1887 год

Январь 1877-го года Я приехал днем, открыл дверь квартиры брата — удивительно бестолковые все-таки у нас замки, — повесил пальто, оставил багаж в прихожей, прошел по комнатам, осмотрелся. Чисто — просто до зубовного скрежета, прислуга регулярно убирается, выводы совершенно не на чем основывать. Разве что любой бы сказал, что жилец дома только ночует. Ну хотя бы ночует, не на работе обитает — комнаты заботливо отапливались. В гостиной нашлась бульотка, на кухне — чай. Зная любовь Майкрофта к сладкому, я занялся поиском печений или чего-нибудь в этом роде. Съел пару штук, запив чаем, растянулся на диване и уснул. Проснулся в темноте, услышав возню на кухне, — пахло свежими тостами и сыром. Почти с закрытыми глазами я добрел до двери, ориентируясь на полосу света в коридоре. — Неужели тебе некому готовить? — спросил я, все еще не разлепляя век и привалившись к косяку. Когда-то давно, посетив меня в школьном лазарете, брат научился разжигать спиртовку. Прошедшие годы значительно продвинули его вперед в деле постижения домашнего хозяйства: он сумел разжечь плиту. Скорее всего, дрова там были оставлены прислугой специально. — Если бы ты предупредил, мой дорогой, тебя ждал бы нормальный ужин, — сказал Майкрофт. — А так, прости, я ем в клубе, дома только тосты и яйца. Сварить? Улыбнувшись, я покивал. — Есть яйца вечером — какое безобразие. Который час? — Десятый. Странно меня как-то разморило — спал ведь, и все равно хочется. Что там пишут по поводу того, будто разбитое сердце лишает сна? Глупость несусветная. Добравшись до стула в углу, я сел и прислонился к стене, поглядывая на брата. Он даже успел облачиться в халат и выглядел таким уютным и домашним. В любом другом месте, почувствовав чье-то присутствие в комнате, я бы проснулся, но только не здесь. — Ничего, утром тоже будут яйца, — пообещал Майкрофт. Я тихо рассмеялся. — Ты когда вообще ел последний раз, Шерлок? — Утром и ел. Милый мой, он вечно озабочен, что я умру с голода. — Господи, как у тебя хорошо, — вздохнул я. — Оставайся, угловая комната в твоем распоряжении. Сон с меня тут же слетел. — Ты не сердишься? — спросил я с беспокойством. Хотя логичнее было бы спросить, не разочаровал ли я брата, но на такой вопрос у меня духа не хватило. Слишком уж я боялся услышать ответ. — По какому поводу, мой мальчик? Я уже отнес туда твои чемоданы. Расскажешь, что случилось? — спросил Майкрофт, спокойно продолжая готовить мне поздний ужин. — Не вижу смысла продолжать обучение, — ответил я небрежным тоном, мысленно проклиная себя на чем свет стоит. — Юристом я все равно не стану, а знаний законов у меня достаточно, чтобы использовать их в работе. При этом у меня не хватает времени на химию и изучение анатомии. Я прихватил с собой пару полезных писем — попробую пристроиться в лабораторию Бартса. Думаю, с такими рекомендациями мне разрешат там заниматься. — Хорошо, — ответил Майкрофт. Я беспомощно смотрел на его спину, а он все так же буднично, словно не содержал меня эти три года и не возлагал никаких надежд, следил по часам за временем варки яиц. Если Майкрофт не разочарован, то, возможно, он… — Не обижайся, — попросил я. Он повернулся и посмотрел на меня. — Шерлок, я просто не хочу, чтобы ты считал, что я проявляю излишнее любопытство. Последние твои письма были достаточно... восторженными. С одной стороны, я рад, что ты приехал и мы можем обсудить кое-что лично. Но с другой — раз ты здесь с багажом и намерен бросить учебу, не дождавшись конца курса, значит, что-то изменилось. Будет странно, если я стану требовать от тебя объяснений. Я только надеюсь, ты понимаешь: если захочешь что-то рассказать мне, я тебя всегда выслушаю и помогу. Он принялся собирать поднос, а я так и сидел на стуле, как приклеенный. Мне так хотелось подойти к брату и обнять его, но это теперь было слишком тяжело сделать. — Ах, — небрежно махнул я рукой. — У него есть невеста, и он собирается