***
Меня спросили, где я учился раньше, в какой школе. Я честно ответил, что нигде, дома. Мальчишки стали смеяться и обзывать маменькиным сынком. Я сказал, что мама у меня давно умерла, но они вновь принялись хохотать. Говорили, что отец, выходит, не хотел меня отпускать, что я рохля. Зачем я сказал про болезни? Я тут же стал «слабаком». Дразнились трое, но остальные молчали и только хихикали, выслуживались.***
Старшего мальчика, к которому меня поселили, зовут Эдвард Уилсон. Я слышал, что младшие должны выполнять распоряжения старших — это традиция. Зато префекты, если им угодить, за своих фэгов заступаются. Уилсон меня тоже спросил, где я учился, но хотя бы не смеялся.***
Сегодня была математика. Я сидел тихо и слушал учителя, хотя он объясняет скучно. Брат объясняет лучше, да и тему я уже знал. Вдруг кто-то ткнул меня пером в спину. От неожиданности я вскрикнул. Учитель стал требовать объяснений, но я понимал, что жаловаться нехорошо. Он разозлился, что я молчу, и больно стиснул мне ухо. Я не выдержал и закричал, что вышло у меня нечаянно. В классе засмеялись. Меня до конца урока оставили в покое, но, когда прозвенел звонок, кто-то из мальчишек, проходя мимо моей парты, макнул перо в чернильницу и встряхнул над моей тетрадью. Мне пришлось сидеть и переписывать всю работу, и я не пошел на ланч.***
Уже прошла неделя, а ко мне все цепляются. Я не понимаю, что им от меня нужно? Уилсон в общем-то неплохой парень. Он сказал, что так поступают со всеми новенькими, нужно потерпеть, не жаловаться, чтобы не прослыть доносчиком. И еще он мне сказал, кто в моем классе «забитый». Он объяснил, что с ним ни за что не стоит дружить и вообще лучше даже не разговаривать, иначе станешь отверженным. Он сказал: «Будешь водиться с такими — не отмоешься».***
Я научился чистить ботинки.***
Ко мне сегодня подошел один из «забитых». Его фамилия Марлоу. Он мне шепнул, что от моего префекта толку мало, зато вот у Бозуорта никто фэга задирать не смеет. Он намекал, что Бозуорт требует от фэга какие-то особые услуги, но я так и не понял какие и спросить не успел. Нас заметили, стали кричать, что мы с Марлоу «нашли друг друга» и что меня, наверное, тоже связывают по ночам. Я ничего не понял и вечером спросил у Уилсона. Тот обозвал меня идиотом и сказал, что Марлоу страдает рукоблудием.***
Отец в выходные ко мне не приехал, но я не ждал его, да и не хотел, чтобы он приезжал. Но, наверное, это что-то значит, если к тебе не приезжают. Кто-то разрисовал мой учебник географии и написал там ругательства. Меня высекли. Больно не было, потому что били через штаны. Но это ужасно стыдно — перед всеми ведь. Я боялся, что разревусь перед классом. Когда закончился урок, я спрятался в кладовке уборщика и плакал там.***
Марлоу затащил меня в угол и сказал, что я обязательно должен написать отцу. Пусть он ко мне приедет. И сказал, что иначе меня заставят есть червей. Но кто-то показался в коридоре, Марлоу испугался и убежал.***
Я стараюсь следить за учебниками и тетрадями, чтобы их не испортили. Но про перья забыл, и мне их сломали. До конца урока я просидел в углу в позорном колпаке.***
На меня сегодня все показывали пальцем и смеялись, а я не понимал, что случилось. Даже в зеркало смотрел, думал, что лицо в чернилах. Оказалось, мне на спину прицепили бумажку. Снял, а там написано: «Кому нужен ничейный плакса? Цена одно пенни». Разревелся.***
Как только появляюсь в классе, кто-нибудь обязательно начинает изображать нюни. Но мне все равно, я хожу с синяком под глазом. Какая-то гадина расцарапала ботинки Уилсона. Он решил, что это я сделал, и врезал мне. Но Марлоу еще хуже. У него руки распухли от битья линейкой. Если мне с руками что-то сделают, я не знаю, что будет. Я, правда, скрипку не взял с собой. У меня четвертушка, а я из нее вырос. Но мне ее подарила бабушка, это память.***
Отцу я так и не написал. Меня опять не навещали. Марлоу посоветовал, чтобы я не сопротивлялся, потому что если проглотить сразу, то не так противно. Я спросил, что проглотить? Он сказал: червяков.***
