Убить бабочку

      Зинченко стоял, привалившись к стенке душевой кабины, и рассеянно гладил волосы Гущина, который стоял возле него на коленях, обнимая за бёдра и то касаясь живота щекой, то легко целуя. Подобная нежность со стороны Лёшки стала для командира неожиданностью, да и предшествовавшие ей действия второго пилота удивили: в прошлый раз задействовать рот он даже не пытался.       – Лёш, – шепнул командир и почувствовал, как стянуло губы и подбородок подсыхающей спермой.       – Ещё минутку, – тихо отозвался Гущин и поцеловал основание уже опавшего члена Зинченко.       Командир наклонился и взял Лёшку под руки, заставляя подняться, потом шагнул под душ и тщательно умылся. Гущин смотрел на него как заворожённый, и это сбивало с толку, потому что желаемое парень вроде как уже получил. Когда под душ встал сам Лёшка, командиру внезапно захотелось его обнять, что он и сделал, прижавшись всем телом сзади и поглаживая руками грудь. Гущин всхлипнул, развернулся в кольце рук командира и начал целовать его – не так грубо и напористо, как в самолёте, а как будто неуверенно.       – Лёш, пора, – Зинченко целовал шею партнёра.       – Давайте договоримся на следующий раз. Или я вас не отпущу никуда.       – Давай без шантажа.       – Это не шантаж. Я без вас теперь точно не смогу.       – Это тем более шантаж.       – Плевать. Не говорите только, что больше не хотите.       – И не собирался. У тебя завтра выходной?       – Угу.       – Значит, завтра встречаемся и обсуждаем, что нам со всем этим делать.       Лёшка резко отпустил командира.       – То есть завтра вы официально пошлёте меня к чёрту?       – Я совсем не это сказал.       – Зато я это услышал.       – Ну поздравляю, что я ещё могу сказать, – разозлился Зинченко. – Так, сейчас выключаем воду и я выхожу. Если всё чисто – позову тебя.       Лёшка не успел ответить, как командир, действительно, выключил воду, завернулся в полотенце и вышел. Секунд через тридцать он позвал:       – Выходи!       Гущин вышел, выключил воду в соседней кабинке и пошёл в раздевалку, просто набросив полотенце на плечи. Зинченко неодобрительно посмотрел на голого Лёшку, но промолчал.       – Для вас это всё ничего не значит, я правильно понял? – нарочито спокойным голосом спросил Гущин.       – Ты идиот совсем? – Зинченко закончил вытирать тело, промокнул волосы, бросил полотенце на пол и потоптался на нём, вытирая ступни. – Или реакция такая специфическая? Про посткоитальную депрессию я, конечно, слышал, а вот про вспышки агрессии – не доводилось.       – Да вы мной просто пользуетесь!       Зинченко поднял брови       – Я – тобой? Ты ничего не перепутал? Это я на тебя в самолёте набросился?       – Вы мне как будто одолжение сделали!       – Так пользуюсь или одолжение делаю? – язвительно переспросил Зинченко. – Ты бы определился.       – Неважно. Важно, что для вас это секс один, – с горечью бросил Гущин, а командир резко прекратил застёгивать рубашку и ошеломлённо посмотрел на него.       – А для тебя это что, позволь узнать? – очень тихо и вкрадчиво уточнил Зинченко.       – Не знаю. Я только знаю, что думаю о вас круглосуточно, ни на чём сосредоточиться не могу, и всё время телефон проверяю, а вдруг вы позвоните или напишете, – Гущин выпалил это на одном дыхании и теперь судорожно хватал ртом воздух.       – Приехали, – сказал Зинченко, сел на скамью и замолчал.       Гущин криво затянул на шее галстук, обулся, схватил китель и, бросив напоследок обиженный взгляд в сторону командира, пошёл к дверям.       – Стой, – негромко окликнул его Зинченко, и Гущин неохотно вернулся. – Я понятия не имел.       – Ну правильно, потому что вам наплевать.       – Не поэтому. Мне и в голову не приходило, что ты можешь… – Зинченко явно искал подходящее слово, не нашёл и решил сформулировать прямо, – влюбиться.       – Я не влюбился! – вскинулся Гущин.       – А описал ты мне что, симптомы лихорадки Западного Нила?       – Окей. Как хотите. Влюбился. А вы нет. Всё?       – Нет, не всё. Завтра как встану – приеду к тебе, будем решать, что делать.       – Мне, может, кружевной пеньюар надеть к вашему приходу? – глумливо уточнил Гущин.       – А он у тебя есть? – парировал Зинченко, надевая китель.       – Не смешно.       – Мне, Гущин, ещё менее смешно, – холодно сказал Зинченко и вышел из раздевалки, на ходу доставая телефон.       – Ириш, попросили вылет сделать в Питер, домой приеду часов в одиннадцать… – услышал Гущин.