жениться, как только закончит университет и отец возьмет его на работу в свою адвокатскую контору. — Идем-ка в гостиную. Там Майкрофт усадил меня за стол, поставил передо мной тарелки и чашку, налил чаю. — Поешь. Забрал поднос и, обходя меня сзади, погладил по голове. Я замер и закусил губы. Вернувшись из кухни, брат сел со мной рядом. — Как ты думаешь, мой мальчик, сколько писем ты написал мне за девятнадцать лет? — Не помню… Я машинально посмотрел в сторону прихожей, но вспомнил, что мои чемоданы уже в комнате. В одном из них лежала та часть ответных писем, которые Майкрофт посылал мне в университет. — Тысячу семьсот тридцать два письма. Сколько? Следующей мыслью было: брат их считал? — Нерегулярно же я писал, — попытался отшутиться. — Когда больше, когда меньше. — С учетом каникул разной длины — достаточно регулярно. Почему я знаю точную цифру? — Майкрофт… — Да, я храню твои письма, Шерлок. Самые первые состояли из одной строчки, и буква R там была перевернута в обратную сторону. За все эти годы у меня не пропало ни одного письма. Но последние четыре закончили свое существование в этом камине. И я хочу тебе объяснить, почему я это сделал. Я прекрасно понимал почему, но вел себя как влюбленный идиот, когда откровенничал на бумаге. — Что бы ни произошло сейчас с тобой, — продолжал Майкрофт, — и как бы тебе ни было сейчас плохо, это пройдет. Но себя ты не изменишь. Люди разные, мой дорогой. И если ты не такой, как большинство, тебе придется трудно. Но тебе и без того никогда не было легко. Я твой брат, и я буду на твоей стороне всегда. Но вряд ли наше общество готово отнестись к некоторым вещам так же лояльно. Я прошу тебя, будь осторожнее, даже когда ты просто пишешь письмо мне. Мало ли кому оно может случайно попасть в руки... Я кивнул: — Знаю. Но мне не с кем было поговорить. Именно по той же причине. — Он ведь не случайно поделился с тобой своими планами? Ты попытался объясниться с ним? О да! Я пытался объясниться. Воспоминание об этом жгло обидой и стыдом. — Брайан всерьез полагает, что наш поцелуй означал, так сказать, скрепление возвышенной дружбы, — хмыкнул я. — И это совершенно не то, что у Керринана и Дейвлтона. Он, конечно, джентльмен и будет молчать, но «там же такая мерзость». Проклятая привычка — улыбаться, когда нервничаю. — И он рассказал тебе про невесту? — Да, очень вовремя. — Действительно вовремя, поверь. Сейчас тебе больно, и кажется, что это никогда не пройдет, а я просто ничего в этом не понимаю. Но это обязательно пройдет, мой дорогой. Может быть, через полгода, а то и меньше, ты сам скажешь мне, что я был прав. Я внимательно посмотрел на брата. — Может, мне и больно, но совсем по другой причине. Я разочарован. И, мой дорогой, ты напрасно думаешь, что я могу считать, будто ты чего-то не понимаешь. Чай мой уже остыл. Я взглянул мельком на еду и полез в карман за портсигаром. — Что ж, — пожал плечами Майкрофт, — значит, ты скажешь, что я был прав, не через полгода, а уже месяца через три, и тогда мы начнем искать тебе отдельное жилье. Нет, я понимаю, что такой вопрос возникнет раньше, но мне бы не хотелось, чтобы это произошло слишком быстро. Обещаю не очень занудствовать. Сделать новые тосты? — Нет, спасибо. Горячего чая будет достаточно. Я все-таки закурил. На чай уйдет какое-то время, а я успею докурить папиросу. И потом, Майкрофту придется уйти на кухню — это спасет меня от приступа слабости. Мне только не хватало разрыдаться сейчас на его широкой груди. — Подожди. — Брат взял чайник и вышел из гостиной. Я получил передышку. Папироса тоже немного расслабила. Я сказал Майкрофту, что разочарован — глупо было с моей стороны, неразумно, нелогично. Вероятность того, что я полюбил бы человека, который ответил мне взаимностью — и понимал, какие чувства он испытывает, и не боялся бы отдаться им, — вероятность этого равнялась нулю. Майкрофт вернулся, неся чай и пепельницу. Я затушил папиросу. — Ты почти ничего