Тихий омут твоего сплина

Детектив сказал, что, скорее всего, ночью кто-то пробрался в дом через открытое окно моей комнаты на втором этаже. Мэйко погибла от множественных огнестрельных ранений в области груди и живота. Судя по показаниям Яширо, она вышла из спальни и спустилась на кухню, чтобы выпить воды. Его разбудили звуки выстрелов и звон бьющейся посуды, смешанный с громыханием кастрюль об кафельную плитку. Когда он прибежал на шум, в доме уже никого не было. Входная дверь была распахнута, но он побежал к жене, в надежде, что ее еще можно спасти, не погнался за убийцей, несмотря на то, что шум от его побега был ему слышен. К тому моменту Мэйко уже была мертва. Лежала на кафеле, в осколках посуды, выпавшей из сломанного кухонного шкафа, криво висевшем на одном крепеже. Ее тело было еще теплым, неестественно выгнувшимся на холодном полу, с раскинутыми в сторону руками и подогнутыми под себя ступнями. Яширо прижимал ее к себе и плакал, комкая в руках ночную рубашку. Когда детектив задал вопрос, кто вызвал скорую, тот не смог ему ответить — этого он не помнил. В памяти остались только внезапно возникшие руки, которые силком вытащили Мэйко из его объятий и ее медные волосы, которые пропитались полукругом разлившейся вокруг туловища кровью.

***

Все наши следующие дни превратились в кромешный и непроходимый ад. Вечно копающиеся в нашем доме криминалисты, приезжающие сразу после того, как в отделе появится хоть какая-то малейшая догадка и подозрение. Изучение планировки нашего дома, детальное изображение на чертежах всех возможных входов и выходов, включая окна, вентиляционные люки и чердак. Рассматривали множественные варианты проникновения убийцы в дом. Детективы бесконечно допрашивали Яширо на тему подозреваемых, неприятелей, завистников или врагов. Допрашивали меня, интересуясь, где и с кем я была этой ночью. Показания давал и Кэйташи. Меня просили вспомнить множество мелких моментов — не показалось ли мне что-то подозрительным, когда я смотрела в окно, когда шла к машине, не было ли на территории дома или за ней, подозрительных личностей, закрыла ли я входную дверь. Кровь Мэйко осталась на кухонной плитке и между ее стыками, не желая ничем вымываться. Из белой она превратилась в тускло-гранатовую и Яширо, в неконтролируемом приступе бешенства разбил этот участок плитки молотком, раскрошив ее в кучу мелких осколков. Когда я прибежала на кухню, я увидела его, сидящего на коленях и рычащего сквозь зубы. Он резко замахивался и бил, что есть сил, содрогаясь всем телом, неумолимо превращая все воспоминания о злополучном дне в пыль. На похоронах было двадцать человек, включая нас. Тишина, которой был наполнен похоронный зал, заставляла гостей чувствовать себя неловко. Яширо отказался от услуг священника из-за непримиримого атеизма погибшей жены и ее пренебрежения к подобным «похоронным глупостям», и единственные голоса, звучащие в помещении, принадлежали суетливо шепчущим гостям. Рядом с массивным дубовым гробом, стоял столик со свечами и благовониями. Мэйко даже в гробу была очень красивой. Ее лицо выглядело в разы худее, чем было при жизни, но было спокойным и расслабленным. Волосы погибшей завили и ярко накрасили губы, чуть тронули веки тенями и видимо, пытались замаскировать шрам, который все равно очень явно проглядывался сквозь плотный пигмент тонального средства. Все гости, за исключением некоторых мужчин, пришли на церемонию в черном кимоно. Рядом с гробом, немногочисленные члены семьи Мэйко (пожилая мать, приехавшая из Сибата, более молодая тетя из Сандзе) воскуривали ладан. На церемония пришел и Окамото Акихиро. В тот момент, когда я увидела