***
Конюха звали Натом. Отец нанял его год назад ― молодого парня из местных. В то лето я просто иногда торчал на конюшне, глядя, как Нат ухаживает за нашими лошадьми, иногда помогал. Лошадей я вообще любил, но предыдущий конюх был мрачным и молчаливым типом и терпеть не мог, когда в его вотчину совались. Никто особо не интересовался, чем я занят, да и мои вылазки к Нату обычно заканчивались тем, что он седлал Юнону, и я отправлялся на прогулку. Последний год в школе значительно обогатил мой жизненный опыт, так что я уже вполне понимал, приехав на летние каникулы домой, что на конюшню меня тянет отнюдь не любовь к лошадям, а зрелище мускулистых рук Ната, когда он засучивает рукава и шурует скребком. Замечания конюха, что я за год вытянулся и стал прямо мужчиной, мне хладнокровия не добавляли, так что закончилось это обоюдным грехопадением ― весьма жаркими объятиями и поцелуями за конюшней, в густых кустах. Вполне разумная позиция ― Ната бы крикнули, если бы он вдруг понадобился, а я мог незаметно улизнуть. Один раз так и вышло ― лакей пришел передать распоряжение закладывать экипаж, и появление Ната из-за конюшни выглядело вполне невинно. Что побудило в один злосчастный день моего отца явиться на конюшню самому и не огласить окрестности громогласным рыком, а отправиться за каким-то дьяволом искать Ната самолично, я так и не узнал. Он застал нас в самом начале, когда мы только целовались ― довольно бурно, впрочем, и уже запустили ладони друг другу под рубашки. Я ни в коем случае не осуждал Ната, что он дал деру, когда его оттащили от меня и отшвырнули в сторону. Как я узнал уже много лет спустя, он успел забежать в свою каморку, схватил кое-какие вещи и понесся в деревню, сопровождаемый гневными воплями. Вопли, впрочем, предназначались мне, как и оплеухи. К крикам отца я уже привык, тем более что повод был, но вот руку он на меня раньше никогда не поднимал. Ударив меня наотмашь по губам, он слегка повредил кожу кольцом, которое всегда носил. Отец схватил меня сзади за шею, и я вынужден был подчиниться, когда он поволок меня домой. Впрочем, вскоре отпустил, и я получил тычок в спину и приказ немедленно идти к себе в комнату. Я послушался, надеясь, что тогда не весь дом услышит эпитеты, которыми награждал меня отец. Влетев в комнату, я, честно говоря, забился в угол, потому что ожидал нового удара, но отец ограничился криком. Пресловутая «содомия» ― это было самое безобидное, что я от него услышал. Гораздо тяжелее мне было слышать, что я позорю брата и, если бы не его карьера, отец бы меня собственноручно высек на глазах всей прислуги. Оставалось надеяться: раз он не хотел скандала, то Нату ничего грозить не будет. Самое ужасное, что я рта не мог раскрыть, хотя вообще вряд ли бы что-то мог возразить в этой ситуации, и даже когда услышал, что отец собирается все рассказать Майкрофту, не смог выдавить из себя ни звука. Мне было велено сидеть в комнате. Дверь хлопнула так, что с шорохом на пол осыпалось немного побелки. Я и сел ― прямо в том самом углу. Моя комната имела странную планировку ― я нигде не чувствовал себя уютно и в безопасности: ни за письменным столом, ни даже на кровати. Обе точки прекрасно просматривались со стороны двери. Я сидел на полу до самой темноты, все время думая лишь об одном: Майкрофт узнает и отречется от меня. Хотя лето стояло жаркое, но я вскоре замерз и наконец перебрался на кровать. Я только разулся и завернулся в покрывало ― кто знает, может мне скоро велят собирать вещи и отправят куда-нибудь подальше от дома. Меня начало трясти, и пока я еще мог соображать, я подумал, что это нервное. Я смутно помню, что отец открывал дверь и сказал с порога, даже не заглянув в комнату, что