Я приехал в школу под вечер, меня сразу отвели к брату. До сих пор с ужасом вспоминаю, как я вошел в палату. Шерлок в детстве много болел, и видеть его в постели было не так уж непривычно. Но не в таком состоянии. Он лежал на кровати в нетопленном лазарете, весь скукоженный, с прижатыми к лицу стиснутыми кулаками. Он даже не плакал, просто слезы текли совершенно беззвучно, как вода тонкой струйкой из кувшина. Лицо было все в ссадинах, слезы разъели щеки, и наверняка мальчику было очень больно. На мгновение я представил, как отец стоит около кровати, смотрит на него и говорит, что мужчины не плачут... Потом все мысли вымело у меня из головы, я взял Шерлока на руки и прижал к себе. Надо было что-то сказать, но я не мог произнести ни слова. Сидел молча и укачивал его, как маленького. Внезапно Шерлок поднял голову и тихо вскрикнул: — Ты не умер! Нет! Его слова застали меня врасплох. Обычно мысли брата становились понятны мне еще до того, как он проговаривал их до конца. Я мог и предугадать заранее, что и почему придет ему в голову — все-таки мы хорошо знали друг друга. Наконец я понял: мальчик решил, что он умер, а значит, и меня видит на том свете. — Конечно, родной, что ты? И ты не умер. Разве ты мог оставить меня одного? Все будет хорошо, я побуду с тобой, мне разрешили остаться, пока ты не поправишься. Шерлок зарыдал: — Майкрофт, забери меня отсюда! Я предчувствовал, что он это скажет, и всю дорогу думал, как ему ответить. Забрать его я не мог, да он и сам, наверное, это понимал, ведь ему уже исполнилось девять и он всегда был куда умнее большинства сверстников. Но сейчас мне казалось, что я держу на руках совсем маленького ребенка, таким несчастным он был. Говорить, что мне некуда его увезти, а отец не захочет вернуть его домой, было бы и нелепо, и жестоко. Я осторожно, чтобы не сделать еще больнее, прижал к себе плачущего брата и стал шептать ему на ухо: — Давай не будем думать о том, что случится потом? Мы соскучились друг по другу, я никуда не уйду. Я тебя держу, мой мальчик. Чувствуешь, что я с тобой? Я хоть всю ночь буду держать тебя на руках, если понадобится, и твои ссадины заживут. — Не надо на руках... — попросил Шерлок. — Вдруг кто-то увидит? Он только стал немного успокаиваться, а тут вновь задрожал. — Никто не увидит. Это же лазарет, сюда ночью никто не войдет, фельдшер спит уже, он же знает, что ты не один. — О том, что фельдшер не зашел бы в любом случае, я предпочел не думать. — А потом я стану приезжать, и тебя будут отпускать со мной. Знаешь, мне разрешили приезжать в дни посещений, вместо отца. Сказал и подумал, что сам же нарушаю свой совет не думать о будущем, но было уже поздно. — Больше ни одна тварь в школе не посмеет тебя обидеть, я ведь тоже когда-то здесь учился, старшеклассники меня еще помнят. Шерлок обхватил меня за шею и стал целовать в щеку. А потом принялся жаловаться, но вовсе не на своих мучителей, а на то, что не может постоять за себя, что все время дает повод для насмешек, что вправду плакса. Я уже думал, что мальчика избили просто потому, что он слабее, но тут он дошел до червяков. Его затащили за угол школы пятеро старшеклассников, и, по словам Шерлока, один из учителей, мистер Элмерз, видел это, но не стал вмешиваться. После недавно прошедшего дождя в червях недостатка не было. Сначала их просто клали Шерлоку на голову и засовывали за шиворот. Зная, насколько мальчик брезглив, я машинально спросил: не вырвало ли его. Оказалось, что он не успел позавтракать, и это его спасло. Он стиснул челюсти, их попытались разжать силой, и, когда червяков размазали по его лицу, он не удержался и от отчаяния пнул ногой не глядя. — Я попал Фейну в… между ног. Знаешь, как он взвыл! Он прямо пополам сложился. Конечно, пятеро парней без труда справились с девятилетним, побоями заставили раскрыть рот, насовали туда червей вместе с землей и потащили в лазарет, заявив фельдшеру, что новенький рехнулся, наелся всякой дряни и ему надо промыть желудок. Фельдшер дождался, пока Шерлока вырвет, а потом еще заставил пить воду, чтобы вызвать новый приступ. Когда Шерлок на подгибающихся ногах вышел из лазарета, его ожидала та же компания. Потащили в заброшенный класс, где хранились старые парты и стулья, заставляли встать перед Фейном на колени и просить прощения. Потом стали бить всерьез. — Они что-то услышали в коридоре и убежали. А когда я… Брат предпочел не пугать меня и недоговорил. Но я понял, что он вряд ли твердо держался на ногах после пережитого. — Там