не ел... Давай сделаем сладкий? Сахар или мед? Он поставил чашку, а я поймал его руку и поцеловал. — Сахар. Он сел справа от меня, взял щипчиками сахар и бросил в чашку. Наши щипчики, еще материнские — были в числе других предметов ее приданого, насколько я знаю. Майкрофт прижал меня к себе левой рукой, обняв за плечи. Я попался… Второй кусочек сахара утонул в чашке, Майкрофт отложил щипчики, крепко обхватил меня. Кровь бросилась мне в лицо, но я не сопротивлялся, когда он усадил меня себе на колени. — Этот чай тоже остынет, — сказал он. Господи, ну зачем так? Я обнял брата за шею и заплакал, скукожившись на его коленях. Какое-то время Майкрофт гладил меня по спине и молчал. — Ничего, родной, зато станет легче. — Он прав — мерзость, только не там, где он ее видит… — пробормотал я. — Послушай меня, мой мальчик. Ты был влюблен, тебе было хорошо рядом с ним. Помни это, оставь себе все светлое. Не думай о нем плохо и не пачкай его сам для себя. Тебе не надо ни презирать его, ни ненавидеть. У тебя вся жизнь впереди, чтобы ты мог потом любить кого-то, не начинай сейчас с ненависти. — Я не хочу больше любить. — Это тоже пройдет, ты не сможешь жить без любви, да и не захочешь. Просто нужно время. — Какая разница? Какое время? — простонал я. — Что, вторая попытка? Потом какая по счету? Мне не нужны все эти вздохи, эти чертовы платонические идеалы, вся эта возвышенная чушь. Если я влюблен в мужчину — я его хочу. Те двое, про которых говорил Брайан… Никто там свечку не держал, и многие им завидуют, на самом деле, — но они же посмели быть так непристойно счастливы! — Но, дорогой мой, кто тебе сказал, что первый же человек, в которого ты влюбишься, должен полюбить тебя в ответ? Чаще всего так ни у кого не бывает. Тем двоим, возможно, повезло найти друг друга. А возможно, и они всего лишь удовлетворяют свое «хочу». Для начала человеку надо научиться отделять чувства от желаний, чтобы потом долго учиться соединять их снова. Я чуть отпрянул и посмотрел на него. — Майкрофт, я хорошо умею различать, когда люди лгут. И разговоры о невесте — ты прав, они не вдруг. Он просто испугался. Вся эта возвышенность его более чем устраивала — разговоры, дружеские объятия, прогулки под руку. Представляешь, чего мне вообще все это стоило? Майкрофт вытер мне щеки. — Ему нравилось состояние «на грани», как будто ожидание чего-то романтического... — сказал он. — Это свойственно молодым людям, живущим больше эмоциями, чем головой. Ему хотелось романтики, у тебя кипела кровь, но дело в том, что оба вы не любили друг друга по-настоящему. Поэтому он испугался, а ты почувствовал себя оскорбленным. Мне очень жаль тебя, мой мальчик, но сам не жалей себя. Ты не потерял ничего, зато сделал первый шаг на пути, полном, поверь, не только разочарований. Я прислонился к его плечу и опять раскис. Правда, на этот раз слезы принесли облегчение. — У тебя еще все будет: и желания, и любовь, и взаимность, — сказал Майкрофт. — И не отказывайся от чувств, не надо. Всякая любовь — сама по себе счастье. Двадцать три года. Сижу у брата на коленях, как маленький. Всего лишь констатирую сей вопиющий факт. Признаться, Майкрофт меня удивил и застал врасплох: я не ожидал от него таких нежностей. Но я выработал в себе привычку больше доверять действиям — они выдают истину. Может быть, именно поэтому я и был так разочарован трусостью Брайана. Потому что видел совершенно иное. Интересно, что этот жест означает со стороны Майкрофта? Это порыв, или он рассчитал, что за этим последует? Тем не менее, думая все это, я не собирался слезать с его колен. К черту — мне плохо, и я имею право. — Как же ты меня только терпишь? — вздохнул я. — Забавный вопрос в контексте разговора о любви, мой мальчик. — Я соскучился по тебе. — Я себе часто представлял, как ты приедешь после учебы и поселишься тут. Из чистого эгоизма — я рад, что это произошло даже раньше, чем я думал. — А сам говоришь, что я не