Baby, did you forget to take your meds?

— Йен, я говорил тебе об этом две недели назад! А теперь ты просто меня динамишь! — Калеб злится. Он пытается завязать галстук, но у него не получается. Ну, наконец-то. Злится. Йен думал, что он этого совсем не умеет. Похоже, что они наконец достигли того этапа отношений, когда из темного леса появился настоящий Калеб, который умеет злиться и ревновать к ребенку. — А я тебе еще раз говорю, что я обещал Светлане прийти и посидеть с Евом. — Голос Йена звучит устало. Ему так надоело. Господи, как же ему надоело постоянно чувствовать себя виноватым. Постоянно оправдываться. Окунать себя в это чувство, разрешать ему себя контролировать. — Йен, мы с тобой договаривались идти на этот день рождения вместе. Я уже сказал Адаму, что мы будем вместе. Ты хоть представляешь, как я буду выглядеть, если приеду один? — Калеб, не сумев все-таки справиться с галстуком, срывает его с шеи. — Я так редко тебя о чем-то прошу! — Как и Светлана. — Твою мать! Он же даже не твой ребенок! Он даже не ребенок твоего парня! Взгляд Йена мгновенно становится острым. — Лучше будет, если ты сейчас просто замолчишь. — В его голосе слышаться стальные нотки. — Я люблю Ева, и он мне как… как младший брат. И Калебу совсем не обязательно знать о тех днях, когда Йен верил, что Ев и правда их с Микки сын, и они могут быть все вместе очень счастливы. Даже со Светланой. Даже с Игги. И даже с русскими проститутками под одной крышей. Потому что у него был Микки. А у Микки был он. И все было просто. И ничего больше не было нужно. — Ты всегда можешь отложить общение с ним, ну, скажем, до следующего вторника, когда у тебя снова будет выходной. — Калеб переходит с наступления на уговоры. — А этот день рождения… Я просто не должен быть там один, понимаешь? — Тогда не иди совсем. Что с тобой сегодня? Ты как будто помешался с этим днем рождения. — Йен в недоумении смотрит на парня. — Я. Просто. Не должен. Быть там. Один. — Калеб так четко выговаривает слова, как будто хочет пробить ими дырку в голове Йена. Как будто это поможет ему понять. — Почему это так важно? Ты две недели не вспоминал об этом дне рождения, прости, я и правда забыл и договорился со Светланой. А сейчас ты как с ума сошел. Все утро трахаешь мне мозги. — Внутри Йена просыпается раздражение. — Кто такой этот Адам? Я первый раз слышу о нем. — Он просто мой … старый знакомый. — Калеб наклоняется, чтобы поднять галстук. — А знаешь… плевать. Делай что хочешь. — Послушай… — Голос Йена звучит примирительно. Калеб возвращается галстук в шкаф и стягивает с себя темно-синюю рубашку. Свою рубашку для особых случаев. Для случаев, одним из которых должен был стать этот день рождения. И Йену почти стыдно. Почти. Но он поощряет свой эгоизм, разрешает ему взять верх, накрыть с головой и не поддаться на уговоры. Потому что Ев это предлог. Сегодня у Микки тоже выходной. Он знает об этом, он уже звонил Алексу. — Йен, забей. Ты прав. Ребенок важнее. А этот день рождения … просто какой-то день рождения. Мы и не слишком ладим с Адамом. — Калеб снова становится самим собой. И Йену стоило. Ему бы, правда, стоило попытаться понять, попытаться копнуть, попытаться разгадать настоящую причину его недавнего поведения. Но Йен просто вздыхает с облегчением. — Я передам Еву привет от тебя. — Он подходит к Калебу, который уже стащил с себя рубашку и принялся за штаны. — И спасибо. — Передай ему, что он мне должен. За то, что я постоянно отдаю ему тебя. И в мой единственный выходной, я должен сидеть дома один. — Ты недолго будешь один. — Йен притягивает его к себе и целует в щеку. — Обещаю, я скоро вернусь, и мы проведем вечер