***

      Без пятнадцати одиннадцать Зинченко вставил ключ в замочную скважину, повернул и вошёл в квартиру.       – Ириш! – крикнул он в сторону кухни.       – Ужинать будешь? – последовал ответ.       – Буду, – снимая обувь, крикнул Зинченко.       Ирина вышла из кухни, вытирая мокрые руки о передник.       – Устал?       – Очень, – кивнул он. – День тяжёлый… Господи, да кому я понадобился... Гущин, тебе-то что сейчас надо… Слушаю. Не понял, какого газа? Понял. Завтра созвонимся.       – Что там? – спросила Ирина.       – Да у Гущина вечно всё не слава богу. Утечка бытового газа, дом эвакуируют.       – И куда он теперь?       – Ну не знаю, в гостиницу, наверное. Разберётся как-нибудь.       – Жужик, так позвони ему и скажи, чтобы к нам ехал! Валерка всё равно у Маши своей ночует, комната свободна.       – Зачем? Сам разберётся.       – Слушай, ну что ты как бревно чёрствое! У мальчика отец в больнице, а тут ещё это. А ну-ка дай мне телефон.       – Ир, да не надо!       – Телефон дай, – она вытащила из рук мужа телефон и позвонила Гущину. – Алло, Алексей? Здравствуйте, это Ирина Зинченко. Вы мужа простите, он только с работы пришёл, соображает плохо. Приезжайте к нам ночевать. Да нет, никому вы не помешаете, Валеркина комната свободна. Нет, и слушать ничего не хочу. Ждём. Адрес знаете? Ну вот и замечательно.       Зинченко подумал о том, что утечка газа не помешала бы сейчас и в его собственном доме.

***

      Стараясь не шуметь, Гущин приоткрыл дверь в спальню и скользнул внутрь. Шторы не были задёрнуты до конца, поэтому кровать и лежавшего на ней человека Гущину было легко разглядеть. Человек спал на правом боку, спиной к краю кровати, подсунув правую руку под подушку, на которой лежала голова, и обняв левой рукой другую подушку. Тонкое одеяло накрывало Зинченко только до середины груди. Гущин невольно залюбовался рельефной линией плеч командира и контрастом белоснежного белья и загорелой кожи. На полу у самой кровати валялась белая футболка: по всей видимости, Зинченко лёг спать в ней, а потом снял, когда стало жарко. Гущин зачем-то поднял футболку и поднёс к лицу. Она едва заметно пахла чем-то свежим. Возможно, гелем для душа, который Гущин вчера видел в ванной. Гущин аккуратно сложил футболку и положил на прикроватный столик, потом очень тихо сел на край кровати и нежно прошёлся кончиками пальцев по согнутой руке командира от запястья до плеча. Зинченко почувствовал прикосновение, и едва он, ещё не успев открыть глаза, перевернулся на спину, Гущин наклонился, положил ладони на плечи командира и легко поцеловал его, сонного, едва не теряя сознание от запаха утренней беззащитности, исходящего от его кожи. Поцелуй продлился не более нескольких секунд, после чего Гущин почувствовал, как его крепко схватили за плечи и, не церемонясь, отшвырнули, да так, что он больно ударился бедром о стоявший у стены комод.       – Какого хрена ты делаешь? – Зинченко был в бешенстве. – Тебя стучаться не учили?       – Так я слышал, что ваша жена на работу ушла, – потирая ушибленное место, попытался оправдаться Гущин.       – И что, это даёт тебе какое-то право в мою спальню вот так врываться? – он тяжело дышал и зло смотрел на Гущина.       – Но я хотел…       – Так, встал, вышел и дверь за собой закрыл, – он откинул одеяло и опустил ноги на пол. – Можешь поставить чайник. Я сейчас оденусь и приду.       – Слушайте, я вас не понимаю! – взорвался Гущин, делая шаг по направлению к командиру. – Вчера в терминале вы меня о мебель что-то не швыряли.       – Чего ты не понимаешь? Что я не буду с тобой трахаться на кровати, на которой с женой сплю? – Зинченко схватил с тумбочки футболку и натянул на себя, с трудом попав головой в нужное отверстие.       – А вы думаете, для неё имеет такое большое значение, где именно вы со мной трахаетесь? – насмешливо спросил Гущин. – Ну давайте на Валеркину кровать пойдём, если вы такой щепетильный.       – А иди-ка ты, Гущин, к чёрту, если таких простых вещей не понимаешь, – неожиданно холодно сказал Зинченко. – С телевизионщиками мы отлетали, поэтому ни единого повода общаться у нас с тобой больше нет. Одевайся и уходи.       – Значит, с глаз долой – из сердца вон? – с горькой иронией уточнил Гущин и сел на пол.       В этот момент зазвонил телефон, и командир, не успев ответить Гущину, сразу же снял трубку.       – Да. Дома. Да, конечно, открою. Давай… Это Валера, он домой идёт и ключи забыл. Говорит, через десять минут будет здесь.       Гущин молча прошёл в комнату Валеры и демонстративно закрыл за собой дверь. Подумав секунду или две, Зинченко решительно потянул дверь на себя, вошёл и посмотрел на Гущина, который торопливо натягивал джинсы.       – Лёша, хватит комедию ломать.       – Так бы и сказали вчера, что хотите, чтобы я из вашей жизни исчез прямо сейчас, безболезненно и навсегда.       – Безболезненно не получится, во всяком случае, для меня, – твёрдо сказал Зинченко.       – Но вы ведь всё равно хотите, чтобы прямо сейчас и навсегда?       Не успел Зинченко ответить, как в дверь позвонили, и он сразу же выскочил из комнаты. Из коридора послышался звук открываемой двери, приветствия, потом Зинченко что-то пояснил Валере по поводу пребывания Гущина в квартире, а потом зашёл и сам Валера.       – Привет, Лёх! – Валера выглядел напряжённым.       – Здорово, Чкалов! – Гущин с трудом натянул на лицо улыбку.       Они пожали друг другу руки.       – Завтракать будете? – крикнул Зинченко.       – Нет, спасибо! – мгновенно откликнулся Гущин. – Поеду.       – А ты на машине? – спросил Валера.       – Ага. Подвезти?       – Да, несколько кварталов тут. Ключи всё-таки заберу. Пап, я тогда с Лёхой поеду, потом позавтракаю!       – Ну, как хотите! – отозвался командир.