был мистер Ходжес, он меня терпеть не может. Схватил за плечо, и мне стало так больно… Я закричал, а потом стало темно. А когда я открыл глаза, то лежал уже тут. — Отцу писали, что ты ничего не ел и не пил все это время… — Я не мог… А фельдшер на меня накричал. Наверное, когда меня рвало, на него попало. — Тише, мой хороший, не надо плакать. Ты не слабый, вовсе нет, не побоялся сопротивляться взрослым, не дал себя унизить. Ты сильный мальчик и, в отличие от меня, ловкий. Надо выбрать спорт, который поможет тебе справляться с обидчиками, если вдруг они появятся. Когда-то тут работал хороший тренер по боксу, мистер Кристафсон, он не уволился, не знаешь? — Бокс? — протянул Шерлок. — А как же пальцы? — Так мистер Кристафсон работает? — Да. — А ты знаешь, что он хорошо играет на фортепиано? Я ничего не понимаю в музыке, но все его хвалят. Когда в школе устроят какой-нибудь концерт, он выступит, и ты сам услышишь. Шерлок все тыкался носом мне в щеку и всхлипывал, но я чувствовал, что он успокаивается, рискнул наконец сам его поцеловать и подумал, что его ссадины наверняка ужасно болят. — Ты закрой глаза, мой мальчик, а я тебя умою, тут есть вода. Слезы попадают в царапины, и от этого больно, надо смыть соль, тогда не будет так щипать. Потерпи, я осторожно. Я не смог отпустить брата и понес, как маленького, к умывальнику, намочил полотенце и стал осторожно промокать его лицо. Как он похудел, ужас... Шерлоку полегчало, и его тут же стало клонить в сон. — А давай ты... ты тоже поспишь, — пробормотал он. — Мы ведь поместимся на одной кровати? Что Шерлоку хотелось спать, уже радовало, но мне нужно было как-то умудриться его покормить, иначе у него не хватило бы сил проснуться. — Мы поместимся, но ляжем спать чуть позже, дорогой. Сначала хотя бы чаю попьем. Знаешь, я ужасно хочу пить и есть. Я получил письмо утром и сразу поехал к тебе. Представляешь, я даже верхом проехал несколько миль. Надеюсь, бедная лошадь не пострадала. — Шерлок попытался улыбнуться. — Тут в буфете, насколько я помню, должен быть чайник на спиртовке. Я нашел то, что хотел, но вот потом, признаюсь, оплошал. Совершенно не представлял себе, как спиртовку разжигать. Но Шерлок пришел мне на помощь. Я усадил его на кровати, он смог надеть шлепанцы, с моей помощи добрался до стола, разжег огонь, и я опять уложил его. Он боролся со сном и смотрел на меня. Я прекрасно знал, что фельдшер еще с вечера запасается кашей для больных и держит ее на окне в кастрюльке, чтобы с утра не возиться с готовкой. Первая вскипевшая порция воды ушла в миску, куда я поместил тарелку с кашей, чтобы разогреть. Шерлок почувствовал запах и сморщился, собираясь опять заплакать. Мне пришлось применить запрещенный прием. — Малыш, давай по очереди? Ложку ты, ложку я. — Откуда ты знаешь, где у фельдшера каша? Ты тоже болел в школе? — Нет, но в лазарете я бывал. Давай поедим, а я тебе расскажу. Я посадил Шерлока к себе на колени, как года четыре назад, когда у него еще случались колики. Тогда кормление кашей стало почти ритуалом. Шерлок, конечно, вспомнил, смутился и даже покраснел, но зато я знал, что теперь он спокойно съест все и не будет бояться боли. Традиции — великая вещь. Он проглотил первую ложку, и я провел рукой вниз, «провожая» проглоченное, довел до желудка и стал поглаживать по часовой стрелке. Несколько движений, потом поцеловать в висок и дать следующую ложку, и снова все повторить. Пока брат, забыв, что мы хотели съесть кашу пополам, послушно открывал рот, я «заговаривал ему зубы». — В детстве я болел всего раз, а попал в школу, когда мне исполнилось пять с половиной. Но это и хорошо, конечно, ведь мои ровесники еще не научились делать гадости, мы все были новичками и все боялись старшеклассников. Но совсем малышей все-таки не обижают. А вот уже в старших классах мне тоже пришлось поесть земли — правда, по собственному почину. Ребята на год младше нас решили провести обряд с червями над одним учеником первого класса. Я узнал об этом случайно. Надо сказать, что я был настолько далек от школьных конфликтов, что не задумывался... Меня не трогали, да. Во-первых, я был выше и выглядел внушительно, во-вторых, очевидно, вся школа хотела «дружить» с тем, кто мог уже лет в девять любому старшекласснику решить задания