1887 год

Джон Уотсон После чтения дневников Шерлока и дополнений, сделанных Майкрофтом, мне необходимо было прийти в себя. Хотя мне не то что позволили это прочитать, но и даже просили, все равно было неловкое чувство, будто я подглядывал в замочную скважину. Мне было до боли жалко их обоих, но я не знал, что делать. С Шерлоком я вел себя как обычно – но он сам помог мне, переведя разговор в практическую плоскость. Мы говорили о Мейси, о том, что невозможно понять, чего он хочет найти в письмах и дневниках. На другой день мне предстояло посетить Майкрофта в качестве врача. Я пришел в клуб, где был уже практически своим, но меня по правилам всякий раз провожали до двери приемной. Я поздоровался с Греем и направился в кабинет. Майкрофт сидел за столом, на котором горой лежали газеты. — Джон, входите, дорогой, — сказал он, одновременно читая полосу и делая пометки. — Мне нужно еще пятнадцать минут, ничего? Поухаживайте за собой сами, там шерри или что. Надо отослать обзор до семи — потом я весь ваш. — Конечно, — кивнул я, поставил саквояж и налил себе коньяка. Подождать пятнадцать минут в молчании несложно. Проходя мимо стола, я заметил, что газеты, кажется, итальянские. Я уселся с бокалом в кресло, но так и не сделал ни глотка. Я все раздумывал о том, что узнал в последние дни. К реальности меня вернул голос Майкрофта: — Джон? Что-то не так с коньяком? Я очнулся. — О… потом выпью, — ответил я, ставя бокал на стол. — Сегодня я вас послушаю. Среда, – прибавил я и улыбнулся. – Кроме того, волнений за прошедшие дни хватило. Я запер дверь, чтобы никто не вошел. Давайте я помогу вам раздеться. — Да уж, поводов для волнений было достаточно. — Майкрофт охотно принял мою помощь. — Кстати, дорогой мой, вы сказали Берте, что снимете повязку в четверг, но она не поняла, куда ей приходить для этого. То есть если вы пригласите ее к себе, она будет в восторге. Ей лет десять ужасно хочется посмотреть, где живет Шерлок и правда ли у него на столе относительный порядок. Когда он только переехал ко мне, он раскладывал свои вещи по всем комнатам специально, чтобы посмотреть на ее реакцию. — Пусть приходит, если ей несложно, — ответил я. — А теперь тихо. Дышите. Я приложил стетоскоп к могучей груди Майкрофта… Осмотр меня удовлетворил. — Неплохо, неплохо, — улыбнулся я. — По ощущениям тоже, — согласился Майкрофт. — Я опасался вчера, что будет голова болеть от всех этих воспоминаний. А вроде и нет, и спал сегодня без снов. Как вы там? Пришли к какому-то мнению? — спросил он, одеваясь. — Нет, — покачал я головой. — Но Шерлок, по крайней мере, предполагает, что он мог что-то забыть. Что-то, связанное с университетом. Правда, я не совсем понимаю, при чем тут университет. — Не знаю, — Майкрофт пожал плечами. — Когда Шерлок учился в Кембридже, Мейси уже давным-давно находился в Индии. Я проверил по своим каналам. Он действительно провел там много лет и вернулся два года назад. Работает, кстати, не в отцовской фирме, а в конкурирующей. Мелкая сошка, что-то типа коммивояжера, ездит по городам, предлагает партии товара — чай, специи для ресторанов средней руки. Но это определенно или та же самая запонка, или такая же, как та. И значит, это точно он и он хочет, чтобы мы это поняли. Даже лестно, что он так уверен в нашей памяти, мы ведь не посвящали его в свои умозаключения насчет запонок, туфель и часов, купленных на неправедные доходы. — То есть ему не помешали бы деньги? — уточнил я. — А что, если он работает на кого-то? Ознакомившись с давней школьной историей, я не мог найти разумных объяснений для поведения Мейси. Он совершил грязный поступок и поплатился за это. Но вряд ли у него могла сохраниться такая невыразимая ненависть к братьям, чтобы он внезапно решился вторгнуться в чужой дом и устроить там обыск. Что он надеялся найти? Во всяком случае, Шерлок на этот вопрос был не в состоянии ответить. Я же мог подозревать разве что чей-то сторонний злой умысел, но Майкрофт на мое предположение только покачал головой: — И этот кто-то велел ему влезть в мой дом и искать мой личный архив? Я не могу представить, кому это может понадобиться, а главное — там ведь нет ничего криминального. Ну вот я там вам положил несколько писем того же периода, вы видели? Про книги, про какие-то учебные дела... Не знаю, сохранились ли у Шерлока мои ответы, но и в них не было ничего особенного, ну, во всяком случае, ничего, что могло бы заинтересовать шантажиста. — Но шантажист может об этом не знать, — продолжал наседать я. — У него есть какая-то информация — допустим, от того же Мейси, но ему необходимо подтверждение, разве нет? «Мистер, раз уж вы такое утверждаете, так добудьте мне бумаги, тогда и о деньгах поговорим». Как вам подобный вариант? — Допустим, — хмыкнул Майкрофт. — А зачем тогда оставлять запонку? Это ведь явно для того, чтобы обозначить свою личность. Зачем? Особенно учитывая, что он не нашел архив и так и не знает, есть там что-то, интересующее его, или нет. — А вдруг запонка чужая и это вообще не Мейси? Разве подобная запонка — уникальная работа? Майкрофт, в отличие от младшего брата, со мной всегда проявлял исключительное терпение. — Нет, конечно. Но, Джон, зачем оставлять на столе запонку, которая ни с чем не ассоциируется? Потерять ее посередине стола грабитель не мог, он положил ее туда специально. Для чего, если она нам ни о чем не говорит? А она не говорит ни о чем, вернее, ни о ком, кроме Мейси. Во всяком случае, мне. Запонка, плюс письма, плюс упоминание брата и писем от него... — Тогда не знаю, — покачал я головой. — Но ведь Мейси искал не детские письма, как я понял? А те самые, которые вы сожгли? — Почему вы так решили? Он про те письма и знать-то не мог, откуда? Я сжег письма, написанные много лет спустя, которые никак не были связаны с ним. — Полагаю, они касались университетской любви Шерлока? — прямо спросил я. Майкрофт кивнул. — Значит, Шерлок вам рассказал… Тем лучше. — Вкратце. Сказал, что был увлечен сокурсником, потом разочаровался, настолько, что даже сбежал к вам в Лондон и недоучился несколько месяцев. Шерлок был так сильно влюблен? Майкрофт замялся. — Как можно определить такое? Шерлоку и раньше кто-то нравился, но вот именно что нравился, а тут вдруг — такой взрыв эмоций. И это у Шерлока, который даже со мной уже давно старался лишний раз их не проявлять. В общем, несколько писем подряд он описывал мне, какой замечательный у него друг, как они гуляют вечером по аллеям, какие задушевные ведут разговоры... и свои надежды на дальнейшее развитие