написал Майкрофту и письмо уже отвезли на почту. Я ничего не смог ответить. У меня началась горячка ― то мне казалось, что брат уже приехал, я видел его перед собой как воочию, и он говорил мне ужасные вещи, и, если бы у меня тогда были хоть какие-то силы встать, я бы, наверное, удавился. В редкие минуты просветления я понимал, что лежу в постели ― меня кто-то из прислуги раздел и накрыл одеялом. Реальность свелась к открыванию и закрыванию двери ― иногда это означало, что мне давали воды или чего-то еще. Тогда я понимал, что брата дома нет, но я потерял счет времени и не знал, сколько дней прошло ― два или целая неделя. Я услышал голос Майкрофта и подумал, что у меня опять галлюцинации, хотя потом понял, что жар спал. Но я боялся открыть глаза ― даже когда почувствовал, что брат щупает мне лоб. ― Как ты вообще можешь до него дотрагиваться? ― послышался голос отца. ― Ваш способ «дотрагиваться» в такой ситуации кажется мне гораздо более неприемлемым, отец. Как вы вообще могли его ударить? ― Вероятно, я должен был по-отечески обнять его и благословить на союз с конюхом? Бога ради, Майкрофт, ты еще не понял, что он натворил? Это бросает тень на семью ― и на тебя в том числе. Я лежал, почти не дыша, и молился ― только бы не зарыдать. ― Вы прекрасно знаете, что многие дети экспериментируют с этим. Уверен, речь не шла о союзе с конюхом. И если уж правду сказать, тень на семью бросает скорее поведение отца, который позволяет себе унижать собственного ребенка на глазах прислуги. Что сказала бы мама, если бы видела это? Повисло молчание, но я чувствовал, как растет гнев отца. ― Никогда не думал, что скажу это, но счастье, что мать не дожила до того, чтобы увидеть такой позор. ― Что ж, сейчас я готов согласиться с вами. Она любила вас, и ей было бы больно видеть, что вы сделали с ее сыном. Хоть вам никогда не было до него дела, но мне казалось, что вы хотя бы в память о ней... ― Майкрофт осекся. ― Как только он поправится, я увезу его. Сожалею, что так задержался. Мне надо было сделать это еще несколько лет назад. ― Ты меня осуждаешь? ― зашипел отец. Не закричал по своему обыкновению, а именно придушенно зашипел. Но, видимо, другая мысль перевесила. ― Не делай глупостей ― он не умрет, поправится и уедет в колледж. Тебе незачем портить карьеру из-за безумств брата, не для этого ты работал в поте лица. ― Вы знаете, что я никогда не делаю глупостей. ― Майкрофт говорил спокойно и размеренно, словно не испытывал никаких эмоций. ― И не думаю, что моей карьере что-то грозит: хоть вы и подняли крик на весь дом, но прислуга хорошо относится к мальчику, а вы вряд ли кричали так громко, что вас слышали в Оксфорде. Но если придется ― я рискну и карьерой. Он уедет со мной в университет, а по окончании каникул, конечно, поедет в колледж. Через год я заканчиваю курс и сниму квартиру в Лондоне. Ему и впредь будет где проводить каникулы. Вам мы более не станем докучать. Дверь громко хлопнула, и я вздрогнул. И тут же почувствовал, как кровать прогнулась. Ладони брата легли мне на плечи поверх одеяла. ― Не бойся, мой мальчик. Он ушел. ― Тебе это не противно? ― спросил я, не открывая глаз. ― Это? Нет, если я правильно понимаю твой вопрос. Разве тебе противно, когда на твоих глазах, скажем, мужчина ухаживает за женщиной? ― Ухаживания мужчин сводятся к красноречивым взглядам и прогулкам по тенистым аллеям ― иногда даже не под руку, ― выдавил я и решился открыть глаза. Туман какой-то, да еще кружится. ― Поверь ― не всегда. Просто воспитанные люди не имеют обыкновения заглядывать в самые тенистые уголки аллей, если туда ушли двое. Или караулить за конюшнями... Я с трудом различал Майкрофта и не мог видеть выражение его лица, когда