вместе. — Все лучшее — детям. — Калеб притягивает его к себе и тоже целует. А Йен пытается оправдать радость внутри тем, что он скоро увидит Ева, а не надеждой наткнуться в доме на Микки. Он, твою мать, точно не должен думать о Микки в тот момент, когда чувствует у себя во рту язык Калеба. ___ — Привет, Йен! — Светлана распахивает дверь и пропускает его в дом. И только он переступает порог, как к нему мчится Ев, в одном ботинке и почти натянутом свитере, радостно крича: — Дядя Ен! Дядя Ен! И Йен подхватывает его на лету и прижимает к себе. — Привет, ребенок! — Он смеется и Ев смеется ему в ответ. — Почему ты в одном ботинке, парень? Вы куда-то собираетесь? Светлана улыбается, подходит к ним и пытается натянуть на Евгения второй ботинок: — Да, мы решили, что неплохо было бы…. — Блять, какого хуя я должен тащиться с вами в ебучий кинотеатр? И почему обязательно нужно надевать этот идиотский вязаный жилет, который … — Микки входит в гостиную, громко возмущаясь. Но как только он замечает улыбающегося Йена на пороге — то тут же замолкает. Как, блять, по волшебству. А Йен считывает. А Йен запоминает. Всматривается в него. И ему так хочется стать невидимым. Абсолютно прозрачным. Рассыпаться на части или спрятаться в темноте. Чтобы снова увидеть Микки, того самого гопника Микки, который так трусливо не замолкает. Который не глотает слова, и у которого они не застревают в глотке и не щекочут своей бесполезностью — нёбо. Который плюется ими, ругается и бросает на ветер. Который этими словами умеет ранить сильнее, чем кулаками, сильнее, чем если бы ударил ножом прямо под кожу. Йен никак не может привыкнуть. Никак не может смириться, что теперь Микки не тот. Что он сломал его. Что они сломали друг друга. И уже никогда не смогут починить, не смогут собрать, потому что они оба не подлежат восстановлению. Не подлежат лечению. Йен смотрит на его, ставшие такими заметными, скулы. И ему так хочется. Ему почему-то так хочется провести по ним языком, попробовать, поменялся ли вкус. Горчит ли он как раньше. Пахнет ли он как раньше. Будет ли Микки отталкивать его как раньше или позволит сцеловывать этот вкус. Вкус усталости, вкус осенних дождей и дешевого табака. Но все что он может — это просто смотреть. Потому что дома его ждет Калеб. Потому что Микки больше не прежний. Потому что он сам такой поломанный. Такой жалкий. Такой ненастоящий. — Йен? Что ты здесь …. — Голос Микки звучит почти ровно, почти не срывается. — Пришел проведать Евгения. — Светлана, наконец, натянула на Ева свитер и второй ботинок. — Йен, хочешь с нами с кино? Если мой ебучий муженек соизволит, наконец, прилично одеться. — Блять! — Микки снова становится собой. — Какого хуя я должен надевать этот жилет? Йен замечает, что Микки сжимает в руках что-то вязаное. — Я уже говорила тебе! Мы должны выглядеть прилично на фото. Ты выглядишь как ебанный памятник криминалу. Чего только одна твоя рожа стоит. Так что соизволь хотя бы одежду выбрать поприличнее. Йен не сдерживает улыбки. И Микки, который хотел было что-то ответить, утыкается взглядом в эту улыбку и проглатывает колючие слова. — Ебанный, блять, цирк! — Он натягивает жилет поверх рубашки. — Мик, ты выглядишь довольно мило. — Йен снова не может сдержать улыбки, наблюдая растрепанного и злого Микки, который выглядит так смешно в дурацкой клетчатой рубашке и жилете, который явно не подходит ему по размеру. — Как примерный семьянин, укравший одежду у своего дедушки. Микки бросает на него злой взгляд. Но быстро остывает и едва заметно ухмыляется в ответ. Йен знает, как работает его улыбка. Он знает, как реагирует на нее Микки. И, господи, как он раньше любил