отношений. Очень откровенно. У них, правда, в результате все порушилось, тот парень испугался и в последний момент дал понять, что ничего такого, кроме возвышенной дружбы, в виду не имеет. Но этого в письмах уже не было. Словом, четыре письма, полных любовного томления, выражаясь поэтически. Я сразу сжег их, никто, кроме меня, их не видел, их точно не вскрывали — я специально проверил, потому что... ну, вы понимаете. Джон, это было почти детское увлечение, такая романтическая влюбленность. Я нервно усмехнулся: — А что такого, если бы не просто детское увлечение? Вы считаете, что я могу ревновать к прошлому? — Ревновать — нет, конечно. Честно говоря, всерьез ревновать Шерлока можно только ко мне, и в начале ваших отношений я очень боялся этого, потому так долго не появлялся в вашей жизни. Потом в какой-то момент побаивался, как бы Шерлок не начал ревновать меня к вам. Но все эти опасения, слава богу, как-то быстро сошли на нет. Я вынужден был перебить Майкрофта: — Погодите, я вот что подумал. Если у Шерлока был такой взрыв чувств, думаете, это отразилось только в письмах? И никто ничего не замечал? Вы помните о часах, которые мне прислал неизвестный? — Часы я помню, еще бы, брат очень испугался тогда. А что? — Майкрофт насторожился. — Он говорил мне о ваших опасениях, будто это как бы намек нам. — Да, опасения такие были. Я с его юности, Джон, всегда очень боюсь, что он будет неосторожен, и кто-то сможет воспользоваться этим. Но прошло несколько лет, и никто больше не предпринимал никаких шагов в этом направлении, не так ли? Вы думаете, что все это... что это направлено не против меня, а против вас с ним? — кажется, Майкрофт не на шутку испугался. Я подошел к нему и положил руку на плечо. — Попытки кто-то ведь мог предпринять. Но последняя вот провалилась. Да вы не волнуйтесь. — Да я как-то не думал, что опасность может угрожать ему или вам. Нам только этого не хватало. А ведь вы можете быть правы, Джон. Но тогда все гораздо сложнее, гораздо... вас есть за что зацепить... Нет, я все-таки надеюсь, что это Мейси и что он ищет подтверждения своих мыслей о моих сексуальных контактах с братом. Я был уже почти взрослым, и вокруг меня можно было по этому поводу поднять скандал. А Шерлоку это в любом случае почти ничем не грозило, он был ребенком... Но это все вздор. Ведь никакого компромата ни на меня, ни тем более на Шерлока не существует. Руку с плеча Майкрофта я так и не убрал. — Сначала я вел личный дневник, — сказал я, — но потом его сжег, а те записи, которые я веду в процессе расследований, хранятся в банке. Пока что их никто не пытался выкрасть. И если там и есть компромат, то на других. Майкрофт как бы машинально прижался щекой к моей руке. Бедный мой друг… — Я в вас не сомневаюсь, Джон. Вот в вас — нисколько. Я просто боюсь за вас обоих. Не завидую человеку, который вздумает угрожать вам. Я никому не посоветовал бы делать меня своим врагом. Джон, а Шерлок тоже прочитал мои записи и свои дневники? Как он... ну... как он держится? — Держится. Правда, — я погладил Майкрофта по голове. — Вы только не обижайтесь на меня за то, что я сейчас скажу. Я долго думал, что меня так… — я не мог подобрать слова, — не то что смущает, скорее печалит в ваших с ним отношениях. Мне иногда кажется, что вам хочется вернуть того мальчика, которого вы когда-то знали. Я заметил, что вы постоянно вспоминаете о его детстве. — Я думал об этом, Джон. Нет, вы не совсем правы. Видите ли... все его детство я очень боялся за него. Ну, вы ведь читали, что я вам теперь объяснять буду? Его жизнь, его интересы, его проблемы всегда были для меня на первом месте. И будут всегда, я уже не смогу этого изменить, да и не хочу. Но в какой-то момент я понял, что он вырос, и, увы, я начал чувствовать, что теперь и сам нуждаюсь в таком... ну, похожем, может быть, отношении к себе. Наверное, это очень плохо, Джон, но... Нет, дело не в том, что я жду от него какой-то благодарности, совсем нет. Дело в том, что от взрослого уже человека я как-то неосознанно ждал... ждал того же, что делал сам. Но он — не я. И, наверное, мне проще считать его ребенком и ничего такого не ждать. Я уселся напротив Майкрофта и взял его руку в свои. — Мне кажется, стоит считать его все-таки взрослым мужчиной, — сказал я. — Но мужчиной, который отличается от вас. И отличается даже от ваших представлений о нем. Он никогда не будет прежним ребенком, и, знаете, я даже рад этому. Мне кажется, что человек не может существовать в каком-то одном своем качестве. Я не умею объяснять такие вещи, к сожалению. Вы говорите об ответной заботе, но я не совсем понимаю, что именно вы имеете в виду. Я вижу, что он вас очень любит. — Знаю, что любит. И я тоже рад, что он вырос. Нет, вы не совсем поняли. Дело вовсе не в нем, Джон. С ним все в порядке, ну во всяком случае — с этой точки зрения все в порядке. Я его вовсе не упрекаю ни в чем, ни в коем случае. Вы считаете, что его напрягают чем-то наши с ним отношения? Я так не думаю. Разница между ним и мной в том, что он остался без родителей раньше, чем я. Но зато у него был я. А у меня не было. Вот вы читали дневник, написанный им в тот год, когда произошла эта история с Мейси. Ребенок, да? Нуждающийся в заботе старшего, в покровительстве, в любви... Мне было столько же лет, сколько ему тогда, когда умерла наша мама. И я перестал быть ребенком в этом возрасте. — Понимаю. Очень хорошо понимаю, дорогой. Вот и капризничайте на здоровье со своим доктором, — улыбнулся я, поглаживая руку Майкрофта. — Но вы неправы насчет Шерлока. И вот в чем. Вы знаете, что он очень проницательный человек, но порой работает не дедукция, а чутье. Он чувствует, что в чем-то не соответствует вашим ожиданиям, и поэтому нервничает и замыкается в себе. Он вообще теряется, когда от него что-то ждут. Ему кажется, что он не способен на какие-то вещи в силу характера, то есть не характера — настоящего, а того образа, который он создал, маски, что ли. Майкрофт вздохнул: — Мне стоило вмешаться и как-то переубедить его, когда он начал так кардинально менять себя. Но я тогда этого не понимал. И вообще, я никогда не умел ему запрещать что-то, всегда соглашался со всем. Ну вот и имеем то, что имеем. — Вы упрямо держитесь за свою точку зрения, за свои привычки, слабости. Вы большой ребенок, друг мой, — покачал я головой. Майкрофт рассмеялся, ничуть на меня не обидевшись. — Только никто, кроме вас, дорогой мой, этого не видит. Но вы же никому не скажете? — Даже Шерлоку? — В первую очередь Шерлоку. — Майкрофт перестал