Ordeals of the Love

      Дом — слово, наполненное, кажется, осязаемой теплотой, растекающейся по ладоням, и согревающим уютом. Находясь в заточении, Старк грезила о возвращении в родной дом, будто бы войди она через главные ворота, всё непременно бы вернулось на свои места, и отец бы вышел к ней навстречу, а следом за ним — и мать, и братья, и сестра. Теперь Санса вернулась домой, но здесь не было ни отца, ни матери, ни всех остальных. Их осталось только двое: она и Джон, и больше никого. И время не перемотаешь — былое уже никогда не возвратится к ней.       Место, называемое домом когда-то, — совсем чужое для неё теперь. Это не то место, где Санса росла, — теперь это место, где её пытал и терзал Рамси Болтон. Её страдания выгравированы на стенах замка, а отзвуки стонов и всхлипов всё ещё эхом звучат в коридорах. Когда-то Винтерфелл был крепостью, неприступной, недосягаемой, но теперь от былого величия не осталось ничего, кроме груды камней да обломков. Весьма символично.       Лишь эта комната, некогда принадлежавшая её родителям, казалась последним останком чести этого замка — до неё не смогли дотянуться руки ни одного из Болтонов, и комната осталась нетронутой. Только недавно Джон настоял поселить там Сансу, которая после непродолжительного спора согласилась. Эти покои казались убежищем, где можно было спрятаться ото всех и каждого. Впрочем, конечно, это было не так.       Боль, привнесённая прошлым, всё ещё возвращалась к Сансе, но уже реже. Тяжелые воспоминания не насылали головные боли, а кошмары не гнали её по лабиринтам сознания. Спать получалось почти всегда — бессонница отступала всё чаще и чаще. Скоро сон стал для неё отрадой. Счастливые воспоминания из детства посещали её чаще, чем те, другие, запретные. Ей снился прежний Винтерфелл, отец, мать, Робб, Арья и Рикон — они всегда смеялись, громко, искренно, как никогда реально.       Реже — ей снился другой. Иногда это были воспоминания, но чаще её собственные выдумки, далекие фантазии. Ей снилось, как они летним вечером гуляют по улочкам Королевской Гавани. Он что-то рассказывает ей с привычной полуулыбкой, а она слушает и смеётся над очередным его удачным каламбуром. Вокруг совсем никого. Они долго прохаживаются по переулочкам города, но всегда успевают дойти до набережной к закату: солнце медленно прячется за горизонт, а они стоят рядом и молча наблюдают за ним. Скоро светило исчезает совсем, и они идут обратно — он провожает её до замка, до самых дверей её комнаты. Во снах он никогда не заходит внутрь, но всегда, прежде чем уйти, Петир целует её на прощанье, нежно, легко, совсем мимолетно. Почти также, как наяву. Ночью, в её снах, он совсем другой — он не опасный и расчётливый; он близкий, такой, каким в реальности она видела его совсем редко. Впрочем, и она во снах совсем другая: не измученная прошлым, не сломленная безумцами. Ночью всегда всё видится по-другому.       Санса часто думала о нём, ночью тоже. Пересмешнику давно удалось незаметно поселиться в её мыслях, и, очевидно, он не собирался уходить. Старк не питала иллюзий на его счёт — она знала, кем являлся Мизинец, но порой грань между обманом и истиной была столь тонка, что маска становилась совсем прозрачной, и она видела только Петира, его настоящего, глубоко спрятанного под слоем фальши и лжи; иногда Санса могла разглядеть нотки нежности в его самых простых фразах, заботу в одном жесте и влечение в лёгком касании руки — в таких мелочах часто и крылся он настоящий; но потом он снова лгал, использовал, манипулировал, и всё хорошее в нём в миг забывалось, и она снова видела лишь его маску.       