этим пользоваться. — Все готовы? Наш сеанс через 15 минут, а Еву нужно еще купить сладкий попкорн, а то он поднимет на уши весь зал. — Светлана хватает с дивана жирафа и подталкивает Йена к выходу. Когда они входят в зал, то мультик уже идет. На них несколько раз шикают, потому что Ев начинает хныкать, что хочет сидеть возле Йена, а Микки ворчит, потому что им не удалось купить пива. Йен же сжимает в руках ведро с попкорном и не перестает улыбаться. Он так сильно по этому скучал. Он как будто вернулся в родной дом, после долгого путешествия. В дом, где все пахнет как раньше, звучит как раньше. И где такие родные люди. Он садится между Евом и Микки, слишком явно чувствуя присутствие второго рядом с собой. Он чувствует его напряжение, Микки почти сразу замолкает и перестает ворчать, как только их руки на мгновение соприкасаются на ручке кресел. Микки резко отдергивает руку, и Йену становится почти обидно. Потому что ему слишком хочется быть ближе. Некоторое время он проводит, стараясь понять, о чем идет речь на экране. Но или мультик слишком глупый, или Микки слишком близко, потому что Йен совершенно не может понять, о чем плачет розовая мышь на экране. Все, что он слышит, все, что он ощущает, все, что он понимает, это сидящий рядом парень, к которому он не имеет права прикоснуться. Потому что, блять, он потерял это право. Уничтожил его. Растоптал ногами. И когда Микки возвращает свою руку на подлокотник, то Йен так явно чувствует его касание, что ему снова хочется улыбаться. Ему так хочется переплести их пальцы, почувствовать то тепло и тот покой, которые он чувствовал, когда Микки успокаивал его после аварии. Почувствовать себя живым. На минуту представить, что у него еще есть шанс на жизнь. Еще есть один шанс. Но Йен не двигается. Он так боится все сломать. Господи, когда он стал таким слабым? Когда он начал так сильно бояться самого себя? А еще ему интересно. Ему интересно, помнит ли Микки. Помнит ли он тот день, когда они вдвоем ходили в кино. Помнит ли он, как Йен отсасывал ему в этом же зале, на самом последнем ряду? Помнит ли, как вцеплялся в его волосы, как притягивал к себе, как переплетал их пальцы? Помнит ли, как, не сдерживаясь, стонал в голос, и из-за этого их засекли? И как потом они продолжили в туалете? Как он умолял не останавливаться, позволяя втрахивать себя в стенку кабинки? Как они одновременно кончили, смешивая свою сперму на мутно-синей плитке? Помнит ли Микки, как они тогда были счастливы? Йен осторожно накрывает своей ладонью руку Микки, ожидая. Готовясь, что тот скинет его пальцы. Пошлет нахрен. Это просто безумие. Когда-то он отсасывал ему в этом же зале, а теперь просто боится взять за руку. Мир сошел с рельс. Покатился вниз, вырывая с корнем все деревья, всю траву, все цветы. Оставляя голую землю. Голые чувства. Оголенные нервы. У него дрожат пальцы. У него горит все внутри. Где этот блядский туман? Где? Кто его высосал из этой комнаты? Из его мозга? Из его сердца? Йен гладит большим пальцем кожу на тыльной стороне руки Микки. Нежно касается. Такое простое касание. Такое ничего не значащее. Тогда почему внутри этот ураган? Почему все полыхает? Почему сгорает и не возрождается вновь? Боковым зрением он видит, что Микки на минуту поворачивает голову в его сторону. Но он такой трусливый. Такой слабый. И так позорно не смотрит на него в ответ. А просто переплетает их пальцы. И тогда Микки срывается. Тогда Микки бормочет что-то вроде: «Я принесу еще попкорна» и убегает. И Йен так глубоко чувствует эту оставшуюся после него пустоту, что ему кажется, что он сейчас провалится туда навсегда. Она укроет его одеялом, возьмет в свой плен