смеяться и задумался. — Нет, если серьезно, то я очень надеюсь, что всего этого он не понимает. Не хватало еще, чтобы он чувствовал себя виноватым в моих проблемах. Он и так винит себя в самых нелепых вещах вроде смерти матери или нашей ссоры с отцом. Не надо ему рассказывать об этом разговоре, Джон. Он только расстроится лишний раз. — Вы не правы, Майкрофт. Он не расстроится, а просто получит подтверждение тому, что в глубине души, я думаю, понимает. — Не уверен, что понимает. А если понимает, то тем хуже. Он не может вести себя иначе и будет только мучиться еще и по этому поводу. Не хочу. — А как бы вам хотелось, чтобы он себя вел? Что конкретно вам бы хотелось от него получить? — Да ничего конкретного, Джон. Оставим, все это ерунда. Не надо ему рассказывать, вот и все. Я не хочу, чтобы мои проблемы становились причиной его срывов. Давайте лучше вернемся к началу. Он что, уже не уверен, что это Мейси? Мне так не показалось позавчера. Меня не так-то просто было заставить перевести разговор на другую тему, когда я этого не хотел. Пусть даже история с Мейси и была важна, но сейчас меня больше волновали отношения братьев. — Майкрофт, вы упрямы, но не на того напали, — сказал я. — Чтобы Шерлок стал относиться к вам иначе, вам как раз и нужно открыться ему, показать, в чем именно вы нуждаетесь. И тогда он поймет, что от него хотят, и перестанет нервничать. — Я боюсь, Джон… — Не надо этого бояться. Ему как раз полезно подумать о чужих проблемах. Это хорошо отвлекает от вымышленных вроде надуманной вины. — Какой смысл думать о проблемах, в которых не можешь помочь? И нет, дорогой мой, мне вовсе не надо, чтобы он относился ко мне иначе, чем есть. Но если он будет считать, что хотя бы косвенно виноват в моих проблемах, сами знаете, чем это может закончиться. Да не нужно все это, правда. Поймите, Джон, дело не в нем, а исключительно во мне. Помните, осенью мы ввалились к вам с ламой, и вам пришлось извлекать пулю у него из плеча? Я тогда чувствовал себя таким уставшим в первый вечер, что... В общем, Шерлок первым начал тогда разговор, и у меня вдруг возникло ощущение, что мы с ним будто местами поменялись, словно это он — старший. Наверное, мне просто очень этого хотелось. Такое ощущение, какое у меня часто бывает при общении с вами, как ни странно. А с ним — практически впервые. И я попросил... задал вопрос, ответ на который мог быть только абсолютно однозначным. Я, собственно, знал ответ, но просто мне хотелось услышать его из уст брата. Знаете, как дети иногда спрашивают то, в чем сами уверены — просто чтобы услышать и радоваться, что они правы. Но он даже этого не смог сделать. Ну не может он. А не может — и не нужно. Тем более что... — И какой вопрос вы ему задали? Запинаясь от волнения, Майкрофт пересказал их тогдашний разговор. — Милый мой, но он не умеет говорить о таких вещах. Что же поделать? Вы сказали «тем более что…» — а именно? К сожалению, Майкрофт мне так и не ответил. Зато он нашел способ — уже проверенный, — чтобы закончить разговор: вдруг взглянул на часы и всполошился: — Так! О чем мы думаем? Ужин ждет уже минут пятнадцать! Там же все остынет! Мне пришлось подчиниться. За ужином разговор шел о вещах посторонних. Мы даже к Мейси не возвращались. На следующий день к нам пришла Берта, я осмотрел ее и нашел вполне поправившейся. И когда верная экономка Майкрофта уже собиралась уходить, она вдруг спросила у Холмса: — Мистер Шерлок, вы не знаете, ваш брат скоро вернется? Мы так и остолбенели. Шерлок Холмс В среду Уотсон побывал у Майкрофта и вернулся задумчивый. Сказал, впрочем, что все в порядке. Я не стал расспрашивать — в порядке так в порядке. Уотсон предупредил, что на следующий день зайдет Берта. Намекнул, что ей хотелось бы посмотреть, как мы живем. Назавтра никаких особых планов у меня не было, так что я с удовольствием дождался миссис Зисманд, и после перевязки, удостоверившись, что рана хорошо заживает, мы с Уотсоном повели Берту наверх и даже напоили чаем. Уже уходя, она вдруг остановилась и, словно собравшись с духом, спросила: — Мистер Шерлок, вы не знаете, ваш брат скоро вернется? Это было очень неожиданно. Я ничего не знал о планах Майкрофта, обычно он всегда предупреждал заранее, что куда-то уезжает. — Вернется? Я и не знал, что он уехал. Он оставил записку? — Я не видела его, мистер Шерлок. Вчера вечером он прислал мистера Грея за вещами. — Вечером? — я с удивлением посмотрел на Уотсона, но тот был поражен не меньше меня. Насколько я понимал, он ушел из Диогена не раньше девяти. — Куда Майкрофт мог поехать в такое время? — Мистер Холмс приказал заложить экипаж, и Питер увез его, — пояснила Берта. — В четыре часа, когда я уходила сюда, Питер так и не вернулся. — Обязательно сообщу вам, если что-то узнаю, — пообещал я. Когда Берта ушла, мы тут же поехали в клуб. Однако Грей ни в малейшей степени не прояснил ситуацию. По его словам, Майкрофт после ухода Уотсона пробыл в кабинете около получаса, затем сорвался с места и уехал куда-то в своем экипаже, взяв вещей «на два-три дня». — Он оставил записку? — Только премьер-министру, с просьбой об отпуске по семейным обстоятельствам на несколько дней. Я очень сожалею, мистер Холмс, но больше мне абсолютно ничего не известно, клянусь. В задумчивости мы вышли из клуба и пошли домой. — Был хоть какой-то намек вчера, что Майкрофт собирается куда-то ехать? — спросил я. — Ни малейшего, — ответил Уотсон. — Это очень внезапный отъезд. При этом я видел, что какая-то мысль не дает ему покоя. И первое, что пришло мне в голову — во время разговора Майкрофта внезапно осенила какая-то идея насчет Мейси, и он решил ее проверить. — Ему могла уже после вашего ухода прийти в голову какая-то версия. Правда, не понимаю какая, но на то он и Майкрофт. Однако мне совершенно непонятно, почему он не оставил записки. Такого не было никогда в жизни. Тут Уотсон почему-то смутился. Что такое? Я внимательно посмотрел на него. Нет, поссориться они не могли. Если бы даже вдруг случилась такая вопиющая нелепица — Уотсон не был бы так спокоен вчера. А он был спокоен. Задумчив — да. Но не расстроен точно. — О чем вы вчера говорили? Майкрофт высказывал какие-то предположения? — О Мейси мы говорили, — кивнул Уотсон. — Но так ни к какому выводу не пришли. Боюсь, я напугал Майкрофта предположением, что дело не в нем, а в нас с вами. — Судя по всему, он действительно сильно испугался, если даже забыл предупредить о своем отъезде. Н-да. Совсем не похоже на него. Отправился в коляске, почему? Почему не поездом? Куда