Холодный воздух внезапно обжёг лёгкие, ненадолго уводя дремоту. Осторожно лавируя по каёмке полусна, Санса сильнее закуталась в одеяла. По телу прошли мурашки.       Его лицо память нарисовала сама и удивительно детально. Эти зоркие зелёные глаза иногда казались ей совершенно чёрными, а иногда — совсем голубыми, как небосвод летом. Они всегда смотрели на неё внимательно, в упор. Очень редко Сансе удавалось что-нибудь в них прочитать, чаще они молчали и долго, с оттенками печали рассматривали её черты. А эти губы постоянно складывались в усмешку, ироничную, высокомерную. Старк попыталась вспомнить, когда Петир улыбался по-настоящему, и не смогла; кажется, фальшивая полуулыбка была вершиной когда-либо проявляемой им эмоции. Его волосы были аккуратно уложены, слегка завалившись на бок, — отчего-то захотелось взъерошить их, утопить в них пальцы. В ушах прозвенел знакомый голос, низкий и тихий. Он шептал совсем рядом, но Санса не могла разобрать слова. Всё ещё плывя в полудрёме, она будто бы приблизилась к нему, вслушиваясь в шёпот, в нос резко ударил запах мяты, близкое дыхание опалило шею. Губы её приоткрылись, когда свежее воспоминание застелило глаза — она почувствовала его губы даже через дымку сна. Поцелуй содержал в себе всю нежность, весь напор реального, но оборвался так же внезапно, как и начался. Почти не ощутимое тепло на губах — и уходящее воспоминание скрылось за дверью насовсем.       Она не знала, что именно между ними произошло в богороще или что происходило между ними в коридорах и залах этого замка. Они не давали друг другу клятв или каких-либо обещаний, но они определённо чувствовали... что-то. Санса не знала, что именно, но это определённо имело место в их жизнях, и отрицать это теперь было бы абсолютной глупостью — всё стало вполне очевидным: что бы Петир к ней не чувствовал, она разделяла с ним это чувство. Это пугало её до жути, но одновременно многое упрощало. Вот только, что именно — она не знала.       На самом деле всё давно было ясно — уже с той поездки по Долине. То напряжение, что постоянно появлялось между ними, когда они оставались наедине, или её неуверенное кокетство с ним, его томный смеющийся взгляд, скрываемая ухмылка — что могло быть очевиднее? Он увлёкся ею — это понятно: она молода и красива. Может, он разглядел в ней что-то ещё, а может, всё дело в её сходстве с матерью. Но она? Как она могла проникнуться чувствами к нему? Она ведь знала, что он любил её мать, потом она узнала, что он обманщик и интриган. Почему она всегда влюбляется в тех, кто впоследствии причиняет ей боль? И почему она всё ещё повторяет эту ошибку?       Надо было давным-давно сбросить, закопать этот чёртов сундук, с иссохшими трупами её давнишних сантиментов на дне, и тогда бы она не мучилась от тревожных размышлений и не ощущала эту ноющую боль в сердце, наполненном её глупыми девичьими надеждами и вздорными чувствами. Санса ведь знала, и тогда и сейчас, что всякие тёплые чувства к нему опасны для неё самой, а уж поддаваться им — чистейшее безумие. Вот только она-таки им сегодня поддалась, но что ужаснее — ей этого было ничуть не жаль.       Даже зная, что он лжец и манипулятор, она убеждала себя в том, что сердце есть у всех; и даже такой циник как он, не исключение. А после она снова вспоминала, что, в конце концов, Петир был всё ещё здесь, и пусть она не знала, для чего он оставался в Винтерфелле, месте, что он несомненно ненавидел, она, чёрт возьми, была этому рада. Может быть, вчера или сегодня в богороще она думала иначе, но сейчас, в этот самый момент, она благодарила Семерых, что он всё ещё оставался в замке, что он всё ещё был рядом. А думать о том, что она станет делать, когда он покинет север, ей совсем не хотелось. Хотелось только удержать его подольше, чтобы снова не оставаться одной, снова не оставаться без него.       