***

      Они спустились вниз и сели в машину.       – Куда едем? – спросил Гущин, поворачивая ключ в замке зажигания.       – Никуда не едем, поговорить надо, – неожиданно серьёзно отозвался Валера.       – Ну давай, – удивился Гущин и вытащил ключ.       – Я без предисловий. Никакие ключи нигде я не забывал, пришёл раньше и ваш разговор с папой слышал.       У Гущина потемнело перед глазами.       – И много услышал? – сглотнув комок, спросил он.       – Достаточно, чтобы за судьбу своей кровати испугаться, – Валера сделал паузу. – Ну и я вышел по-тихому. Сначала совсем свалить хотел, а потом как про кровать подумал… Вот и позвонил папе.       – Быстро соображаешь, – оценил Гущин.       – И это всё, что ты хочешь сказать?       – А что я ещё могу сказать-то? – опустил голову Гущин. – Говорить, что ты что-то не так понял, я думаю, бессмысленно.       – Абсолютно, – подтвердил Валера. – Если б ты знал, как я тебе хочу в рожу сейчас дать. А уж папе тем более.       – Догадываюсь, – кивнул Гущин.       – Давно у вас?       – Меньше недели.       – И далеко вы… зашли?       – Слушай, ты этого знать не хочешь.       – Понятно.       – Окей. Не так далеко, как ты сейчас подумал, но достаточно. Если тебе это чем-то поможет.       – Ничем, – тихо сказал Валера.       – Теперь матери расскажешь?       – Ты идиот совсем? – Валера посмотрел на него как на умалишённого.       – Просто спросил.       – Что дальше-то?       – Ничего. Твой отец меня как раз перед твоим приходом вышвырнул.       – И тебя это устраивает?       – Это тебя не касается.       – Касается.       – Можешь быть спокоен. Это у меня серьёзно всё, потому что я непутёвый идиот, а твой отец уже наигрался. Больше мы друг к другу ближе чем на пять метров не подойдём.       Валера молчал.       – Валер, мне хреново очень, – Гущин прикрыл глаза. – Давай или обратно домой иди, или отвезу куда тебе надо.       – Ухожу, – Валера открыл дверь и уже почти вышел, но всё-таки повернулся и сказал. – Ай, ладно, не прощу себе потом, если не скажу. Просто поверь мне, что отец всё что угодно, но только не «наигрался».       – В смысле?       – Если у отца с тобой что-то было, то не из любопытства и не для того, чтобы поиграть. Я его знаю.       – А мне ты зачем это сейчас говоришь, чтобы я посильнее помучился?       – Нет. Не знаю, – Валера потёр виски. – Жалко.       – Кого?       – Тебя. Ты мне, если помнишь, жизнь спас.       – Слушай, это я виноват. Твой отец ни при чём.       – Так не бывает.       – Да уже и неважно. Я тебе слово даю, мы больше не увидимся.       – Словом не бросайся, ладно? Потом не выполнишь, стыдно будет.       – Почему ты думаешь, что не выполню?       – На морду свою посмотрел бы сейчас со стороны – тоже бы не поверил. Короче, Гущин. Что хотите делайте, взрослые люди. Но не у нас дома. Маму пожалейте. И меня тоже. Пожалуйста.       Гущин рассеянно кивнул. Валера криво, неестественно улыбнулся и вышел из машины.