нет поездов после десяти вечера? Почти никуда. Это мало что дает, кроме того, что Майкрофт спешил... И не очень далеко, иначе утренним поездом уехать было бы быстрее. Так? Но если торопился и недалеко, то почему до сих пор не вернулся? Я начал нервничать, в частности и из-за того, что Уотсон тоже нервничал, и это было заметно. Он вдруг закурил и отошел к окну. — Скажите, Холмс, — спросил он неожиданно, — я никогда вас не спрашивал, но где именно находилось ваше имение? — В Глостершире, — машинально ответил я, — в четырнадцати милях от Челтнема. Но школа была расположена гораздо севернее, от нашего имения надо было ехать еще около сорока миль. Почему вы спрашиваете? Вы обсуждали это? Уотсон хмыкнул и приподнял брови. — Да так... Говорили о Мейси, упомянули школу, вот я и вспомнил, что ни разу не интересовался, где именно вы жили. — Так вы полагаете, что он поехал именно туда, и удивлены, что не поездом? Уотсон опять повернулся к окну. Раньше он никогда ничего не скрывал от меня. А сейчас он явно был уверен, что Майкрофт уехал в родные места. Я подошел вплотную к Уотсону и тронул его за плечо. — Джон, почему вы считаете, что он мог туда поехать? Имение давно продано, и мы не бываем там. Майкрофт ездил только дважды за эти годы, насколько я знаю. На похороны отца и потом еще раз в связи с продажей имения. Я один раз сопровождал брата. Вчера вы сказали, что Мейси, по его словам, вернулся в Англию и работает в чайной компании. Как в вашем представлении это связано с местами, где мы родились? Я знал, что применяю запрещенный прием, обращаясь к Уотсону по имени. Он обернулся ко мне и вздохнул. — Понимаете, я обещал Майкрофту не говорить вам о содержании нашего разговора, хотя я был не согласен с ним. Он посчитал, что вас это расстроит. Ну, слово джентльмена я не давал... Мы говорили о ваших с ним отношениях. — А что не так в наших с ним отношениях? Я достал папиросы и тоже закурил. Кажется, это последнее, что могло бы расстроить меня, и опасения Майкрофта представлялись какими-то надуманными. — Думаю, Майкрофт просто устал. — Уотсон отошел от окна и сел в кресло, а я так и остался стоять на том же месте. — Он вчера упоминал, что был для вас и отцом и матерью в детстве, а у него самого такого человека не было. И он бы хотел, наверное, почувствовать себя на вашем месте. Знаете, он иногда ведет себя со мной как капризный ребенок, но ему это, видимо, помогает расслабиться. Он почему-то существует только между двух полюсов. Поскольку он не может почувствовать себя по отношению к вам, условно говоря, младшим, то продолжает относиться к вам как к ребенку. — Но я не против, чтобы он относился ко мне как к ребенку, — не понял я. — Я давно привык к этому, и это даже приятно, это создает такое ощущение... уверенности? Надежности. Я даже не представляю, что может быть иначе... — тут я наконец осознал, что сказал Уотсон. И это мой брат? Который был таким взрослым, рассудительным, солидным практически всегда? Я привычным жестом задернул занавеску на окне напротив кресел, подошел к Уотсону и присел на подлокотник рядом с ним. — Он никогда не говорил мне о таких вещах… Вы думаете, он поехал туда… он поехал… к нашей маме? — Дорогой, вам уже тридцать три, — мягко улыбнулся Уотсон. — Просто подумайте: каково приходилось Майкрофту быть взрослым всегда? Но, наверное, так и есть, он поехал навестить вашу матушку. — Она умерла тридцать лет назад! Прозвучало, наверное, слишком резко. Я рывком вскочил, отошел к дивану и сел. — Я не понимаю. Майкрофт никогда не говорил, что его что-то не устраивает. Но наши отношения с ним всегда были очень теплыми. Всего один случай за все эти годы, когда мы не поняли друг друга, вы помните... И то... Он обещал не сомневаться больше никогда. И разве... Мне казалось, Майкрофт наоборот рад тому, что я... что за последние годы я изменился... и мне проще стало... — Я сжал виски ладонями. Кажется, я окончательно запутался. — Что теперь делать? Уотсон пересел ко мне и погладил по спине. — Думаю, не все так страшно. Майкрофт — умный человек, и он вовсе не хочет, чтобы вы опять встали по отношению к нему в положение зависимого. Ничего особенно не нужно делать, дорогой. Я заметил, ваш брат отзывается на теплые слова в свой адрес. Мне кажется, если вы будете говорить чаще вслух, что любите его, это его успокоит. Я не считаю, что он во всем прав в этой ситуации. Вы просто оба слишком погружены в прошлое, мне кажется. Причем ваш брат — в большей степени, чем вы. Посмотреть расписание поездов? — Да. Вы поедете со мной? — Поеду, но только я побуду в стороне. Вам надо поговорить наедине. Наверное, Уотсон был прав. Только я пока не понимал, что говорить. Допустим, брат там. Что с ним? В каком он состоянии? Почему именно сейчас, когда у нас нерешенная загадка с письмами и запонкой, он вдруг почувствовал потребность ехать в наше старое имение? — Не надо мне было просить его читать эти детские записи. Зачем я это сделал? Похлопав меня по плечу, Уотсон встал и достал из шкафа железнодорожный справочник. — Это было правильное решение, — сказал он, сверяясь с расписанием. — Давайте собираться, разговор можем продолжить и в поезде. Думаю, мы легко нагоним Майкрофта. — Не сможем, мой дорогой, — вздохнул я. — Если все так, как мы думаем, то Майкрофт не стал ждать утреннего поезда, а поехал экипажем не потому, что торопился, он просто не мог усидеть на месте. Он наверняка проверил, что вечернего поезда нет. Ведь нет? Иначе он не стал бы трястись столько миль в коляске. Никакого выигрыша по времени, он просто хотел уехать быстрее. Ну а нам придется ждать утра. Мы его не нагоним, он сейчас как раз должен подъезжать к имению. А мы будем в Челтнеме завтра... во сколько? Если самым ранним поездом? — Около двух часов дня, — ответил Уотсон, найдя нужный поезд. — Поедем шестичасовым? — Да. Спасибо, мой дорогой. Простите, что вспылил. Уотсон посмотрел на меня с удивлением. — Вы не вспылили. — Пусть, — я махнул рукой. — Можно задать вам вопрос? — Господи! Конечно! — Как вам удалось подружиться с Майкрофтом? У него никогда не было друзей. — Не знаю, — Уотсон пожал плечами. — Я ничего для этого специально не делал. Просто он мне нравится, и я не скрывал своего отношения — наверное, так. — Да он всем нравится,— вздохнул я. Утром мы первым поездом отправились в Челтнем. Нам повезло всю дорогу оставаться в купе вдвоем: мало желающих оказалось ехать в такую рань в том направлении. Уотсон дремал, привалившись к спинке сиденья. Я же сначала размышлял, что скажу Майкрофту