он это произнес, но его слова причинили мне боль. Мне всегда казалось, что брат любит нашего отца или привязан нему, а сейчас он говорил о нем как о чужом человеке, и о человеке дурном, не заслуживающем ни чувств, ни переживаний. И это случилось из-за меня. Глаза защипало, и я снова зажмурился. ― Не надо, мальчик мой, он того не стоит. Завтра мы уедем. Поживешь пока у меня, летом народу мало, я договорюсь на кампусе. Если хочешь, можем съездить в Лондон. Посмотришь город, сходим в театр. И тогда я в полной мере прочувствовал смысл довольно пафосной фразы «во мне что-то умерло в это мгновение». Майкрофт встал, но только лишь для того, чтобы позвать горничную и велеть принести мне теплого молока. ― Можешь сесть, Шерлок? Я помогу тебе. Надо выпить это. Давай я подержу. Сесть-то я смог, но голова кружилась ужасно. Майкрофт заботливо придерживал меня, я делал редкие глотки из стакана. Хорошо еще, что молоко не просилось обратно. ― Ты сказал… ― я отвернулся, потому что у меня не было сил поднять руку, чтобы остановить брата. ― Эксперименты… Но я на самом деле… такой… ― Я понимаю это. Наш отец, к счастью или нет, оказался не очень наблюдателен. Экспериментами это началось около полутора лет назад, я видел, но тогда не мог решить, заговорить первым или ждать, пока ты мне расскажешь. Я понимал, что у тебя возникнут какие-то сомнения, и не хотел напугать тебя. И вот что вышло... Прости. У меня, конечно, отлегло от сердца: Майкрофт давно знает, и это никак не повлияло на его отношение ко мне. Но я прекрасно понимал, что обычно такие вещи воспринимаются совершенно иначе. Это было глупо и не вовремя, но я, запинаясь, спросил: ― А ты… ты тоже? ― Нет, у меня все более банально, я думаю. Ну и, видимо, сказывается мой темперамент: женщины интересуют меня, но не настолько, чтобы я предпочел прогулки по аллеям занятиям математикой. Пока, по крайней мере. Но разве это имеет значение, Шерлок? Разве ты станешь меньше любить меня, потому что мы в чем-то не похожи? Я чуть не выронил стакан, Майкрофт подхватил его и поставил на столик. Обнять брата сил не было ― руки же надо поднять, а от молока меня разморило. Я только привалился к его плечу ― и это было так хорошо. Я как будто вернулся в реальный мир и почувствовал себя живым. ― Успокойся, мой мальчик. Подумай ― у тебя нет никаких причин грустить. Уверен, что ты не против посмотреть и Оксфорд, и Лондон, и мы весь месяц до конца каникул проведем вдвоем. И дальше все будет хорошо. Я решил ограничиться тремя факультетами, так что за год я все закончу, и в середине следующего лета у меня будет квартира в Лондоне. Мне уже предлагают несколько мест, думаю, я соглашусь на должность в одном из министерств. Так что у тебя всегда будет и крыша над головой, и кусок хлеба. ― Майкрофт обнял меня. ― Для меня ты всегда останешься маленьким братом, которого я когда-то кормил кашей и которому читал вслух первые книжки. Но на самом деле скоро и ты поступишь в университет, будешь совсем взрослым. Покажи, что у тебя с губой? До сих пор болит? Про губу я даже и не вспоминал и машинально потрогал языком ― корка на царапине уже подсохла. ― Не болит. Майкрофт… Майкрофт, ― я удержал его руку, ― я ведь правда виноват. Это было так глупо с моей стороны. Но я… ты никогда не будешь за меня краснеть. ― Дорогой мой, тебе нечего стыдиться. В будущем веди себя осторожнее, но совсем не потому, что это «отразится на моей карьере», а потому что, увы, наши законы еще недостаточно совершенны и тебе придется скрывать от общества свои вкусы. Но стесняться тебе не надо, и уж точно не со мной. И сам я всегда буду только гордиться тобой и радоваться твоим успехам во всем. Майкрофт уложил меня, и я не отпустил его