его, облаченного в черное кимоно с хаори, напряженно глядящего на гроб, сжимая в руке конверт, украшенный цветами, я вспомнила что пропустила несколько его сеансов. Когда он вошел в зал, Яширо поднялся и, пройдя к нему, молча, стиснул его в крепких объятиях, хлопнув ладонями по спине друга. Они долго стояли, обнявшись, и лицо доктора Окамото, которое он положил на плечо Яширо, приобрело крайне несчастное и сострадательное выражение. Мое сердце екнуло, когда я увидела это. Прервав объятья, Окамото что-то тихо шепнул другу и они прошли на свои места. Доктор поздоровался со мной и я, молча, кивнула, не смея раскрыть рта. После долгих и мучительных похорон, когда последний пласт земли упал на свежую могилу, я разрыдалась. Выла в голос, глядя на возвышающуюся гору землю, которая покрыла Мэйко такую молодую, красивую, еще совсем недавно живую… Мать Мэйко отказалась переночевать у нас. Сразу после церемонии села на электричку и поспешно уехала. По паре брошенных фраз Яширо, я увидела ее неприкрытое презрение к нему — она даже умудрилась сказать, что от такого ничтожества не стоило ожидать того, что он сумеет защитить ее дочь. Лицо Яширо в этот момент едва дрогнуло, а меня переполнило острое бешенство и я была готова броситься на эту бабку с кулаками. Домой нас втроем вез Кэйташи. Доктор Окамото, по просьбе Яширо, решил остаться на ночь. Я села на переднее сиденье. Ранее непроницаемое лицо водителя было скорбным — он хмурился и поджимал губы, порой его взгляд рассредоточивался и рассеяно блуждал по салону и меняющемуся виду за окном. Не знаю, кем Кэйташи приходилась Мэйко. Общались ли они вообще когда-нибудь и было ли его переживание о ней обыкновенным проявлением уважения или же трагедией, которая глубоко его тронула. Мы тронулись от похоронного зала молча. Каждого переполняли свои собственные мысли. Тишину внезапно нарушил Яширо.  — Она бы прибила нас, узнав о том, в каком состоянии мы все находимся, — он сказал это спокойно и негромко, но я вздрогнула. — Сказала бы, что мы все чертовы эгоисты, самобичующие себя попусту. Что мы чертовы кретины, не способные порадоваться за нее и бестолку растрачивающие дни своей и без того недолгой жизни на нелепую скорбь, ведь наша темнота рано или поздно последует за ее, уже наступившей темнотой. Мэйко всегда жила так, будто смерть — ее хорошая подруга, с которой она всегда умела договориться. Во что она только ни встревала, как только не рисковала. Но всегда выходила сухой из воды, надменно усмехаясь. А сейчас она действительно мертва, и я, черт возьми, никак не могу в это поверить, — он положил ладони на лицо и начал медленно растирать его, приглушая звук собственного голоса. — Она всегда говорила, что смерть никогда не бывает случайной. Что ничего никогда не случается просто так. Что же значит ее смерть? Почему она? Почему не я?! Я просто хочу проснуться. Что мне делать без нее? Как жить? Доктор Окамото положил ему ладонь на плечо и тихо произнес: — Мэйко действительно разозлилась бы на нас. И непременно посмеялась бы над нами и нашим жалким видом. Это ее избавление от страданий. Мы совсем разберемся и ты сумеешь все это преодолеть. Я же преодолел. А ведь мне до тебя еще расти и расти. Меня словно иглой укололи. У доктора Окамото тоже погибла жена? — Я знаю, Акихиро. Она избавилась, я должен порадоваться — она, по крайней мере, всегда этого хотела. Но как это можно сделать, скажи мне? Окамото не ответил. Яширо с доктором ушли на кухню. Сели за стол, откупорив бутылку коньяка. Окамото, удивленно посмотрев на раздробленную крошку кафеля, обошел ее и сел за высокий стол, немного откинувшись.  — Сетсуко, ты присоединишься к нам? — тихо спросил Яширо, разливая коньяк по рюмкам. — Может позже, — тихо произнесла я, желая лишь подняться в свою комнату и избавиться от смущения, которое вызывал доктор Окамото. Мне безумно хотелось одиночества. Как глотка воздуха, как воды в пустыне, как хочется, наверное, умирающему в мучениях, дозы анальгетика. Я чувствовала себя опустошенной, вымотанной и выпитой до дна, словно в моем теле не осталось ни капли крови. Словно я сама — усталость. Словно все вокруг — глупый и суетной бред, затянувшийся сон и мне просто нужно призвать к своему разуму, чтобы проснуться. Когда ты думаешь о собственной смерти в одни из тяжелых моментов жизни, она кажется тебе ласковой и теплой, обволакивающей и уносящей тебя от всех трудностей, которые пробудили твою внутреннюю боль. Она простирает свои руки и тянется к тебе, словно заботливая мать, которая хочет оградить тебя от всей агрессии этого мира. Мысли о своей смерти нежны и трепетны, они успокаивают и согревают, давая тебе четкую веру — выход все-таки есть. И страх исчезает. Он уходит, когда ты думаешь о том, что ты сам в силе и вправе пустить себе пулю в лоб. Смерть дает тебе могущество сотворить все, что тебе угодно, сделать все, чего ты когда-либо хотел в своей жизни, ведь она подходит к своему завершению, красивому и предсказуемому — ведь твоя смерть будет идеальна, так как ты сам являешься ее творцом. Закрывая глаза и затягивая петлю на шее, ты будешь знать, что твое тело не рухнет с высоты, переломанным скелетом в окружении развороченного мяса, лежащим на проезжей части. Тебя не бросят умирать в сточную яму, где ты будешь бессильно захлебываться нечистотами. Смерть будет нежна, если ты сам пригласишь ее к себе… Внезапная гибель другого человека, соизмерима с ведром ледяной воды, опрокинутом на твое горячее тело во время сна. Неожиданная, пугающая, отрезвляющая, она заставляет сжаться твое тело, сужая аорты, которые не в силах справиться с резко увеличившимся током крови. Все твои мысли и представления об эстетике и величии смерти, развеиваются в один момент, когда ты видишь открытый гроб и бледное лицо, которое смутно напоминает человеческое. Скорее кукольное, с аккуратно прорисованными линиями губ, глаз и носа. Ты очевидец необратимого затмения. И тебе остается лишь судорожно хвататься за всплывающие в памяти, обрывки смеха и фраз покойного, мысленно откладывая их в свою драгоценную шкатулку дорогих воспоминаний. Это все, что тебе от него осталось. Но эта ледяная рука, схватившая тебя за горло в злополучный и трагичный день, долго будет оставаться на месте, перекрывая тебе воздух в те моменты, когда ей того хочется. Обессиленная и отчаявшаяся, я упала на кровать и, подогнув колени к груди, предалась долгожданному и беспробудному сну.  — Сетсуко, — я услышала тихий шепот брата. — М? — это был единственный звук, который я сумела воспроизвести с сонной хрипотцой. — Можно я посплю с тобой? — я услышала в его голосе волнительное смущение. — Да, конечно, — я едва ли могла приподнять голову, все тело словно налилось свинцом и я с нетерпением ждала момента, когда снова смогу предаться сну. Яширо неловко залез на кровать и лег рядом со мной. Меня обдало запахом перегара.  — Мне тоже стало сложно засыпать, — сказал он, будто извиняясь и неловко взял меня за руку, прижавшись к моему плечу лицом. — Только одну ночь… Чтобы я мог заснуть. Завтра мне необходимо выйти на работу. Они там пропадут. Он все еще был пьян. Впервые увидев его таким растерянным и беспомощным, я почувствовала растерянность и четкое осознание — все это лишь временно. Я перевернулась на спину и, чувствуя его дыхание на коже, незамедлительно провалилась в дрему.