протяну тут и трех месяцев. — Ты мне не раз писал, что надеешься снять квартиру в Лондоне, неподалеку от меня... Я реалист, Шерлок. Тебе быстро станет со мной скучно. Впрочем, пока до этого еще далеко, не так ли? Я потерся лбом о его щеку. — Все равно я от тебя никуда не денусь. — Не сомневаюсь. Нам даже в голову не придет куда-то деваться друг от друга. Я так даже завтра от тебя никуда не уйду. Как раз сегодня начальник департамента сокрушался, что вот уже четыре месяца видит меня на работе каждый день. Так что служба переживет без меня, если я устрою выходной. Есть планы? — И тебя можно будет куда-нибудь вытащить из дома? — оживился я. — Я отдаю свою лень в твои руки, — улыбнулся Майкрофт. — А сейчас пойдем, я тебя уложу, а? Постель в твоей комнате уже разобрана. — Вот! — притворно нахмурился я. — Уже решил от меня избавиться. А я, между прочим, хочу есть. — Отнюдь нет. Так быстро ты от меня на сегодня не отделаешься. Ты ляжешь, а я тебе туда принесу. — Боже! — рассмеялся я. — Какой комфорт! Поцеловал Майкрофта в щеку и слез с его колен. Вот уж от взбивания мне подушки я решительно отказался. В ожидании Майкрофта я сидел в постели, и в памяти вдруг всплыла фраза брата насчет времени, в течение которого я смогу мириться с его занудством. Совсем не в нем было дело — иногда и брат мой не всеведущ. Дело было во мне. Я знал, что пройдет месяц-другой, и в душе у меня станет подниматься смутная паника — ожидание, что хорошее скоро закончится. И я предпочту сбежать раньше. Потом успокоюсь, остыну и вернусь. Это была уже третья попытка справиться с тостами. Майкрофт их даже нарезал — наверное, чтобы я от них уж точно не отказался. — Обещал не занудствовать, но поесть тебе все-таки придется, хорошо? — Обещал, да, — не удержался я от иронии. — Между прочим, я сам попросил. — Вот и ешь, — велел брат, присаживаясь на постель и придерживая чашку рукой, чтобы она не упала с подноса, — если не хочешь послушать про злых цыплят, которые могли вывестись из этих яиц. — Не надо! — рассмеялся я. — Это уже страшные сказки на ночь. Брат решительно вложил мне в руку вилку. — Во сколько ты обычно встаешь? — Майкрофт, я не хочу вставать так рано! — возразил я с набитым ртом. — Да ради бога! — рассмеялся он. — Обычно я ухожу в десять, а в одиннадцать приходит уборщица. Я прикидываю на будущее. Сдвинуть ее визиты на пару часов или просто велеть ей сюда не соваться, если дверь закрыта? — На один час, — ответил я, прикинув. — Хорошо. Я предупрежу ее, что, когда тут появятся непонятные ей приборы, их трогать не надо. Должен сказать, у тебя наверняка возникнет желание чем-нибудь ее удивить. Расскажешь, если тебе это удастся. Мне за два года не удалось ни разу, хотя я старался специально. Расправляясь с первым яйцом, я окинул взглядом комнату. — Обещаю ничего не спалить. Наверное, ты выбрал не тот глагол — не удивить, а возмутить. Это будет вернее. Майкрофт напряг и расслабил плечи, будто у него затекла спина. — Миссис Зисманд абсолютно невозмутима. Я так отчаялся, что однажды принес и положил на стол в кухне дохлого ворона. Не спрашивай, чего мне стоило взять его в руки. Но она не выказала по этому поводу вообще никаких эмоций, ты представляешь? — Сочувствую ее мужу, — хмыкнул я. — Евреи обычно довольно эмоциональны. А он живет с мебелью. — Лучше мне посочувствуй. — И брат передразнил уборщицу: — «Птица немного несвежая. Ощипать, сэр?» Я закашлялся, подавившись тостом, и схватил чашку. — Черт возьми, Майкрофт! — пробормотал я, сделав глоток. — Хоть тебя я удивил. — Ты меня шокировал, — уточнил я. — Ну, у тебя в ящике стола после твоего отъезда в школу няня нашла же мумию крысы... Чем я хуже, в конце концов? Ты закончил есть? Давай я заберу. Майкрофт взял поднос и вышел из комнаты. У него и раньше случались такие неуклюжие попытки шутить — результат всегда оказывался совершенно противоположным. Сталкиваясь с этой его неловкостью в детстве, я иногда