по математике. Словом, меня так не испытывали. А самому мне никогда не нравилась идея поиздеваться над кем-то, но так, вяло не нравилась, и я делал вид, что меня это просто не касается. И вдруг в библиотеке я услышал, как двенадцатилетние переростки сговариваются накормить землей шестилетку. Каша кончилась. Шерлок посмотрел на пустую тарелку. — А ты не поел… — Ничего, дорогой, попью чаю. Все равно скоро спать. Рассказывать дальше? — Да! Ты, значит, нашел их... и съел червей за мелкого? — Именно, мой мальчик. Пока я соображал, как поступить, они ушли. Я сперва даже думал, не рассказать ли воспитателям, но потом понял, что этого делать нельзя. Была даже мысль, честно скажу, уйти и забыть, но стыдно стало, когда я подумал, что этот мальчишка, которого они хотят наказать, — твой ровесник. И я отправился на задний двор, в назначенное ими место. Когда пришел, то не знал, что делать дальше. Обидчики были младше меня на класс, а двое — даже на два класса, но зато всего их было аж пятеро, они уже держали свою жертву, а один засовывал ему в рот комок земли. Малыш вообще не сопротивлялся, только дрожал... Ну и я... в общем, я сказал им, чтобы они оставили ребенка в покое. Самый младший из этих пятерых заявил, что оставят, если я готов съесть червяков вместо мальчишки. Я еще... поторговался с ними. Сказал, что съем, если они в ответ дадут слово чести больше никогда не делать этого ни с кем. Они вошли во вкус и объявили, что тогда за мной двойная порция. Словом, это уже напоминало соглашение. Я съел землю с червями, мы пожали друг другу руки, и паренька выдали мне. Горсть земли он все-таки успел проглотить, так что я повел его сюда, к фельдшеру, который ужасно удивился, кстати. Взрослые тут делают вид, будто не понимают, что происходит с этими червями, и якобы верят, что каждый год находится один-два ученика, которые добровольно тянут в рот всякую пакость на глазах у старших, а старшие тут же ведут их в лазарет. Но не отвести в лазарет нельзя, ты ведь понимаешь... Так вот, фельдшер был настолько удивлен, что сказал мне: «Боже, Холмс, я ожидал этого от кого угодно, но не от вас!» Он решил, что именно я накормил ребенка землей. Ну, я пожал плечами и хотел уйти, но мальчишка, наверное, понял, что я сейчас уйду, а ведь я съел этой гадости куда больше, чем он... так что он меня выдал, и мне пришлось тоже терпеть клизмы и трубки. А потом ночевать в лазарете — так мне стало плохо, потому что, ты ведь знаешь, я человек брезгливый, а выглядело это все... довольно противно. Шерлок слушал, обняв меня за шею, и, я готов был поклясться, очень жалел меня в этот момент. Потом мы выпили чаю, перебрались на постель и погасили лампу. Брат никак не мог уснуть, хотя согрелся и расслабился. Были еще важные вещи, которые я хотел ему сказать, но их лучше было отложить до завтра. Однако кое-что я хотел донести до брата сейчас. — Не слушай тех, кто говорит, что мужчины не плачут, мой мальчик. Плачут, когда им очень больно, когда у них горе. И в том, что ты так живо на все реагируешь, нет ничего плохого. Но нельзя плакать перед теми, кто получает от твоих слез удовольствие. От этого не будет облегчения, мой дорогой, только досада. Если тебе захочется заплакать, ты скажи себе: «Они моих слез не увидят. Но приедет Майкрофт, я расскажу ему и тогда поплачу, если захочу». Хорошо? И пиши мне, к примеру: «На этой неделе набралось столько-то минут на слезы». Потом постепенно все пройдет. — Хорошо. Шерлок погладил меня по голове. Конечно, я же без каши остался… Он пообещал мне, что будет спать, и пожелал спокойной ночи. Он вскоре и правда уснул, слава богу, а ко мне сон не шел. Я вспоминал себя в школе, думал об отце. Ко мне, маленькому, в родительские воскресенья приезжала мама, а когда ее не стало, я был уже достаточно взрослым, к тому же в школе, очевидно, не нашлось людей до такой степени жестоких, чтобы издеваться над тем, кто только что похоронил мать. Но у Шерлока матери не было, как же я не подумал, что отец не сочтет нужным его навещать? Тем, к кому не приезжали родные, всегда приходилось тяжело, таких вечно травили и дразнили, желающих поиздеваться над слабыми хватало. Отец мог этого и не знать, ведь меня никогда не обижали. Мне не хотелось думать, что он был настолько равнодушен к младшему сыну, что сознательно отдал его на расправу. Он приехал, когда ему сообщили, что мальчик болен, и даже вызвал меня. Я очень, очень надеялся, что он хотел помочь.***