при встрече, но предаваться таким мыслям было не только нелогично, но и неразумно. И почему, спрашивается, мне мерещилось, будто Майкрофт чем-то огорчен или озабочен? Ему вправду могла прийти в голову какая-то мысль, связанная с нашей общей проблемой. Склоняясь к такому, я тут же принимался упрекать себя в бесчувственности. Обычно пейзаж за окном редко интересует меня в поездках. Я не склонен, в отличие от Уотсона, любоваться красотами сельской местности. Но тут я дошел до того, что стал смотреть на поля и изгороди и машинально подумал, что ездил этим маршрутом только в очень далеком детстве, когда еще жива была бабушка. Самостоятельно прелести наших железных дорог я постиг, уже учась в колледже, навещая на каникулах Майкрофта, переехавшего к тому времени в Лондон. Я лишь единожды изменил тогда привычке проводить каникулы у брата, погостив несколько дней в имении своего приятеля, что раз и навсегда изменило мою жизнь. Поэтому, когда колледж остался позади, я приехал в Лондон с твердым намерением поговорить с Майкрофтом и объяснить ему, чего, собственно, я хочу от жизни. 1873 год Я ехал в Лондон вторым классом. Мне было намного интереснее наблюдать за людьми в вагоне, чем находиться все время в обществе одних и тех же лиц в купе. Кроме того, я мог обойтись без излишнего комфорта и заодно сэкономить деньги брата. Майкрофт терпеть не мог второй класс — для него там было слишком многолюдно. Решив понаблюдать за пассажирами и потренироваться, я вскоре был разочарован. На меня всю дорогу поглядывала барышня, сидевшая напротив. Поглядывала, впрочем, робко, потому что рядом с ней сидела, по виду судя, ее мать. Всякая моя попытка посмотреть куда-то в сторону сопровождалась шуршанием юбок, которые барышня принималась разглаживать рукой, затянутой в перчатку. Поэтому я забаррикадировался трудом по химии — пусть лучше размышляет о противоречивости моей натуры: читает о химии, а держит на коленях футляр со скрипкой. Вторую половину пути моя книга привлекла внимание пожилого джентльмена, который занял пустое место в моем ряду, но тот хотя бы стал задавать вопросы со знанием дела. Я сразу признал в нем бывшего военного и высказал предположение, что он военный инженер — оказалось, так оно и было. Тем не менее я испытал облегчение, выйдя на платформу вокзала Ватерлоо — и тут же с превеликой радостью увидел внушительную фигуру брата. — Майкрофт! Со мной был только саквояж и футляр со скрипкой — практически весь свой багаж я отправил в Лондон накануне. Я поспешил навстречу брату. — Шерлок! Наконец-то. Пойдем скорее, тут невозможно находиться. Со стороны Майкрофта приехать меня встречать было настоящий подвигом, я растрогался и чуть было не кинулся ему на шею, но сдержался, помня о своих намерениях воспитать характер. Мы пожали друг другу руки, и я окинул брата быстрым взглядом. За то время, что мы не виделись, он не набрал лишних фунтов — и то хорошо. Он все-таки являл такой своеобразный типаж головы без тела — в том смысле, что вся жизнь была сосредоточена в лице, и потрясающе красивом все-таки. Майкрофт выглядел немного старше своих лет — слишком солидным, и если на меня иногда поглядывали сестры моих приятелей из колледжа, то стоило брату выйти «в свет», как дамы забывали о приличиях, видя молодого, привлекательного мужчину, который всем своим видом к тому же обещал надежность и благополучие, — в голове у женщин, видимо, начинала играть своеобразная боевая труба. Вот и сейчас на перроне царило оживление среди дам. Я чуть не рассмеялся, видя, как они пытаются исхитриться, чтобы взять зонтики в другую руку и открыть тем самым лица — на обозрение потенциальной жертве. Я взял брата под руку и успешно эвакуировал к наемным экипажам. — Господи, сколько все-таки в Лондоне народу, и почему-то все они сегодня пришли на вокзал... Как ты доехал, мой мальчик? Ты успел поесть? Мы прежде заедем домой, но учти: праздничный ужин уже заказан. — Народу как раз немного… мой дорогой. Я решил не отказывать себе в удовольствии побыть немного сентиментальным, успев соскучиться по Майкрофту. — Немного? Это немного? Шерлок, что ты так смотришь? Брат жаловался что вокруг слишком много людей, а сам решил везти меня в ресторан — впрочем, он наверняка заказал отдельный кабинет. — Как я смотрю? Оказавшись внутри экипажа, брат испытал явное облегчение. — Смотришь, словно... разглядываешь? Вряд ли я сильно изменился за последнее время, и уж точно тебе нет смысла изучать меня, ты и так все обо мне знаешь. Ты похудел, Шерлок. Хорошо, что экзамены позади. Тебе надо отдохнуть перед университетом. Там будет труднее, чем в колледже, нужно заранее набраться сил. — Я не разглядываю. Может, я любуюсь надеждой империи? — улыбнулся я. В саквояже у меня вместе с вещами лежали кое-какие награды из колледжа — по химии в основном, не считая, конечно, спортивных. Экзамены я сдал успешно, но нельзя сказать, что показал какие-то выдающиеся результаты, делающие меня «вторым Майкрофтом». Когда мы подъехали к дому, где жил брат, он решительно взял мой саквояж. — Давай сюда, будешь потом говорить всем, что тебе надежда империи багаж носит! Мы поднялись в квартиру, и я прошелся по комнатам. Чемоданы мои, прибывшие накануне, были уже распакованы, постель готова. Я снял пиджак, повесил его на спинку стула, оставил в спальне саквояж и футляр со скрипкой и пошел в кабинет. Майкрофт сидел на диване с закрытыми глазами — такой уставший, сердце у меня екнуло, и я присел рядом и взял его за руку. — Ты очень много работаешь, — сказал я. Он легонько сжал мою руку в ответ. — Когда как, дорогой. Но мне нравится работать много и быть незаменимым. Ощущение нужности всегда приносит удовлетворение. У меня в районе сердца стали словно закручивать пружину. Иногда меня охватывало острое желание провести жизнь рядом с братом, но стоило мне пожить у него немного, как я начинал задыхаться от размеренности его существования. И ведь он в самом деле любил покой — насколько легче было бы нам обоим, если бы любовь к покою была лишь ширмой. Впрочем, говоря о нужности, брат не погрешил против истины. — Знаешь, Виктор решил уехать в колонии, — сказал я как бы между прочим. — Вот как? Ну, возможно, он принял верное решение. Не грусти, Шерлок, в университете появятся новые приятели. Там быстро обрастаешь знакомствами — при желании, конечно. Знакомства мне не составляло труда завести — это верно. Я не так давно открыл в себе актерские дарования. Но вот что касается дружбы... Я не стал говорить Майкрофту, что под конец мы с Виктором