и больше не отдаст никому. Никогда не отдаст. Через полчаса он понимает, что Микки не вернется. И тогда он уходит за ним. Потому что ему надо… Он сам не может понять что. Объясниться? Наконец нормально поговорить? Или просто прижать его к стене и трахнуть. Как тогда. Как раньше. Он обходит весь кинотеатр, а потом находит его в туалете. Это ведь так символично, да? Микки моет руки и смотрит на отражение Йена в зеркале. В его взгляде почти пусто. Йен почти может слышать, как где-то воет ветер, как веет холодом, чувствует, как хочется прижаться к батарее, только бы не видеть этого взгляда. Ему очень хочется уничтожить этот холод. Ему очень хочется, чтобы снова было тепло. Чтобы внутри снова было лето. — Я думал, что ты пошел за попкорном. И знаешь ли, больше просто не мог ждать. — Йен делает к нему шаг. — Очень, знаешь ли, захотелось попкорна.  — Йен. — В голосе предостережение. Он, наконец, заканчивает мыть руки, закрывает кран и поворачивается к парню. — Знаешь, я думаю, что ты приготовил его самостоятельно. И самостоятельно его съел. Йен кидает ему эти двусмысленные фразы. Так по-детски. Микки качает головой. Он так легко его разгадывает. Раскрывает все карты. Уничтожает все пароли. — Мик, я думаю, что нам… — Не надо. Просто замолчи. — Микки отшатывается от него и на секунду закрывает глаза. И Йену так хочется схватить его за руки. Так хочется кричать. Так хочется объяснять и умолять. Так хочется, чтобы он понял. Или не понял. Чтобы он навсегда-навсегда сам вычеркнул его из своей жизни. Потому что Йен не может. Потому что Йен, как слабак, возвращается вновь. Йен так сильно хочет его. Так легко заводится. Слетает с катушек. Одно лишь касание и все. Замки срезаны, цепи сорваны. Снова здравствуйте. Вы такие слабые. Такие, блять, слабые. Когда не питаете силой друг друга. Когда не взращиваете, когда не поливаете, когда только топчете и когда ломаете. И Йен снова делает шаг к нему, а Микки — шаг назад. Еще несколько шагов и спина упирается в стену. Вот где слабость. Вот где сила. Холодный кафель и теплое дыхание. Йен подходит еще ближе. Почти касается. Чувствует, как тяжело дышит Микки, его дыхание гладит щеку, касается кожи. Почти как прикосновение. — Мик… Он поднимает руку и кончиками пальцев проводит по его щеке. Почти незаметно. Почти неощутимо. Но так глубоко. Так по живому. По оголенным нервам, по разорванным ранам, по выпотрошенным внутренностям. И Микки подается ему на встречу. Прижимается щекой к руке и закрывает глаза. Все еще твой. Все еще твой Милкович. И Йен смотрит во все глаза. И Йен дышит так тяжело, как будто долго бежал. Как будто долго блуждал. Чтобы снова вернуться сюда. — Мик… Йен разрешает себе. Отпускает себя. Срывает все предохранители. Ему просто нужно. Ему так нужно попробовать. Он подходит еще ближе и проводит губами по скуле, касается бледной кожи. Все, как он мечтал, все как он хотел всего несколько часов назад. Стоя в коридоре и позволяя себе только смотреть. Микки делает рваный вдох. Он все еще пахнет, как раньше. Он все еще дышит, как раньше. И Йену так интересно. — Мик, ты помнишь как мы … Входная дверь со стуком ударяется об стену, и Микки рывком отскакивает от Йена. — Совсем, блять, совесть потеряли. Пидорасы ебучие. — С ворчанием, в туалет входит недовольный пожилой мужчина. И, возможно, только возраст спасает его от кулака Милковича. А может то, что Микки никак не может справиться со своим дыханием. А Йен еще несколько минут стоит, упираясь взглядом в кафель. И он никак не может понять, что только что произошло. Что только что не произошло. Но он совершенно точно понимает, что сегодня он не сможет переночевать у Калеба.