Шерлок проснулся утром немного приободренным и чуть окрепшим. Он сам справился с завтраком, и до ланча мы разговаривали. Я рассказывал ему о колледже, он мне — о школе, но только хорошее. Некоторые занятия ему нравились, и, если бы не травля в классе, он бы уже добился первых успехов. После ланча брата потянуло в сон, и он расстроился, но я попросил его отдыхать спокойно и ни о чем не тревожиться: я пока осмотрюсь в школе. Когда Шерлок уснул, я написал ему записку, что вернусь к четырем, сунул ее под подушку вместе с часами и вышел на улицу. Из писем брата я знал, с кем он проживает в одной комнате. А вот для Уилсона, пинающего мяч на площадке за желтым корпусом, мое появление было полной неожиданностью — можно сказать, что у него в прямом смысле открылся от удивления рот. Впрочем, я давно знал Эда: он никогда не отличался быстротой реакции. Уилсона поселили ко мне, когда я перешел в шестой. Мне всегда было трудно делить с кем-то комнату, но, сам будучи младшим, я жил с пареньком, которого во всем мире интересовал только греческий язык и немного история античности. В первый день он спросил, чем я увлекаюсь, услышал про математику, кивнул и тут же забыл о моем существовании. Не уверен, что за пять лет он выучил хотя бы мою фамилию — имя ему уж точно было неизвестно. Меня это устраивало. Моя помощь префекту состояла в основном в том, что я делал за него все письменные задания. Сам он был тихим, и представить его обижающим кого-то было невозможно. Его кровать стояла у стены и считалась лучшей в комнате, но вряд ли он задумывался об этом. Когда мой префект, закончив обучение, освободил место, я занял его на правах старшего, и после каникул на пороге возникло недоразумение по имени Уилсон. Мы жили в одной комнате четыре года, и когда я поступил в старшую школу в другом городе, то был уверен, что с Уилсоном больше никогда не встречусь. Я не стал бы искать его и сейчас, но парни, избившие Шерлока, учились с ним в одном классе. — Холмс? Ты что тут делаешь? — Ты только что назвал мою фамилию. Сложи два и два. Я приготовился терпеливо ждать, пока завершится работа мысли, но, видимо, за время, что мы не виделись, Уилсон стал чуть сообразительнее. Уже через минуту до него дошло. — Он что, твой брат?! Вот теперь Уилсон испугался. Очевидно, расправа над новичком наделала в школе шума: черви-то были делом обычным, но избиение, после которого ребенок несколько дней лежит пластом... и, что ни говори, старший обязан был за мальчика заступиться. — Ничего себе! Холмс, да почему же он никому не сказал? Вот дурак! Ох, извини... — А что он должен был сказать? — Что он твой брат, конечно. Думаешь, хоть один недоразвитый захотел бы обидеть брата Майкрофта Холмса? Да к нему бы все в друзья набивались! Но я его не обижал, клянусь! Учил немного, но я же не знал, что он твой брат! Больше никогда... — А ты чей брат? Нет, Эд так не понимает, ему, как и в детстве, надо все разжевывать... — Уилсон, вот ты чей-то брат? Нет? У тебя, кажется, вообще нет братьев? Почему я никогда не заставлял тебя стелить мою постель или чистить ботинки? Не потому, что ты чей-то брат, правда? А тебя хоть раз в школе кто-то пальцем тронул? Нет ведь? И ты знаешь почему. Никто не хотел поссориться со мной. — Но я же говорю, я не знал, что он твой брат! Я всем скажу, не сомневайся! Все-таки он тупой. Ну и бог с ним. Во всяком случае, он теперь не посмеет не вступиться в случае чего, да и приглядывать станет получше. По сути, он не злой парень, просто равнодушный. — Найди Кэлхема из выпускного класса. Скажи, что я приехал и жду его тут. Скажи, что я велел прийти обоим. Он поймет. Уилсон позеленел, но ослушаться не посмел и убежал, забыв про мяч. Значит, я прав, и именно Кэлхема теперь боится вся школа. Что ж, тем лучше. Они пришли минут через десять — двое оставшихся в школе из тех пятерых, с кем я три года назад заключал соглашение. Что ж, могли и не прийти — значит, свой авторитет я еще не растерял. Впрочем, авторитет этот, конечно, основывался не только на добровольно съеденных в свое время червяках. Как-то само собой так вышло, что в школе я