поссорились — не так чтобы открыто, но я имел неосторожность сравнить наши с ним ситуации. Нет, я ни в коем случае не сообщал ему подробности моей ссоры с отцом. Но когда Виктор спросил меня, почему я с ним не общаюсь, я сказал, что у меня получилось наоборот — это отец посчитал меня недостойным. Виктор уловил намек и обиделся. Но я и правда считал, что он напрасно впадает в такую вселенскую скорбь по поводу прошлого своего отца: в конце концов, у него было то, что стоит всех репутаций — отец его любил. — Кстати, пока не забыл, — сказал брат, — у меня прямо сейчас есть деньги на взнос за два года. А после второго курса оплачу остальное, я узнавал, это обычная практика. Так что можно отсылать все документы. Ты уже решил? Медицинский или химия? — Я выберу юриспруденцию, — сказал я. Тут Майкрофт открыл наконец глаза и уставился на меня с удивлением. — Юриспруденцию? После двух лет сплошных естественных наук? Это шутка, дорогой? — Нет, это не шутка. Я совершенно серьезно. Я хочу изучать законы. Тут я все-таки улыбнулся — мне редко удавалось поразить брата и заставить его забыть о манерах. — Неожиданно. Могу я спросить, мой мальчик, чем вызвана такая резкая перемена? В твоих письмах не было и намека на то, что тебе разонравилась химия. Я, конечно, только рад был бы, что ты... ну, если ты выбираешь Университетский колледж... Наверное, тогда нам надо как-то подготовиться к началу учебы, тебе не повредит вспомнить то, что ты мог упустить, пока занимался одними естественными науками. — Мой дорогой, — тут я вообще взял руку Майкрофта в свою и стал поглаживать. — Я бы хотел в Кембридж. — Но Оксфорд лучше! — вырвалось у брата. Он немного отдышался и заговорил уже спокойно: — Нет, конечно, решать тебе, мой мальчик, но должен признаться, что я не могу понять причину. С одной стороны, ты собираешься изучать право, как я, а с другой — отказываешься от Оксфорда, а ведь я мог бы... дело в этом? Потому что я там учился? — Так и есть, — ответил я. — Майкрофт, я вряд ли пойду по твоим стопам и не хочу, чтобы меня постоянно с тобой сравнивали. Мне, конечно, приятно слышать, что ты лучший, но при этом мне бы хотелось быть оцененным по достоинству таким, какой я есть. Была еще одна причина — Кембридж стоил дешевле. Мне совершенно без разницы был выбор университета сам по себе, но мне хотелось хотя бы на немного меньше винить себя за ссору Майкрофта с отцом и за то, что брату приходилось меня содержать. — Что я могу сказать, мой мальчик. У Кембриджа есть одно неоспоримое преимущество перед Оксфордом — он на десять миль ближе к Лондону. Будешь чаще приезжать, я надеюсь. У меня только одна просьба к тебе: университет — не колледж, и никто не будет заставлять тебя ходить на занятия и все такое... но я бы хотел, чтобы ты учился так же достойно, как все время до этого. Я всегда тобой гордился, дорогой, и хочу гордиться и впредь. Подумай до завтра, реши окончательно, и мы отправим твои документы туда, куда ты захочешь. Я не успел ответить. Майкрофт встал. — Чуть не забыл, мой мальчик. Подожди минуту. Он вышел из кабинета и вскоре вернулся со скрипичным футляром. — Это тебе. Мне сказали, что вряд ли в Лондоне сейчас можно найти скрипку лучше этой. С окончанием колледжа тебя, дорогой. В первый момент я испугался не на шутку и посмотрел на футляр с ужасом. Лучшая скрипка в Лондоне? Но когда открыл, мысленно выдохнул. Я, конечно, не был специалистом, но, судя по виду, инструмент относился к концу прошлого столетия. И это все-таки был не Кремонский инструмент. А ведь с Майкрофта сталось бы. Он так разорится на инструментах. В колледже у меня была очень неплохая скрипка, и тоже купленная братом. Я же не виртуоз, в конце концов, чтобы меня так баловать. Я пристроил инструмент на плечо, проверил настройку. Отошел к окну и заиграл переложение сонаты Шуберта. Хороший звук, наполненный, мужской такой звук. Конечно, не лучший инструмент в Лондоне, но для меня это был шаг вперед. Я выжал из своей старой скрипки все, что мог. Правда, прежняя скрипка была все-таки дамой, а к этому инструменту мне еще предстояло привыкнуть. Но он мне понравился, я чувствовал, что мы поладим. Опустив смычок, я подошел к Майкрофту и поцеловал его в щеку. — Спасибо, мой дорогой. — На странные мысли наводит музыка... — Она всегда наводит на мысли — самые разные — Давай-ка собираться, — брат стряхнул с себя оцепенение. — Я пойду переоденусь. — А куда ты меня собирался везти? — Услышав название ресторана, я хмыкнул. — Мне казалось, они предоставляют услугу по доставке блюд на дом? Что, если отправить к ним посыльного? — Не знаю, мой мальчик, никогда не заказывал на дом. Наверное, предоставляют. Забавно, я знаю, что такая услуга существует, и даже знаю, что ее осуществляют семьдесят четыре процента ресторанов и шестнадцать процентов чайных Лондона, и по другим городам знаю цифры, но никогда не задумывался об этом с практической точки зрения. Что, так заметно, что мне лень шевелиться? — Да, очень, — улыбнулся я. Положил скрипку в футляр. — Я сам все сделаю. Вернув брата на диван, в следующие двадцать минут я развил бурную деятельность. Затопил камин, накрыл на стол, между делом вручил брату бокал коньяку. Вскоре прибыли посыльные из ресторана, несколько удивились, что в квартире их не встречает прислуга, но я сам провел их на кухню, где они переложили кушанья на блюда под крышкой, торжественно внесли их в гостиную и поставили на стол. Мы отказались от услуг официанта, он только открыл бутылку. — Однако, дорогой, это и правда удобно, — сказал Майкрофт, когда мы остались одни. Мы сели за стол, и я принялся ухаживать за братом. — Я тебя очень ждал, Шерлок, — сказал он, беря бокал, — и, видимо, когда дождался, мой организм решил, что цель достигнута. Но я не всегда такой, честное слово. Иногда я даже со службы иду пешком почти половину пути. Твое здоровье, дорогой. За то, чтобы у тебя все в будущем сложилось так, как ты... нет, так, как я хочу для тебя. — А почему не как я хочу? — улыбнулся я. — Ты думаешь, я себе пожелаю чего-то недостаточно хорошего? Ты только не обижайся — я же не всерьез это говорю. Интересно просто было бы сравнить наше видение моего будущего. — Думаю, мой дорогой, что я в любом случае пожелаю тебе и всего, чего тебе хотелось бы, и еще сверх того от себя. И разве я когда-нибудь на тебя обижался? Что до твоего будущего, то ты так меня огорошил с этой юриспруденцией, что я уж и не знаю... Может, тебе надо на континент ехать учиться, в Париж или в Вену? Я имею в виду консерваторию. — Нет, Майкрофт, я