***
Дежурная медсестра сказала, что пациента Гущина уже перевели в обычную палату. Пациент Гущин полусидел в кровати и, брезгливо морщась, ел йогурт из баночки. – Ох, пап, как ты меня напугал вчера, – с облегчением выдохнул Лёша. – Это ты так «доброе утро» сказал? – к отцу явно вернулось обычное расположение духа. – Доброе утро, – улыбнулся Алексей. – Тебе, я смотрю, лучше. Рассказывай. – А что рассказывать? Продержали всю ночь в реанимации, с утра уже успели чёрт знает сколько всякой дряни вколоть. Кормят вот этим, – он с ненавистью потряс баночкой. – Чувствуешь-то себя как? – На свой возраст. – А подробнее можно? – Врачом станешь – можно будет и подробнее. – Пап, почему ты так старательно делаешь вид, что я тебе совсем безразличен? Я вроде не самый плохой сын на свете. – А мне показалось, моим сыном вчера твой командир работал. Не забудь мне его телефон дать, кстати, позвоню поблагодарить. – Ладно, нравится тебе меня побольнее бить – продолжай. Вот тут я вещи привёз, переодеться помочь? – Сначала судно дай. Врач велел сегодня не вставать. Лёша вздохнул и полез под кровать за судном.***
Врач разговаривал с Гущиным гораздо любезнее. Сказал, что ещё неделю отца продержат в больнице, а потом лучше сразу отправить его в какой-нибудь хороший санаторий в Подмосковье или в Карелии, чтобы не было слишком жарко. Дал список витаминов и пищевых добавок, которые нужно было купить, а также список разрешённых гостинцев. Гущин ещё раз зашёл к отцу, убедился, что тот в порядке, вышел в больничный садик и сел на скамейку. Повертел в руках телефон и позвонил Зинченко. – Слушаю, – знакомое приветствие в трубке. – Леонид Саввич, это я. Хочу вам спасибо сказать. Я бы без вас вчера не справился. – Ерунда, справился бы. Когда помочь некому – все справляются. У отца был? Как он? – Бодр, невесел и уже рассказал мне, насколько хреновый я сын. – Не бери в голову. Это от беспомощности. Никто, знаешь ли, не любит чувствовать себя беспомощным, особенно такие люди, как твой отец. – Угу. Леонид Саввич, какие у вас планы сегодня? – с плохо скрываемой надеждой в голосе спросил Гущин. – Я бы за ключами подъехал. – Азаров в порядке, так что сегодня в пять улетаем в Иркутск, вернёмся уже завтра. Ключи оставлю Валере, сами решите, где пересечься. – Да зачем, я могу и в порт приехать. – Не стоит, – Гущину не понравился тон, которым командир это сказал. “Тебе на сегодня точно хватит” он вчера произносил совсем иначе. И, кстати, сама фраза предполагала продолжение… не то чтобы отношений, да и слово «связь» звучит как-то мерзко… В любом случае, фраза предполагала продолжение, а тепереший тон командира его явно не допускал. – Да, если понадобится какая-то помощь – звони моей жене, я сейчас тебе её номер пришлю, – продолжил тем временем Зинченко. – Она сама предложила. – Да ну что вы, Леонид Саввич, зачем? – Гущин, давай вот без этого. По пустякам не надо её дёргать, но если и правда нужна будет помощь – лучше попроси, от этого легче будет и тебе и окружающим. Всё, отцу привет. – До свидания, – тихо и растерянно сказал Гущин. Через минуту пришло сообщение c номером телефона. Гущин занёс номер в телефонную книгу, немного подумал и позвонил Ларину. Тот сообщил, что чувствует себя отлично, уже выходит погулять в коридор и надеется, что на днях его выпишут домой. Посетовал на то, что дома сидеть ещё три недели будет скучно, и пригласил заходить в гости на чай, кофе, обед и ужин, нет-нет, тортиков приносить не надо, а надо рабочих сплетен – и побольше. Настроение улучшилось: непутёвый-то непутёвый, а с командирами ему в последнее время везло.***
Зинченко проснулся по будильнику жены, поцеловал её в плечо и шепнул: – Полежи ещё чуть-чуть, я завтрак приготовлю. – А ты во сколько вчера вернулся? – моментально проснулась она. – Около двух. – А вечером в рейс. Придумал тоже, завтрак. Досыпай давай. – Да я тебя провожу и ещё посплю. – Ну как знаешь, – она потянулась. – Как там твой Гущин? – Надеюсь, сегодня уже нормально. Вчера полностью растерялся, даже паспорт с полисом достать к приезду «скорой» сам не сообразил. – Валерка бы, наверное, тоже не додумался, – пожала она плечами. – Ну ты сравнила! Валерка едва школу закончил, а этому лбу скоро тридцать. Пилот авиакомпании, героический, понимаешь, лётчик. – Ну Лёнь, ну а что он в жизни видел-то кроме казарм своих? Ты вот помнишь, как себя вёл, когда отца впервые в больницу с сердцем отправлял? – Не помню. – Зато я помню, – лукаво улыбнулась Ирина. – Потому что отправляла я, а ты вокруг меня кругами бегал и бубнил: как же так, как же так. А тебе даже больше тридцати было, у нас уже Валерка подрос к тому времени. – Ну прямо уж бегал и бубнил. – Ой, ты бы себя тогда со стороны видел! Слушай, тебя до завтра не будет, так я подумала: дай своему Гущину мой телефон, пусть звонит, если что. А то ведь совсем один мальчишка. Девушку бы ему… – C девушками сам пусть разбирается, а телефон ему дам. Спасибо, – он чмокнул жену в щёку. – Чай или кофе? – Кофе! – ответила она и скрылась в ванной.***