считался последние годы кем-то вроде третейского судьи. Было ли это вызвано теми качествами, которые, по ожиданиям моих родителей, привели бы меня на пост премьер-министра, или просто играло роль то, что я никогда не отказывал в просьбах объяснить непонятное или легко разбирался в запутанных ребячьих ссорах — так или иначе, авторитет мой в школе был непререкаем, и со мной действительно хотели дружить. Я, впрочем, ни с кем не сближался, уважение на расстоянии меня более чем устраивало. Кэлхем рискнул начать: — Мы не знали, что он... Этого я уже наслушался. — Кэлхем, хоть ты-то не уподобляйся Уилсону. Какая разница, кто чей брат? Вы когда-то дали мне слово... — Никого из нас там не было! — они заговорили разом, но я поморщился, второй тут же замолчал, и только Кэлхем рискнул продолжить: — Мы не обещали, что никто в школе не будет делать этого, Холмс. Мы дали слово только за себя. Мы держим слово, ты можешь спросить у кого угодно. — Кэлхем, тебе давно не двенадцать, это твой последний год здесь, и я знаю, что тебя боятся и уважают. Почему ты допускаешь, что в твоей школе толпой нападают на заведомо слабого? — Мы не знали... нет, постой, мы не знали, что там происходит, в этом четвертом классе! Твой брат ни разу никому не пожаловался, даже своему префекту ничего не говорил. Я знал, что парня дразнили плаксой, но мало ли почему кто-то из малышни плачет. Я все узнал, только когда он застрял в лазарете на три дня. Я сам разберусь с теми, кто это сделал, Холмс, обещаю. Его больше не обидят, — он поднял на меня глаза и тут же отвел их в сторону. Понял. — НИКОГО больше не обидят. Мое слово. Его приятель закивал. Третья встреча произошла в комнате самоподготовки, где четвертый класс в полном составе трудился над задачами. Ирония судьбы — после истории с червяками, о которой спасенный мальчишка раззвонил одноклассникам, этот первый тогда класс чуть ли не за сияющего рыцаря меня почитал. И вот теперь к ним пришел учиться мой брат. Я уже понимал, что сейчас услышу. Но Уилсон побывал и тут, и меня ждали. К их чести — ни один не сбежал. Вытолкнули мне навстречу Джоэла Крэйла — того самого мальчишку, который когда-то отделался горстью земли. Я сначала решил, что это парламентарий, но все оказалось хуже. «Я же не знал...» Соглашения с четвертым классом я заключать не стал. Просто повернулся и вышел. Когда без четверти четыре я вошел в лазарет, Шерлок лежал с книгой в одной руке и моими часами в другой. — Вернулась мисс Нэш, — радостно сообщил он. — Она мне принесла книгу, которую я недавно брал в библиотеке. Смотри! «Копперфильд»! А отец не разрешал… — Тут он заметил, что я чем-то расстроен. — Майкрофт, что с тобой? Я взглянул на книгу. — Только начал? Читай, мой мальчик, потом обсудим. Давно проснулся? — Час назад где-то. — Шерлок запомнил страницу и закрыл том. — Они же тебе не нагрубили? Эти... — Он подполз ко мне поближе, не вылезая из-под одеяла. — Нет, что ты. Мне тут никто не нагрубит. Знаешь, мой мальчик, я никогда не рассказывал тебе, но, может быть, зря... дело в том, что, когда я учился тут, меня уважали даже, возможно, сильнее, чем я того заслуживаю. Стоило мне сегодня появиться перед всеми, и я слышал одну и ту же фразу: они не знали, что ты мой брат. Мне даже не нужно было что-то говорить им. А твой префект жил когда-то со мной в одной комнате. Не удивляйся, если он будет теперь заискивать перед тобой. И поверь — я не просил его об этом. — Фу, ну и болван он тогда, — ответил Шерлок, придвинулся еще ближе и прислонился к моему боку. — Не расстраивайся из-за него. А я тоже болван — сказал мисс Нэш, что у меня отравление. Она на меня так посмотрела. — Он хихикнул. — Кто такая мисс Нэш? — Наша сиделка. Она хорошая. Я взглянул на брата. Ссадины на лице стали заживать, но, конечно, невозможно было не догадаться, почему ребенок в лазарете. — Землей же тоже можно отравиться, — улыбнулся я. — Хорошая сиделка — это отлично. Раньше тут была такая... миссис Даунтем, да. Говорили, что она храпит так, что в соседней деревне пугаются коровы. Но сегодня мы мисс Нэш отправим спать, как ты думаешь? Нам же не нужна сиделка? Я гладил мальчика по голове и старался улыбаться, но на душе все еще скребли кошки, и Шерлока мой бодрый тон не обманул. — Нет, не нужна, — заворковал