просто люблю музыку — без далеко идущих планов. И потом... Париж слишком далеко. Это не Кембридж все-таки. Ты лучше пожелай, чтобы моя авантюра удалась и я бы осуществил свои планы. Я подумываю о своей собственной профессии, которой не было раньше. Мне пока что не хватает знаний — вот потому я и выбираю юриспруденцию. — Поделишься планами? — Собственно, меня старик Тревор надоумил, — немного смутился я. — Он сказал, что передо мной все сыщики — дети. Он мне, конечно, польстил, но если сложить вместе дедукцию, знание законов, химию, анатомию, то получается очень интересный план на будущее. — Ты собираешься усовершенствовать работу полиции, Шерлок? — Майкрофт приподнял брови. — Ну, если им захочется усовершенствоваться, я возражать не буду, — хмыкнул я. — Но полиция не за всякое дело берется. Пойди Виктор в полицию с той запиской, из-за которой его отца хватил удар, его бы там на смех подняли. — Что ж, это действительно может быть интересным, даже очень интересным для такого человека, как ты. — Брат помолчал, а следующие слова выдали его тревогу. Он явно думал, что это не только уникальная, но еще и опасная профессия. — Не думал, что скажу это, но надеюсь, что и бокс ты тоже не забросишь. — Бокс? Не брошу, как и фехтование. Я подумал, что навыки эти могут пригодиться, и если у тебя в руках трость или палка, но решил не пугать брата. Представил себе, в какой ужас пришел бы Майкрофт, если бы он увидел меня на тренировке. Брат, мне кажется, одобрил бы любое мое занятие — лишь бы оно приносило мне удовольствие. И все же было приятно, что он поддерживает мою идею, хотя он на мгновение сжал губы, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Я тронул его за руку. — Все будет хорошо. — Конечно. Я просто волнуюсь за тебя. Будь снисходителен, дорогой. Когда ты был ребенком, я как-то подумал, что похож на курицу-наседку. Но я стараюсь не кудахтать громко и буду стараться впредь. Почему ты не ешь? Ешь, пожалуйста. — Нет-нет, я не совсем не против, чтобы ты «кудахтал», и даже громко. Да я ем, видишь — тарелка почти пустая. Но мне больше хочется, чтобы ты сел на диван, а я устроился рядом и положил голову тебе на колени. Потому я и не пил никогда больше одного бокала, что начинал говорить всякие глупости. — Тарелка у тебя почти пустая, потому что на ней и было всего-ничего, — проворчал брат. — Но я же сказал, что хочу, чтобы исполнились все твои желания. Как ты думаешь, если ты заснешь на диване, я еще смогу перенести тебя на кровать или уже слишком стар для этого? — Ты? Стар? — Ну и шуточки у Майкрофта. — Тебе только двадцать пять, побойся бога! И не ты стар, а я вырос. Если я засну, ты меня разбудишь — вот и все. Но я подожду, пока ты поешь, — прибавил я. — Диван не убежит. — Иногда я чувствую себя стариком. Не знаю отчего. Возможно, потому, что сотрудники, которые вдвое старше меня, говорят мне «мистер Холмс, сэр». Я рад, что ты вырос, не сомневайся. Но для меня ты всегда будешь «солнечным братиком», помнишь? Мы синхронно посмотрели на окно. Луна, надо же. — Мистер Холмс, сэр, — улыбнулся я. — Так вот, сэр, садитесь на диван, а я пока что разберусь со столом. Я тебе расскажу не сказку, а суровую быль. Майкрофт рассмеялся: — Извини, дорогой, ты же знаешь, я не люблю в доме посторонних. Завтра уборщица придет и все сделает, она приходит в мое отсутствие. — Нет уж, я сейчас уберу со стола, — пообещал я. Сам я мог устраивать в комнате художественный беспорядок, но вот брошенной посуды не терпел. Так что я все-таки собрал тарелки и приборы и отнес на кухню. Когда я, наконец, появился в гостиной, Майкрофт послушно сидел на диване и ждал меня. — Ты уже приготовился послушать быль? Я прилег и положил голову брату на колени. — Уже давно, — ответил он. — Так вот... Жил мальчик, который точно не был солнечным. Может, он и улыбнулся вскоре после рождения — все дети улыбаются, когда начинают видеть взрослых. У мальчика не было много причин для улыбок: отец его не любил, мать и бабушка бросили, то есть, по мнению ребенка, бросили самым возмутительным образом — умерли. У него остался только брат — единственный человек, которому он был нужен. Даже как-то странно нужен — брат настолько был лишен малейшего эгоизма по отношению к младшему и так полон совершенно не детской любви к нему, что заменял и отца, и мать, и вообще целый свет. Якобы «солнечный» мальчик вырос, и он все чаще думает, что никогда не сможет отблагодарить брата за то, что тот для него сделал. Брат скажет, конечно, что ему благодарность не нужна, но это такая благодарность — это как отдать сердце. Даже если мне в жизни посчастливится испытывать к кому-то чувства, ты все равно будешь самым любимым — тяжело выразить такое на словах... ты для меня... как тот самый камень, на котором стоит моя жизнь... Майкрофт какое-то время молчал, только гладил меня по голове. — Знаешь, мой дорогой, — заговорил он наконец, — есть вещи, за которые на самом деле не нужно благодарить. Не благодарим же мы родителей за то, что они нас родили, или вон луну за то, что она светит. Любовь входит в число таких вещей, потому что тот, кто любит, получает не меньше, чем тот, кого любят. И я не вижу ничего странного в моей любви к тебе. Мне она как раз кажется самым естественным чувством на свете. Если бы в моей жизни не было тебя, это был бы не я, очевидно. И для меня это действительно очень важно — ощущение собственной нужности. Так что это я благодарен тебе, и за то, что ты это сказал — в том числе. Родители... Если я не буду благодарен отцу хотя бы за то, что он дал мне жизнь, то что мне останется, кроме «капиталовложений»? Я нащупал руку Майкрофта, лежащую у него на колене. Не услышал он кое-что, ну и ладно. Он любит анализировать. Я тоже люблю, но не всякое. — Ты переписываешься с отцом? — спросил я тихо. — Нет. Он написал мне один раз, почти сразу после того, как мы уехали, прислал бумаги из колледжа, что ты принят. Я не сказал тебе тогда, извини, просто не хотел волновать лишний раз. Но я не ответил, и он больше не писал. Наша старая экономка пишет мне по праздникам, последнее письмо было на Пасху. Она всегда делает пометку в конце — «тут все по-старому». Я тоже пишу ей, что у нас все в порядке. Может, общество и несовершенно, но я тогда вел себя как последний дурак. Определенно, мне стоило соображать, что я делаю, где и с кем. Может ли сын разлюбить отца, даже если тот сделал что-то, с точки зрения сына, неподобающее? В такое мне верилось с трудом. Брат мог выбрать между двух человек — кому он больше