испытывал приступы жалости, но не знал, как это выразить, — обычно дети в таких случаях стараются приласкаться к старшим. У меня не всегда получалось, поэтому я уходил куда-нибудь, сидел, переживал, чувствуя вину, что не могу никак помочь брату. Считая его совершенством и сталкиваясь с чем-то, противоречащим этой аксиоме, я делал вывод, что у Майкрофта какие-то неприятности или ему плохо. Ему тридцать, он молод, привлекателен, гениален, карьера набирает обороты, — какого черта он до сих пор один? Майкрофт вернулся с пледом, набросил его поверх одеяла, поискал глазами кресло, но этой комнате его не было. — Спина к концу дня не держит, — пожаловался он. — Подвинься немного — я прислонюсь. Ты же еще не засыпаешь? — Ложись совсем, — я подвинулся. — Я так усну, — пожаловался он, привалившись к спинке кровати. — Я вчера дома не ночевал, работы было много. — Вот и отдыхай. К тому же я тебе прибавлю хлопот. — Это приятные хлопоты. Но учти, ты задолжал мне четыре письма! — улыбнулся брат. — Тебе придется их написать для восстановления справедливого счета. Напишешь? — Но ведь я же здесь — мы можем в любой момент поговорить. Нет-нет, я напишу, если ты хочешь… — Я обвел пальцем выстеганный квадрат на воротнике его халата. — Только не работай сегодня ночью, ладно? Выспись. — Не буду. Мне и вставать-то уже не хочется, честно говоря. Но я всегда просыпаюсь в восемь — жалко будить тебя так рано. — А ведь придется встать — ты еще не переоделся ко сну, — посетовал я. — Прогоняешь? Я приподнялся на локте и посмотрел на него. — И как только язык повернулся. Забирайся под одеяло, но потом не жалуйся, что спал в штанах. — Это я уже засыпаю, и мой язык шутит неуклюже, не обращай внимания. Мне лень забираться под одеяло, честно. Ты же знаешь, я не люблю делать лишних движений... Тебе удобно? Лишние движения всегда доставались мне, как и темперамент. Я встал, вытащил край одеяла из-под ног Майкрофта, расправил его, чтобы хватило обоим, и лег обратно. — Вот теперь удобно.

***

Память — вещь избирательная. Я всегда сочувствовал брату, его исключительной способности ничего не забывать, даже самый незначительный факт. Сам я обычно подчеркивал важность любых мелочей — но когда это касалось работы, никак не собственной жизни. Я сухо пересказал Уотсону обстоятельства моего бегства из университета, упомянув о чувствах к Брайану просто как о факте, об ошибке молодости. При этом вся сцена пронеслась у меня перед глазами, будто живая. Чтобы справиться с волнением, я во время рассказа, как заведенный, продолжал расставлять книги. — Берта еще отдыхает. Спустимся на кухню, дорогой, заварим чай, — предложил я. — Конечно, — согласился Уотсон. — Я отнесу чашку Майкрофту. Думаю, ему это необходимо. Когда он вернулся из кабинета, я только вопросительно посмотрел на него. — Майкрофт в порядке, — сообщил Уотсон, — делает на листке бумаги какие-то пометки. — Хорошо. Мы выпили чаю и продолжили заполнять шкафы. К ужину Берта покинула свою комнату и решительно заявила, что вовсе не думает умирать, а чтобы уложить ее в постель понадобится три таких грабителя, не меньше. Уж не знаю, каким образом она дала знать Грею, чтобы тот распорядился насчет ужина. В клуб она точно не ходила. Но она словно платочком ему помахала, как «сестрица Анна», и секретарь подсуетился — еду из клуба доставили вовремя. Майкрофт к столу вышел, вручил Уотсону пачку бумаг, которую тот сунул себе в саквояж. Ужин прошел в молчании. После мы помогли Майкрофту расставить книги в кабинете, пока Берта приводила в порядок его спальню. Брат настоял, чтобы мы вернулись на Бейкер-стрит. — Джон, вы же все равно придете ко мне в среду. Как раз успеете прочитать. Я, конечно, волновался за Майкрофта, но понимал, что ему просто необходимо будет как-то компенсировать утраченный день, а значит, он будет работать в клубе, и напряженно работать, так что дела государства его как-то отвлекут от наших семейных проблем.