он. Наша бабушка говорила в шутку, что, когда Шерлок начинает ласкаться ко мне или к ней, он «воркует». — Ты что, Майки? — спросил он, обнимая меня за шею. Я вдруг почувствовал, что ужасно устал. Надо было срочно брать себя в руки, чтобы не расстроить брата. Обычно, когда ему казалось, что со мной что-то не так, он замыкался в себе. Если сейчас он в такой ситуации льнет ко мне, то, видимо, я выгляжу не лучше, чем он вчера вечером. — Ты можешь больше никого не бояться здесь, мой мальчик. Не знаю, будут ли у тебя друзья, но уж как ты сам захочешь. И чувствуешь ты себя уже гораздо лучше, правда? Но мы никому об этом не скажем, чтобы нас не трогали еще два дня. Шерлок поцеловал меня в щеку. — Я тебя очень люблю. — Он помолчал, думая о чем-то своем, и повторил: — Очень. У меня получилось улыбнуться. — Я знаю, мой мальчик. Я тоже тебя очень люблю. Сиделка принесла чай. Молодая женщина, симпатичная, приятное лицо. Я спросил, не знает ли она, у кого поблизости можно снять комнату на год, чтобы останавливаться там раз в две недели на выходные. Мне ведь предстояло приезжать в субботу, все воскресенье было в нашем распоряжении. Мисс Нэш обещала, что найдет комнату, и уже через неделю я смогу там ночевать. Когда Шерлок осознал, что следующий день посещения уже через неделю, он и вовсе просиял. После ужина мы убедили сиделку отправиться отдыхать. Перед уходом она принесла постель и застелила вторую кровать. Кажется, Шерлок немного скуксился, но ничего не сказал. Сам я решил, что все равно лягу рядом с ним, бог с ней, со второй кроватью. В лазарете по правилам вечно открыто окно, и брат постоянно ежился и кутался в одеяло, мне казалось, что он мерзнет. Я задремал, обнимая брата, и чувствовал какое-то умиротворение, когда он обнимал меня и прижимался во сне, наверное, так чувствует себя курица-наседка, когда цыпленок сидит у нее под крылом... господи, я точно спал, если начал сравнивать себя с курицей. Но я не спал, мысли наползали одна на другую. Я не был наседкой с этими первоклашками три года назад, хоть они и ходили за мной всем выводком, преданно заглядывая в глаза. Но я относился к ним хорошо. Они были ровесниками моего брата... как из этих встрепанных цыплят выросли петушки, способные заклевать любого? Как Крэйл, который давился землей на заднем дворе, мог теперь с удовольствием травить слабого? — Интересно, как его зовут? — услышал я голос Шерлока. —Того мальчика, за которого ты ел червей. — Крэйлом, — машинально ответил я и проснулся. — Это Крэйл? Джоэл? — удивился брат. — Как странно. Получается, он просто трус? — Наверное, мой дорогой. Я весь день пытаюсь понять, что заставило того, кого самого унижали, когда он был слабым и беззащитным, почувствовать безнаказанность и начать обижать других. И не я ли виноват, что эти мальчишки выросли такими жестокими и равнодушными. Тогда я не то чтобы опекал их, но они считались вроде бы как под моим покровительством... — Да они глупые. Учатся так себе. Занять себя ничем не могут. Они же не все в классе такие. Остальные просто боятся, а кому-то все равно, но если другие решили повеселиться — почему бы тоже не посмеяться над кем-то? Ты был не учителем, а таким же учеником. Ведь учителя делают вид, что ничего не знают. — Унижать кого-то и смеяться? Над чем же тут смеяться, Шерлок? — Они считают, что это смешно. Знаешь, когда меня выпороли, было не очень больно — и все знают, что больно сечь не будут. Зато это очень обидно. Наверное, каждый думает: вот дурак, он попался, но я-то буду умным, я знаю правила. И кажется, тут главное правило: ни во что не влезать, если тебя не трогают. Но мне это точно не нравится. — Пообещай мне одну вещь, мой мальчик, прошу тебя. Ни сейчас, ни когда ты вырастешь, не обижай тех, кто заведомо слабее тебя, а если сильные нападают на слабого — постарайся помочь ему, даже если он не похож на всех, смешон, нелеп или в чем-то виноват. Главное — никогда не становись частью толпы. — Не буду. Честное слово. Майкрофт, у нас в классе есть один мальчик… я хотел спросить… Он рассказал мне о бедолаге по фамилии Марлоу. Странно, я его совсем не помнил. — Я думаю, Шерлок, чем меньше воспитатели донимали бы этим мальчиков, тем быстрее они забывали бы о подобных привычках. А уж сверстники… чем больше его дразнят, тем