нужен, но это не значит же стереть какие-то чувства. — Прости меня. Я не хотел быть причиной вашей ссоры, — прошептал я. — Тебе не в чем себя винить, мой мальчик. Отношения между отцом и мной стали портиться задолго до того случая. И я никогда не совершаю необдуманных поступков. Если я и жалею в этой ситуации о чем-то, то лишь о том, что не принял решения раньше. Но чтобы общаться с человеком, как бы я к нему ни относился, я должен в первую очередь уважать его. Два года назад этот человек окончательно потерял мое уважение, и никто, кроме него самого, не может быть в этом виноват. Если, впрочем, ему понадобится наша помощь, мы оба ее окажем, не так ли? И, знаешь, я очень рад, что ты не выбрал Париж. Это действительно слишком далеко. А пройдет еще несколько лет, и мы наконец-то окончательно поселимся в одном городе. И будем видеться всякий раз, когда хотим, а не когда позволяют обстоятельства. Я очень скучаю по тебе, когда мы долго не видимся. Когда говорят «несколько», значит, не уверены — сколько. — Четыре года. «Наверное», — прибавил я мысленно. Если раньше не сбегу. — Я тоже очень скучаю по тебе. Все эти письма идут так долго. Провести лето под «крылом» у брата — что еще нужно для счастья? — Ты целый день на службе? Когда мы завтра увидимся? — Если хочешь, встречай меня на Уайтхолл в четыре, прогуляемся и выпьем чаю. Вечер у меня свободен. Я не всегда занят допоздна, разве что по средам обычно задерживаюсь. А иногда у меня даже бывают выходные. Даже выходные. Я немного нервно рассмеялся — нет, я далеко не бездельник, но мне всегда казалось, что брат себя слишком изнуряет работой. — А где же именно тебя встречать? — спросил я, прикинувшись темным провинциалом. — Подходи к Букингемскому дворцу. Я либо там, либо на Даунинг-стрит. Завтра расскажу тебе о некоторых своих идеях по работе, а сейчас будем укладываться спать, мой дорогой. У нас впереди семьдесят четыре дня вместе.

***

Колеса вагона со скрежетом остановились. — Приехали, кажется, — заметил Уотсон, посмотрев в окно. — Да, уже Челтнем. То ли я погрузился в воспоминания настолько, что потерял счет времени, то ли, по примеру Уотсона, даже вздремнул. Мы вышли на перрон. Оттуда, наняв коляску, я хотел было прямиком ехать к Серебряным Ивам — так называлось наше старое имение, — но в последний момент струсил и велел заехать в Чоппи, деревушку неподалеку. Там находилась гостиница, впрочем, назвать ее так можно было только очень условно — три комнаты и столовая внизу. Но ведь где-то Майкрофт должен был ночевать, если приехал вечером? В гостинице брата не было, не нашли мы и коляски. Хозяйка, которая, конечно, видела меня ребенком, но не могла узнать через столько лет, сказала, что никто вчера не приезжал. Мы все-таки сняли комнату и оставили вещи. — Как это странно, Уотсон, вам не кажется? — сказал я, когда мы вышли на деревенскую улицу. — Я могу найти любого преступника, любые улики — и не могу понять, как искать собственного брата, которого знаю едва ли не лучше, чем всех остальных людей в мире. Поедем в имение? — Может быть, стоит заглянуть на кладбище? — предложил Уотсон. — Уж сторож должен заметить, навещал ли кто-то могилы ваших родителей? — Не хочу! — вырвалось у меня. Уотсон взглянул укоризненно, и мне стало стыдно. — Я там не был много лет. И в детстве тоже не любил кладбище. Я и семейных могил не найду, — это уже прозвучало совсем нелепо. — И там теперь похоронены не только мама с бабушкой, — добавил я совсем тихо. — Милый мой, но ведь он был вашим отцом, — это прозвучало как тихий упрек. — Хотите, я один схожу и узнаю? Я чуть было не кивнул, но... — Если Майкрофт вдруг там, а вы придете один, он уже точно никогда в жизни не будет воспринимать меня как состоявшегося человека. Пойдемте вместе, тут меньше мили, но проехать невозможно — если ничего не изменилось, — надо идти пешком. Как ваша нога, дорогой мой? — Ничего. Погода хорошая, сухо. Так что ноге ничего не будет, — бодро ответил Уотсон. Церковь находилась ближе к окраине деревни, а рядом с ней и кладбище — довольно обширное. Сторожа на месте не оказалось, и нам пришлось плутать по тропинкам, ориентируясь на даты, высеченные на надгробиях. Я все больше нервничал. — Не могу вспомнить, где это. О господи... — пробормотал я, останавливаясь между надгробий. — Это было давно, тут многое изменилось. — Уотсон взял меня под руку. — Судя по датам смерти вот на этой плите, мы где-то неподалеку. И потом, ваши могилы должны отличаться от остальных. Мы продвинулись еще немного вперед. — Там что-то красное лежит, видите? Я посмотрел в указанном направлении. — Да. Это тут. Белая плита, совершенно чистая, даже влажная, кажется. Ни мха, ни травы вокруг, ни мусора, как по всему кладбищу. Даже если бы на ней не лежала роза, с капельками воды на лепестках, я понял бы, что кто-то недавно побывал тут. Бабушкина могила тоже была убрана. И могила отца. Почему-то я очень боялся, что на ней окажется мусор. Но Майкрофт… Я перевел дыхание. — Эта белая плита — тут лежит мама. Слева бабушка, справа, конечно, отец. Я не был на его похоронах, но он всегда хотел лежать тут, я часто слышал это от него. Уотсон наклонился к цветку. — Почему на нем роса? В этой части кладбища солнечные лучи должны были падать на могилы только к вечеру. Майкрофт был здесь ночью? Я кивнул. В голове вертелась нелепая на кладбище и вообще в этих обстоятельствах мысль, что Уотсон вечно в своих рассказах пишет о себе как об очень ненаблюдательном человеке, а между тем он отлично замечает мелочи и делает выводы. — Приехал, наверное, затемно и пошел сюда, — сказал я. — Но ушел только утром. Не мог же он делать все это в темноте. Он был тут и ушел, пойдемте и мы. Выходя с кладбища, я не стал оборачиваться, но, проходя мимо церкви, взял Джона за руку. — Даже если он уже уехал и мы разминулись, я не жалею, что побывал здесь. Уотсон кивнул. Он хмурился — не потому, что сердился. Так он обычно хмурился, когда чувствовал боль. — Нога? — спросил я. — Нет, голова разболелась. Уотсон оперся о мое плечо. Я вполне мог себе представить, о чем он думает сейчас. Наверняка о Майкрофте, который провел у могил всю ночь. — Наверное, он пошел к дому, а может быть, к реке, — предположил Джон. — Он мне рассказывал о вашей иве. Вы идите, поищите его, а я пойду в гостиницу. — Я провожу вас, пойдемте, дорогой. Имение в той стороне, я потом пройду по тропинке напрямик. Мы дошли до гостиницы, и Джон поднялся в нашу комнату. А я пошел тропинкой, о которой на удивление до сих пор помнил, коротким путем к дому.