После того, как жена ушла, Зинченко сложил посуду в раковину и вернулся в спальню, чтобы ещё немного поспать. Около десяти часов он проснулся, и почти сразу позвонил Гущин. Не стоило вчера его целовать, он, кажется, воспринял это как обещание. Да и сказанное командиром, если вдуматься, прозвучало двусмысленно: “Тебе на сегодня точно хватит”. Как будто планировался какой-то другой раз. Уже второе завуалированное обещание после «когда-нибудь потом» в ответ на отчаянно смелое предложение Гущина той ночью в гостинице, очередную его завиральную идею. Интересно, он действительно не испугался бы и не дал обратный ход, решись Зинченко воспользоваться ситуацией? Зинченко никогда раньше не чувствовал себя так глупо и неловко. После полугодового романа с преподавательницей в училище, за время которого он успел испробовать практически все доступные гетеросексуальной паре виды секса и быстро осознать, что иногда исполнение мечты приносит гораздо меньше радости, чем ожидалось, а четвёртый секс за день может оказаться крайне утомительным и болезненным. Ирина, помнится, была потом приятно удивлена его искренней радости от «просто поцелуев» и прогулок за руку, равно как и тому, что он не пытался затащить её в постель не только на первом, но и на многих последующих свиданиях. Когда они только поженились, ему приходилось особенно много летать, но они с Ириной удачно совпали по темпераменту, поэтому даже после разлуки в несколько дней им могло хватить нежных объятий перед сном. Разумеется, он обращал внимание на красивых женщин, но вниманием и ограничивался. И себя сумел поставить так, что в открытую ему на шею вешались редко, несмотря на его очевидную привлекательность, которую он осознал, принял и твёрдо решил не эксплуатировать после всё той же юношеской истории. А лёгкий флирт всегда можно было спокойно проигнорировать или даже – под настроение – поддержать. Проблемы начались после Канву, и, вероятно, привели бы к разводу, если бы не деликатность Ирины, которая ни разу не позволила себе упрекнуть мужа ни словом ни взглядом. Собственное напряжение он мог легко снять в душе, а вот жена его беспокоила. Зинченко знал достаточно альтернативных способов доставить ей удовольствие, но она смущалась даже от мягких намёков, а настаивать он не решался: сразу возник бы вопрос о том, откуда у него такие идеи и познания, а об этом ей знать уж точно не стоило. И тут – Гущин. С той же проблемой после Канву, только он, в его-то возрасте и с его темпераментом, переживать должен был гораздо сильнее. И в результате ли взаимной откровенности, или благодаря общему опыту травмы, но то, что не получалось уже почти год с женой, неожиданно получилось с бывшим стажёром. И бывшему стажёру, разумеется, тут же захотелось продолжения. Ему, командиру, тоже захотелось, но только он-то старше и опытнее, и должен был повторения не допускать. А он допустил, да ещё и двусмысленностей наговорил. И теперь Гущин останавливаться явно не собирался, а Зинченко лихорадочно пытался придумать, какой выход из ситуации не причинил бы боли ни Ирине ни Гущину. Выхода не находилось. Он даже попытался поработать для Гущина суррогатом отца, проявляя повышенную заботу. Ну в самом деле, как ещё можно интерпретировать укладывание взрослого мужика в постель с подтыканием одеяла и поцелуем в лобик? Удивительно, что Гущин сам не почувствовал ненормальности этих действий. Как и предполагалось, такому повороту событий он явно обрадовался, но в одном Зинченко просчитался: Гущин обрадовался не возможности заменить их стихийно сложившуюся странную связь на гораздо более понятный и социально приемлемый вариант отношений, а шансу дополнить одно другим. Как там однажды Валерка объяснял, как ему удаётся спать сразу с тремя девушками, а ни одна из них не ревнует? Кажется, friends with benefits. Вот вроде не знает парень английского, а фразу где-то подцепил. Видимо, для Гущина Зинченко стремительно становился чем-то вроде father with benefits, и от этой мысли командира передёргивало, и было непонятно, как теперь ситуацию исправлять. Попытку мягко объясниться Зинченко уже предпринимал – и закончилась она практически истерикой Гущина и постелью. Поэтому вариантов было всего два: полностью оборвать все контакты с Гущиным, вплоть до проведения политики физического избегания на работе, либо решиться на очень короткий и страстный роман, в результате которого Гущин бы «перегорел» и отдалился сам. Зинченко понимал, что на первый вариант Гущин, разумеется, дико обидится, да ещё и с ума, пожалуй, начнёт сходить. Да и не заслуживал он такого отношения, тем более в нынешней его ситуации. Проблемой второго варианта было то, что если страстность романа Зинченко вполне мог себе и Гущину гарантировать, то всегда оставалась опасность увлечься и увязнуть в этих… отношениях, что, в свою очередь, уже не могло бы не отразиться на Ирине. Вскоре Зинченко пришлось встать с кровати и пойти искать таблетку от головной боли. Никакого определённого решения он так и не принял.