А ещё хотелось злиться — на него. Злиться так же, как и прежде, до его возвращения, неподдельной, страшной злостью. Вот только так злиться получалось всё меньше и меньше, а желание кричать, обвинять и крушить всё вокруг, как сумасшедшая, сходило на нет. Хотелось открыться, вывернуть, показать искалеченную душу и, опустив руки, разрыдаться. И рыдать, рыдать у него на груди, пока боль и обида не покинут её вместе со слезами — а потом облегчённо выдохнуть и дышать, хватать ртом чистый, лечебный воздух новой жизни, без примесей боли и дурных воспоминаний. Только морозный свободный воздух пришедшей зимы и белое, окутанное пеленой небо над головой — и не одной тени кошмаров её прошлой жизни. Разве не прекрасная картина?..       Бум!       Громовой удар, раздавшийся в коридоре, и истошные крики оттуда же вытянули Сансу из полудрёма и тут же очистили разум от посторонних мыслей. Она быстро соскочила с кровати и старалась придумать куда бы спрятаться, но шум и шаги за дверью становились всё отчётливей и громче и мешали здраво рассуждать. В панике Санса кинулась к изножью кровати и, притаившись за деревянной колонной, окутанной просвечивающейся струёй балдахина, напряжённо вслушивалась в крики за дверью.       Раз — удар!       Два — удар!       Бум!       Дверь, растеряв все петли, разлетевшиеся по всей комнате, рухнула на пол с оглушительным грохотом, а за ней в комнату ввалился, падая наземь, едва живой одичалый, к которому в момент подскочил стражник, почему-то без шлема, в окровавленных латах. Он со всей силы замахнулся и мечом разрубил голову одичалого, как кухонным ножом прошёлся по фрукту, и лезвие меча его, легко пройдя через человеческую плоть и встретившись с тёплой кровью, гладко скользнуло и вышло из черепа. Санса отскочила назад и почти вскрикнула, но вовремя зажала рукой рот. Убийца поднял глаза и уставился на Старк, довольно скалясь и обнажая свои жёлтые кривые зубы. Лицо убийцы освещалось лишь наполовину, что придавало ему ещё более ужасающий вид. Лицо это, с позволение сказать, было вытянутым и помятым, и больше походило на морду животного, чем на лицо человека; на левой щеке его красовался свежий отчётливый шрам, тянувшийся от левого глаза до верхней губы, слегка прорезая её, чёрные засаленные волосы блестели на свету и открывали низкий выпуклый лоб с густыми и такими же чёрными, как и волосы, бровями, под которыми впало сидели маленькие безумные глаза.       Безумец нервно убрал меч в ножны, болтавшиеся вдоль левой ноги, и налетел на Старк, кажется, в одно мгновение. Схватив за руку, он потащил её к двери, а когда она стала сопротивляться и кричать, без раздумий шлёпнул по лицу. Щёку сразу обожгло, глаза наполнились слезами обиды, и горло её засвербило изнутри, но сдержало крик о помощи. Безумец же грубо дёрнул Старк в сторону от двери и прижал к стене. Обнажив короткий кинжал, он поднёс его к горлу девушки.       Заметив страх в её глазах, безумец снова оскалился.       — Что, леди Старк, дрожишь от страха? А где же твоя былая храбрость и уверенность, что ты показываешь при свете дня, а? Юная волчица–лютоволк не спешит сопротивляться, когда у горла кинжал, да?       Санса и сама не знала, где её былая уверенность и храбрость. Она думала, что после Рамси она никогда больше не испытает того ужаса и всепоглощающего страха и что при случае сможет дать отпор любому психопату. Что ж, она ошиблась. Снова ужас управлял ею, и сама она не могла ничего сделать или сказать. Она лишь тряслась от страха, уставившись на подонка, убившего человека секунду назад и тут же скалящегося ей в лицо.       — Ты с виду такая вся душенька, божий одуванчик, а скажи мне, — он приблизился к ней, и его мерзкий запах изо рта и горячее дыхание с горьким привкусом какого-то пойла треснули по голове и вызвали тошноту, — скажи, тебе не снятся убитые тобой люди? Король Джоффри, например?       Она снова взглянула на убийцу, но уже с неприкрытым отвращением, уже догадавшись, кто он такой и кто именно его прислал — Серсея. Королева была всё ещё уверена, что именно Санса убила Джоффри, а потому жаждала мести. Вот теперь всё стало совсем ясно — Королева отправила к ней убийц, и пока одни, очевидно, отвлекали внимание, этот пробрался в покои за её головой — чисто сработано, ничего не скажешь. И дело осталось за малым.       — Хотя, мне, конечно, плевать, — продолжал наёмник, отстранившись. — А вот Королеве нет. И она желает, чтобы ты мучилась перед смертью, а я люблю, когда Королева довольна и хорошо платит. Поэтому этот кинжал останется у тебя в горле, а я получу своё золото.       Угол тонких губ его нервно дёрнулся вверх, а изо рта вырвался неразличимый рык, едва походящий на смешок.       — Ах, да, она ещё просила передать кое-что, — он сильнее надавил на клинок, и тоненькая струйка крови окрасила сталь. — Ланнистеры всегда платят свои долги, — в глазах всё закрутилось-завертелось, и Санса смежила веки, ожидая, когда наконец кинжал проткнёт горло и невыносимая боль захлестнёт её, затуманит сознание, выбьет всё живое из тела и всё сознательное из головы. И мысль, бьющаяся в судороге, колотилась в голове, билась о лоб и заставила вспомнить лишь об этом единственном человеке, которого сейчас здесь не было и быть не могло, — об отце.       Прошла секунда. Две. А горло оставалось нетронутым, и только жжение в горле от застрявшего крика и слабо текущие слёзы напоминали об угрозе. Вдруг близкое болезненное хрипение раздалось где-то рядом и заставило распахнуть глаза.       Сперва она увидела лицо убийцы, совсем рядом, вот только теперь правый глаз его не горел безумием, он потух, и теперь из него торчал клинок чужого меча, а рот его уже не скалился, только шипел кровью, вытекающей и льющейся по подбородку на ночную сорочку Сансы. Вдруг кто-то его быстро отдёрнул, что-то металлическое лязгнуло, и уже безжизненное тело свалилось на деревянный пол покоев. Санса почему-то не могла оторвать взгляда от тела: голова его была как-то развалена, затылок больше таковым не являлся, и плоть и некогда внутренности черепа были вывернуты наружу — от такой картины её снова сильно замутило.       Внезапно возле неё оказался Петир. Он обеспокоенно оглядел и, вероятно, заметил порез и синяк на щеке, потому что тут же спросил:       — Санса, ты в порядке? — она почувствовала, как его тёплая рука коснулась её подбородка и подняла голову. — Не смотри туда, слышишь? Смотри лучше на меня, — Старк рассеяно взглянула на него и постаралась зацепиться за эти зелёные тревожные глаза. — Дорогая, ты в порядке?       Она молча кивнула и тут же услышала, как он тяжело выдохнул. Петир тут же, кажется, отвернулся и стал что-то говорить стражнику, но Санса не могла различить слова. Она рассеяно смотрела на изувеченное тело и краем глаза видела какое-то движение в коридоре. Неожиданно она почувствовала, как слабость в коленях подгибает ноги, перед глазами же всё стало темнеть. Последнее, что она видела — это Петира, ловящего её; последнее, что она чувствовала — это его тёплые руки, подхватившие её; и последнее, что она слышала — это своё имя, слетевшее с его губ, кажется, легче дыхания. А после — она провалилась во тьму.