руку. ― Главное, что ты меня любишь, ― сказал я. ― Остальное неважно. Мне не хотелось говорить о законах ― ни к чему. Законы пишутся людьми, и только. ― Я никогда тебя не подведу. ― Не сомневаюсь. И ты не сомневайся — я всегда буду любить тебя. Теперь поспи, я не уйду, посижу тут. Потом мы соберем вещи... И у меня есть просьба к тебе. Я не знаю, что может прийти ему в голову, и не хочу, чтобы нам потом сказали, что мы забрали из дома ценную вещь. Понимаю, что это непросто для тебя, но... давай оставим тут твою скрипку? Я обещаю, что куплю тебе другую, как только смогу. Самую лучшую. Пожалуйста. Меня на мгновение окатило холодом, но только на мгновение. Переживу, в конце концов. ― Хорошо. Ты прав ― так будет лучше. Я не мог не согласиться, хотя невольно подумал об отце с жалостью. Он любил Майкрофта и всегда гордился им. Оставить скрипку ― это было слишком явным намеком на то, что брат порывает с ним отношения. Я не был уверен, что заслуживаю такой жертвы. Мы уехали на другой день. Сначала в Оксфорд, где мы прожили месяц вместе в одной комнате, и переполнявшее меня счастье почти изгладило из памяти пережитый стыд. Потом мы две недели провели в Лондоне, где Майкрофт стоически переносил походы в оперу. Следующие летние каникулы занесли меня в имение старика Трэвора, и вот там-то мне подали совет, чему стоит посвятить жизнь. Майкрофт к тому времени блестяще закончил образование и поступил на службу ― молодого человека с такими талантами не могли не заметить в высоких сферах, и брат сразу же смог снять хорошую квартиру в Кенсингтоне. Остаток каникул перед последним курсом колледжа я провел у него. Пока брат бывал на службе, я таскался по музеям или посещал публичные лекции врачей, одно время даже подумывал, а не поступить ли мне на медицинский? Впрочем, были мысли и похлеще ― после каждого посещения театра. Я никак не мог разобраться в себе ― чему стоит посвятить жизнь. Совет старика Трэвора казался мне тогда слишком уж фантастичным. В конце концов я выбрал юриспруденцию. Окончив колледж, я поступил в университет. Заплатил за обучение, конечно, Майкрофт.***
— Почему вы поступили в Кембридж, а не в Оксфорд? — спросил Уотсон, выслушав мой рассказ. — Не хотели, чтобы вас постоянно сравнивали с братом? — Конечно. Я был уже достаточно самолюбив в силу возраста, чтобы стремиться к успеху, не имея за спиной ангела-хранителя. — Вы больше не встречались с отцом? — Я даже ничего не слышал о нем, вплоть до его смерти через три года после того ужасного случая, — нахмурился я. — Всего три года? — Уотсон покачал головой. — Да. Мысли, что я стал невольной причиной его скоропостижной кончины, выбили у меня почву из-под ног, и я чуть было не пустился во все тяжкие ― тогда я впервые попробовал гашиш, но вовремя остановился. Внимательнее приглядывайте за Майкрофтом, дорогой мой, наш отец умер от удара и тоже страдал головными болями. — Понимаю. Не волнуйтесь. Значит, образование вы получили благодаря брату… Я сел в кресло и закурил, оглядывая два шкафа, уже заполненные нами. Уотсон понял, что у нас маленький перерыв, и сел напротив меня. — Я учился не блестяще, но достойно, — сказал я. — Боюсь, учеба не приносила мне должного удовлетворения. Кроме того, мне не давала покоя мысль, что Майкрофт меня содержит. Денег от продажи имения хватило только на то, чтобы компенсировать затраты за два курса ― дела у отца шли далеко не лучшим образом последние годы. Я начинал все чаще задумываться о том, что профессия сыщика-консультанта — именно то, что мне нужно. Я бы, конечно, закончил университет и стал юристом не только по знаниям, но и на бумаге, но кое-что подтолкнуло меня к тому, чтобы сбежать к брату в самом конце последнего курса.