогда не будешь один, дорогой», — сказала мне мама. Она умерла, когда Шерлоку исполнилось четыре года. За две недели до ее кончины родители решили отправить младшего к бабушке в Лондон. В мои одиннадцать лет я, конечно, не мог здраво оценить, насколько пагубным для нашей семьи окажется такое решение. Мама хотела проститься со мной, отец забрал меня из школы, так что я стал свидетелем ее ухода. Бабушка приезжала на похороны, но без Шерлока. Господь, если он есть, не дал мне умения плакать и находить в слезах утешение. Но когда мама умерла, я плакал: у себя в комнате, пока меня никто не видел. Отец был убит горем и попросил тещу, чтобы она пока оставила малыша у себя, а меня вскоре вновь отправили в школу. Не скажу, что я огорчился. Учеба помогала на какое-то время забыться, и мне даже удавалось поспать несколько часов ночью, после того как я раз за разом вспоминал все, что предшествовало смерти мамы. Я уговаривал себя, что с Шерлоком все хорошо, он с бабушкой, о нем позаботятся. Почему-то я боялся, что он тоже умрет. Известие о его внезапной и непонятной болезни я получил, когда Шерлок уже начал выздоравливать. Меня обеспокоило, что писала мне бабушка, а не отец, и к тому же в ее письме чувствовался плохо скрываемый упрек, словно я знал о болезни брата, но и не думал справляться о его состоянии. К счастью, приближались каникулы, я вернулся в поместье; к моему облегчению, бабушка с Шерлоком гостили там. В отце я нашел заметные перемены: его нелюдимый нрав усилился. Он, впрочем, немного оживился, расспрашивая меня об успехах в школе. Когда я поинтересовался, что с Шерлоком, он только пожал плечами и велел поговорить с бабушкой. Причина ее недовольства мной вскоре выяснилась: она была уверена, что отец сообщил мне о болезни брата, но я клятвенно ее заверил, что не получал подобных писем. Тогда бабушка расплакалась, и я ужасно растерялся, как всегда при виде слез взрослого человека, пробормотал что-то в жалкой попытке утешения и наконец поднялся в детскую. Картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Я не сразу заметил брата, сначала увидел сидящую на стуле няньку, которая смотрела куда-то вниз. Я обошел свою старую кровать и увидел Шерлока, расположившегося на ковре и безучастно смотрящего на выстроенных в ряд солдатиков. Он услышал мои шаги, поднял голову. Лицо у него было бледным, осунувшимся. Я с трудом мог узнать своего жизнерадостного маленького брата в этом несчастном и словно ставшем меньше ростом существе. Но вот он посмотрел на меня, улыбнулся, пусть и не вскочил бодро на ноги, но торопливо поднялся и с криком «Майки!» обхватил меня руками. Наверное, в тот момент я пережил что-то наподобие экстаза, потому что сердце у меня переполнилось и мне показалось, что оно сейчас вспыхнет и разлетится на сияющие частицы, подобно фейерверку. Ничего более вразумительного в качестве сравнения одиннадцатилетний мальчик придумать бы не смог.