меньше шансов, что привычка пройдет. Я не знаю, что он за человек, и вовсе не призываю тебя дружить с ним, но смеяться над ним не надо, пожалуйста. — Я и не смеюсь. Но я от него сбегал, когда он хотел со мной поговорить, — скуксился Шерлок. — А он мне помочь хотел, советовал сразу отцу написать, чтобы тот приехал. — Он вздохнул. — А еще вот я слышал про Бозуорта… Когда я услышал про услуги, то мгновенно похолодел, и сон с меня слетел окончательно. — Даже думать не думай к нему приближаться, слышишь?! Шерлок смотрел на меня с испугом. Еще бы — такие всплески чувств мне были не свойственны. — Не подойду… Но он, конечно, не понимал, что меня напугало, а я не мог решить: объяснить брату, каких услуг требует этот тип, или не стоит? Но ведь не скажу я — скажет кто-то другой. И что хуже, это может оказаться сам Бозуорт… Я судорожно пытался вспомнить себя в девять лет. Понимал ли я в этом что-либо? Определенно, понимал. Но я к тому времени уже несколько лет провел в школе, а такие, как Бозуорт, в школах встречаются нередко. Нашего звали Брэйнс, но умом он точно не отличался. Зато был на голову выше и вдвое сильнее любого старшеклассника. И с удовольствием заступался за младших перед кем угодно — за определенную «плату». Если мелкого дразнили одноклассники или обижал кто-то из старших, можно было пожаловаться ему и быть уверенным, что обидчику не поздоровится. Брейнс с удовольствием раздавал тумаки и с таким же удовольствием потом снимал штаны. Присмотревшись, я понял, что с тумаками все обстоит не так просто. Парни лет двенадцати-тринадцати , которые уже, очевидно, с первого класса во всех смыслах стояли перед похотливым подонком на коленях, переходили для него в разряд «загонщиков» и издевались над младшими для того, чтобы Брейнсу всегда было кого «защитить». Я рассказал о своих выводах одноклассникам, но особого действия это не возымело. Сам я держался от него подальше, и, слава богу, он закончил школу, когда я перешел в третий класс. Стало быть, я понимал, что происходит, уже в шесть лет. Я поглядел на брата: домашний ребенок, выросший в отцовской библиотеке. Как же объяснить? — Шерлок, ты ведь знаешь, что у людей есть естественные потребности? Есть, пить, спать, дышать, испражняться, в конце концов. Когда человек взрослеет, к этим потребностям прибавляется еще одна. Судя по всему, он понял, о чем я — сельский мальчик все-таки. Ну хоть такие вещи объяснять не надо. Но как это связано с Бозуортом, он пока не мог взять в толк. — Чаще всего мальчики поступают так, как Марлоу. Но некоторым нравится, когда им... помогают... всячески. Подумав, я рассказал ему о Брейнсе. — Такие, как Брейнс или ваш Бозуорт, обычно первыми ни к кому не пристают, но могут действовать хитростью. Жертвы сами к ним обращаются за помощью и потом вынуждены расплачиваться и терпеть. Обещай мне, что будешь держаться от него как можно дальше. Шерлок скривился. — Фу! Гадость какая! Да лучше червяков есть, чем такое! — Гадость, да. Но если ты не обратишься к нему, сам он не посмеет к тебе сунуться. Бывает, впрочем, дорогой мой, что... Я задумался. Мое мнение на этот счет не совсем совпадало с общепринятым, но мой брат всегда был умным мальчиком. Я решил — пусть знает заранее, как я к этому отношусь. — Когда ты повзрослеешь, ты все равно узнаешь об этом, так что... в общем, Шерлок, мальчики иногда договариваются между собой о подобных вещах добровольно. Если они более-менее ровесники и оба хотят... хотят попробовать... взрослые делают вид, что не знают об этих экспериментах, но все взрослые тоже когда-то учились в школах. Я просто хочу, чтобы ты понимал: если приятели делают что-то по взаимному согласию, я убежден: это не касается никого, кроме них. Как только возникает даже тень принуждения — это становится мерзким и неприемлемым. И уж точно абсолютно неприемлемо, когда старший проделывает подобное с младшим. Если что не понял — спрашивай. Я приготовился рассказывать о вещах, в которых сам-то мог похвастаться только теоретическими знаниями, но Шерлок спросил: — Почему люди такие глупые? Все видят, что происходит, но ничего не делают? — Не глупые, Шерлок. Консервативные. Никто не любит менять что-то. Ведь так было всегда... — Тогда я за либералов! — выпалил он, а я не выдержал и рассмеялся.